| Третьего декабря несчастных отправили из Нагасаки к горе Ундзэн. Женщин несли в паланкинах, мужчины ехали верхом. Так распростились они с миром. По прибытии в гавань Хими, близ Нагасаки, им связали руки, набили на ноги колодки и крепко - накрепко привязали к бортам лодки. К вечеру прибыли в Кохаму - что у самого подножия вулкана Ундзэн, - и на другой же день они поднялись на вершину. Всех семерых заперли в тесной хижине. Днем и ночью они сидели связанные, в колодках; хижину окружала стража. У Такэнаки хватает людей, однако местный правитель тоже прислал охрану, так что с узников не спускали глаз. По всем дорогам, ведущим к Ундзэн, стояла стража, и без особого разрешения, подписанного властями, никто не смог бы туда проникнуть. Наутро началась пытка. Каждого из семерых обреченных поодиночке подводили к впадине, заполненной вырывающейся из недр кипящей водой, и, указывая на жгучие брызги, уговаривали добровольно отречься от христианской веры, прежде чем крутой кипяток причинит им невыносимые муки. Было холодно, и пар бурлил над поверхностью озерца с неистовой силой; если б не Божья помощь, от одного этого зрелища можно было бы лишиться чувств. Но все семеро, укрепившись духом по милости Господа нашего, отвечали, что готовы вытерпеть пытку, но от веры не отрекутся. Услышав столь решительный ответ, чиновники приказали узникам снять одежды, затем снова связали по рукам и ногам и, зачерпнув черпаком добрые полведра, принялись поливать кипятком жертвы. Выливали его не разом: в черпаке были проделаны отверстия, дабы продлить мучения. Мученики веры мужественно терпели пытку. Только юная Мария упала на землю, не в силах вынести нечеловеческую муку. «Отреклась! Отреклась!» - закричали чиновники, отнесли девушку в хижину и на другой день отправили в Нагасаки. Мария протестовала, твердила, что вовсе не отреклась, умоляла подвергнуть ее пытке, как мать и прочих узников, но ее не послушали. Остальных продержали на вершине Ундзэн тридцать три дня. Антонио и Франсиско, а также Беатрису пытали шесть раз. Висенте - четырежды, Бартоломео и Габриэля - дважды, - добавлю, что во время пыток никто из них не издал ни единого стона. |
| Писания; 4) претензии Корана и Магомета. Прочие сочинения, появившиеся после, не очень серьезны и всесторонне; таковы труды Горнбека (Summa Controversiarum, 1653), Бартоломея Эдесского (confutattio Hagareni); Мараччио– «Criticism on the Koran» (1698) считается самым лучшим трудом, вызванным желанием папы иметь такое издание Корана, в коем-бы, с воспроизведением точного текста, присоединялись на все сомнительные места и нужные примечания, с разбором и опровержением. И действительно, до настоящего времени в сем отношении, труд этот почитается одним из лучших в христианской противомусульманской полемике. Г. Фабрициус, в его «Delectus Argumentorum» и Штапфер в «Inst. Teol. Polem. III» собрали все лучшие выводы и аргументы разных других предшественников: Готтингер (Hist. Orient.), Пфейффер (Theol. Judaica et Mahom.), Кортгольт (De relig. Mahom. 1663), Придо (1697), Реланд (1707), Буленвилидер (1730) и перевод Корана Sale (1734). В настоящем столетии выделяются труды, знакомящие с борьбой миссионеров на Востоке, другие касаются новой жизни и направления ислама, его истории, или сравнительного изложения частей этого вероучения. К первому классу относятся диалогические рассуждения Шираза, 1811 г. Между Генрихом Мартином и несколькими персидскими муллахами. Контроверс открывается довольно острым трактатом, писанным Мирзою Брагимом, старающимся доказать превосходство чудес в Коране над теми, какие встречаются в древнем христианстве. Мартин возражает на это рядом своих рассуждений, чем вызывает другого соперника – магометанина Руза из Гамадана, представляющего свои весьма остроумные и, тщательно разработанные. Они направлены к доказательству, что в Ветхом Завете и Новом существует много свидетельств о Магомете – как чрезвычайном посланнике Божьем и Духе-утешителе. Этого рода трактаты переведены в 1824 г. с разработанным предисловием, содержащим очерк указанного выше сочинения Гуаданьоли, исполненный трудами Лее из Кембриджа (Controversial Tracts on Christianity and Mohammedanism). |
