| Аэропорт имени Бен-Гуриона – главные воздушные ворота Святой Земли. Ежедневно здесь приземляются самолеты со всех континентов. Аэропорт расположен около г. Лод (древняя Лидоа), возле шоссе Тель-Алив – Иерусалим, в 14 км к юго-востоку от Тель-Авива и в 50 км от Иерусалима. Аэропорт был основан в 1936 г. властями Британского мандата и назывался первоначально, по старому названию города, «Аэропорт Лидда». В 1948 г., после создания Государства Израиль и волны еврейских переименований, его стали называть «Аэропорт Лод». В 1973 г. аэропорт получил новое имя в честь первого премьер-министра Израиля Д. БенГуриона ( 1887–1973). В 2004 г. был открыт терминал отвечающий современным требованиям к международным аэропортам. Аэропорт признан самым защищенным от терроризма аэропортом в мире. По прибытии, в пункте паспортного контроля, вам могут задать вопросы о том, куда вы направляетесь, какие города собираетесь посетить, запросить обратный билет. Необходимо заранее знать координаты приглашающей стороны, а лучше иметь при себе бронь гостиницы. Поскольку в Израиле в связи с политической ситуацией приняты повышенные меры безопасности, это может иногда отразиться на планах, предпочтениях и желаниях туристов. При прилете и вылете с вами, может быть, захочет побеседовать представитель службы безопасности, возможно, вас попросят показать личные вещи. Нередки случаи, когда вещи забирают в багаж и не разрешают к провозу никакой ручной клади, кроме паспорта и кошелька. Могут потребовать личный досмотр. Представители службы безопасности обычно предельно вежливы, волноваться и возражать им не стоит, вещи после проверки и досмотра отправляются в багаж. Приезжать в аэропорт следует заранее, часа за три до вылета. Скоротать ожидание и удовлетворить самые взыскательные запросы поможет местный Duty Free. Большинство его сотрудников, кстати, говорят по-русски, что часто оказывается полезно для людей, не владеющих ивритом. По прибытии стоит поменять немного денег. В среднем курс примерно одинаковый в аэропорту и в городе. |
| . . . . . Американца в шестом часу утра привел какой-то сердобольный человек. Оказывается, Вандервельде все сидел и сидел в буфете за стаканом холодного чая, помешивая его грязной ложкой. Уморительная сцена произошла у него с проводником. — Где ваши вещи? — спрашивает проводник. — Багаж! Багаж! — поясняет он. Тот сует ему «чеки», квитанции на хранение багажа. — Сам, сам иди, — кричит проводник. И бедняге, уже начавшему раздеваться, пришлось опять идти на вокзал. Пожалел акулу, пошел вместе. Камера хранения была закрыта. На трех или четырех языках, а также с помощью пальцев, я объяснил гидре, что откроется она в 6 часов. В глазах американца горел самый настоящий ужас. В шесть часов, перед самым отходом поезда, снова побежали в камеру. Американец не волновался, волновался я. И напрасно. Поезд наш отошел от платформы ровно в 9.30 утра. Опоздал ровно на двенадцать часов. Пунктуальность исключительная! Перед сном читал Молле о ясновидцах. . . . . . Молодой человек называет цветы душистый горошек — «душистый горшочек». Барышни краснеют. . . . . . Человек постоянно интересуется, у всех спрашивает: — Сколько Иуда получил на наши деньги? . . . . . — Меня худо воспитывали. У других там всякие няньки и гуверняньки, а у меня — Везенбергская улица и Балтийский вокзал. . . . . . Старуха 93 лет: — Аннушка, ты с мужем живешь, ай как? — Что вы, Марья Артемьевна! Мой муж тридцать два года как помер. — Помер? Ах ты, несчастье какое! . . . . . На первомайской демонстрации несли большую куклу, на животе которой было написано: ПАПА ПИЙ. Какой-то человек на тротуаре с добродушным, но искренним злорадством: — А он и не пьет!.. 1932–1937 Трамваи. Запомнить! Как я шел по Вознесенскому и по Садовой, и как в каждом следующем вагоне событие (задавили человека) отдалялось, бледнело, становилось все более далеким, абстрактным, неинтересным. В первых трамваях люди плакали, в следующих сидели нахмурившись. А у какого-нибудь одиннадцатого или пятнадцатого вагона стояли и сердились: долго ли еще будут задерживать?! |
