| — Догадываюсь. Ему показалось подозрительным, что вы приехали с вещами в аэропорт, а билет не регистрируете и багаж не сдаете. Кстати, ваш самолет уже улетел, вы это знаете? — Мой самолет? — удивилась девушка. — Но я никуда не лечу! — А зачем же вы тогда приехали в аэропорт и сидели возле блока «С», откуда летят самолеты в Израиль? — Но они же не только летят туда, но и прилетают оттуда! Я просто встречаю мою сестру. Ее самолет приземлится через полтора часа. — А ваш багаж? — Да это никакой не багаж, это просто мои вещи! Не бросать же мне их было у княгини? А сдавать в багаж — дорого. — Так княгиня все-таки отказала вам от места? — поняла Апраксина. — Ну да! Проще сказать, выставила меня. Между прочим, из-за вас: ей показалось, что я наболтала вам лишнего. А что я такого особенного сказала? Я только отвечала на вопросы. — Действительно, — согласился инспектор, — вчера вы ничего особенного не сказали. А вот теперь мы можем поговорить и более подробно. — А что, разве полиция следит за нашей княгиней? — блеснув глазами, спросила Лия. — Да. И мы хотели с вами встретиться не в ее доме, чтобы поговорить о ней, — сказала Апраксина. — Но сначала скажите мне, вы сегодня завтракали? — Конечно, нет! Княгиня вечером приказала, чтобы утром ноги моей в доме не было. Я собрала вещи еще с вечера, а утром встала в половине шестого и сразу же отправилась сюда. — В таком случае позвольте угостить вас завтраком. — Ну что вы! У меня есть деньги… — Они вам еще пригодятся. Вы ведь не поститесь, как я понимаю? — Нет… Больше Лия спорить не стала, и Апраксина заказала ей стандартный завтрак из яичницы с ветчиной, свежих булочек, масла, джема, апельсинового сока и кофе со сливками. Себе она заказала двойной эспрессо, а инспектор попросил принести ему бокал темного пива. Когда официантка принесла яичницу, Лия накинулась на нее с аппетитом молодого здорового существа. Вмиг покончив с нею, она со вздохом отодвинула тарелку и важно произнесла: — Всякий материализм вульгарен, кроме яичницы с ветчиной на завтрак! |
| Нас песней русскою сроднить! И вот она осиротела… Оборвалась живая нить. СЛУЧАЙ В АЭРОПОРТУ Ивану Александровичу Лобанову Я не сразу обласкан был музами Литинститута: Не сумев одолеть до экзаменов множество книг, – Возвращался домой – оставались до рейса минуты – А багаж принимал джинсоватый… Не наш – не сибирский мужик. «Ваша кладь, – говорит,– превышает намного «ручную». Через кассу придётся оформить доплату, студент!» – Слышишь, друг, – я ему, – я прожился в Москве подчистую, Лишь пятак на метро сэкономил в последний момент. …Но приёмщик столкнул чемоданы тяжелые на пол, И надежда последняя вздрогнула стрелкой весов. Я в отчаянье был. Я от горечи чуть не заплакал: До чего ж человек в бессердечье бывает весом!.. Мои щёки цвели то лиловым, то бледным румянцем. Джинсоватый с ухмылкой всё время в мой адрес косил: Жертва западных мод – он отменно учтив к иностранцам. И ему наплевать, что о помощи я попросил… Нет! В народе не зря говорят про такую примету: «Прохиндея видать за версту, если он прохиндей…» Вдруг подходит ко мне человек, побродивший по свету, Повидавший за жизнь бедолаг и фартовых людей… «Что унылый, земляк? Вижу, вместе в Сибирь улетаем? Иль с невестой московской серьёзный случился разлад?» –Что ты, друг! Я женат!.. Звёзд чужих, извини, не хватаем! Рад бы в рай погостить, да земные грехи не велят. И к тому же багаж мой никто без доплаты не грузит. А в порту, как назло, ни единой знакомой души!.. Вон дежурный-приёмщик, гляди, как глаза свои узит!.. А билет пропадёт – полечу на какие шиши?! «Не горюй, сибиряк! Кто горел, тот в беде не бросает!» Сгрёб багаж мой – и прямо к контрольным весам. А оттуда навстречу метнулась ухмылка косая, Заплескалась в глазах, растекаясь по рыжим усам. «Слышишь, друг! Не томи! Оформляй-ка ты нас поскорее! Буквоед ты, однако, каких не видал я, прости! Парень книги везёт – мировую, сказать, эпопею. Разве Пушкин с Толстым в наше время уже не в чести?!» …Джинсоватый обвёл нас своим снисходительным взглядом, Хмыкнул что-то в усы и забрал «злополучную» кладь… |
