| — Ну как же это могло получиться? — неотступно допытывался подошедший. — Уму непостижимое явление — вы сами добровольно пришли в тюрьму?! Тогда один из стариков начал подробно рассказывать о том, как они пришли к тюремной вахте в поисках своего дорогого батюшки, и по окончании рассказа все находившиеся в камере громко рассмеялись. В это время раздался звонок, извещающий о вечерней поверке, затем прозвенел отбой, в камере смолкли разговоры и люди погрузились в глубокий сон. Добровольные искатели неволи легли спать там, где сидели, — возле туалетного бачка, и так крепко заснули, что не слышали, как ночью шарлатаны обыскали их, спящих, с головы до ног с немалой утратой для них. Дело в том, что, собираясь в далекую дорогу, они зашили на всякий случай в свою одежду довольно большую сумму денег, чтобы понемногу расходовать ее на свои бытовые нужды и нужды любезного батюшки, но шарлатаны, нащупав у них припрятанные сбережения, вырезали их вместе с тканью верхней и нижней одежды, оставив ни с чем простодушных пришельцев. Поднявшись утром и осознав постигшую их беду, они загрустили до отчаяния. В полдень, производя обход тюрьмы, начальник зашел и в их камеру. Добровольные пришельцы обратились к нему со своей просьбой, взывая: — Гражданин начальник, мы по своей безрассудности пришли вот к вашей тюрьме, разыскивая своего дорогого батюшку, надеясь на то, что вы позволите нам встретиться и побыть вместе с ним. Но сейчас мы осознали, что эта встреча, конечно, невозможна. Так выпустите нас, пожалуйста, отсюда, и мы уедем домой. Начальник, пристально посмотрев на них, ответил: — Что же вы так быстро охладели в своем замысле страдальческого подвига? Вчера только с таким неотступным рвением добивались нашего разрешения на свое определение в тюрьму, но, побыв здесь всего только одну ночь, уже и спятились от своего целеустремления. Нет-нет, подольше погостите, подольше… Добровольные пришельцы замолчали, не зная, что на это и ответить. Начальник вышел из камеры. А они остались сидеть с поникшими головами, удрученные неизреченной печалью. |
| Трудно сказать, по каким причинам владыка Николай в первый год своего пребывания в Челкаре скрывал свое происхождение. Годы спустя духовные чада владыки спрашивали: «Почему Вы не сказали старушкам, которые дали Вам одежду, что вы — епископ? Наверняка нашлись бы верующие люди, которые помогли бы». Владыка отвечал: «Если Господь посылает крест, Он же и силы дает, чтобы его нести, Он же его и облегчает. В таких случаях не должна проявляться своя воля, нужно всецело предаваться воле Божией. Идти наперекор воле Божией недостойно христианина...» В конце зимы 1943 года владыка выписывался из челкарской больницы. Добрые врачи ему принесли ему «обновки» — почти целые, только чуть залатанные валенки, подштопанное, но совершенно чистое белье, брюки, куртку, шапку… От скудных больничных пайков выделили на первое время немного съестного. И вот, когда врачи и пациенты собрались проститься с добрым дедушкой, вошла нянечка и сказала: — Дедушка, за вами приехали! — Кто приехал? — спросили все разом. — Да тот самый татарин, который вам иногда передачи приносил, разве не помните? Конечно, дедушка не мог забыть, как регулярно, через каждые десять дней, ему передавали от какого-то незнакомого ему татарина пару лепешек, несколько яиц и несколько кусочков сахара. И еще знал дедушка, что именно этот татарин подобрал его, полуживого, без памяти лежащего на дороге, и отвез в больницу. Ошеломленный, владыка пошел к выходу. Действительно, у больничных дверей стоял татарин с кнутом в руках. — Ну, здоров, бачка! — сказал он владыке и улыбнулся добродушной улыбкой. Вышли на улицу, татарин посадил владыку в сани, сел сам, и они поехали. По дороге они не разговаривали. Владыка не мог говорить от переполнявших его чувств. «Слава Тебе, Господи! Слава Тебе, Господи!» — только и мог он мысленно повторять. Сани остановились у домика. Татарин помог владыке слезть с саней и завел его в дом. Их встретила женщина. Татарин только посмотрел на нее и она моментально ушла, как потом оказалось, приготовить ужин. После ужина и чая владыка решился спросить: |
