| Ответы прихожан бывают разные, но крайне редко, что священник хоронит всех самолично. Иногда же получаются ответы пренаивные, тем не менее для священников неприятные. Вот инородцы, крещёные татары отвечают всенародно: „нет, нет, наш бачка добрый, не стесняет. Спасибо. Сам, говорит, зарывай. Мы сами и зарываем. А затем идём к нему, он и отпевает“. Бывали и обратного характера грустные ответы русских, особенно же в отдалённых от церкви деревнях: „где же священника взять? Лошадь, говорит, приведи. Туды, к нему съезди 30 вёрст, оттуда до дому 30, да священника назад отвези 30, да сам воротись 30 вёрст. Да он и не поедет за таким делом, в такую даль. Вот и хороним“. При этом грустно машут руками на лес. Бывали и такие жалобные заявления, особенно от починковцев, что они привозят покойников в село, но и местные прихожане не пускают на своё кладбище, и священник не хоронит, говорит: „не мои прихожане, ещё отвечать за вас придётся“. Один из таких заявил всенародно, что привозил так пять человек умерших детей, и священник ни одного не похоронил, почему несчастный отец и зарыл их в лесу. Подобные же признания прихожан, или нарочитые заявления бывают на счёт рукоблагословения, исповеди, посещения домов и деревень с крестом. „Нет, наш батюшка никого не подпущает к руке (не благословляет Не без основания заметив, что такая ревизия для ревизуемых грозна, аноним выпустил из виду то, как и для ревизующего она тягостна. К концу дня, проезжая иногда до 100 и больше вёрст, иногда по непроезжим или вновь, для нас проделанным, дорогам, простояв на логах много часов, отстояв несколько священнодействий в церквах, часовнях, на кладбищах, собственноручно сделав на кладбищах несколько могил, переспросив сотни детей, благословив каждого отдельно многие тысячи народа истовым крестом, везде работая языком и головой, перенося в церквах невыносимую духоту, при хроническом поражении моей груди эмфиземой, совершая сам архиерейские священнодействия, чуть не ежедневно, отправляя, при освящении церквей, пятичасовые службы, проходя иногда по сёлам и деревням целые вёрсты и по нескольку вёрст, переиспытав иногда не мало неожиданных печальных, возмущающих душу, впечатлений, к концу дня ревизующий архиерей оказывается истощённым до изнеможения. |
| А.И. Макарова-Мирская В мёртвом аиле Памяти архиепископа Владимира Казанского Больше сея любви никтоже имать, да кто душу свою положит за други своя. ( Ин. 15: 13 ) У подошвы замыкавших долину гор серебристою полосою начиналось озеро, звёзды в высоте темно-синего неба казались больше и прекрасней, а быстрый Чолушман, словно радуясь тишине и покою, с тихим шумом нес в Телецкое озеро свои бурные волны. Около большой юрты, построенной из бересты и кольев, сидело несколько человек; они разговаривали... Среди гортанного говора инородцев порою слышалась русская речь, и ясно раздавался среди тишины звучный голос, то говоривший по-русски, то произносивший слова на алтайском языке; что-то убедительное было в раздельно и ясно произносимых словах, так что внимательно слушавшие алтайцы даже вы нули трубки изо рта и жадно следили за рассказом. Луна поднималась всё выше и выше, залила долину целым морем серебристых лучей, легла мягкими тонами на траву, деревья и кустарники и ясно выделила из темноты фигуру говорившего человека. Это был монах, с лицом уже не первой молодости; волосы на его голове, волнистые и не особенно длинные, обрамляли белый высокий лоб, а глаза – большие, карие, взглядывали ласково и участливо поверх очков на слушавших его дикарей. – Вот ты говоришь, бачка, что Бог добрый... Все видит... Всем помогает! – начал один инородец после минутного молчания, наступившего за окончанием речи миссионера, – а, вот, в аиле, у дальних сопок, люди с голода