| Вновь у меня возникло ощущение, что я листаю страницы американского журнала в поисках рассказа, который не могу найти. – Я так ничего и не понял насчет багажного трейлера и чемодана, – сказал я. – Почему вас так волновало, отцепят ли трейлер? – Я чувствую, что тебя действительно слегка смущают эти пустяковые нарушения, – сказала тетушка. – Когда ты доживешь до моего возраста, у тебя появится больше терпимости. Когда-то, много лет назад, Париж считался мировым центром пороков, как до него Буэнос-Айрес, но мадам де Голль многое в нем изменила. Рим, Милан, Венеция и Неаполь продержались на десять лет дольше, а затем остались только два города: Макао [территория в Восточной Азии у побережья Южно-Китайского моря, принадлежит Португалии; в Макао находится большое количество игорных домов] и Гавана. Макао был очищен Китайской торговой палатой, а Гавана – Фиделем Кастро. В настоящий момент Хитроу – это европейская Гавана. Очень долго это, конечно, не продлится, но надо признать, сейчас лондонский аэропорт в ореоле славы, и это выдвигает Британию на первое место. Не найдется ли у вас к икре немного водки? – обратилась она к стюардессе, когда та принесла подносы. И затем добавила: – Я предпочитаю водку шампанскому. – Тетя Августа, вы так и не рассказали мне про трейлер. – Все проще простого, – ответила тетушка. – Если багаж грузится прямо в самолет, трейлер отцепляют около здания королевы Елизаветы [одно из зданий аэропорта Хитроу]. Там вечные заторы движения, и пассажиры даже не замечают, как это делается. Если же трейлер еще не отцеплен, когда автобус подходит ко входу в залы Европейских авиалиний Британии или «Эр Франс», это означает, что багаж отправят на таможню. Лично мне глубоко отвратительна мысль о том, что чужие руки, часто не очень чистые, которые до этого копались в каких-то чужих чемоданах, будут рыться в моих вещах. – А что вы делаете в этом случае? – Я требую свой багаж и заявляю, что желаю оставить его в камере хранения. Или же я сдаю билеты и делаю новую попытку на следующий день. |
| Потратив совершенно напрасно чуть не целый час и испортив себе на весь остальной день настроение, ваш знакомый, в сильном возбуждении, возвращается в свою гостиницу и посылает оттуда свое письмо с тамошним швейцаром, который лучше знает, как угодить почтовым чиновникам. Это германские порядки. Посмотрим теперь швейцарские. Как-то раз я с двумя товарищами собрался побродить пешком по Тиролю. Ввиду этого мы отправились налегке, а весь свой багаж послали из Констанца в Инсбрук почтой. Мы рассчитывали попасть в Инсбрук недели через две, и нам, разумеется, было приятно сознавать, что у нас там будет во что переодеться; с собою же мы взяли только по две смены белья. Чемоданы наши действительно оказались на месте, и мы могли любоваться на них сквозь решетку в почтамте, но получить их не могли, по случаю несоблюдения какой-то формальности в Констанце. Этим упущением было возбуждено внимание швейцарских властей, и те послали инсбрукскому почтамту специальное предписание выдать данный багаж с особой осмотрительностью, так как возникло опасение, что он может попасть в руки ненастоящих собственников. Забота об интересах путешественников, разумеется, очень трогательна. Но, к несчастью, констанцские власти не научили инсбрукский почтамт, как распознать истинного собственника от самозваного. И вот получилась такая картина. Трое загорелых, обветренных, покрытых потом и пылью людей, с сумками на плечах и толстыми палками в руках, ввалились в почтамт и заявили, что желают получить свой багаж: «Вот те три чемодана в углу». Эти чемоданы были новенькие, чистенькие и, видимо, дорогие, а потому резко дисгармонировали с наружным видом лиц, претендовавших на них. Эти претенденты предъявили какие-то сильно помятые бумажные клочки, будто бы выданные им в констанцском почтамте в виде квитанций в приеме посылок. Но в глухих тирольских ущельях одинокий путник легко может быть ограбленным троими предприимчивыми молодцами и сброшенным в пропасть. Принимая во внимание эту возможность, почтовый чиновник качает головой и говорит, что желал бы видеть нас в сопровождении такого лица, которое могло бы засвидетельствовать наши личности. Посоветовавшись между собою, мы пришли к заключению, что сделать это в состоянии только швейцар той гостиницы, где мы остановились, и мы бегом отправились назад в гостиницу, обступили швейцара и представились ему: |
