| Еще осторожнее и даже почти что совсем пассивно держались высшие круги московского общества. Только несколько женщин из среды придворной аристократии, главным образом из круга друзей Морозовой, не боялись проявлять свою преданность старому благочестию. Даже прежние друзья Аввакума и другие церковно–консервативно настроенные аристократы, как, например, Воротынские, Хилковы, Долгорукие, Хрущевы, Хованские, Плещеевы и многие другие, боялись скомпрометировать свое положение при государе и предпочитали выжидать развития событий, ничем не проявляя своих убеждений. Да и что могли они сделать, если даже сочувствовавшие крепким стоятелям за старую веру члены царской семьи, сама царица Марья Ильинична и царевна Ирина Михайловна, тоже молчали и не противоречили Во всяком случае ни один из мужских представителей придворных кругов и высшего дворянства не решился подвергнуться гонениям и показать свою преданность старой вере и тому обряду, к которым принадлежали их предки. Видимо, уже в то время вера перестала быть главным фактором, определявшим поведение московской знати и дворянства. 168 Об отношении к старой вере царицы Марьи Ильиничны видно из ее постоянных заступничеств за Аввакума (см.: Аввакум. Сочинения… С. 58); не менее хорошие отношения, видимо, были у нее и с отцом Иваном Нероновым, который неоднократно писал ей из ссылки (см.: Материалы для истории раскола… Т. I. С. 80—83). Царевна Ирина Михайловна послала ризы Аввакуму еще во время его пребывания в Тобольске (Àввакум. Сочинения… С. 234), а Аввакум писал ей даже будучи в ссылке в Пустозерске (Житие протопопа Аввакума… С. 202—205). Примечания Материалы для истории раскола… Т. II. С. 395. Аввакум. Сочинения… С. 57—60; Житие протопопа Аввакума… С. 102. Ключевский В. О. Соч. Т. III. С. 341. См. выше, гл. 26 этой книги. Материалы для истории раскола… Т. III. С. 3—4, 6. Там же. С. 4, 39–43; Сырцов И. Я. Возмущение соловецких монахов–старообрядцев в XVII веке. Магистерская диссертация. С. 132—136. Материалы для истории раскола… Т. III. С. 45—46. |
| Елену Хрущову поддерживал Родион (возможно, племянник Акинфия Данилова), которого и выбранил Аввакум: «Родион! Слыхал ли ты в правилех: „разлучивый мужа и жену — проклят”? Хочешь ли, я тебе сию игрушку в душу посажю? Да хотя мы и в дальнем расстоянии, да слово Божие живо и действенно проходит до членов же и мозгов, и до самыя души» ([Аввакум, 291], «слово Божие…» и т. д. — из Евр. 4: 12). Говоря о своей писательской пастырской деятельности, Аввакум пользовался тем же глаголом: «Мне веть неколи плакать: всегда играю со человеки, таже со страстьми и похотьми бьюся, окаянный. В нощи что пособеру, а в день рассыплю, — волен Бог, да и вы со мною» [Аввакум, 292–293]· Разумеется, это непривычное, не каноническое для учительных текстов словоупотребление (у Аввакума легко набрать сколько угодно примеров, когда «игра» осуждается или употребляется в традиционно–церковном пейоративном смысле). Разумеется, это стилистическая вольность. Видимо, она вызвана установкой на «ворчанье» и «вяканье», на «природный язык», на русское просторечие, которое уравнивается в правах с высоким славянским «красноречием». У Аввакума было воображение художника. В одиночестве, в полутьме пустозерской земляной тюрьмы он живо представлял себе читателя и слушателя — отсюда «эффект присутствия», столь характерный для его сочинений. Это те же крестьяне и посадские мужики, которых протопоп наставлял еще «в нижегороцких пределах», в Юрьевце, в Москве и Тобольске; это Федосья Прокопьевна Морозова, которую он называл «государыня» и «баба», «дружец мой» и «глупая» ; это ее смирная, попавшая «вдоль горя» сестра Евдокия Урусова («Княгиня тая смирен обычай имать», — такие слова приписывались даже гонителю обеих сестер, царю Алексею Михайловичу) [Повесть о боярыне Морозовой, 135] это духовные чада покаяльной семьи Аввакума, нерадивые и усердные, грешные и праведные, слабые и стойкие. Как и сам протопоп, они «природные русаки». Им нелегко понимать церковнославянскую премудрость, с ними надо говорить попросту, и Аввакум вводит в беседу слово «играть» — не в том значении, которое можно усвоить в храме или в душеполезных книгах, а в том, которое принято на святках и на свадьбах. Поэтому духовную максиму и церковное правило «разлучивый мужа и жену — проклят» он ничтоже сумняшеся именует «игрушкой». |
