| отцы удивлялись, как ариане, допуская воспроизведение Бога в тварях, не могут понять Его воспроизведения в бесконечном и равносущном Ему Сыне, в котором выражается образ ипостаси Отца, и как Бог , будучи силою творческою, не может быть воспроизводительным по самому существу Своему. Св. Афанасий замечает, что для него гораздо непонятнее представить, каким образом Существо творческое производит твари конечные, чем представить, что оно не может воспроизвести себя в лице существа совершенно себе равносильного, т. е. каким образом существо, обладающее беспредельною деятельностию и жизнию, может быть совершенно поглощено в самом себе, когда, согласно с самою идеею о нем, оно должно быть бесконечно производительно, и следовательно, должно произвести из себя такое существо, которое заключало бы в себе его совершенное, полное подобие. Конечно природа бесконечная произвела твари конечные, но эти твари не суть воспроизведения самой природы бесконечной. Все эти твари суть действия воли, а не природы бесконечной; все они произошли во времени, а не от вечности; все они конечны, ограниченны; следовательно, могли быть и не быть. Но воспроизведения бесконечной природы должны быт также бесконечны. Поэтому святой Афанасий замечал также против ариан, что несообразно и унизительно представлять природу бесконечную бесплодною, или такою, которая может производить только существа конечные. Таким образом, представляя природу бесконечную производительною по законам ее собственного бытия и существа, мы должны необходимо допустить, что это воспроизведение должно быть сообразно с ее существом и свойствами, т. е. должно выходить из глубины ее существа и характеристическою чертою этого воспроизведения должно быть рождение. Оно должно быть предвечно по отношению к природе конечной, необъятно, неограниченно и всесовершенно. Таким воспроизведением божественного Существа может быть не иное что, как лицо, которое, рождаясь от Отца, в самом себе проявляет всю Его сущность со всеми совершенствами. Так божественное откровение учит нас, что из сущности Отца прежде век рождается Слово Сын, Который имеет с Ним единое существо, и Который, отличаясь от Него, как Лицо, единосущен с Ним по своей природе, и Который совершенно тожественен с Ним по существу и совершенствам. |
| Все проходили мимо и видели это. 30 Александр Семенович Брянчанинов, бывши сам весьма образованным для своего времени человеком, любившим просвещение и ценившим его, 31 старался дать своим детям, по возможности, лучшее воспитание и образование. Каждый день свежая тройка привозила из города и отвозила обратно лучших учителей Вологодской семинарии и гимназии; два учителя жили в доме постоянно. Один из них был студент Вологодской семинарии Левицкий, преподававший молодым людям Закон Божий и бросивший первые семена любви к Слову Божиему в чистые, воспринимающие легко все доброе, сердца детей, особенно в сердце одного из них – будущего инока-подвижника – Димитрия Александровича, где эти добрые семена дали впоследствии богатые всходы, облекши его «одеждою святою, делом пестродельца, словом суда, явлением истины», 32 за что, этот последний, вспоминал о нем с благодарностью и любовью до конца своей жизни. 33 Давая блестящее образование своим детям, Александр Семенович обращал внимание и на развитие их природных талантов, способности их к музыке, к живописи, к литературе развивались, поощрялись и упражнялись. Особенно даровитым в семье был старший сын Димитрий, – любимец матери, который после серьезных занятий науками, успевал упражняться в рисовании пером, нотном пении и игре на скрипке, при своих отличных способностях употребляя немного времени на приготовление заданных уроков. Воспитание девочек не обошлось по моде того времени без иноземных гувернанток; в доме постоянно жила француженка, заботящаяся о выработке в них хороших манер, и наблюдавшая за правильностью их французского выговора и изяществом их одежды и прически. Но действительной «воспитательницей» девочек была не гувернантка, а простая неученая русская женщина, – няня Ефимовна, о которой упоминалось уже выше. Ровесница Софьи Афанасьевне, она была отдана за нею в приданое и за все время своей жизни в доме ничем не нарушила своей беспримерной преданности, барыне и её детям. В молодости она мечтала выйти замуж за полюбившего ее садовника, но барыня не дала ей на это разрешения: «Кому же другому я могу доверить детей?» сказала она в ответе на просьбы няньки: «Нет, нет, ты мне нужна, оставайся в няньках; 34 и кротко покорившаяся Ефимовна навсегда расставшись с мечтой о собственном счастье, не чувствовала за это никакой неприязни к Софье Афанасьевне, изливая всю любовь и нежность своего чистого, простого сердца на вверенных ей детей. |