| Конечно, с первою подвижкою итальянской живописи в начале XIV века, венецианские мастера, и между ними, конечно, прежде всего, итальянские ученики греческих мастеров, должны были поделиться на живописцев и собственно иконописцев, но именно в Венеции фресковая живопись, как видно из самой истории, долгое время не прививалась, и процветала иконопись на досках, а потому художественное совершенствование и сосредоточилось в Венеции в живописи мольбертной. Но в этом продолжительном переживании византийского стиля, которое историкам искусства кажется доселе то маразмом, то нирваною (выражение Тести для всего XIV века венецианской живописи), следует видеть частью залог последующих поразительных успехов в XV веке, так как именно в этом стиле сохранялись принципы античной живописи. Затем, сами историки венецианской живописи, исследуя произведения первых мастеров: Паоло (раб. 1333–1358), Лоренцо, Катерино и Донато, Бартоломео, Стефано, Николо Семитеколо и пр., вплоть до начала XV века, оценивают их по степени освобождения от византийской манеры. Но византийской манеры уже здесь не было, была греческая, в слиянии с итальянскою. Именно в этом и заключается историческая неточность: уже в XIV веке греческая иконопись в Венеции выработала себе, под влиянием итальянской живописи, свой собственный пошиб, и эти первые мастера только улучшали его, внося в него свой талант, чувство, живую композицию, наконец, натуру. Когда, например, Паоло делал греческие (а не «византийские») композиции и писал греческие типы лиц, то одежды и складки исполнял по итальянским образцам, и это не потому, что в этом случае он освобождался от византийского влияния, а просто потому, что так писали в Венеции в его время все иконописцы, и сами тамошние греки. Таким образом, запрестольный (на обратной стороне знаменитой Pala d’oro) образ (pala) базилики св. Марка 75 1345 г. не отличается ничем от итало-критской иконы; тоже надо сказать о «складне» Успения 1333 г. в Виченце, на которой, рядом с греческою композициею среднего тябла, представлен по итальянски свв. Франциск и Антоний. Весьма близок к Паоло по греческим типам мастер Лоренцо Венециано (раб. 1356–1372), которого удлиненные пропорции и особо величавая манера были вероятными образцами манеры Панселина. Однако, он как художник, пишет уже чисто в итальянском вкусе, и только боковые тябла его «Венчаний» «Благовещений» исполняются в пошибе итало-критских икон, так как для своих заказов художник, конечно, держал мастеров, работавших еще в иконописном роде 76 . Не входя в подробности, скажем тоже о произведениях Стефано, как подлинных, так и ему приписываемых 77 . |
| Зазвучала военная музыка. Толпа заволновалась. – Он... Он... Едет... Смотрите... Приподымались на цыпочки, вытягивали шеи. Из окон высовывались любопытные головы. Молодые девушки и женщины с влюбленными глазами выбегали на балконы и лоджии, чтобы видеть героя – «Чезаре белокурого, прекрасного» – «Cesare biondo e bello». Это было редкое счастье, ибо герцог почти никогда не показывался народу. Впереди шли музыканты с оглушительно звонким бряцаньем литавров, сопровождавшим тяжелую поступь солдат. За ними романьольская гвардия герцога – все отборные молодые красавцы, с трехлоктевыми алебардами, в железных шлемах и панцирях, в двухцветной одежде – правая половина желтая, левая красная. Никколо налюбоваться не мог истинно древнею римскою стройностью этого войска, созданного Чезаре. За гвардией выступали пажи и стремянные, в одеждах невиданной роскоши – в камзолах золотой парчи, в накидках пунцового бархата, с вытканными золотом листьями папоротника; ножны и пояса мечей – из змеиной чешуи с пряжками, изображавшими семь голов ехидны, мечущих к небу свой яд, – знаменье Борджа. На груди выткано было серебром по черному шелку: «Caesar». Далее – телохранители герцога, албанские страдиоты в зеленых турецких чалмах, с кривыми ятаганами. Маэстро дель кампо – начальник лагеря, Бартоломео Капраника, нес поднятый вверх обнаженный меч Знаменосца Римской Церкви. За ним, на черном берберийском жеребце с бриллиантовым солнцем в челке, ехал сам повелитель Романьи, Чезаре Борджа, герцог Валентино, в бледно-лазоревой шелковой мантии, с белыми жемчужными лилиями Франции, в гладких, как зеркало, бронзовых латах, с разинутой львиной пастью на панцире, в шлеме, изображавшем морское чудовище или дракона с колючими перьями, крыльями и плавниками из кованой, тонкой, при каждом движении звонко трепещущей меди. Лицо Валентино – ему было двадцать шесть лет – похудело и осунулось с тех пор, как Леонардо увидел его впервые при дворе Людовика XII в Милане. Черты сделались резче. Глаза с черно-синим блеском вороненой стали – тверже и непроницаемее. Белокурые волосы, все еще густые, и раздвоенная бородка потемнели. Удлинившийся нос напоминал клюв хищной птицы. Но совершенная ясность, как прежде, царила в этом бесстрастном лице. Только теперь в нем было выражение еще более стремительной отваги и ужасающей остроты, как в обнаженном отточенном лезвии. |
| В первом ярусе Ватикана, в зале Первосвященников, выходившей окнами на двор Бельведера, собралась Римская Курия и послы великих держав. Сияя драгоценными каменьями плувиала, в трехвенечной тиаре, обвеваемый павлиньими опахалами, по ступеням трона взошел тучный бодрый семидесятилетний старик с добродушно-величавым и благообразным лицом – папа Александр VI. Прозвучали трубы герольдов, и по знаку главного черемониере, немца Иоганна Бурхарда, в залу вступили оруженосцы, пажи, скороходы, телохранители герцога и начальник лагеря, мессер Бартоломео Капраника, державший поднятый вверх острием обнаженный меч Знаменосца Римской Церкви. Третья, нижняя часть меча была вызолочена, и по ней вырезаны тонкие рисунки: богиня Верности на престоле с надписью: « Верность сильнее оружия» ; Юлий Цезарь триумфатор на колеснице с надписью: « Или цезарь, или ничто» . Переход через Рубикон со словами: «Жребий брошен»; и, наконец, жертвоприношение Быку, или Апису, рода Борджа, с нагими юными жрицами, которые жгут фимиам над только что заколотой человеческой жертвой; на алтаре надпись: «Deo Optimo Maximo Hostia» – « Богу Всеблагому, Всемогущему Жертва» . И внизу другая: «In nomine Caesaris omen» – «Имя Цезаря – счастие Цезаря» . Человеческая жертва богу-зверю приобретала тем более ужасный смысл, что эти рисунки и надписи были заказаны в то время, когда Чезаре замышлял убийство брата своего, Джованни Борджа, чтобы получить в наследство меч Капитана и Знаменосца Римской Церкви. За мечом шел герой. На голове его был высокий герцогский берет, осененный жемчужным голубем Духа Святого. Он приблизился к папе, снял берет, стал на колени и поцеловал рубиновый крест на туфле первосвященника. Кардинал Монреале подал его святейшеству Золотую Розу, чудо ювелирного искусства, со спрятанным в главном, среднем цветке, внутри золотых лепестков, маленьким сосудцем, из которого сочилось миро, распространяя как бы дыхание бесчисленных роз. Папа встал и произнес дрожащим от умиления голосом: – Прими, возлюбленное чадо мое, Розу сию, знаменующую радость обоих Иерусалимов, земного и небесного, Церкви воинствующей и торжествующей, цвет неизглаголанный, блаженство праведных, красу нетленных венцов, дабы и твоя добродетель цвела во Христе, подобно Розе, на бреге многих вод прозябающей. Аминь. |