| В Москве центром критики правки книг и нового обряда стал дом богатой и влиятельной боярыни Феодосьи Прокопьевны Морозовой, вдовы Глеба Ивановича Морозова, брата Бориса Морозова, бывшего временщика и воспитателя царя. Дочь окольничего П. Ф. Соковнина, близкого родственника и дворецкого царицы Марии Ильиничны, она занимала самое высокое место при дворе царицы. Она приходилась племянницей М. А. Ртищеву и двоюродной сестрой его сыну Федору Ртищеву, который в это время стоял во главе приказа Большого Ртищев хотя уже не был так близок царю, как в годы их молодости, но все же оставался одним из самых выдающихся по положению лиц при дворе и в правительстве. Благодаря своему родству и связям Морозова могла себе позволить в течение долгих лет занимать независимое положение, и ее дом стал пристанищем сторонников старой веры. В нем находили приют, защиту и покровительство юродивые и странники, вожди традиционалистов и нередко изгнанные из монастырей за стояние за старую веру монахи. Здесь же поселился и Аввакум, вернувшийся в начале 1664 года из сибирской ссылки, а сама Морозова сразу же стала его духовной дочерью. Сосланный в 1653 году в Тобольск, протопоп не долго остался в этом центре новых русских поселений в Азии. В 1655 году по распоряжению Никона его отправили как армейского священника при экспедиции воеводы Афанасия Пашкова, которому поручалось привести под высокую руку царя забайкальских или, как их тогда называли, даурских бурят и других Только в 1664 году Неронову удалось добиться от Алексея Михайловича разрешения протопопу вернуться в Москву. Аввакум, как и бывший в Сибири поп Лазарь из Романова-Борисоглебска, за годы своего пребывания в ссылке много сделал для распространения своих идей. Несмотря на все лишения ссылки Аввакум вернулся в столицу с твердым желанием продолжать Упорный протопоп не отдавал себе отчета, что ему разрешили вернуться в Москву вовсе не как защитнику старого обряда, а как врагу Никона, с которым теперь боролись царь и его окружение. Добившись удаления крутого патриарха, ни Алексей Михайлович, ни двор совершенно не были намерены приостановить развитие секуляризационных мероприятий и вернуться к обстоятельствам конца 1640-х и начала 1650-х годов, когда протопопы-боголюбцы играли решающую роль в церковных делах и стремились провести дальнейшее оцерковление государства и общества. |
| Милосердый государь царь и великий князь Алексей Михайлович всея великия и малыя и белыя Руси самодержец, пожалуй вели, государь, попом и дьяконом, которые посылаются в Дауры и на Лену и на Байкалово и в иныя дальния стороны давать свой государев подмог, денежное и хлебное жалованье, чтобы им попом мочно было с женами и с детьми своими до тех дальних мест доезжать и вели, государь, о том прислать свою государеву грамоту в Тобольск в город, в съезжую избу и ко мне твоему государеву богомольцу. Царь государь, смилуйся. Грамота писана на двух столбцах, на обратной стороне первого столбца написано: Царю государю и великому князю Алексею Михайловичу всея великия и малыя и белыя Руси самодержцу; несколько ниже: приказал боярин князь Алексей Никитич Трубецкой писати к архиепископу, послати попа и дьякона с Дмитреем Зиновьевым в Дауры; назади второго столбца: 166 г. января в 11 день. С тобольским Софийского собору протопопом с Мефодием. XVIII. Черновой отпуск царской грамоты Симеону. 11 февраля 1658 года От царя и великого князя Алексея Михайловича всея великия и малыя и белыя Росии самодержца в Тобольск богомольцу нашему Семиону архиепископу Сибирскому и Тобольскому. Писал ты к нам, великому государю: писал де тебе, богомольцу нашему из Даур Афонасей Пашков, чтоб тебе послать к нему в Дауры белого попа да дьякона, и ты де, богомолец наш, в Дауры к нему, Офонасью, попа и дьякона послать не смеешь, потому что Афонасей Пашков попов бьет и протопопа Аввакума бил чеканом и кнутьем, да и без нашего де денежного и хлебного жалованья попа и дьякона послать нельзя в место дальнее и сытым им быть нечем (на обороте вставка: и ныне по нашему великого государя указу послан в Даурскую землю Дмитреи Зиновев, а Афонасья Пашкова