| Самуилов)? 8) Почему Валентиниан, если он имел в виду Евсевия и его послание в Кесарийцам – как главнейшие объекты обличения – не назвал обличаемых прямо: Евсевия и его послание? 9) Почему сходство между посла- . —320— нием Валентиниана и посланием Евсевия – не простирается дальше буквы, если имелось в виду обличить, конечно, не мертвую грамоту, а живые мысли? 10) Если последователи Евсевия в самом деле читали послание Евсевия, пользовались его выражениями, но придавали им совсем другой смысл, то можно ли рассуждать о верных учениках Евсевия в догматике? Не справедливее ли было бы утверждать, что хотя некоторые лица из ариан и читали его сочинения, но совсем их не понимали? Не значит ли это, что пора влияния Евсевия на его учеников прошла и начиналась уже пора забвения в отношении к этому учителю? Можно ли ограниченного семинариста, списавшего проповедь Филарета с сокращениями, удержавшего слова Филарета, но извратившего их смысл, – назвать учеником Филарета? Если Гегель умирая говорил, что у него был один ученик, да и тот его не понимал, то не более оснований утверждать, что около 370-го года хотя и были у Евсевия последователи, но лишь извращавшие его идеи? Кого вообще мы назовем учениками известного лица, учащего богословию, – тех ли, кто запомнил слова учителя, не понимая их смысла, или тех, кто понимает этот последний? Вообще, можно ли рассуждать о последователях Евсевия, когда они помнили букву его писаний и не разумели его мыслей? 11) Мог ли Валентиниан пользоваться посланием Евсевия как таким, какое следует обличать, после того, как Афанасий присоединил это послание к своему сочинению: De Nicaenis decretis в целях апологетических (около 352-го года)? Не была ли бы оскорблена таким поступком великая личность Афанасия, который тогда был жив? Мог ли Валентиниан допустить подобный шаг, когда он составлял свое послание под влиянием некоторых членов собора Иллирийского (православного), которые конечно знали, как смотрит Афанасий на послание Евсевия к Кесарийцам? 12) Наконец, не следует ли признать, что «послание Валентиниана» – этот документ «очень странный при обычном взгляде на арианство» (по выражению Самуилова: Христ. |
| —447— ного значения. В древнем мире явилась идея абсолютного человека или человеко-бога. Эта идея по существу своему требовала воплощения. Между тем сделать из самого себя бога для человека так же невозможно, как для животного своими усилиями стать человеком; поэтому в пределах своих животная природа могла достигнуть только до обезьяны, а человеческая природа – до римского кесаря. Естественно поэтому языческому миру пришлось бы только созерцать своё духовное крушение в лице мнимого человеко-бога кесаря, бессильно корчившего божество, если бы не явилось в мир Божественное Слово, Сын Божий, и не приобщило действительно человечество к божественной жизни, „обожив“ человеческое естество 432 . Отныне, с воплощением Слова, богочеловеческий исторический процесс становится процессом истинного всыновления человечества Богу, и задачей истории является подготовление совершенного откровения конца богочеловеческого процесса, царства Божия, путём усвоения полноты жизни и истины, принесённых на землю Иисусом Христом. В чём состоит сущность этого второго периода истории, это уже известно читателям из сказанного ранее об общих условиях осуществления царства Божия и о значении здесь, в частности, человеческого фактора в истории развития царства Божия. (Окончание следует). Протоиерей Павел Светлов Киев 26 января 1904 г. Попов И.В. Религиозный идеал св. Афанасия 433 //Богословский вестник 1904. Т. 1. 3. С. 448–483 (2-я пагин.). (Продолжение.) III. Обожение первых людей Религиозный идеал, в осуществлении которого состоит весь смысл и цель человеческой жизни, св. Афанасий мыслит отчасти уже достигнутым в первобытном состоянии прародителей, предшествовавшем их грехопадению. Блаженное состояние первых людей он характеризует чисто библейскими чертами: прародители были свободны от болезней, страданий и смерти. Живя в общении с Богом, они были озарены светом истинного познания. В этом учении, свойственном и всем прочим церковным писателям, не заключается ничего характерного для Афанасия. Его оригинальность состоит в истолковании и философском освещении этих данных библейской истории и начинается с того момента, когда он ставит вопрос об условиях и причинах бессмертия и блаженства первых людей. Отвечая на этот вопрос, св. Афанасий вращается в сфере понятий, составляющих отличительную черту философии Платона, как в этом легко убедиться из сопоставления настоящей главы с изложенными ранее пунктами платонической философии. |