| И вот настал день, когда врачу предложили выписать «дедушку» из больницы. Загрустил Владыка – так он свыкся с больными, с врачом, с медсестрами и нянечками. Да и куда ему было идти? Он стал молиться Господу, снова отдавая себя в Его волю: «Куда Ты, Господи, пошлешь меня, туда и пойду!» К выписке «дедушки» готовилась вся больница. Ему принесли почти целые, только чуть залатанные валенки, подштопанное, но совершенно чистое белье, брюки и курточка тоже были совсем приличного вида, а шапка, которую принес молодой врач, была просто роскошная. От скудных больничных пайков выделили на первое время немного съестного. Перед самым выходом из больницы Владыка одел все свои обновки. И вот, когда все собрались проститься с добрым «дедушкой», вошла нянечка и сказала: – Дедушка, за вами приехали! – Кто приехал? – спросили все разом. – Да тот самый татарин, который вам иногда передачи приносил, разве не помните? Конечно, Владыка не мог забыть, как регулярно, через каждые десять дней, ему передавали от какого-то незнакомого ему татарина пару татарских лепешек, несколько яиц и несколько кусочков сахара. И еще знал Владыка, что именно этот татарин подобрал его, полуживого, без памяти лежащего на дороге, и отвез в больницу. Ошеломленный, Владыка пошел к выходу. Действительно, у больничных дверей стоял татарин с кнутом в руках. – Ну, здоров, бачка! – сказал он Владыке и улыбнулся добродушной улыбкой. Владыка тоже поздоровался с ним. Вышли на улицу, татарин посадил Владыку в сани, сел сам и они поехали. Был конец зимы 1943 года. По дороге они не разговаривали. Владыка не мог говорить от переполнявших его чувств. «Слава Тебе, Господи! Слава Тебе, Господи!» – только и мог он мысленно повторять. Сани остановились у домика татарского типа. Татарин помог Владыке слезть с саней и завел его в дом. Их встретила женщина. Татарин только посмотрел на нее и она моментально ушла, как потом оказалось, приготовить пищу и чай, которые вскоре появились на столе. После ужина и чая, когда душа Владыки немного успокоилась, начался разговор между этими двумя людьми, жизненные пути которых пересеклись по Божественному промыслу. |
| Закрыть itemscope itemtype="" > Если сдадим Ратко Самаца, то получим лишь отторжение сербов от России 21.01.2016 1032 Время на чтение 11 минут Леонид Ивашов изучил дело югославского офицера и удивлен, почему таким " исполнительным " оказался курганский суд Продолжается скандал вокруг ареста в Кургане серба Ратко Самаца и его возможной выдачи Боснии и Герцеговине. Спустя 20 лет, как закончилась война в Югославии, как югославский офицер прошел многолетнее лечение в Курганской области, научился жить с инвалидностью, полученной от той войны, спокойно ездил в Боснию и Герцеговину для переоформления документов - вдруг его готовятся выдворить " в стан врага " . Босния и Герцеговина обвиняет Ратко в " убийстве двух и более лиц " , которые он якобы совершил во время войны в Югославии. Более того, Курганский городской суд постановил арестовать серба, патриота своей страны, " руководствуясь ст.ст. 97, 108 и 466 УПК РФ, ст. 62 Договора между Союзом Советских Социалистических Республик и Федеративной Народной Республикой Югославией о правовой помощи по гражданским, семейным и уголовным от 24.02.1962 г., ст. 16, 28 Европейской Конвенции о выдаче от 1957 года " . Странно, ведь Югославии и тем более СССР давно нет, а по той же Европейской конвенции Россия может отказать в выдаче. Что же, следственные и судебные органы в Кургане настолько перестарались? " 1) " Российская Федерация в соответствии со статьей 1 Конвенции оставляет за собой право отказать в выдаче ... исходя из соображений гуманности, когда имеются основания полагать, что выдача лица может повлечь для него серьезные осложнения по причине его преклонного возраста или состояния здоровья " ; Тут же стоит вспомнить и о словах жены Ратко Самаца, которая говорит: " Сейчас у него укорочение ноги на 20 см, прогрессирующий остеомиелит (загноение кости) и несколько пуль около сердца, которые сами по себе несут смертельную угрозу для его здоровья " . А между тем в соцсетях распространяется информация: " Сейчас общался со знакомым сербом, ветераном, из города Бачка Паланка, Милошем С. Он сообщает, что муслимы уже давно во что бы то ни стало вожделеют его крови. В деле не обошлось без нехилых финансовых вложений со стороны муслиман. Один богатый боснийский муслим, живущий в Швейцарии, даже готов оплатить рейс специального медицинского самолета, только бы Самац оказался в муслиманской тюрьме " . |