| не берусь, да у меня так и не выйдет. Он повернулся к толпе и сказал что-то приблизительно в таком роде: — Я не предвидел такой неожиданности и, признаюсь прямо и откровенно, плохо к ней подготовлен, потому что нам с братом очень не повезло! Он сломал руку, и наш багаж но ошибке выгрузили прошлой ночью в другом городе. Я брат Питера Уилкса — Гарви, а это — его брат Уильям, глухонемой; он не говорит и не слышит, а теперь, когда у него действует только одна рука, не может делать и знаков. Мы — те самые, за кого себя выдаем; и через день-другой, когда мы получим багаж, я сумею доказать это. А до тех пор я ничего больше не скажу, отправлюсь в гостиницу и буду ждать там. И они вдвоем с этим новым болванчиком ушли; а король как расхохочется и начал издеваться: — Ах, он сломал себе руку! До чего похоже на правду, верно? И до чего кстати для обманщика, если он не знает азбуки глухонемых. Багаж у них пропал? Оочень хорошо! И очень даже ловко — при таких обстоятельствах! И король опять засмеялся, и все остальные тоже, кроме троих, четверых, ну, может, пятерых. Один из них был тот самый доктор, а другой — быстроглазый джентльмен со старомодным саквояжем из ковровой материи; он только что сошел с парохода; они тихонько разговаривали с доктором, время от времени поглядывая на короля и кивая друг другу; это был адвокат Леви Белл, который ездил по делам в Луисвилл; а третий был здоровенный, широкоплечий детина, который подошел поближе и внимательно выслушал все, что говорил старичок, а теперь слушал, что говорит король. А когда король замолчал, этот широкоплечий и говорит: — Послушайте-ка, если вы Гарви Уилкс, когда вы приехали сюда, в город? — Накануне похорон, друг, — говорит король. — А в какое время дня? — Вечером, за час или за два до заката. — На чем вы приехали? — Я приехал на “Сьюзен Поэл” из Цинциннати. — Ну, а как же это вы оказались утром возле мыса в лодке? — Меня не было утром возле мыса. — Враки! Несколько человек подбежали к нему и стали упрашивать, чтобы он был повежливее со старым человеком, с проповедником. |
| Вам известно, конечно, что условия езды по железным дорогам не допускают ничего подобного, и, стало быть, мне тронуться в дорогу становится жутким. Нет ли, потому, какой-либо возможности, мне заручиться из Петрограда, по ходатайству от Академии, какой-либо льготою при возвращении в конце апреля, например, разрешением иметь отдельное двуместное купе, или хотя бы иметь для себя отдельную лавку с тремя местами, так чтобы я мог поместить на них доставляемый мною багаж. Свой личный багаж я мог бы сдать в багаж. Конечно, если бы мне можно было, при этой перевозке, пользоваться хотя бы некоторою помощью при посадке со стороны начальства станционного, чтобы оно мне обеспечивало назначенное место (хотя бы в служебном отделении), мне было бы куда легче. Вот если у Вас, от Академии, есть какая-либо возможность мне помочь в этом, я был бы очень обязан. Иначе, право, не придумаю, что мне делать. Натурально я с охотою оплачу все льготы, которые могут быть мне предоставлены. Будьте любезны, известите меня краткою телеграммою, можно ли мне надеяться на это. Преданный Н. Кондаков ПФА РАН. Ф. 208. Оп. 3. Д. 283. Л. 2–3 об. Автограф. На первой странице письма помета рукой С. Ф. Ольденбурга: «Получено 23 января 1919 г.». 6 Е. Н. Яценко 2214 – С. А. Жебелеву Одесса Елисаветинская ул., 10 квартира проф. Линниченко 24 апреля 1919 г. нового стиля Многоуважаемый Сергей Александрович, Обращаюсь к Вам с большой просьбой от имени Никодима Павловича Кондакова – не откажите сообщить сыну его Сергею Никодимовичу, 2215 что Η. П. жив и благополучен, насколько это возможно в нынешнее время, что он по-прежнему живет в Одессе у проф. Линниченко и очень бы желал, чтобы Сергей Никодимович приехал жить вместе с ним, не откладывал бы своего приезда, а возможно скорее исполнил бы эту просьбу. Η. П. в осеннем семестре читал в университете курс по «Истории русской иконописи», будет, если ничто не помешает, продолжать чтение и в весеннем семестре, т. е. тотчас после Пасхальных каникул. 2216 Это дает Η. П. известное вознаграждение и суточные деньги; пишу для того, чтобы Сергей Никодимович не беспокоился о степени материальной обеспеченности своего отца. Пока и в смысле продовольствия дело обстоит благополучно, хотя, правда, по высоким для Одессы ценам, но достать все можно. |