| Такой кнопкой, к примеру, может служить обычная, желательно нетугая бельевая прищепка. Достаточно подвести к ее сторонам металлические проводки (лучше воткнуть в дерево две кнопки, к которым припаять провод) и развести, положив сверху чемодан или другую вещь. В этом положении цепь будет разомкнута. Если багаж снять, то прищепка сожмется, проводки соединятся, замкнув цепь, и зазвонит звонок. Если у вас не нашлось подходящего звонка, его можно заменить небольшим переносным радиоприемником или магнитофоном. И присоединить к ним питание через все ту же настороженную на вора прищепку. Как только он поднимет охраняемый чемодан, включившийся приемник заиграет бравурную, музыку или передаст сигналы точного времени (рис. 67). Можно придумать множество других сигнальных устройств, работающих по тому же принципу. Учитывая психологию большинства воров, можно порекомендовать в самой роскошной упаковке возить самые дешевые вещи и, наоборот, в разбитых чемоданах и перевязанных веревкой коробках — то, что подороже. Редкий грабитель предпочтет кожаному «дипломату» рваную картонную коробку из-под консервов. На то и расчет. Существует множество баек, рассказывающих о «спецах», перевозивших миллионы долларов в пустых, до того живописно измятых канистрах, посылочных, перевязанных бечевкой ящиках и тому подобной не внушающей доверия таре. Может быть, они и были правы. Кстати, когда однажды одному моему приятелю пришлось перевозить немалую сумму денег в плацкартном поезде, он не стал рассовывать купюры по потайным карманам, нашитым наподобие патронташа в нижнем белье. Он сложил всю сумму в объемную сумку, которую запихнул в рундук нижней полки. И еще он уложил в эту сумку несколько связок газет, чтобы, прорезав ткань, нельзя было сразу добраться до внутреннего содержимого, и пару пудовых гирь, чтобы быть застрахованным от того, что кто-нибудь неслышно и незаметно сможет утащить его багаж. И ехал себе спокойно, не проверяя через каждые полминуты целостность потайных карманов и не боясь уснуть из опасения, что, как только он закроет глаза, с него эти самые карманы вместе с тем, что находится внутри, и с тем, что располагается вблизи них, срежут острыми бритвами. |
| Настоящие ученые всегда очень скромно оценивали возможности науки и прекрасно понимали, что наука занимается очень узкой сферой жизни – их научное мышление не мешало им быть людьми религиозными. Они никогда не переносили методы научного мышления в другие области знания. Н. Бердяев метко назвал такой перенос научностью. «Никто серьезно не сомневается в ценности науки, – писал он, – но в ценности и нужности научности можно серьезно сомневаться. Научность есть перенесение критериев науки на другие области духовной жизни, чуждые науке. Научность покоится на вере в то, что наука есть верховный критерий всей жизни духа, что установленному ей распорядку все должны покоряться, что ее запреты и разрешения имеют решающее значение повсеместно… критерий научности заключает в тюрьму и освобождает из тюрьмы все, что хочет и как хочет… Но научность не есть наука и добыта она не из науки. Никакая наука не дает директив научности для чуждых сфер» 238 . «Научность» – это удел тех людей в науке, которые не достигли серьезного уровня знания. Известный физик-теоретик К.П. Станюкович говорил, «что обычно верующий – это недостаточно образованный человек. Когда человек не располагает знанием – для него вера в Бога естественна. Когда же он находится в процессе освоения знаний, как правило, он становится атеистом. Он проникается убеждением во всесильность науки и знаний. Ему кажется, что Бог является лишним в научной картине мира. Но потом, когда он освоит накопленный наукой объем знаний, он становится верующим в Бога, конечно не в привычном смысле. И я, – говорил К.П. Станюкович, – в этом смысле являюсь верующим» 239 . Серьезный ученый совмещает свой научный багаж с верой в Бога и даже объясняет нам, по какой причине происходит расхождение этих двух взглядов. И причина эта оказывается настолько банальной, что о ней не стоило бы даже упоминать – это научная некомпетентность или, иначе и проще говоря, невежество. Чем компетентнее ученый, чем больший у него научный багаж, тем с большей уверенностью мы можем утверждать, что он верит в Бога. |