мрут: скот пропал, крут, пыштак – нету... чегень тоже... курмачу купить – денег нет... толкан – вышел... а Бог не видит, не поможет!.. – Где это, ты говоришь? И взволнованный миссионер быстро поднялся. – Вот неразумные! Да что же вы мне давно не говорите?! – Ну, о. диакон, собирайся скорее! – обратился он к блондину с веселым молодым лицом. – Буди толмачей... Где-то они?.. Распорядись, чтобы лошадей седлали и скорей туда!.. Съестное – что есть – с нами заберем!.. – Далеко это? Опять обратился он к инородцу. – Ты собирайся, неразумный! Вот видишь – Бог то тебе и внушил сказать, что они там голодают, а ты молчал... значит, ты и вина тому, что помощь к ним не шла во время... Ну, а скажи мне – почему вы сами-то не увезли им ничего съестного? |
| – Этот? – спросил Серебряный, узнавая женоподобного юношу, которого наружность поразила его на царском дворе, а неожиданная шутка чуть не стоила ему жизни. – Он самый. Уж как царь-то любит его; кажется, жить без него не может; а случись дело какое, у кого совета спросят? Не у него, а у Бориса! – Да, – сказал Серебряный, вглядываясь в Годунова, – теперь припоминаю его. Не ездил ли он у царского саадака? – Так, князь. Он точно был у саадака. Кажется, должность незнатная, как тут показать себя? Только случилось раз, затеяли на охоте из лука стрелять. А был тут ханский посол Девлет-Мурза. Тот, что ни пустит стрелу, так и всадит ее в татарскую шляпу, что поставили на шесте, ступней во сто от царской ставки. Дело-то было уж после обеда, и много ковшей уже прошло кругом стола. Вот встал Иван Васильевич, да и говорит: «Подайте мне мой лук, и я не хуже татарина попаду!» А татарин-то обрадовался: «Попади, бачка-царь! – говорит, – моя пошла тысяча лошадей табун, а твоя что пошла?» – то есть, по-нашему, во что ставишь заклад свой? «Идет город Рязань!» – сказал царь и повторил: «Подайте мой лук!» Бросился Борис к коновязи, где стоял конь с саадаком, вскочил в седло, только видим мы, бьется под ним конь, вздымается на дыбы, да вдруг как пустится, закусив удила, так и пропал с Борисом. Через четверть часа вернулся Борис, и колчан и налучье изорваны, лук пополам, стрелы все рассыпались, сам Борис с разбитой головой. Соскочил с коня, да и в ноги царю: «Виноват, государь, не смог коня удержать, не соблюл твоего саадака!» А у царя, вишь, меж тем хмель-то уж выходить начал. «Ну, говорит, не быть же боле тебе, неучу, при моем саадаке, а из чужого лука стрелять не стану!» С этого дня пошел Борис в гору, да посмотри, князь, куда уйдет еще! И что это за человек, – продолжал боярин, глядя на Годунова, – никогда не суется вперед, а всегда тут; никогда не прямит, не перечит царю, идет себе окольным путем, ни в какое кровавое дело не замешан, ни к чьей казни не причастен. Кругом его кровь так и хлещет, а он себе и чист и бел как младенец, даже и в опричнину не вписан. Вон тот, – продолжал он, указывая на человека с недоброю улыбкой, – то Алексей Басманов, отец Федора, а там, подале, Василий Грязной, а вон там отец Левкий, чудовский архимандрит; прости ему господи, не пастырь он церковный, угодник страстей мирских! |
| Я развернулся и стремглав наверх. Сейчас в женскую - соображал я по пути. Но в женской кто-то был. Вот еще не хватало! Ну, тогда выше! И я влетаю в ту самую, где они воду сливали и про которую дяденька Валентина предупреждал, что часто засоряется. Долго ли, коротко ли, дело почти сделал я, слышу кто-то дергает за дверь... СтранноКто бы это. Я знаю, что этот туалет посещают только гримерши, но их сейчас нет. Стенка у туалета тонкая, фанерная и слышу, что этот кто-то не уходит. Отошел на почтительное расстояние и все, дальше ни шагу, ждет. Странно... Чего он ждет? Тут же рядом, на десять ступенек ниже, женский туалет. И начал я догадываться, что