| —110— ством католических монахинь. Вот оно и миссионерское дело. Понемногу входим в его сферу. Поднялись на гору, а там недалеко и до консульства. Нас в дверях встретил японец вежливо кланявшийся, касаясь своих колен рукой и немного приседая. Он говорил по-русски. Прошли на двор, потом по прелестной дорожке наверх в гору. Там в маленьком домике и было жилище консула. Он все нам устроил. Написал и телеграмму в Токио о нашем приезде и о паспортах. Внутрь Японии ни одному иностранцу въезжать не позволяется. Есть только несколько приморских городов (в том числе и Нагасаки, где они могут жить свободно). Чтобы попасть внутрь страны необходимо запастись от японского иностранного министерства паспортом. Мы думали ехать на пароходе только до Кобе, оттуда до Тоокео по железной дороге, чтобы иметь возможность посмотреть страну. Поэтому и понадобились нам паспорта. В заключение, консул нам посоветовал свой багаж до отправки оставить на месте в таможне, а потом приходить к нему завтракать. Возвратились к нашему Феодору. Взяли свой ручной багаж и в сопровождении целой толпы японцев, больших и малых отправились, наконец, в свой Кук-отель. Наш любезный новый знакомый и на этот раз помог нам разобраться в толпе слишком услужливых японцев. В отеле отвели нам две недурные комнаты, украшенные японскими картинам, японской посудой и довольно устарелой европейской мебелью, и еще более устарелыми европейскими гравюрами. Как будто всё европейское обречено на вымирание, и только одному японскому предназначена новая жизнь. Я прежде слыхал о картонных японских домиках, – наш отель мог бы служить примером одного из таких, хотя он и построен по-европейски. Стены его ничто иное, как тонкие дощатые перегородки, сквозь которые свободно гуляет ветер куда ему вздумается. Окна занимают почти две трети стен. Зимой, если она здесь есть (а должна быть, потому что в комнате среди мебели виднелась и небольшая железная печка, очевидно, для холо- —111— дов), зимой здесь надо полагать, приходится не особенно сладко в таком фонаре. |
| — Ну вот, и он согласен на мою дорогу в село. Теперь, после долгой проволочки с вещами, Алин путь и впрямь как будто открывался. Тот багаж, что тормозил все дело, наконец-то стараниями отца Александра прибыл в Иркутск из Новосибирска. Все, по-видимому, устраивалось как нельзя лучше. Возник вопрос, взять ли вещи с вокзала домой к Лизе или, если Але судьба ехать через несколько дней в этот рискованный путь, так для легкости переправить их с ней на Тулун? Лиза советовала взять вещи домой. До Тулуна она дойдет, рассуждала она, благополучно, а дальше пойдут такие проселки, взгорья да обрывы, что и кожа с чемоданов слезет, и как тебе справиться с такими тяжестями? Не лучше ли разложить на четыре–пять посылок и переслать завтра — послезавтра? А чемодан я ему сохраню — переправлю к весне, как-нибудь обойдется. Решили — Але ехать налегке, только со своими вещами. К ее приезду в село — посылки будут там. После бурана морозы крепли, уже третий день не ниже тридцати градусов. Пять посылок получилось из одного большого чемодана, их надписали, перевязали, снова погрузили на саночки и отвезли в два почтовых отделения, чтобы не было никаких задержек и вопросов. Отправили посылки, и Лиза пришла в самое чудное настроение. Она устала от Алиных переживаний, и теперь дорога ее гостьи казалась самым естественным исходом, а непреклонное решение ехать — даже породило уважение к нему. Сначала Лизе даже нравилось повторять при Але слова Некрасова: «Суждены нам благие порывы, но свершить ничего не дано». Багаж долго не приходил, шло все напротив, молодая душа рвалась и металась. Ну, конечно, так оно и есть: «Совершить ничего не дано». Так и случилось, что непримиримая с Алиным путем Лиза совсем переменила мысли о ее затее. И даже когда вечером, после отправки посылок, у Алечки заболело горло и ее залихорадило, а утром врач, лечивший Ивана Александровича, определил у нее фолликулярную ангину, Лиза от души стала ее лечить и прописанными, и своими средствами — заставляла полоскать горло горячим шалфеем, проглотить пол чайной ложки денатурату… а к вечеру — рюмку водки с солью и перцем. Домашние средства казались более действенными, чем аптечные, и Аля пила все, что ей давала Лиза. Забинтованная с ушами она лежала в жару, под подушкой у нее покоилась дядина открытка, а Лиза то и дело совала ей в рот то меду, то спирту, и ангина не казалась ни той, ни другой серьезным препятствием пути. Болезнь, очевидно, пришла как еще одно небольшое испытание терпения, только и всего. |