| В 1935 году прославленный лётчик неожиданно прервал полёт Москва – Северный полюс – Сан-Франциско на самолёте АНТ-25, поскольку в районе Баренцева моря началась утечка масла из двигателя. Второй пилот Георгий Байдуков предлагал продолжить полёт, но Леваневский, угрожая ему пистолетом, приказал развернуть самолёт. Так небольшая утечка масла из переполненного бачка сорвала грандиозный замысел. По возвращении в Москву, как известно, весь экипаж самолёта и авиаконструктор А.Н. Туполев были вызваны на Политбюро. Там в присутствии Сталина, Молотова и Ворошилова Леваневский назвал Туполева вредителем и заявил, что отказывается летать на его самолётах. Однако Георгий Байдуков выступил в защиту Туполева, поскольку полагал, что только на его самолёте АНТ-25 можно совершить трансконтинентальный перелёт. И вот, наконец, в 1937 году два полёта через Северный полюс в Америку удались на самолёте Туполева, которого Леваневский оклеветал. Оставалось попросить прощения, на что Сигизмунд Александрович был не способен. Прославленному лётчику позволили осуществить перелёт через Северный полюс на понравившемся ему четырёхмоторном бомбардировщике ТБ-А. Вначале всё шло нормально, однако на второй день в районе Северного полюса четвертый мотор начал барахлить и тут, видимо, началось обледенение самолёта. Из-за тяжёлого коммерческого груза с пушниной, мёдом, русской водкой подняться выше облаков не удавалось. Бомбардировщик дальнего радиуса действия ДБ-А навсегда затерялся на пространствах Севера. В итоге всё руководство авиамоторного завода было арестовано. Однако жизнь продолжалась. К счастью, новый директор завода В.М. Дубов, разгрузив производство от случайных заказов, настоял на выпуске мощного мотора АМ-8 для одноместного штурмовика Ил-2. Это был смелый и дальновидный поступок. С самого начала войны самолёты Ил-2 зарекомендовали себя самым лучшим образом. Поэтому в феврале 1942 года ГКО принял решение о развертывании производства моторов АМ-38 для штурмовика Ил-2 в Москве, на заводе 45 (ныне «Салют»), который был создан на основе завода им. М.В. Фрунзе. |
| — Спасибо, сэр. Совсем недалеко. Я доберусь сама. Несса пошла медленно, постепенно обретая равновесие. «Пятерых выносила, какое счастье может быть больше этого…». И всю дорогу думала о рожденных пятерых и одной — нерожденной. Она вернулась в ночлежку рано. В Recreation room — большом зале, где обитатели собирались обычно после ужина, было шумно и людно. Играли в карты, угорали у телевизора, с нехорошим, жадным чувством поглощая перипетии и трагедии других придуманных жизней, забыв до забвения о своих собственных. Несса прошла на второй этаж, и еще не доходя до бокса, услышала крик и мат, доносившийся из приоткрытой двери. — Сколько раз я тебе говорила, стерва, не садись на мою кровать, даже близко не подходи к ней! Черт знает, где тебя носит, а потом приходишь и грязной задницей на мою постель… — Да, кому ты нужна со своей вонючей постелью! От твоей постели разит, как от мусорного бачка. Говорю тебе — споткнулась, и не присела даже, боком задела… — Я все сама видела. Вон, Ритка тоже видела. Ритка, скажи? — не унималась первая. — Все втихаря, все напакостить… Тошнит от тебя. — Это от меня тошнит! — не уступала вторая. — Ты на себя посмотри, уродина. С тобой рядом постоять страшно. — Страшно? Страшно? — Несса узнала голос Робин. — Сейчас еще страшнее будет. Ну-ка, иди сюда. Выползай из своей дыры, гадина… Что-то с грохотом свалилось. Кто-то дико взвизгнул. Ванесса услышала, как за ее спиной двое блюстителей порядка уже бежали по этажу. Они чуть не сбили ее с ног, ворвались в комнату и, быстро разняв сцепившихся, вывели их вон. Робин и другая женщина со звучным, неоднократно воспетым в рыцарских любовных романах именем Анжелика, плелись яростные и красные, вынужденно скрестив руки сзади. — Аа, это ты, богомолица, сдала нас… — прошипела Робин, проходя мимо Нессы. — Ну, подожди у меня: еще увидимся. — Заткнись, — не спускала ей Анжелика. — Не трогай ее. Тронешь — я… — Молчать! Обе заткнитесь! Обеих закрою, если не заткнетесь!.. — закричал на них один из охранников. — А ты уйди с дороги. Проходи дальше! — бросил он тоже злобно Ванессе. — Чего рот раззявила! |
