| 638 ...Юрья Михайловича Булгакова... – Ю. М. Булгаков (Голицын-Патрикеев) – московский боярин из рода Гедиминовичей, еще в XIV в. вошедших в состав великокняжеского двора, а во второй половине XV в. составивших самую влиятельную прослойку в Думе. Его дед Иван Булгак был потомком литовского князя Патрикие, в начале XV в. приехавшего на Русь и породнившегося с великим князем Василием I через брак своего сына Юрия с его дочерью. Ю. М. Булгаков получил боярство в период малолетства Ивана Грозного, в 40-е гг. служил в Коломне, Кашире, в Нижнем Новгороде. В 1550 г. был тысяцким на свадьбе Владимира Андреевича Старицкого и А. А. Нагой. Его участие в строительстве Свияжска подтверждается летописями. 639 ...да болярина и воеводу князя Семена Ивановича Микулинского... – С. И. Микулинский (Телятевский-Пунков) – потомок тверских князей Микулинских, еще в середине XVI в. имевших собственных вассалов на территории бывшего Микулинского уезда, старший сын Ивана Андреевича Пунко (Луговицы), боярин с 1550 г., был женат на дочери В. Г. Морозова; как воевода участвовал в казанских походах 1547, 1548, 1550, 1551, 1552 гг., ливонских походах 1558–1559 гг., был оставлен наместником в Казани после взятия ее русскими войсками. Умер в 1562 г. 640 ...да болярина и дворетцкого московского Данила Романовича... – Д. Р. Захарьин (Юрьев-Кошкин), брат царицы Анастасии Романовны, шурин Ивана Грозного, происходил из могущественного старомосковского рода Кобылиных, служивших московским князьям еще с середины XIV в. Его дед – Ю. З. Кошкин был видным политическим деятелем времен Ивана III. Д. Р. Захарьин, посланный на строительство Свияжска, оставался там в ожидании нового похода на Казань, летом 1552 г. он ходил из Свияжска на горных черемисов и привел их к присяге Ивану Грозному, после взятия Казани в 1560 г. был направлен царем на подавление бунта луговых черемисов во главе с Мамич-Бердеем. 641 ...и царя им дав Шигалилея... – Речь идет о третьем, последнем правлении в Казани царя Шигалея (1551–1552). Обстоятельства третьего воцарения в Казани Шах-Али подробно описаны в «Летописце начала царства»; другую, беллетризованную версию дает автор «Казанской истории» (см. главы 35–36:42). |
| Телешовы Телятевы Темиревы Теневы Теприцкие Тереховы Терпигоревы Тетерины Тимашевы Тимирязевы Тиньковы Титовы Тишковы Тоболины Товарищевы Толмачевы Толстые Тормасовы Траскины Трегубовы Троицкие Трубниковы Труновы Трусовы Тулубьевы Тургеневы Тутолмины Тухачевские Тучковы Тюменевы Тютчевы Тыртовы Уваровы Угрюмовы Украинцовы Ульяниновы Урусовы Усовы Ухтомские Ушаковы Федцовы Федчищевы Феофилактовы Филимоновы Филисовы Философовы Фофановы Фроловы Фуниковы Фустовы Ханыковы Харламовы Хвощинские Хирины Хитрово Хлоповы Хомутовы Хомяковы Хоненевы Хорошевы Хотяинцовы Хохловы Хрипковы Хрипуновы Хрулевы Хрущовы Цвиленевы Цуриковы Чаадаевы Чаплины Чашниковы Чевкины Челищевы Чемесовы Чемодановы Чепчуговы Черевины Черемисиновы Черновские Чернышевы Чертковы Чертовы Чириковы Чирковы Чихачевы Чичаговы Чичерины Чубаровы Чудиновы Шамшевы Шатиловы Шаховы Шемякины Шеншины Шепелевы Шерефединовы Шестаковы Шетневы Шидловские Шиловские Шипиловы Шишкины Шокуровы Шубины Шуваловы Шушерины Щекины Щепины Щепотьевы Щербачевы Щербинины Щетинины Эверлаковы Юреневы Юрловы Юшковы Яблочковы Языковы Якимовы Якушкины Яновы Ярославовы Ярцовы Яхонтовы Глава восьмая. Фамилии, существовавшие в Лифляндии, Эстляндии и Курляндии в эпоху Ливонского Ордена Адеркас Альбедиль Альтен-Бокум Анреп Ашеберг Беллинсгаузен Берг Бер Бистром Бломберг Бой Бок Большвинг Фон-дер-Борх Браккель Бремен Фон-дер-Бриген Фон-ден-Бринкен Брунов Будберг Будденброк Буксгевден Бурмейстер Бутлар Бухгольц Бюлов Веттберг Вигандт Виттен Врангель Гаарен Ган Гастфер Гасфорт Гаудринг Гейкинг Герздорф Гиллезен Гольтей Гор Гоэс Гротгуз Гюне Дерфельден Дёнгоф Дикер Дистерло Дортхезен Драхенфельс Зальца Засс Зиберг Икскуль Кейзерлинг Кеттлер Клеебек Клодт 31 Клодт-фон-Юргенсбург Клоппманн Кнорринг Корф Коскуль Криднер Круммес Курсель Ламздорф Ландсберг Лаудон Левенвольде Лёвё Ливен Линтен Лоде Лудинсгаузен-Вольф Майдель Медем Мейендорф Меллин Менгден Мирбах Моллер Мюнстер Неттельгорст Нольде (правильно Нолькены) Остен-Сакен Оффенберг Фон-дер-Пален Пайкуль |