это Валентин, и что гонялся я по лестницам только для того, чтобы предстать перед ним обгадившимся. Я держал рукой крючок на двери, и старался дышать как можно тише. Что же делать? Может подождать, не выходить? Но похоже, он устроился ждать долго, до конца. Вот идиот! Это он в первый день службы решил проявить особое рвение. Какая-то мелкая сошка, какой-то там ночной сторож намекнул, что тут что-то неисправно, так он Что же делать? А-а-а! Плевать! Что будет, то будет. Я резко дернул шнур сливного бачка... Вода зарычала по трубам. Сбросил с петли крючок, открыл дверь и смело прошел мимо Валентина. Он, улегшись животом на перила, смотрел вниз, в лестничный проем и, видно, в таком положении долго еще собирался стоять. Через день я встретил Валентина в буфете у Антонины. Он брал папиросы, а у Антонины не было рублей для сдачи. Я лишь вошел, как она мне: - Дай рубль. Я достал рубль, положил в протянутую ко мне ладонь Валентина и промычал что-то напоминающее приветствие. Теперь при встрече с ним я быстро говорю: Здравствуй, Валя, он что-то отвечает мне Правда, встреч было не много. Как неожиданно Валентин появился, так вскоре неожиданно и пропал. Во мне остался какой-то странный рубец, что он и устроился к нам в театр только для того, чтобы со мною поздороваться и этим здорованием сообщить для меня что-то важное В делах высокого искусства. |
| Скоби отворил шкафчик для лекарств и бегло проверил его содержимое: отвинтил крышечку у тюбика с зубной пастой, распечатал пакет с лезвиями, сунул палец в крем для бритья. Он не рассчитывал там что-нибудь найти. Но поиски давали ему время подумать. Он подошел к раковине, пустил воду, сунул палец в отверстие крана. Осмотрев пол, понял, что там ничего не спрячешь. Теперь иллюминатор: он проверил винты и подвигал взад и вперед задвижку. Всякий раз, оборачиваясь, он видел в зеркале спокойное, покорное лицо капитана. Как в детской игре, оно словно говорило ему: «холодно, холодно!» Наконец – уборная. Скоби поднял деревянное сиденье – между фаянсом и деревом не было ничего. Он взялся за цепочку и тут увидел, что лицо в зеркале стало напряженным: карие глаза больше на него не смотрели, они были устремлены на что-то другое, и, следуя за этим взглядом, Скоби увидел свою руку, сжимавшую цепочку. Может быть, в бачке нет воды? – подумал он и дернул цепочку. Журча и колотясь о стенки труб, вода хлынула вниз. Скоби отвернулся, и португалец воскликнул с самодовольством, которого не мог скрыть: – Вот видите, майор! И Скоби тут же все понял. «Я становлюсь невнимательным», подумал он и поднял крышку бачка. К ней изнутри было приклеено пластырем письмо. Вода до него не доставала. Скоби прочел адрес: «Лейпциг. Фридрихштрассе, фрау Гренер». Он произнес: – Простите, капитан… – Тот не отвечал, и, подняв на него глаза, Скоби увидел, как по воспаленным толстым щекам катятся слезы, смешиваясь со струйками пота. – Мне придется это забрать и сообщить куда следует… – Проклятая война, – вырвалось у капитана, – как я ее ненавижу! – Да и нам не за что ее любить, – сказал Скоби. – Человек должен погибнуть потому, что написал письмо дочери! – Это ваша дочь? – Да. Фрау Гренер. Распечатайте и прочтите. Увидите сами. – Не имею права. Должен сдать в цензуру. А почему вы не подождали с этим письмом, пока не придете в Лиссабон? Португалец опустился на край ванны всей своей тушей, словно уронил тяжелый мешок, который больше не мог нести. Он тер глаза тыльной стороной руки, как ребенок, – несимпатичный ребенок: толстый мальчик, над которым потешается вся школа. Можно вести беспощадную войну с красивым, умным и преуспевающим противником, а вот с несимпатичным как-то неловко: сразу словно камень давит на сердце. Скоби знал, что должен взять письмо и уйти, сочувствие тут неуместно. |