| — И это правда? — спросил Мартин у своего друга, стоявшего рядом. — Не имею оснований в этом сомневаться, — ответил тот, качая головой. — Такие вещи у нас не редкость. — Господь с вами, — сказал Марк, — я же знаю, что это правда, ведь я слышал всю его историю. Первый хозяин умер, и второй хозяин тоже умер, потому что раб раскроил ему голову топором, а после того пошел и утопился; потом у моего приятеля был хозяин получше. Много лет подряд он копил деньги и выкупился на волю, которая в конце концов досталась ему дешево, потому что он к тому времени окончательно состарился и лишился сил. После этого он приехал сюда. А теперь опять копит деньги, чтобы порадовать себя перед смертью еще одной покупочкой: пустяки, не о чем говорить — всего-навсего его родная дочь, не больше того! — воскликнул мистер Тэпли, приходя в раж. — Да здравствует свобода! Ура! Да здравствует Колумбия! — Тише! — крикнул Мартин, зажимая ему рот рукой. — Не валяйте дурака. Что он тут делает? — Дожидается, чтобы отвезти наш багаж на тачке, — сказал Марк. — Он мог бы прийти и после, но я нанял его по сходной цене (за свой собственный счет), чтобы он сидел со мной и развлекал меня, и теперь я весел; а будь я богат, подрядил бы его заходить ко мне каждый день; глядел бы на него и только б и знал, что веселился. Хотя это может навести на серьезные сомнения в правдивости Марка, однако следует признать, что в данную минуту выражение его лица и весь его тон противоречили тому, что он так азартно утверждал о своем настроении. — Господь с вами, сэр, — прибавил он, — в этой части земного шара они так любят свободу, что покупают ее, и продают, и таскают за собой на рынок. У них такая страсть к свободе, что они позволяют себе всякие вольности с ней. Вот отчего это все и происходит. — Очень хорошо, — сказал Мартин, желая переменить тему. — Если вы уже пришли к такому выводу, Марк, может быть вы меня выслушаете? На этой карточке напечатано, куда надо отвезти багаж, — в пансион миссис Паукинс. — В пансион миссис Паукинс, — повторил Марк. — Ну, Цицерон! |
| Настоящие ученые всегда очень скромно оценивали возможности науки и прекрасно понимали, что наука занимается очень узкой сферой жизни - их научное мышление не мешало им быть людьми религиозными. Они никогда не переносили методы научного мышления в другие области знания. Н.Бердяев метко назвал такой перенос научностью. «Никто серьезно не сомневается в ценности науки, - писал он, - но в ценности и нужности научности можно серьезно сомневаться. Научность есть перенесение критериев науки на другие области духовной жизни, чуждые науке. Научность покоится на вере в то, что наука есть верховный критерий всей жизни духа, что установленному ей распорядку все должны покоряться, что ее запреты и разрешения имеют решающее значение повсеместно... критерий научности заключает в тюрьму и освобождает из тюрьмы все, что хочет и как хочет... Но научность не есть наука и добыта она не из науки. Никакая наука не дает директив научности для чуждых сфер» «Научность» это удел тех людей в науке, которые не достигли серьезного уровня знания. Известный физик-теоретик К.П.Станюкович говорил, «что обычно верующий - это недостаточно образованный человек. Когда человек не располагает знанием - для него вера в Бога естественна. Когда же он находится в процессе освоения знаний, как правило, он становится атеистом. Он проникается убеждением во всесильность науки и знаний. Ему кажется, что Бог является лишним в научной картине мира. Но потом, когда он освоит накопленный наукой объем знаний, он становится верующим в Бога, конечно не в привычном смысле. И я, - говорил К.П. Станюкович, - в этом смысле являюсь верующим» Серьезный ученый совмещает свой научный багаж с верой в Бога и даже объясняет нам, по какой причине происходит расхождение этих двух взглядов. И причина эта оказывается настолько банальной, что о ней не стоило бы даже упоминать - это научная некомпетентность или, иначе и проще говоря, невежество. Чем компетентнее ученый, чем больший у него научный багаж, тем с большей уверенностью мы можем утверждать, что он верит в Бога. |