| Михалков, посадн. сын Никита Кириллов; бояре Климент Филиппов, Савел. Семенов, Лука Остафьев, Матфей Онаньин, Зах. Григорьев, житьи Степан Железцов, Фалел. Остафьев, и староста Городища Ив. Обакумов. 21-го В. Князь был уже на Городище, – «на пути стретили его многие посадници и житьи люди и множество много народа» (ibid. 200–201). Скучен, утомителен перечень посадников, бояр, тысяцких и житьих людей, представлявшихся В. Князю на пути его в Новгород; но этот список и глубоко интересен. Прочитав его, можно лишь еще более удивляться той осторожности, той постепенности, какую проявил Иоанн III, прибирая к своим рукам В. Новгород, в лице своих знатнейших представителей еще далеко от города принесший поклон. Но этот список иктересен и потому еще, что со многими лицами мы скоро опять встретимся, но при другой обстановке. А лица эти – большей частью знакомы нам и из Писцовой Книги, как бывшие собственники земель. 22-го ноября В. Князь угощал новгородцев обедом; были у него между прочими степ. посадник Вас. Онаньин и много старых посадников. 25-го ноября пришли к В. Князю с жалобами улицы Славкова и Микитина, так предусмотрительно посылавшие с вином на встречу В. Князя своих старост, и принесли они жалобу на степ. посадника Вас. Онаньина, а также на Богдана Есипова, Федора Исакова, Григ. Тучина, Ив. Лошынского, Вас. Микифорова, Матфея Селезнева, Якова Селезнева, Андр. Телятева Исакова, Луку Офонасова, Моис. Федорова, Сем. Офонасова, Конст. Бабкина, Олекс. Квашнина, Вас. Тютрюма, Вас. Балакшу, Еф. Ревшина, Гр. Кошюркина, и на людей Офимьи Есип. Горошковой и ее сына Ивана и на людей Ив. Савелкова. Кроме того, бояре Полинарьины жаловались на Богдана Есипова, Вас. Микифорова и на Панфила, старосту Федоровской улицы. Причина жалобы была серьезная. Первые указывали на то, что перечисленные «наехав со многими людми на те две улицы, людей переграбили и перебили, животов людских на тысячу рублев взяли, а людей многих до смерти перебили»; последние жаловались на то, что «наехав на их двор, людей у них перебили, а животы разграбили, а взяли на 500 рублев». Архиепископ Феофил, посадники Захар Овин и его брат Кузма, Казимир и его брат Яков, Лука и Яков Федоровы были свидетелями доноса. – В числе обвиняемых как много тех, которые так далеко встретили В. Князя! Не избег обвинения и степенный посадник. 26-ноября жалоба была рассмотрена; В. Князь «жалобников оправил, а тех всех, кои находили и били и грабили, обвинил» (ibid. 203). Из них Василья Онаньина, Богдана Есипова, Федора Исакова и Ивана Лошинского В. Князь велел «поимати». Тогда же велел «поимати» и Ивана Офонасова с сыном Олфером Ив. Офонасовым за предполагавшуюся его измену («за короля»). Прочих же виноватых взял на поруки Владыка, вскоре, 1-го декабря, исходатайствовавший им почти полное прощение, кроме гражданского т. ск. иска. |
| 26 августа его повезли, вместе с царицею, в Ярославль; туда же отправили и сына его, и брата Яна (старосту Красноставского), и племянника Павла (старосту Луховского). IV. Болотников. – Мятеж в украинных городах. – Возмущение мордвы. – Волнение в Астрахани, Перми, Пскове. – Болотников подходит к Москве. – Видение. – Челобитная Варлаама С каждым днем приносили известия, что Московское государство радуется спасению Димитрия. Но сам Димитрий не являлся. Молчанов, которому сначала Шаховской думал дать эту роль, жил в Самборе; называл себя Димитрием и смущал поляков. Конечно, сначала мало было таких простодушных, чтоб ему поверили. Но слух о жестокостях в Москве до такой степени раздражил Полышу, что поляки готовы были потакать всякому обману, всякой проделке, лишь бы она клонилась к отмщению за соотечественников и к низвержению Шуйского. Мачеха Марины держала