от Даурския службы велено отставити). И как к тебе ся наша грамота придет, и ты б велел послать попа и дьякона (вставка на обороте: к столнику нашему и к воеводе ко князю Алексею Ивановичу Буйносову-Ростовскому да дьяком нашим к Ивану Михайлову, к Григорью Углеву, а от нас великаго государя к ним письмо велено тому попу и дьякону дати наше жалованье деньги и хлеб и соль на нынешней на 166 и вперед на 167 год одно денежное жалованье в Тоболску, а хлебное жалованье и соль на 167 год им дать в Енисейском остроге воеводе Максиму Ртищеву по их окладом сполна. (Вставка на обороте: а как от тебя к столнику нашему и воеводе ко князю Алексею Буйносову-Ростовскому и к дьяку Григорью Углеву поп и дьякон присланы будут, и велено послати их на Даурскую землю к Дмитрею Зиновьеву тотчас). Писан на Москве лета 7166 февраля в 10 день. |
| В Москве центром критики правки книг и нового обряда стал дом богатой и влиятельной боярыни Феодосьи Прокопьевны Морозовой, вдовы Глеба Ивановича Морозова, брата Бориса Морозова, бывшего временщика и воспитателя царя. Дочь окольничего П.Ф. Соковнина, близкого родственника и дворецкого царицы Марии Ильиничны, она занимала самое высокое место при дворе царицы. Она приходилась племянницей М.А. Ртищеву и двоюродной сестрой его сыну Федору Ртищеву, который в это время стоял во главе приказа Большого Дворца 527 . Ртищев, хотя уже не был так близок царю, как в годы их молодости, но все же оставался одним из самых выдающихся по положению лиц при дворе и в правительстве. Благодаря своему родству и связям, Морозова могла себе позволить в течение долгих лет занимать независимое положение, и ее дом стал пристанищем сторонников старой веры. В нем находили приют, защиту и покровительство юродивые и странники, вожди традиционалистов и нередко изгнанные из монастырей за стояние за старую веру монахи. Здесь же поселился и Аввакум, вернувшийся в начале 1664 года из сибирской ссылки, а сама Морозова сразу же стала его духовной дочерью. Сосланный в 1653 году в Тобольск, протопоп не долго остался в этом центре новых русских поселений в Азии. В 1655 году по распоряжению Никона его отправили как армейского священника при экспедиции воеводы Афанасия Пашкова, которому поручалось привести под высокую руку царя забайкальских или, как их тогда называли, даурских бурят и других инородцев 528 . Только в 1664 году Неронову удалось добиться от Алексея Михайловича разрешения протопопу вернуться в Москву. Аввакум, как и бывший в Сибири поп Лазарь из Романова-Борисоглебска, за годы своего пребывания в ссылке много сделал для распространения своих идей. Несмотря на все лишения ссылки, Аввакум вернулся в столицу с твердым желанием продолжать борьбу 529 . Упорный протопоп не отдавал себе отчета, что ему разрешили вернуться в Москву вовсе не как защитнику старого обряда, а как врагу Никона, с которым теперь боролись царь и его окружение. Добившись удаления крутого патриарха, ни Алексей Михайлович, ни двор совершенно не были намерены приостановить развитие секуляризационных мероприятий и вернуться к обстоятельствам конца 1640-х и начала 1650-х годов, когда протопопы-боголюбцы играли решающую роль в церковных делах и стремились провести дальнейшее оцерковление государства и общества. |
| Первые сторонники старой веры в Сибири были еще учениками Аввакума и Лазаря, сосланных сюда в 1650-х гг. Во время своей жизни в Тобольске знаменитый протопоп пользовался поддержкой местного воеводы князя Хилкова и архиепископа Симона 1114 , и его проповедь произвела большое впечатление на местное население. После того как Аввакум из Тобольска был удален в Забайкалье, туда были присланы поп Лазарь и несколько других упорных противников новшеств, а в 1663 г. по пути домой протопоп снова имел возможность посетить Тобольск 1115 . Свое влияние в Сибири Аввакум поддерживал письмами, богословскими трактатами собственного сочинения, в которых непрерывно заклинал свою бывшую паству не поддаваться соблазну нового обряда 1116 . Редкость русского населения облегчала работу старообрядческих миссионеров: присоединение нескольких десятков человек к расколу часто было равносильно завоеванию старой верой всего городка. В 1662 г. во всей Сибири было около 15 000 русских