| Но споры о песни аллилуйя кончились у нас тем, что на основании свидетельства монаха Афанасия, которому посредством фальсификации придан был гораздо больший авторитет, нежели какой имело оно в устах его, и посредством выдумки сверхъестественных —56— откровений 24 , а всего более потому, что в данном случае не выказал должной твердости духа для свидетельства о правде преп. Максим Грек , за правильную и православную форму ее возглашения было признано не троение, а двоение. Таким образом, неправильной и неправославной была признана у нас та форма, которая напротив у греков вошла в общее употребление. А таким образом и случилось, что в отношении к песни аллилуйя греки оказались в наших глазах зараженными еретической новизной. Псковичи обвиняли греков в заимствовании ими от латинян ереси двоения песни. Но когда было у нас решено и принято, что ересь составляет не двоение, а троение: то, переменив мнение относительно вида ереси, но не переменяя мнения относительно ее источника, у нас начали обвинять греков в заимствовании ими от латинян троения песни 25 . Что касается перстосложения для крестного знамения, то, как мы сказали, это последнее, быв ко времени обнаружения наших своеобразных взглядов на обычаи церковные единообразным у греков, не успело еще стать таковым у нас самих. В минуту принятия нами христианства от греков, у сих последних было в общем употреблении для крестного знамения двоеперстие, которое, разумеется, заимствовали от них и мы. Но в продолжение времени с конца XII по вторую половину XIII века вместо двоеперстия у них вошло в общее употребление троеперстие 26 . После своего водворения у греков троеперстие начало распространяться и у нас, чтобы заменить собою, как и у них, бывшее дотоле двоеперстие. Если бы оно успело войти у нас в общее употребление и сполна заменить собою двоеперстие прежде, чем созрели и начали заявлять себя у нас наши своеобразные взгляды на церковные обычаи: то эта смена у греков одной формы обычая другою ничем не отразилась бы у нас и прошла бы или осталась бы —57— незамеченною, просто имев у нас место, как и у них. |
| Сами же ограничимся тем, что исчислим в виде вопросов существеннейшие возражения по поводу мнений автора, относящихся к вышеуказанному посланию: 1) можно ли под лицами «не искренно подписавшими» (μ ληθινς πογρψαντες), о которых упоминает Валентиниан, непременно признавать Евсевия Кесарийского и его последователей, когда нельзя найти относительно его и его приверженцев ни одного свидетельства в подобном роде и когда однако же есть именно такие свидетельства о других арианах – Евсевии Никомидийском, Патрофиле и др. – у Евстафия Антиохийского , Руфина (на основании греческих сообщений) и Афанасия? 2) Кого ариане, характеризуемые у Валентиниана, называли своими «отцами» (πατρας... καλοντες) – Евсевия ли Кесарийского и его приверженцев, – когда нет ни одного арианского указания, что ариане так именно величали этих лиц, и когда есть яснейшие свидетельства, что ариане имели обыкновение именовать «отцами» членов арианского Антиохийского собора 341-го года, и когда эти свидетельства повторяются не раз в источниках? 3) Почему под лицами по своему перетолковывавшими термин τ μοοσιον и «не обращавшими внимания на силу слова» (τν δναμιν τς λεξως θετσαντες) нужно будто бы разуметь Евсевия Кесарийского и его приверженцев, когда этим делом с увлечением занимались множество ариан – и прямо или не прямо целые арианские соборы – Антиохийские и Селевкийский? 4) На каком основании выражение Валентиниана: «Последуя написавшим» (τος γρψασι) 3419 нужно относить к Евсевию, написавшему послание к Кесарийцам, когда это послание написано Евсевием в качестве пастыря к своим пасомым, следовательно от одного лица, и когда тоже выражение («написавшим») может быть удобно прилагаемо к членам соборов Антиохийских и Селевкийского, которые составили многие арианского духа вероопределения? 5) Почему учение о подобии Сына Божия Отцу, обличаемое у Валентиниана, (τ μοιον δηλοσθαι δι το μοουσου) надлежит только искать у Евсевия в его послании к Кесарийцам, а не арианских вероопределениях соборов Антиохийских и в особенности Селевкийского? 6) Почему Валентиниан, если некоторые выражения для характеристики ариан действительно заняты им из послания Евсевия, передает мысли этого послания в извращенном виде? Почему Валентиниан, если он писал под влиянием послания Евсевия, выражениям Евсевия, имеющим утонченный арианский смысл, придает смысл грубо-арианский? 3420 7) Почему Валентиниан, если он имеет в виду обличить купно с арианами и Евсевия и его последователей приписывает этим последним учение о тварной природе Сына Божия, – учение, которого нет у Евсевия (как это основательно доказал г. |