у себя обманщика. Но явиться с этою ролью в Москву Молчанов не осмеливался. Его знали многие; знали также и прежнего царя. Молчанов, смуглый, с покляным носом, с черными волосами, с подстриженной бородой и нахмуренными бровями – вовсе не был похож на Димитрия. Одно сходство – у него была на лице бородавка, но и та у Молчанова была не на том месте лица, на каком у Димитрия. Но тут явился к нему Иван Исаевич Болотников, холоп князя Телятевского. Маленьким попал он в плен к татарам, был продан туркам, работал в оковах на турецких галерах и был освобожден в числе других пленников, по одним известиям – венецианцами, по другим – немцами, а по освобождении привезен в Венецию. Здесь он оставался несколько времени и потом решился возвратиться в отечество чрез Полышу. Этот бывалый человек, услыша, что в Самборе живет Димитрий, прибыл туда и сошелся с Молчановым. Болотников не видал никогда того, который царствовал под именем Димитрия, и, быть может, верил искренно, что перед ним тот самый. Молчанов заметил, что это человек предприимчивый, живой и сметливый. Называя себя Димитрием, Молчанов спрашивал его: «Желаешь ли служить против изменников, бояр клятвопреступников?» Болотников отвечал: «Я готов за своего государя, во всякое время, принести живот свой!» – «Ну, так вот тебе сабля, вот епанча с моих плеч и тридцать червонцев; больше у меня нет! Я дам письмо тебе; ты поедешь с ним в Путивль и отдашь моему воеводе, князю Шаховскому; он учинит тебя воеводой, и ты будешь воевать за меня против всех изменников, на сколько Бог поможет тебе». |
| Для королевской армии осада Полоцка оказалась долгой и трудной. Гарнизон храбро сражался, отбивая приступы. Для деревянной Полоцкой крепости была заготовлена новинка — каленые ядра, которые должны были поджечь деревянные укрепления, но шли дожди, и поэтому поджечь крепость никак не удавалось. Лишь 29 августа, более чем через три недели после начала осады, венгерским наемникам удалось добиться этой цели: они подожгли стены смоляными факелами. Город был уже охвачен пожаром, но гарнизон еще сутки продолжал обороняться. Затем, однако, один из воевод, Петр Волынский, и стрельцы начали переговоры о сдаче. Петр Волынский принадлежал к числу людей, обиженных царем, — по сообщению польского хрониста Рейнгольда Гейденштейна, он жаловался королю, что сидел в тюрьме по доносу главного из полоцких воевод князя Василия Телятевского. Другие воеводы вместе с архиепископом укрылись в соборе Святой Софии и были там арестованы и доставлены королю. 1 сентября Баторий въехал в город. На этом военная кампания не закончилась. Освободившиеся после взятия города войска Баторий направил к Соколу. Военачальникам Батория снова удалось поджечь город, и 25 сентября он был взят приступом. Один из воевод, Борис Васильевич Шеин, был убит, другой, Федор Васильевич Шереметев, попал в плен. Гнев, охвативший царя при получении известий о военных неудачах, обрушился на его советников. Об этом подробно рассказывал оршанскому старосте Филону Кмите его лазутчик в Смоленске, сын боярский Матвей Цедилов. «Вы, нечестивый род, — обличал царь своих советников, — говорили, что Полоцк и Сокол неприступны и что король не сможет захватить эти замки, и вот Полоцк и Сокол потеряны, воины и все другие люди повергнуты». Царь обвинял их в тайном сговоре с литовцами. Главной жертвой его гнева стал глава земской Думы князь Иван Федорович Мстиславский. «Ты, старый пес, до сих пор проникнутый литовским духом, ты мне говорил, чтоб я послал тебя с сыновьями в Полоцк для противодействия польскому королю. Ясно мне (теперь) твое коварство: ты хотел нарушить присягу и подвергнуть крайней опасности моих сыновей». И, взяв палку, стал бить необычным способом, так что по лицу и рукам потекла кровь, спина распухла, и не перестал бить, пока не сломал палку». |