мужчин, а число женщин и детей было совсем ничтожно, так как первые русские сибиряки были либо солдатами, казаками и администраторами, либо купцами и мехопромышленниками. Ко времени развития раскола, в конце XVII века, число русских в Сибири тоже еще не превышало 70 000 и лишь к началу XVIII века достигло четверти миллиона 1117 . Это немногочисленное русское население Сибири проживало главным образом в разбросанных по огромным пространствам городках вдоль дорог в Россию и рек. Как в XIX веке ссылка политических преступников и агитаторов способствовала радикализации русских окраин, так и ссылка вождей раскола в Сибирь привела там к большим успехам раскола. Вслед за Аввакумом и Лазарем в 1670–1680-х гг. в Сибирь были сосланы другие противники никоновских новшеств, в том числе, и некоторые влиятельные аристократы, например, боярские дети Иван и Петр Арсеньевы 1118 . За ними последовали десятки и сотни других стойких последователей старого обряда. Только в 1722 г. Петр I запретил ссылать в Сибирь раскольников,«так как и без них раскольников много» в Сибири, которые к тому же и сами " бегут и селятся в сибирских городах» 1119 . Сначала расколоучителей ссылали в города Западной Сибири, но с конца 1670-х гг. документы отмечают среди мест ссылок Енисейск, Якутск, Илимск и другие города Восточной Сибири. Так, в 1684 г. в Якутске было 30 раскольников, в том числе 5 детей боярских, и даже духовник местного воеводы перешел в раскол, хотя, правда,»покаялся, был отпущен» и вернулся в лоно православной церкви после того, как попал в тюрьму и был посажен " на цепь и колоду» 1120 . На основании сохранившихся материалов не будет преувеличением сказать, что в начале XVIII века почти все русское население Сибири придерживалось раскола, причем, большинство новых мигрантов тоже были противниками синодальной православной церкви. |
| С началом весны открылся и дальнейший поход: переплыв озеро Байкал, прибыл отряд на р. Хилку и целое лето тянулся вверх по ней; дальше путешествие продолжалось уже и летом, и зимой; летом плыли по рекам, зимой на лошадях и пешком совершали переходы по суше, тащились волоком. Теперь с Аввакума сняты были оковы, и он снова соединился со своей семьей, но за то Пашков заставил его работать наравне с казаками; вместе с другими должен был он тянуть лямкой суда и исполнять всякие другие работы, а сверх того ему еще приходилось заботиться о детях и жене. Тем тяжелее было ему, что у него, при большой семье, совсем не было помощников; дети были еще малы, а работников, какие были у него, Пашков отнял и другим наниматься к нему запретил, да и нанимать Аввакуму было уже почти не на что: имущество, вывезенное из Москвы и сохраненное в Тобольске, по преимуществу состоявшее из одежды и книг, частью погибло во время разных дорожных невзгод (три раза тонул Аввакум на пути), частью же было разграблено казаками или отнято самим Пашковым, так что у него остались уже лишь немногие вещи. А тем временем ко всем бедам прибавилась еще новая: в отряде не хватило хлеба и началась жестокая нужда, не коснувшаяся только одного воеводы, у которого «казачьими трудами» всего было запасено достаточно. Благодаря этой нужде, окружавшая протопопа обстановка, и без того уже мрачная, сделалась еще мрачнее, еще непригляднее. «Стало нечего есть, – так описывает сам он это время своим образным языком, – люди учали с голоду мереть и от работныя водяныя бродни. Река мелкая, плоты тяжелые, приставы немилостивые, палки большие, батоги суковатые, пытки жестокие – огонь да встряска, люди голодные: лишо стянут мучить, ано и умрет! Ох времени тому!» Сперва еще сам Аввакум кое-как пробивался с семьей; хлеб, какой он вывез с собой из Енисейска, Пашков у него отнял, правда, но на остававшиеся еще у него вещи он выменивал у воеводы хлеб и питался вареной немолотой рожью. Затем, однако и этот источник иссяк, и протопопу с женой и детьми пришлось испытывать на себе весь ужас голода, пришлось питаться травами и сосновой корой вместо хлеба, есть павших лошадей и найденные по дороге трупы животных, зарезанных волками: «Что волк не доест, то мы доедим». И долго спустя уже протопоп с сокрушением сердечным вспоминал, что и он «волей и неволей причастен кобыльим и мертвечьим звериным и птичьим мясам». Его железное здоровье выдержало все эти испытания, но из детей его два маленьких сына умерли в эту тяжелую пору. |