| «Буфетчик, уволенный за непригодность к службе, сообщил, что капитан прячет у себя в ванной недозволенную переписку. Я произвел обыск и обнаружил прилагаемое письмо, адресованное в Лейпциг фрау Гренер. Оно было спрятано под крышкой бачка. Может быть, имело бы смысл разослать циркулярное сообщение об этом тайнике, так как в нашей практике он встречался впервые. Письмо было приклеено пластырем над поверхностью воды…» Он сидел, растерянно уставившись на бумагу, ломая себе голову над тем, что уже было решено несколько часов назад, когда Дрюс спросил его в салоне: «Ну как?» – и он только неопределенно пожал плечами, предоставив Дрюсу догадываться, что это значит. Тогда он хотел сказать: «Частная переписка, как обычно». Но Дрюс истолковал этот жест иначе и решил, что ничего не нашлось. Скоби приложил руку ко лбу и почувствовал озноб, между пальцев у него выступил пот. Неужели начинается лихорадка? – подумал он. Может быть, поднялась температура, и поэтому ему кажется, что он на пороге новой жизни? Такое ощущение бывает, когда ты задумался жениться или в первый раз совершил преступление. Скоби взял письмо и распечатал его. Теперь путь к отступлению отрезан: никто в этом городе не имеет права распечатывать секретную почту. В склеенных краях конверта может быть скрыта микрофотография. А он не сумел бы разгадать даже простого словесного кода и знал португальский язык слишком поверхностно. Каждое обнаруженное письмо, как бы невинно оно ни выглядело, надо было отправлять в лондонскую цензуру нераспечатанным. Скоби, полагаясь на свою интуицию, нарушал строжайший приказ. Он говорил себе: если письмо окажется подозрительным, я пошлю рапорт. То, что он вскрыл конверт, как-нибудь можно объяснить. Капитан хотел показать, что там написано, и сам потребовал, чтобы я распечатал письмо; но если сослаться на это в рапорте, подозрения против капитана только усилятся, ибо нет лучше способа уничтожить микрофотографию. Нет, надо придумать какую-нибудь ложь, но он не привык лгать. Держа письмо над белой промокательной бумагой, чтобы сразу заметить, если в листках что-нибудь вложено. Скоби решил, что лгать он не будет. Если письмо покажется ему подозрительным, он напишет рапорт, не скрывая ничего, в том числе и своего поступка. |
| Первый раз вопрос, зачем дана жизнь, накатил на меня, когда мне было семь лет. Я зашел в туалет на Петроградской стороне, что на улице Подковырова, и помимо прочего из меня вдруг стихи потекли. Я читал-читал стихи и вдруг осознал, что все, что я вижу вокруг, останется, а меня не будет. И я с такой силой дернул за водослив бачка, который был сверху, что рычаг вылетел… Потом уже и луна покатила холодом в мою сказку… В тринадцать лет я прочитал рассказ «Морской охотник» Джека Лондона, который, не решив для себя проблему смерти, покончил сам с собой, цепляясь за оптимизм. И на меня второй раз накатило. А потом в третий раз на Сахалине, когда мне уже было семнадцать лет, ночью, сидя на вокзале, у меня в голове затикало: «Если нет смысла, то зачем жить? А если смысл есть, то в чем?» И поиск смысла для меня еще долго оставался главной целью. В 1961 году на Сахалине, когда мне было семнадцать лет, однажды ночью мне пришло понимание, что если не знаешь, зачем тебе дана жизнь, то и жить незачем… Я за Библию уцепился в семнадцать лет, когда перед уходом в армию взял у кого-то из знакомых книгу без переплета, прочитал и обалдел. Как оказалось, это был роман Рэя Брэдбери «451 градус по Фаренгейту». Для меня Екклесиаст, который там кусками цитируется, стал таким ударом и откровением! А второе потрясение было уже в армии, когда, читая новеллу Сэлинджера «Фрэнни», я узнал об Иисусовой молитве и о книге «Путь странника» (точное название «Откровенные рассказы странника духовному отцу своему», изданные в 1884 году в России в типографии Казанского университета и принадлежащие анонимному автору). Именно «Путь странника» и подтолкнул меня к пониманию того, что, когда готов ученик, откуда ни возьмись приходит учитель. В армии Благодаря моему дальтонизму я не попал в школу политработников имени Кирова в Петергофе, а служил в армии на краю жизни в Киркенесском полку. Этот полк на последнем году моей службы вдруг преобразовали в полк морской пехоты, который получил название «Белые медведи», а меня перевели в другое место — в Луастари. Там, где я служил, был плакат, на котором было написано: «Воин, помни! Норвегия, член НАТО, — граница в шести километрах!» |