| Только в Орле горсть великодушных не хотела изменить закону: сих достойных Россиян, к сожалению, не известных для истории, ввергнули в темницу. Все другие ревностно преклоняли колена, славили Бога и Димитрия, как некогда Героя Донского или завоевателя Казани! На улицах, на дорогах теснились к его коню, чтобы лобызать ноги Самозванца! Все было в волнении, не ужаса, но радости. Исчез оплот стыда и страха для измены: она бурною рекою стремилась к Москве, неся с собою гибель Царю и народной чести. Там первыми вестниками злополучия были беглецы добросовестные, Воеводы Катырев-Ростовский и Телятевский с их дружинами. Феодор, еще пользуясь Царскою властию, изъявил им благодарность отечества торжественными наградамии как бы спокойно ждал своего жребия на бедственном троне, видя вокруг себя уже не многих друзей искренних, отчаяние, недоумение, притворство, а в народе еще тишину, но грозную: готовность к великой перемене, тайно желаемой сердцами. Может быть, зломыслие и лукавство некоторых думных советников, благоприятствуя Самозванцу, усыпляли жертву накануне ее заклания: обманывали Феодора, его мать и ближних, уменьшая опасность или предлагая меры недействительные для спасения. Власть верховная дремала в палатах Кремлевских, когда Отрепьев шел к столице,когда имя Димитрия уже гремело на берегах Оки, когда на самой Красной площади толпился народ, с жадностию слушая вести о его успехах. Еще были Воеводы и воины верные: юный Стратиг державный в виде Ангела красоты и невинности, еще мог бы смело идти с ними на сонмы ослепленных клятвопреступников и на подлого расстригу: в деле законном есть сила особенная, непонятная и страшная для беззакония. Но если не коварство, то чудное оцепенение умов предавало Москву в мирную добычу злодейству. Звук оружия и движения ратные могли бы дать бодрость унылым и страх изменникам; но спокойствие, ложное, смертоносное, господствовало в столице и служило для козней вожделенным досугом. Деятельность Правительства оказывалась единственно в том, что ловили гонцов с грамотами от войска и Самозванца к Московским жителям: грамоты жгли, гонцов сажали в темницу; наконец не устерегли, и в один час все совершилось! |
| Но изменники в другом месте были счастливее. Они, подобно Царю, соображали свои действия наступательные, следуя общей мысли и стремясь с разных сторон к одной цели: освободить Болотникова. Гибель Мосальского не устрашила Телятевского, который также шел к Калуге и также встретил Московских Воевод, Князей Татева, Черкасского и Борятинского, высланных Мстиславским из Калужского стана. В жестокой битве на Пчелне легли Татев и Черкасский со многими из добрых воинов; остальные спаслися бегством в стан Калужский и привели его в ужас, коим воспользовался Болотников: сделал вылазку и разогнал войско, еще многочисленное; все обратили тыл, кроме юного Князя Скопина-Шуйского и витязя Истомы Пашкова, уже верного слуги Царского: они упорным боем дали время малодушным бежать, спасая если не честь, то жизнь их; отступили, сражаясь, к Боровску, где несчастный Мстиславский и другие Воеводы соединили рассеянные остатки войска, бросив пушки, обоз, запасы в добычу неприятелю. Еще хуже робости была измена: 15000 воинов Царских, и в числе их около ста Немцев, пристали к мятежникам. Узнав, что сделалось под Калугою, Измайлов снял осаду Козельска; по крайней мере не кинул снаряда огнестрельного и засел в Мещовске. Сии вести поразили Москву. Шуйский снова колебался на престоле, но не в душе: созвал Духовенство, Бояр, людей чиновных; предложил им меры спасения, дал строгие указы, требовал немедленного исполнения и грозил казнию ослушникам: все Россияне, годные для службы, должны были спешить к нему с оружием, монастыри запасти столицу хлебом на случай осады, и самые Иноки готовиться к ратным подвигам за Веру. Употребили и нравственное средство: Святители предали анафеме Болотникова и других известных, главных злодеев: чего Царь не хотел дотоле, в надежде на их раскаяние. Время было дорого: к счастию, мятежники не двигались вперед, ожидая Илейки, который с последними силами и с Шаховским еще шел к Туле. 21 Маия Василий сел на ратного коня и сам вывел войско, приказав Москву брату Димитрию Шуйскому, Князьям Одоевскому и Трубецкому, а всех иных Бояр, Окольничих, Думных Дьяков и Дворян взяв с собою под Царское знамя, коего уже давно не видали в поле с таким блеском и множеством сановников: уже не стыдились идти всем Царством на скопище злодеев храбрых! Близ Серпухова соединились с Василием Мстиславский и Воротынский, оба как беглецы в унынии стыда. |