| — Мне жаль, что ты ненавидишь моих мальчиков, так как они могут продемонстрировать хорошие манеры и быть очень приятными в общении, когда захотят. Доброта во взглядах, словах и действиях — вот настоящая вежливость, и любой может проявлять ее, если только постарается обращаться с другими людьми так, как хотел бы, чтобы эти люди обращались с ним самим. Миссис Баэр обращалась к Нэн, но мальчики подтолкнули друг друга локтем и, похоже, поняли намек и приняли его во внимание, по меньшей мере, на время. Они передавали масло и говорили " пожалуйста " и " спасибо " , " да, сэр " и " нет, мэм " с необычной любезностью и уважением. Нэн не говорила ничего, но сидела тихо и воздержалась от того, чтобы пощекотать Деми, хотя испытывала громадное искушение сделать это по причине сверхдостойного вида, какой он напустил на себя. Она также, казалось, забыла о своей ненависти к мальчикам и после ужина играла с ними в прятки до темноты. Стаффи, как было замечено, часто предлагал ей пососать его леденец во время игры, что, очевидно, " подсластило " ее характер, так как последними ее словами, перед тем как отправиться в постель, были: — Когда придет чемодан с моими ракеткой и воланом, я дам вам всем поиграть. Утром, едва проснувшись, она тут же спросила: " Пришел мой чемодан? " и, когда ей сказали, что он прибудет позднее в течение дня, она сделалась сердитой и раздраженной, кипела от злости и порола свою куклу так, что Дейзи была шокирована. Она умудрилась, однако, как-то просуществовать до пяти, когда вдруг куда-то исчезла. Впрочем, ее не хватились до ужина, так как в доме полагали, что она ушла на холм с Томми и Деми. — Я видела, как она мчалась по аллее одна, во всю прыть, — сказала Мэрианн, входя в столовую с заварным пудингом и обнаружив, что каждый спрашивает: " Где Нэн? " — Она убежала домой, маленькая разбойница! — воскликнула миссис Баэр с встревоженным видом. — Может быть, она пошла на станцию, посмотреть, не пришел ли ее багаж, — предположил Франц. — Это невозможно, она не знает дороги! И даже если бы нашла свой багаж, не смогла бы тащить тяжелый сундук целую милю, — сказала миссис Баэр, начиная думать, что ее новая идея о совместном воспитании мальчиков и девочек, возможно, окажется довольно трудной для осуществления. |
| Последовала трогательная сцена расставания нашего с Терпком. Старик плакал... Довольно сказать это в похвалу ему и – не в осуд нам. На память я подарил ему свое седло, более для меня уже не пригодное. Расчет был сделан с ним еще в Арте. Долго стоял он на берегу пригорюнившись и смотрел когда мы, кое-как усевшись на дне посудины, с помощию длинных шестов отодвинулись от твердой земли, и старались дать своим парусам положение, при котором они могли бы надуться. Все усилия наши достичь сего, оказались напрасными, оставалось действовать только шестами. Благо, глубина воды позволяла эту операщю по всему протяжению переезда нашего. Думаю, что нигде она не превышает одной сажени. Редко виделось нам чистое дно. Обыкновенно ладья наша шуршала о верхушки красновато-зеленых порослей, поднимавшихся сплошными массами с илистого дна. Прескучное это плаванье грозило нам совсем неожиданным финалом – ссорой, от которой спасло нас только присутствие постороннего лица, о. Наместника, решившегося быть участником предвиденных им злостраданий наших до самого предела их. Совместные – его и мои – усилия отыскивать в печальном положении нашем сторону забавную более чем увенчались успехом, и общее благодушие восстановилось. “Корыта“ наши приберегли нам на двух третях пути нашего еще один сюрприз, образовавши внутри себя тоже нечто вроде суши и воды. Наш багаж, на котором мы уселись, принимал все более и более вид острова. Вода подступала к нам со всех сторон. Мы поднимали ноги – спускалось платье, подбирали платье – погружался багаж... Не знаю, чем-бы кончилось все это, если бы – и то уже в сумерках – мы не подтянулись кое-как к давно намеченной косе, где нас ожидала зато целая овация, устроенная рыбаками под предводительством сына г. Варзели, высматривавшими целый час наш черепаший ход по гнилой стоячей воде Логару 342 . Нас встретила на берегу картина, достойная кисти. Целый лагерь рыбаков, кончивших дневныея работы, шумно праздновал свой вечерний отдых, при свете горевшего камыша, единственного продукта места. |