| А.И. Недумов Предисловие Издаваемые нами очерки помещены в фельетонах газеты «День» за настоящий год. В своих дорожных заметках мы имели в виду познакомить православных читателей с условиями, в каких находятся русские паломники во время путешествия их в Иерусалим и в Иерусалиме, а также дать краткую характеристику виденных нами святых мест и городов Востока, как они представляются православному русскому человеку. А. Недумов I. От Одессы до Константинополя Чудный весенний день. Солнце склоняется к вечеру. В воздухе чувствуется прохлада и свежесть. Летний туман опустился над морем и закутал прозрачною пеленою целый лес мачт. На пароходе идет страшная суета. Суетятся матросы, готовя к отъезду пароход, бегают пассажиры, спеша взять билеты и сдать багаж, торопливо и нервно покрикивает жандарм, желая вовремя исполнить свои обязанности по осмотру паспортов. Все спешат, все суетятся, волнуются, кричать: где билеты, где паспорт, где багаж? Чем ближе к отходу парохода, тем заметнее становится это движете, это всеобщее нервное напряжете. Какое разнообразие типов, какая пестрота и своеобразная оригинальность костюмов, какая смесь языков! Вот с багажом взбирается на палубу небритая, черномазая красная феска, за ней поднимается паломница в полумонашеском костюме, дальше лезет тучный купец в засаленом пальто; а вот и послушник в монашеском подряснике, с стереотипным кожаным поясом, с короткими волосами и в черном картузе; тут же видите вы и жида, и немца, и француза, и грека, и турка. Вся эта пестрая, разноплеменная и разноязычная толпа напоминает вам вавилонское столпотворение, когда Бог смешал языки и когда все заговорили, не понимая друг друга. Наконец все успокаивается, паломники занимают свои места, – одни располагаются в трюме на досках, где обыкновенно стоять коровы и лошади, друге – на палубе, на широких полках, где помещаются куры и гуси. Деление помещений на мужские и женские здесь нет, а все располагаются вместе – кому где вздумается. Как они спят и как проводят ночное время, – Бог их ведает, но картина выходит во всяком случае очень и очень некрасивая. |
| 21-е июня. Ч-кий исхлопотал себе паспорт. Мне же нужно ехать в Одессу, чтобы исхлопотать себе паспорт и поспеть к субботе (к 25-му июня) на пароход «Одесса», идущий прямым рейсом в Константинополь. Я решил выехать 22 июня. Распрощавшись с знакомыми и напутствуемый благожеланиями их, в 10 часов вечера с бывшими товарищами по семинарии, а теперь студентами Одесского Университета, взял багаж в руки и отправился на вокзал пешком, хотя расстояния до вокзала версты полторы. Но зачем тратить даром деньги, когда они на что- нибудь другое понадобятся, тем более, что их очень мало; а погода стоит хорошая, – в компании незаметно сделаешь такую прогулку, – багаж же состоит из одного зимнего пальто и нескольких штук белья, так что его беспрепятственно можно нести в руках. На вокзал пришли мы за полчаса до отхода поезда. Все это время мы ходили по платформе и под влиянием наступающей разлуки были настроены печально. Но отчего я печален? Я должен быть весел... Ведь моя годичная мысль осуществляется... Но что со мною? Я испытываю внутреннюю борьбу, волнения, сомнения: «Куда это? Что я затеял?» По мере приближения действительности, она как туча делается все грозней и грозней. Я начал завидовать участи остающихся товарищей. Они меня ободряют; а их участие пугает меня. Не бросить ли эти затеи?.. 12 ч. ночи – 3-й звонок. Простившись с товарищами, я сел в вагон третьего класса. Что я тогда чувствовал и думал, не могу определенно сказать, так как собственно под влиянием разлуки с родными и знакомыми, а также под влиянием предпринимаемого путешествия не имел одного определенного предмета в мысли, а этих предметов было слишком много, так что они совершенно подавляли мысль и получалось нечто неопределенное; в голове, как в калейдоскопе, предносился дом родительский, уютный домик в прекрасном селе, мирная и спокойная жизнь среди роскошной природы, прекрасного сада; то приходили на ум бури, то скалы, у подножия которых лежит разбитый пароход, несчастья, могущие случиться со мною... Мало-помалу я, нельзя сказать, чтобы уснул, а скорее забылся, не мог уснуть вследствие нервного возбуждения, да приходилось еще бороться с различными сомнениями... |
|
|