| Патриарх оповестил по всему Московскому государству об этом походе и указывал в грамате, кто были изменники царя. Это были тати и разбойники: холопи боярские и казаки донские и волжские. Московское государство разделилось на два лагеря: в одном был царь и все, что считало себя лучшим по роду, по богатству и по значению; на время оставлены родословные счеты: бояре, дворяне и дети боярские, люди торговые – стали как бы одним сословием. Теперь им угрожал враг всем опасный в равной степени. В противоположном лагере было все безыменное, худое, обиженное обстоятельствами, владеемое и ничем не владевшее, битое и никого не смевшее побить, гнетомое законом и не находившее в законе для себя позволения гнуть других. Кроме немногих, или действительно обманутых, или ловивших в мутной воде рыбу – людей лучших и даже середних тут не было. Шуйский стоял более месяца в Серпухове‚ дожидаясь сбора войска, которое приходило отрядами из разных северных и восточных земель. Между тем, на востоке, война с мятежниками повелась лучше для Шуйского. Арзамас и Алатырь, признавши Димитрия, опять покорились царю Василию. Нижний-Новгород был в осаде от сбродного полчища, состоявшего из русских крестьян и мордвы, которая увидела тогда случай отомстить Московскому государству за свое давнее народное угнетение. Это полчище бежало, как только услышало, что воеводы (Григорий Пушкин и Сергей Ададуров) взяли Арзамас и Алатырь. Войско, составленное из дворян и детей боярских: из каширян, тулян, ярославцев, угличан и городов низовых, под начальством Хилкова и Глебова, взяло город Серебрянные-Пруды и принудило там бывших мятежников поцеловать крест царю Василию. На другой день оно разбило воровскую шайку, которая шла на выручку этому городу, потом повернуло к Дедилову. Но, нечаявши, тут застали они большое скопище; пришлось с ним биться; их разбили воры. Воеводы убежали в Каширу. Тогда Шуйский на смену Хилкову назначил Андрея Васильевича Голицына. К нему присоединилось ополчение Рязанской земли с Прокопием Ляпуновым, Федором Булгаковым; главным воеводою над ним был князь Борис Лыков. Болотников послал против них передовой полк, под начальством князя Телятевского. С ним были казаки: донские, терские, волжские и яицкие, да украинных городов – Путивля и Ельца – люди, тысяч до тридцати всего. |
| Шуйский хотел воспользоваться победою и докончить дело; он сам лично осадил Тулу, куда скрылись Шаховской, Телятевский (?), Болотников и Лжепетр. Осажденные два раза отправляли гонца в Польшу, к друзьям Мнишка, чтобы те постарались немедленно выслать какого-нибудь Лжедимитрия, в отчаянии писали к ним: «От границы до Москвы все наше, придите и возьмите, только избавьте нас от Шуйского». Наконец самозванец отыскался; что это был за человек, никто не мог ничего сказать наверное; ходили разные слухи: одни говорили, что это был попов сын, Матвей Веревкин, родом из Северской страны; другие – что попович Дмитрий из Москвы, от церкви Знаменья на Арбате, которую построил князь Василий Мосальский, иные разглашали, что это был сын князя Курбского, иные – царский дьяк, иные – школьный учитель, по имени Иван, из города Сокола, иные – жид, иные – сын стародубского служилого человека. Подробнее других источников говорит о нем одна белорусская летопись: «Того же року 1607 месяца мая после самое суботы и шол со Шклова из Могилева на Попову Гору якийсь Дмитр Иванович, менил себе быти царем московским. Тот Дмитр Нагий был на первей у попа, Шкловского именем, дети грамоте учил, школу держал, также у священника Федора