| Далее герцог жаловался султану на папу Александра VI: – Папа, будучи по природе своей коварным и злым... Бесстрастное перо секретаря остановилось. Он поднял брови, сморщил кожу на лбу и переспросил, думая, что ослышался: – Папа? – Ну да, да. Пиши скорее. Секретарь еще ближе наклонил голову к бумаге, и снова перо заскрипело. – Папа, будучи, как известно вашему величеству, по природе своей коварным и злым, побудил французского короля к походу на Ломбардию. Описывались победы французов: – Получив об этом известие, объяты были мы страхом, – признавался Моро, – и почли за благо удалиться к императору Максимилиану в ожидании помощи вашего величества. Все предали и обманули нас, но более всех Бернардино... При этом имени голос его задрожал. – Бернардино да Корте – змей, отогретый у сердца нашего, раб, осыпанный милостями и щедротами нашими, который продал нас, как Иуда... Впрочем, нет, погоди, об Иуде не надо, – спохватился Моро, вспомнив, что пишет неверному турку. Изобразив свои бедствия, умолял он султана напасть на Венецию с моря и суши, обещая верную победу и уничтожение исконного врага Оттоманской империи, республики Сан-Марко. – И да будет вам известно, – заключал он послание, – что в сей войне, как во всяком ином предприятии, все, что мы имеем, принадлежит вашему величеству, которое едва ли найдет в Европе более сильного и верного союзника. Он подошел к столу, что-то хотел прибавить, но махнул рукой и опустился в кресло. Бартоломео посыпал из песочницы последнюю невысохшую страницу. Вдруг поднял глаза и посмотрел на государя: герцог, закрыв лицо руками, плакал. Спина, плечи, пухлый двойной подбородок, синеватые бритые щеки, гладкая прическа – ца?ккера беспомощно вздрагивали от рыданий. – За что, за что? Где же правда Твоя, Господи? Обратив к секретарю сморщенное лицо, напоминавшее в это мгновение лицо слезливой старой бабы, он пролепетал: – Бартоломео, я тебе верю: ну скажи, по совести, прав ли я или не прав? – Ваша светлость разумеет турецкое посольство? Моро кивнул головой. Старый политик задумчиво поднял брови, выпятил губы и сморщил кожу на лбу. |
| Сие последнее несчастие нас сразило; не осталось другого способа, как влезать опять на едва переступающих лошаков, и продолжать путь без защиты от раскаленного неба, к местечку Алькамо, отстоящему еще на несколько миль. Я невольно вспомнил тогда, и признаю совершенно истинными, жалобы Клуверия, на понесенные им труды в его путешествии по Сицилии. Сей ученый Географ обошел пешком весь остров и вот как он говорит, просто сердечным своим слогом: «Медленное путешествие мое было чрезвычайно затруднительно; но тягости оного превышает всякое вероятие; тело мое весьма часто подвержено было голоду и жажде, и не имело покрыши даже по ночам. Дух мой смущался беспрестанным опасением, и даже жизнь моя подвергалась частым бедствиям; но все сие, с помощью Всемогущего Бога и по неизреченному его милосердию, я превозмог. 195 » Одни только опасности (принадлежащие времени путешествия Клуверия), почти не существуют ныне; но все прочие неприятности, ожидают путешественника в Сицилии. Вожатый наш, столь же утомленный, как и мы, сулил нам вскоре речку; эта надежда подкрепила наши силы. Желаемая речка наконец открылась; но она была почти совсем высохшей от чрезвычайных жаров; с ней соединяется другая, похожая более на ручей; берега их осенены несколькими фиговыми деревьями. Сии два скромные потока носят названия, пробуждающие воображение: это Скамандр и Симоис Сицилии (ныне: Сан-Бартоломео). Я говорил уже, что Сегестяне происходят от колонии Троян, и что они были поселены здесь Энеем, под покровительством гостеприимного Царя Акаста. 