| Ответы прихожан бывают разные, но крайне редко, что священник хоронит всех самолично. Иногда же получаются ответы пренаивные, тем не менее, для священников неприятные. Вот инородцы, крещеные татары отвечают всенародно: «Нет, нет, наш бачка добрый, не стесняет. Спасибо. Сам, говорит, зарывай. Мы сами и зарываем. А затем идем к нему, он и отпевает». Бывали и обратного характера грустные ответы русских, особенно же в отдаленных от церкви деревнях: «Где же священника взять? Лошадь, говорит, приведи. Туда, к нему съезди 30 верст, оттуда до дому 30, да священника назад отвези 30, да сам воротись 30 верст. Да он и не пойдет за таким делом, в такую даль. Вот и хороним». При этом грустно машут руками на лес. Бывали и такие жалобные заявления, особенно от починковцев, что они привозят покойников в село, но и местные прихожане не пускают на свое кладбище, и священник не хоронит, говорит: «не мои прихожане, еще отвечать за вас придется». Один из таких заявил всенародно, что привозил так пять человек умерших детей, и священник ни одного не похоронил, почему несчастный отец и зарыл их в лесу. Подобные же признания прихожан, или нарочитые заявления бывают на счет рукоблагословения, исповеди, посещения домов и деревень с крестом. «Нет, наш батюшка никого не подпущает к руке (не благословляет рукою), не подпущает к исповеди (от крайнего многолюдства прихода): так многие и померли, ни разу в жизни не исповедавшись». Дети лет 14–15 заявляют: «Не бывали у исповеди». – «Отчего не бывали, не хотели?» – «Нет, не водили, так и не бывали». В 1879 году въезжаем в деревню такого то прихода, в первой по пути деревне дети и отцы заявляют: «Батюшка (кончивший курс в семинарии) никого ничему не учит, не спрашивает, да и в деревне не бывает». Через два года въезжаем в тот же приход с другой стороны, через другую деревню, но и тут дети и отцы заявляют: «Никого ничему батюшка не учит, ничего не спрашивает, да и в деревне не бывает. С пасхи не был. На пасху приезжал с крестом, за сбором». Этим не оканчивается ревизия прихода. |
| Закрыть Если театральщина необходима, значит, зритель предполагается именно такой Денис Тукмаков 07:59 19.12.2020 947 Итак, из расследования Навального мы узнали, что: 1. Путин приказал убить Навального исключительно из страха, что тот станет президентом. Как им может стать дважды судимый уголовник, не уточняется. 2. Целое подразделение ФСБ четыре года гналось за Навальным по всей России, чтоб травануть его " Новичком " . Более надёжные яды чекисты не используют принципиально, даже после истории со Скрипалями. 3. Сплошные неудачи с отравлением вызваны одним — неспособностью подобрать дозировку. Ведь вес и распорядок Навального для ФСБ — тайна за семью печатями, а формул чекисты не признают. 5. Агенты ФСБ без палева регистрируют телефоны под своими ФИО и годами используют те же номера на спецзадании. Еще они прописываются в доме Навального, а некоторые — вообще на Лубянке. Так сказано в базах, слитых " коррумпированными сотрудниками " , а те врать не будут. 6. Базы авиаперелётов и звонков офицеров ФСБ, вплоть до их геолокации, " свободно торгуются " и " доступны в Интернете " . Хотите взглянуть хоть одним глазком? Верьте на слово! 7. " Наружка " ФСБ никогда не улетает " на день раньше того, за кем следит " , Ололёша зуб даёт. Ведь в провинции чекисты не водятся, передать слежку за ним некому. Чем не доказательство, что это не " наружка " , а " команда убийц " ? 8. Облажавшись с отравлением Навального в Томске, " команда убийц " мчит аж в Бийск — на консультацию в институт. Ведь только там она может узнать, как заметать следы! 9. Навального выпустили в Германию, потому что " раздолбаи из секретного института " наврали Путину про срок разложения " Новичка " . А тот и поверил. Не, ну а как не поверить людям, умудрившимся только что провалить твоё задание? 10. И все это расследование вышло из-под пера Bellingcat. Того самого сливного бачка британских спецух, который обвинил Россию в сбитом " Боинге " на основе " доказательств из соцсетей " , а Асада — в химатаках по собственным городам. Так что не рефлексируем — распространяем! |