| Ректор Афанасий (Соколов), по воспоминаниям его учеников, так же был начальник выдающийся. Отличаясь необыкновенною простотою и прямодушием, он до того увлекался любовию к молодежи и педагогическому делу, что посвящал им, сколько мог, все свое время и внимание, с воспитанниками был дружественно близок и ласков, наделял их иногда собственными деньгами для поощрения; так что начальство (архиеп. Григорий) находило его увлечения в этом отношении не совсем приличными 93 . Частию для характеристики этого ректора, частию же с целию показать, каково вообще было положение и значение ректора спб. семинарии приводим одно из писем Афанасия в Тверь, к протоиерею Воинову, в 1838 г. Встав поутру в 5 (3-го мая) пошел я по комнатам, в коих живут ученики семинарии и училищ. В комнатах нашел уже немного спящих, нашел «ставших даже и тех учеников семинарии и училищ, которые накануне за проспание лишены были мною обеда. Нашел, что некоторые из учеников высш. отд. семинарии занимаются изучением первых двух форм еврейских глаголов, который за несколько пред тем дней во второй раз назначено было мною изучить к 3-му мая, потому что в первый по старой привычке изучили худо. Одного ученика заставлял спрягать, и как он спрягал нетвердо, то дал мне обещание повторить к классу твердо. В двух комнатах училищных всех учеников застал еще спящими. В первой сказал я: «вставайте ребята! что вы долго спите?» Все вдруг начали вставать. «Я пришел было к вам, – сказал я им, узнать, кто из вас отлично знает урок: но вижу, что еще никто из вас не знает так урока, потому что все вы проспали». – Я знаю, я знаю, я знаю! – закричали ребята в один голос со многих кроватей. «Так вставайте же, – сказал я, скорее, чтобы мне вас успеть переслушать и записать в журнале. Кричавшие ребята начали, как воробьи, порхать и хватать кто чулки, кто сапоги, кто шейные платки, кто жилеты, кто шлафроки, кто что, чтобы поскорее одеться и отвечать мне. Но я сказал им: «нет, ребята, долго вас ждать, мне пора в другие комнаты; сами же вы виноваты, что проспали, а не я пришел к вам рано; я послушаю вас в другое время, напр. |
| 99 Смоленский имеет в виду 1859 год, когда преосвященный Афанасий (Соколов), официально назначенный архиепископом Казанским еще в 1856 году, прибыл в мае в Казань из Петербурга, куда вызывался для присутствия в Св. Синоде. 100 П. Роде, Р. Крейцер и П. Байо – скрипачи, представлявшие так называемую парижскую школу; совместно в 1802 году они создали «Méthode violon» (в русском переводе – «Скрипичная метода», 1812), классическое учебное пособие XIX века. 101 Музыкальные классы в Казанском университете закрылись в связи с введением нового университетского устава 1863 года. 102 Детский журнал с картинками «Семейные вечера» был основан Марией Федоровной Ростовской совместно с В.Н. Майковым. С 1865 года М.Ф. Ростовская издавала журнал одна, с 1870 года издательницей-редактором являлась С.С. Кашпирева (у Смоленского – «Кашпирова»). 103 Дополнительная запись Смоленского в рукописи: «Том этюдов Роде и Кампаньоли прислал мне в подарок и благословение Алексей Федорович Львов, переставший играть и передавший мне книгу, по которой он сам занимался со своим учителем Роде. Па этой книге есть подпись Алексея Федоровича: «Подарок папеньки и маменьки, 1820 года». Эту книгу я в свою очередь передал ученику моему, талантливому Павлу Григорьевичу Чеснокову, думая, что из него будет толковый скрипач. Дальнейшее место этой книги – музей Придворной капеллы». А.Ф. Львов пользовался репутацией блестящего скрипача. Известно замечание Р. Шумана после исполнения Львовым Скрипичного концерта Ф. Мендельсона в Лейпциге: «Если в России играют так, как господин Львов, то всем нам надо ехать в Россию не учить, а учиться». 104 Первая казанская гимназия, одна из старейших в России, была основана в 1758 году по повелению императрицы Елизаветы Петровны как образовательный центр для русских, татар, чувашей и других народностей Казанского и Оренбургского краев и Сибири. Программы гимназии составлялись с целью подготовки учащихся к дальнейшему обучению в университете, который возник на основе Первой гимназии в 1804 году. Параллельно с университетской кафедрой восточных языков в этой гимназии, единственной в России, продолжительное время (1836–1854) преподавались восточные языки. В 1868 году Первой гимназии был присвоен высокий титул «Императорской» (впоследствии пожалованный также Николаевской Царскосельской гимназии). |