196 Лишенные навсегда своего отечества, они окружили себя сладкими воспоминаниями об нем, и дали, между прочим, сим двум речкам имена: Скамандра и Симоиса 197 . С каким чувством говорит о родине своей, одна из жен Илиона, уговаривая своих подруг остаться на счастливом берегу Сицилии: О pamria, et rapti nequidquam ex hoste Penames! Nullane jam Trojae dicentur moenia? nusquam Hecmoreos amnis, Хаптнит et simoénta, videbo? 198 . Здесь, жены Сегеста, любили, подобно Андромахе, оплакивать на мнимых берегах Симоиса, судьбы своих супругов, братий и детей, падших под стенами Трои, – и украшать цветами, лишенные прахов, гробницы. |
| Весной и летом 1539 г. после длительного обсуждения Лойола и его сторонники решили основать Об-во Иисуса, целью к-рого было служение Богу и католич. Церкви проповедью и совершением добрых дел, и определили основные принципы его организации. Папа Павел III одобрил проект устава, представленный ему кард. Гаспаро Контарини (Monumenta Ignatiana. Ser. 3: Constitutiones Societatis Iesu. R., 1934. T. 1. P. 14-21). Однако в Римской курии были и противники нового ордена, прежде всего папский секретарь кард. Джироламо Гинуччи и авторитетный канонист кард. Бартоломео Гвидиччони. Поддержку Лойоле и его последователям оказал Педру Машкареньяш, представитель португ. кор. Жуана III при папском дворе. В авг. 1539 г. король поручил ему подобрать способных проповедников для работы в португ. колониях в Азии и указал на кружок Лойолы, членов к-рого рекомендовал ему Дьогу ди Говея. Машкареньяш должен был заручиться согласием папы Римского и пригласить их в Португалию (Documenta Indica. 1948. T. 1. P. 748-754). В февр. 1540 г. он получил согласие папы Павла III забрать в Португалию неск. учеников Лойолы. Однако Лойола согласился послать только 2 чел., Родригиша и Бобадилью. 4 марта присутствовавшие в Риме Лойола, К., Ле Же, Кодюр, Родригиш и Сальмерон подписали соглашение о том, что члены Об-ва Иисуса, где бы они ни находились, должны были выполнять решения, принятые их коллегами в Риме (Epistolae. 1944. T. 1. P. 21-23). После этого Родригиш отправился в Португалию морем. Но Бобадилья, вернувшийся в Рим из Неаполитанского королевства, был тяжело болен, и посланник потребовал назначить ему замену. 14 марта Лойола заявил К., что намерен поручить ему миссию в Азии (Esta es vuestra empresa), и тот ответил: «Что ж, вот я!» (Pues, sus! Héme aquíí) (Monumenta Ignatiana. Ser. 4: Fontes Narrativi. R., 1951. T. 2. Р. 381). В тот же день К. получил благословение папы и попрощался со знакомыми. Утром 15 марта он подписал документы, в к-рых подтвердил данные им обеты бедности, целомудрия и послушания (perpetua obedientia, pobreza y castidad), одобрил любые решения руководителей Об-ва Иисуса, принятые в его отсутствие, и заявил, что на выборах настоятеля отдаст голос за Лойолу, а в случае его кончины - за Фавра (Epistolae. 1944. T. 1. P. 23-27). В тот же день К. вместе с Машкареньяшом покинул Рим (см.: Schurhammer. 1973. Vol. 1. P. 556). |
| В докладе Александры Викторовны Чирковой были обобщены некоторые результаты ее работы над крупнейшими в стране собраниями папских грамот, которые находятся в Петербурге (РНБ и Архив ИИ); для доклада исследовательница выбрала 46 грамот XII–XIII вв. из архива Генуи, многие из которых не были ни скопированы в средневековые Libri Jurium Генуэзской республики XIII–XIV вв., ни известны позднейшим западноевропейским исследователям, в т.