| Основу Версальской системы составляет Версальский договор (28.07.1919) и связанные с ним ряд договоров: Сен-Жерменский (10.10.1919), Нёйиский (27.11.1919), Трианонский (04.06.1920-26.07.1921) и фактически так и не вступивший в силу Севрский (10.08.1920). Сен-Жерменский договор зафиксировал распад Австро-Венгрии. Австрия стала республикой и признала отделение от неё Венгрии, Чехословакии, части польских территорий, также согласилась на территориальные уступки в пользу Румынии. Южнославянские области рухнувшей монархии были присоединены к Сербии и Черногории, в результате чего было образовано Королевство сербов, хорватов и словенцев (позже переименованное в Югославию). Также согласно договору название республики было изменено с «Немецкая Австрия» на «Австрия». Нёйиский договор определил территориальные потери Болгарии: Добруджа окончательно закреплялась за Румынией, а Западная Фракия присоединялась к Греции. Кроме того, несколько уездов передавались Югославии. Трианонский мирный договор был составлен по образцу Сен-Жерменского мирного договора 1919 года с Австрией. Договор содержал описание границ Венгрии с соседними странами. Было юридически оформлено положение, фактически сложившееся в бассейне Дуная. Договор зафиксировал потери Венгрией значительных территорий: Трансильвания и восточная часть Баната были присоединены к Румынии; Хорватия, Бачка и западная часть Баната вошли в состав Королевства Югославии; Словакия и Карпатская Русь вошли в состав Чехословакии. Т.о. Венгрия теряла 2/3 своей территории и населения, выхода к морю и практически всей промышленности. Надо ли говорить, что венгры восприняли это как национальную трагедию. Итак, Версальская система была сформирована под влиянием соображений государств-победителей (в первую очередь, Великобритании) при игнорировании интересов как побеждённых, так и вновь образованных стран. Наиболее слабыми в национально-политическом смысле оказались страны, выглядевшие как раз наиболее внушительно по сравнению с прочими «версальскими карликами». Речь идёт о Королевстве Югославии и о Чехословацкой Республике. Эти обломки Австро-Венгрии - как показывает прошедшие после крушения монархии Габсбургов сто лет - так никогда и не смогли состояться как прочные государственные образования. |
| Довольно. Слишком короткая одежда не покрывает нашей наготы, а слишком длинная мешает ходить. Бог дал нам то, что нам к лицу, и не нам поправлять Его дело. Не овцы выбирают пастбище, но пастух. Христианин должен быть доволен своим жребием. Излишек даров так-же тягостен, как и недостаток их. „Довольно» – вот золотое слово; Бог лучше нас знает положение, соответствующее этому слову. Разве мы не видим, как богатство препятствует хождению во истине; и как бедность облегчает следование за Христом? Тяжело идти по тесному пути в длинной одежде, да еще с грузом забот на плечах! Красота души при убожестве тела. Пастор Ример рассказывает о пятидесятилетней деве с искалеченными ногами, жившей у одного трактирщика. С пеленок убогая, она не могла учиться, не могла играть с сверстниками, никогда, например, не бывала в лесу. Шмыгая на коленах при помощи рук по комнатам, она ухаживала за своей больнрй кормилицей и прислуживала двум нахлебникам. Она ежедневно обтирала пыль в комнатах и присматривала за кухней. Самоучкой она выучилась читать и приобрела обширные