| Я сошел с лошади, отдал ее держать Савельичу, а сам вошел в избу, или во дворец (как называл ее мужик). Она освещена была двумя сальными свечами, а стены оклеены были золотою бумагою; впрочем, лавки, стол, рукомойник на веревочке, полотенце на гвозде, ухват в углу и широкий шесток, уставленный горшками, – всё было как в обыкновенной избе. Пугачев сидел под образами, в красном кафтане, в высокой шапке и важно подбочась. Около него стояло несколько из главных его товарищей, с видом притворного подобострастия. Видно было, что весть о прибытии офицера из Оренбурга пробудила в бунтовщиках сильное любопытство и что они приготовились встретить меня с торжеством. Пугачев узнал меня с первого взгляду. Поддельная важность его вдруг исчезла. «А, ваше благородие! – сказал он мне с живостию. – Как поживаешь? Зачем тебя бог принес?» Я отвечал, что имею лично до него дело и что прошу его принять меня наедине. Пугачев обратился к своим товарищам и велел им выйти. Все послушались, кроме двух, которые не тронулись с места. «Говори смело при них, – сказал мне Пугачев, – от них я ничего не таю». Я взглянул наискось на наперсников самозванца. Один из них, щедушный и сгорбленный старичок с седою бородкою, не имел в себе ничего замечательного, кроме голубой ленты, надетой через плечо по серому армяку. Но ввек не забуду его товарища. Он был высокого росту, дороден и широкоплеч, и показался мне лет сорока пяти. Густая рыжая борода, серые сверкающие глаза, нос без ноздрей и красноватые пятна на лбу и на щеках придавали его рябому широкому лицу выражение неизъяснимое. Он был в красной рубахе, в киргизском халате и в казацких шароварах. Первый (как узнал я после) был беглый капрал Белобородов; второй – Афанасий Соколов (прозванный Хлопушей), ссыльный преступник, три раза бежавший из сибирских рудников. Несмотря на чувства, исключительно меня волновавшие, общество, в котором я так нечаянно очутился, сильно развлекало мое воображение, и я на минуту позабыл о причине, приведшей меня в пристанище бунтовщиков. Пугачев мне сам напомнил о том своим вопросом: «От кого и зачем ты ко мне послан?» |
| А.С. Пушкин — гениальный во всем, совсем недолго редактируя «Современник», заложил в русской журналистике невероятно высокую меру для творческого уровня руководителя издания. Многие великие русские классики с мipobымu именами в качестве главных редакторов повременных изданий часто не соответствовали этой пушкинской мере: грешили узостью, вкусовщиной, «партийностью»; мере, которую вместе с тем достигали литературные таланты попроще, но более тонкие и благодарные ценители самобытных и многоразличных проявлений Русской Мысли, Русского Слова, Русского Гласа и чаяний Русского Читателя. Среди таковых самородков царского времени можно назвать М.Н.Каткова, А.С.Суворина, И.Л.Тузова, И.Д.Сытина… За советский период вспоминаются именно в таком их уникальном достоинстве главных редакторов журналов и газет — К.М.Симонов, А.Т.Твардовский, академик, историк М.Н.Тихомиров («Вопросы Истории»), академик, физико-химик И.В.Петрянов-Соколов («Химия и Жизнь»), сейчас почти забытый главред «Правды» в 1976–1992 годах философ В.Г.Афанасьев… Такие люди с особым великодушием могли без малейшего даже внутреннего колебания публиковать своих идейных противников, представителей чуждых лично им течений в политике, литературе, искусстве, культуре, науке и совершенно политически «неудобных» авторов, ценя в своих авторах в первую очередь талант и самостоятельность. Вот к плеяде таких руководителей средств массовой информации, по моим многолетним наблюдениям, по опыту тесного творческого общения, принадлежит А.Д.Степанов — подлинный собиратель научных, политических и литературных талантов Земли Русской. В нашу огнедышащую эпоху мне неведомы даже ближайшие судьбы мipa, но если Господь Бог заступничеством Царицы Небесной продлит века человечества, лично я убежден в том, что и через сто, и через двести лет в учебниках по истории российской журналистики, по истории отечественных средств массовой информации А.Д.Степанова будут вспоминать как выдающегося организатора информационного процесса в эпоху тяжелейшего выхода России из системного кризиса и нового мобилизационного рывка. Ни в малейшей степени не обладаю прозорливостью и сужу об этом лишь на основании своих знаний прошлого отечественной печати, сопоставляя деяния ушедших в мip иной с уникальным качеством современного дела А.Д.Степанова. |
|
|