| - Молодой человек, так я не поняла, вам чего? - Мне? - Пашка вздрогнул. - Мне ничего. - И отойдя от стойки подошел к женщине с ребенком. Протянул ей пятьдесят рублей. - Возьмите, пожалуйста. И не дожидаясь ответных слов, быстро направился к выходу. До отправления автобуса оставалось пять минут. Глава 5 До отъезда оставались четыре, три, два дня. Писатель отдал последние распоряжения, упаковал свой немудреный багаж, не забыв заранее купить билеты и до Москвы, и до Энска. Чтобы быть спокойным за свою холостяцкую квартиру, отключил антенну у телевизора, газовую плиту, холодильник, в котором, впрочем, оставался только один сушеный омуль – последнее напоминание об иркутской поездке. Писатель, отдав должное мастерству байкальских рыбаков, съел омуля, запив его местным пивом, а утром… Это вновь была «какая-то сила», но на этот раз она подняла его не к письменному столу, а к унитазу. Похоже, это было отравление. Писателя несло в самом буквальном смысле этого слова. На еду он и смотреть не мог. Немудрено, что за два дня «байкальского побоища» писатель потерял шесть килограммов. Но хуже было другое: от слабости его шатало. До отъезда оставалось два часа. Подняв свой багаж, писатель понял, что дальше ближайшего дома ему не дойти. Но обратной дороги не было. Внутренний голос, становясь все громче, шептал ему: «Куда тебе ехать? Оставайся! Оклемайся недельку-другую, а потом поедешь. Или… не поедешь. Что тебе делать в этой глуши? Ведь написал же здесь «Пашку»? Значит, не важно где, когда, важно чем – сердцем, душой. А ведь этого у тебя никто не отнимет». Голос был сладок, убедителен. Но писатель чувствовал, что смалодушничай он, откажись от поездки – и все начнется сначала, все повторится – хмельное утро, опохмел, беспросветный день, вечер, полный благих надежд… Желудок предательски булькал, от слабости подкашивались ноги… Писатель, надев рюкзак на плечи, долго сидел у входной двери. Если он сейчас не поедет в Энск, кто его осудит? Да никто. Что, он не человек, что ли? Писатель тяжко вздохнул – и вышел из квартиры. |
| Решено было оставить съестные припасы, но оружие и патроны захватить с собой. У Чалленджера, однако, оказался некоторый багаж: какой-то сверток с таинственным содержимым и довольно значительных размеров ящик, перетащить каковой нам стоило неимоверного труда. Медленно тянулся для нас этот день, но с наступлением темноты мы были готовы к отбытию. С громадными усилиями втащили мы по ступеням лестницы багаж профессора и, очутившись наконец у входа в пещеру, в последний раз долгим взглядом окинули эту чудесную страну. Боюсь, что скоро она сделается добычей охотников и золотоискателей, для нас же она навеки останется полной очарования страной чудес, страной чистого романтизма и приключений. Это страна, где мы много страдали, много дерзали, многому научились. Слева от нас из пещер приветливо светились костры; под нами, у подошвы утесов, веселились и пели туземцы. Вдали чернела полоса леса, а недалеко от нас, слабо мерцая в темноте, раскинулось большое озеро, полное самых причудливых и жутких чудовищ. Внезапно ночную тишину прорезал пронзительный дикий вопль какого-то первобытного чудовища. То был крик страны Мэйпль Байта, посылавшей нам прощальное приветствие. Последний раз окинув все взглядом, мы нырнули в темное отверстие пещеры. Два часа спустя мы были уже по ту сторону кряжа у подошвы утеса. При спуске мы порядком повозились с багажом Чалленджера. Но едва очутившись внизу, мы побросали все и бросились к стоянке Замбо. К утру мы добрались туда, но каково же было наше удивление, когда вместо одного костра Замбо мы увидели целую дюжину. Оказывается, прибыла помощь. Двадцать индейцев с Амазонки со стрелами, канатами и вообще всем, что требуется для сооружения моста, оказались налицо. Теперь нам уже не придется потеть над багажом, если мы завтра по утру тронемся обратно по Амазонке. Наконец-то я могу закончить свое повествование. На душе мирно и тихо. За это время мы видели немало чудес, и наши души обогатились. Каждый из нас стал по своему гораздо лучше и отзывчивее. Вероятно, приехав в Пару, мы там сделаем некоторую передышку, приоденемся и почистимся. |
|
|