| — Чего вам еще надо? — Не узнаешь? Керженцев — инженер. — Елки-палки! Откуда?.. Один? И, не дожидаясь ответа, опять накидывается на детину с кнутом. Все наваливаются на подводу и с криком и руганью вытаскивают застрявшее колесо. Валега и Седых принимают деятельное участие. — Садись на машину, — говорит Копырко, подходя, — подвезу. — А ты куда путь держишь? — Как куда? — Куда подвезешь? Мне в Кантемировку надо. Хуторки какие-то там есть. — На фрицев посмотреть, что ли? — Копырко устало улыбается. — Я еле-еле оттуда машину выгнал. — А сейчас куда? — Куда все. На юг. Миллерово, что ли… Ну, давай на машину! — Я не один. Нас четверо. Он колеблется, машет рукой. — Ладно. Садитесь. Все равно горючего не хватит. А кто с тобой? — Свидерский и двое бойцов — связные. — Залезайте в кузов. Вон в тот «форд». Впрочем, мы с тобой в кабине поместимся. Черт его знает, с этим мостом, выдержит ли… Но мост выдерживает. Кряхтит, но выдерживает. Машина идет тяжело, хрипя и кашляя. Мотор капризничает. — Ширяева не встречал? — спрашиваю я. — Нет. А где он? — Со мной был, а сейчас не знаю где. — Слыхал, что майора и комиссара убило? — Слыхал. А Максимова? — Не знаю, я с тылами был. Копырко круто тормозит. Впереди затор. — Вот так все время… Три шага проедем — час стоим… И дождь еще этот. Спрашиваю, кто еще из полка есть. — Да никого. Ни черта не разберешь. Тут и наша армия, и соседние. Штадив куда-то на север пошел, а там немцы. Ни карт, ни компаса… — А немцы? — А черт их знает, где они сейчас… Два часа назад в Кантемировке были… Бензин на исходе. А тут еще простудился. Слышишь, какой голос. — Он проводит рукой по глазам. — Две ночи не спали… Шофер и оружейный мастер куда-то провалились во время бомбежки… Два бачка бензина сперли. Одним словом, сам понимаешь… Впереди стоящая машина трогается. Едем дальше. В кабине тепло, греет радиатор, я раскисаю и начинаю клевать носом, не то бодрствую, не то сплю. На ухабах просыпаюсь. Опять засыпаю. Снится какая-то нелепость. К утру кончается бензин. Еле дотягиваем до села. |
| Он встал, морщась и постанывая, дополз до цинкового бачка, жадно выпил одну за другой две кружки и снял клей с запекшихся губ. Как будто немного отлегло. Он сел на табуретку, и вдруг его как будто подбросило! Господи! Ведь он же пропал! Ведь он же попал в то самое, чего боялся! Что же такое было вчера? Этот проклятый поп прорвался и вывалил все, что у него было в печенках! И теперь конец попу! И конец ему, если он его покроет! И Корнилову вдруг захотелось сразу же покончить со всем. Полностью рассчитаться. Прийти и сказать: вот вам еще мои показания – последние! Вот вам еще моя подпись – последняя! И оставьте меня за-ради Господа Бога в покое! «Политических разговоров не было!» Все! Не было их! – И надо же, – сказал он громко, – и надо же было мне, дураку проклятому… Он встал, умылся, почистил брюки, вылез на дорогу, встал на обочине и поднял руку. Одна пятитонка прошла – не остановилась; другая легковушка прошла – не остановилась; третья замедлила было ход, но из нее вдруг выглянула пара таких развеселых пограничников, что он сразу же опустил руку. «Видно, уж не судьба, – подумал он, снова карабкаясь в гору. – Ну и черт с ним. Понадобится – приедут. У них это не заржавеет». Приехали они за ним, однако, только через неделю. В бодрое, ясное утро прискакал вестовой, соскочил с лошади, лихо козырнул и вручил ему повестку и раскрытую разносную книгу (был как раз обеденный перерыв, и он немного задержался в палатке). «Вот здесь», – сказал вестовой, подавая карандаш. Он прочел: " Гр. Корнилову В.М. Предлагается Вам явиться завтра… к тов. Смотряеву по делу… в комнату в качестве… В случае неявки подвергнетесь приводу " . Бумага была плотная, печать крупная, и вообще как будто и не повестка вовсе, а пригласительный билет на первомайскую трибуну. – День, час и минуты. Сейчас 11, – сказал вестовой. – Ясно, – ответил Корнилов, расписываясь. – Ясно, дорогой товарищ! Я всегда за полную ясность. – Он отдал книгу. – Скажите – явлюсь. – Это вы сами уж скажете, – улыбнулся вестовой, дотронулся до козырька и вышел из палатки. |
|
|