ч. П. Ф. Керу и В. Малечеку. В ходе работы исследовательница установила их происхождение, путь в Петербург, по большей части в составе коллекции князя А. И. Лобанова-Ростовского (1788–1866), традицию их изучения; эти материалы лежат в основе готовящегося А. В. Чирковой каталога папских грамот, хранящихся в Петербурге. Многие участники особенно отметили и презентацию к ее докладу, выполненную на латинском языке. В выступлении Дитера Хекманна (Dieter Heckmann) (Тайный государственный архив Прусского культурного наследия, Берлин), основанном на недавно опубликованном корпусе документов из Эльбинга (Elbinger Kriegsbuch), акцент был сделан на методологическом аспекте идентификации анонимных текстов по подписям известных нотариев. На примере нескольких документов из канцелярии Тевтонского ордена ученый продемонстрировал палеографические доказательства авторства Бартоломеуса Штуме (городской писец Эльбинга) и прокуратора Тевтонского ордена при римской курии Петера фон Вормдитта в анонимных записях служебных книг. Одну из своих архивных находок, также связанную с именем тевтонского рыцаря фон Вормдитта, представил Сергей Владимирович Полехов (Институт российской истории РАН, Москва). В архиве Петербургского института истории исследователь разыскал считавшееся утерянным письмо прокуратора ордена к известному по Грюнвальдской битве великому магистру Тевтонского ордена Ульриху фон Юнгингену, написанное в Пизе 23 апреля 1409 г. Письмо и приложение к нему были куплены Н. П. Лихачевым в 1913 г.; они дают новые сведения о Пизанском соборе, ситуации, когда в католическом христианстве одновременно оказалось три властвующих понтифика, а также о политике и отдельных интересных отправителю и адресату персонах. |
| Доминиканец Бартоломе де Медина выдвинул теорию нравственного пробабилизма, к-рая вызвала впосл. длительную полемику и подвергалась офиц. осуждению нек-рых пап. К ордену Д. принадлежал философ и политический мыслитель нач. XVII в. Томмазо Кампанелла , автор утопии «Город Солнца». Члены ордена принимали активное участие в работах Тридентского Собора , наметившего основные мероприятия Контрреформации (более 200 Д. участвовали в соборных заседаниях как епископы, их представители или теологи-консультанты). Один из важнейших соборных документов, «Декрет об оправдании», принятый на VI сессии Собора (13 янв. 1547), был составлен доминиканским богословом Доминго де Сото; также богословы ордена активно участвовали в составлении окончательных редакций декретов о подготовке священников, рукоположении и обязанностях епископов в своих еп-ствах. По поручению Собора орденом был составлен «Римский катехизис для приходских священников». В 1542 г. были учреждены Верховная конгрегация Священной вселенской инквизиции «для поддержания и защиты единой веры и для изучения и осуждения заблуждений и ложных учений», должностными лицами к-рой были преимущественно Д., а также конгрегация индекса запрещенных книг, где братья-проповедники всегда занимали места секретарей. В то же время некоторые функции Д., традиционно бывшие на 1-м месте в пропаганде католич. вероучения, постепенно перешли к ордену иезуитов , официально признанному в 1540 г. Монах-доминиканец Конец XVIII в. стал для ордена периодом глубокого кризиса, под угрозой оказалось его дальнейшее существование. Европ. страны были захвачены революционным движением, имевшим ярко выраженную антиклерикальную направленность. Главы монархических режимов стремились в эту эпоху сделать национальные Церкви обособленными от Рима и подчинить их своей власти. Мн. мон-ри и провинции Д. прекратили деятельность или в лучшем случае выживали самостоятельно, как в Нидерландах и Испании. Генеральные капитулы не собирались на протяжении десятков лет. Постепенное возрождение орденской орг-ции началось во 2-й трети XIX в., во Франции оно было связано с деятельностью Ж. |
|
|