познания. Любимой книгой ее была Библия . Несмотря на убожество, на сильные боли в голове и на свою бедность, она всегда была жизнерадостна и со всеми радушна. Благодарность. Я не жаловался на судьбу и не роптал. Но один раз, когда я был разут и не на что было купить обуви, я возроптал. Я вошел тогда с тяжелым сердцем в большую мечеть в Куфа, и вот в мечети я увидал человека без ног. И я возблагодарил Бога за то, что у меня были обе ноги, а только не было башмаков, чтобы обуть их. Честность обращенного ко Христу дикаря. Один протоиерей московский спросил митрополита Иннокентия, ранее получения митрополичей кафедры долго и много трудившегося по обращению в христианство язычников дальней Сибири: – А каковы были ваши Колоши, владыко? – Да получше меня и получше тебя, отвечал митрополит. Заметив недовольство вопрошателя, митрополит продолжал: „Может быть, тебе не понравилось такое сравнение? Так послушай, что я тебе расскажу. Раз, когда я был еще попом, приходит ко мне поздно вечером издалека один Колош исповедываться. Когда я отпустил его, была темная ночь и на дворе были спущены собаки. Чтобы оборониться от них Колош взял в сенях метельник (насадку от метлы). Прошло часа два, – слышу: кто-то стучится. Окликаю, – это мой Колош! Спрашиваю: что тебе? – Да вот, бачка, я взял у тебя палку отмахнуться отсобак, возьми ее назад. – Да, Бог с то- бой, говорю: иди с Богом, давно бы уж был дома. – Нельзя, бачка; я взял, тебя не спросил; велишь, так возьму. – Возьми, возьми: она тебе пригодится, видишь: глухая полночь. Колош мой успокоился и пошел домой с моим метельником. Ну, вот, согласись, брат: мы с тобой так, ведь, не сделали бы». |
| – Значит, он ничей? – Может, и был чей, а сейчас не поймешь. Ребятня притащила откуда-то, а в дом никто не пускает. Кусок кой-когда кинут, ну и все… Кто Полканом кличет, кто Жучкой, кто Фантомасом. – Спасибо, – сказал мальчик. Ему хотелось еще что-то спросить, но он не решался. Псу было неуютно тут, рядом с сердитой женщиной, у которой в руках тяжелая тряпка. Он переступал передними лапами и нетерпеливо поглядывал на мальчика: “Пойдем отсюда, а?” – Извините, что я вас отвлекаю, – сказал мальчик. – Я только хотел спросить: если его здесь не будет, о нем никто не станет беспокоиться? – Да кому он нужен-то? Все равно когда-нибудь пристрелят за то, что кур гоняет. – Видите, почему я спрашиваю… Я хочу его взять к себе домой, если он правда ничей. – Такую лахудру? – изумилась уборщица. – Да мать-то вас обоих из дому веником выгонит! Мальчик тихо сказал: – Что вы! Никто не выгонит. Значит, я могу его взять? – Да забирай на здоровье. Такое сокровище… – Спасибо, – еще раз сказал мальчик и отступил к своей скамейке. 2 Человек устроен так, что ему обязательно нужен приют. Если он едет в вагоне, то привыкает к своей полке, и ему кажется, что эта полка – его маленький дом. Если он устраивается на ночлег в лесу под сосной, то сразу начинает отличать свою сосну от других: это дерево приютило его, и оно теперь ему ближе, привычнее, чем остальные. Так и скамейка. Мальчик провел на ней почти полдня и привык. Скамейка была сколочена из длинных деревянных брусков и покрашена в зеленый цвет. Давно покрашена. Бруски потрескались, краска отскакивала от дерева острыми сухими пластинками. Мальчик, пока сидел, потихоньку отколупывал их вокруг того места, где было вырезано слово “Алеша”. Ему почему-то казалось, Алешей зовут гипсового парнишку. Мальчик поглядывал на него, но тот был занят, конечно, своим жеребенком. Иногда мальчик вставал, чтобы напиться воды из бачка в пустом зале ожидания или погулять вокруг станции, а потом снова возвращался на скамейку, под ветки желтой акации – как домой. И снова сидел: ждал, когда пройдут долгие шесть часов и появится поезд. |
|
|