Сазоновича Никольского у села дети учил, а сам оный Дмитр Нагий имел господу у Могилеве у Терешка, который проскуры заведал при церкви св. Николы, и прихаживал до того Терешка час не малый, каждому забегаючи, послугуючи, и имел на себе плохой кожух бараний, в лете в том ходил». Верно только то, что этот второй Лжедимитрий вовсе не был похож наружностию на первого и что был человек грамотный, начетчик в священном писании; последнее обстоятельство и заставляло догадываться, что он был из духовного звания; так, летописец говорит: «Все воры, которые назывались царским именем, известны были многим людям, откуда который взялся; но этого вора, который назвался расстригиным именем, отнюдь никто не знал, не ведомо, откуда взялся; многие догадывались, что он был не из служилых людей, думали, что он или попов сын, или церковный дьячок, потому что знал весь круг церковный». Что же касается до его нравственного характера, то уже можно догадаться, каков мог быть человек, сознательно принявший на себя роль самозванца, и потому мы не имеем права предполагать сильное преувеличение в тех известиях чужеземных, следовательно, беспристрастных, которые называют его безбожным, грубым, жестоким, коварным, развратным, составленным из преступлений всякого рода, недостойным носить имя даже и ложного государя. Мы должны прибавить только, что, как видно из его поступков, это был человек, умевший освоиться с своим положением и пользоваться обстоятельствами. |
| Около самозванца начала собираться дружина, над которою он поставил начальником поляка Меховецкого; в конце августа пришел к нему из Литвы пан Будзило, хорунжий мозырский, но с этою малочисленною еще дружиною Лжедимитрий не мог идти на освобождение Тулы, и участь ее была решена: муромский сын боярский Кровков, или Кравков, предложил царю затопить Тулу, запрудив реку Упу; сначала царь и бояре смеялись над этим предложением, но потом дали волю Кровкову; тогда он велел каждому из ратных людей привезти по мешку с землею и начал прудить реку: вода обступила город, влилась внутрь его, пресекла все сообщения жителей с окрестностями, настал голод, и Болотников с Лжепетром, как говорят, вошли в переговоры с царем, обещая сдать город, если Василий обещает им помилование, в противном случае грозили, что скорее съедят друг друга, чем подвергнутся добровольной казни. Шуйский, имея уже на плечах второго Лжедимитрия, естественно, должен был хотеть как можно скорее избавиться от Лжепетра и Болотникова и потому обещал помилование. 10 октября Тула сдалась. Болотников приехал в царский стан, подошел к Василию, пал пред ним на колена и, положив саблю на шею, сказал: «Я исполнил свое обещание, служил верно тому, кто называл себя Димитрием в Польше: справедливо или нет – не знаю, потому что сам я прежде никогда не видывал царя. Я не изменил своей клятве, но он выдал меня, теперь я в твоей власти: если хочешь головы моей, то вели отсечь ее этою саблею, но если оставишь мне жизнь, то буду служить тебе так же верно, как и тому, кто не поддержал меня». В страшное время Смуты, всеобщего колебания, человек, подобный Болотникову, не имевший средств узнать истину касательно событий, мог в самом деле думать, что исполнил свой долг, если до последней крайности верно служил тому, кому начал служить с первого раза. Но не все так думали, как Болотников; другие, не зная, кто царь законный – Шуйский или так называемый Димитрий, считали себя вправе оставлять одного из них тотчас, как скоро военное счастие объявит себя против него; иные, считая и Шуйского и Лжедимитрия одинаково незаконными, уравнивали обоих соперников вследствие одинакой неправоты обоих и вместе с тем уравнивали свои отношения к ним, считая себя вправе переходить от одного к другому: и тех и других было очень много. Болотникова сослали в Каргополь и там утопили; Шаховского, всей крови заводчика, по выражению летописцев, сослали на Кубенское озеро в пустынь; Лжепетра повесили; об участи Телятевского мало известно. |
|
|