| Такой непреклонный ригоризм, не останавливавшийся ни перед какими средствами, равно готовый действовать духовным и материальным оружием, но неспособный на уступки и подчинение, мог вызывать недовольство, резкий протест и даже насмешки со стороны окружающих, но мог и подчинить их своему влиянию. Даже наиболее грубые средства, пускавшиеся в ход Аввакумом, иногда производили действие среди некультурной обстановки. Пришел к нему однажды пьяный монах, известный всему городу своим буйством, так что никто с ним и говорить не смел, и стал кричать под окном: «Учитель! дай мне скоро царствие небесное», Аввакум сперва терпел насмешку, но, видя, что «искуситель» неотступен, позвал его в избу и спросил: «Можешь ли пить чашу, которую я тебе поднесу?» Получив утвердительный ответ, он приказал поставить посреди избы стол, принести топор и сделать толстый канатный шелеп, а сам, взяв книгу в руки, стал читать чернецу отходную. Задумался монах, увидав такие приготовления, но все же по приказу протопопа положил голову на стол и тотчас же пономарь нанес ему удар шелепом по шее. Закричал монах от боли, хмель с него соскочил, а бежать от суровой расправы некуда, и стал он просить пощады у протопопа, пав перед ним на колени. Аввакум назначил ему епитимью, велел положить полтораста поклонов перед образом, и в то время, как монах отвешивал поклоны, пономарь сзади угощал его шелепом. «Да уже насилу дышать стал, – рассказывает протопоп, – так его употчивал пономарь. Вижу я, яко довлеет благодати Господни: в сени его пустили отдохнуть и дверь не затворили. Бросился он из сеней, да и чрез забор, да и бегом. Пономарь кричит во след: отче, отче! манатью и клобук возьми! Он же отвеща: горите вы и со всем». Оригинальное средство доставления царствия небесного не осталось, однако, без результата: через месяц монах явился к Аввакуму уже трезвый просить прощения, получил его и с тех пор всегда, встречаясь с протопопом, кланялся ему издали в землю, да и своего архимандрита и братию стал почитать, так что даже сами воеводы Тобольска были благодарны Аввакуму за усмирение никому до тех пор не покорявшегося инока. |
| Еще осторожнее и даже почти что совсем пассивно держались высшие круги московского общества. Только несколько женщин из среды придворной аристократии, главным образом из круга друзей Морозовой, не боялись проявлять свою преданность старому благочестию. Даже прежние друзья Аввакума и другие церковно-консервативно настроенные аристократы, как, например, Воротынские, Хилковы, Долгорукие, Хрущевы, Хованские, Плещеевы и многие другие, боялись скомпрометировать свое положение при государе и предпочитали выжидать развития событий, ничем не проявляя своих убеждений. Да и что могли они сделать, если даже сочувствовавшие крепким стоятелям за старую веру члены царской семьи, сама царица Марья Ильинична и царевна Ирина Михайловна, тоже молчали и не противоречили Во всяком случае ни один из мужских представителей придворных кругов и высшего дворянства не решился подвергнуться гонениям и показать свою преданность старой вере и тому обряду, к которым принадлежали их предки. Видимо, уже в то время вера перестала быть главным фактором, определявшим поведение московской знати и дворянства. 168 Об отношении к старой вере царицы Марьи Ильиничны видно из ее постоянных заступничеств за Аввакума (см.: Аввакум. Сочинения... С. 58); не менее хорошие отношения, видимо, были у нее и с отцом Иваном Нероновым, который неоднократно писал ей из ссылки (см.: Материалы для истории раскола... Т. I. С. 80—83). Царевна Ирина Михайловна послала ризы Аввакуму еще во время его пребывания в Тобольске (Àввакум. Сочинения... С. 234), а Аввакум писал ей даже будучи в ссылке в Пустозерске (Житие протопопа Аввакума... С. 202—205). Примечания Материалы для истории раскола... Т. II. С. 395. Аввакум. Сочинения... С. 57—60; Житие протопопа Аввакума… С. 102. Ключевский В.О. Соч. Т. III. С. 341. См. выше, гл. 26 этой книги. Материалы для истории раскола... Т. III. С. 3—4, 6. Там же. С. 4, 39-43; Сырцов И.Я. Возмущение соловецких монахов-старообрядцев в XVII веке . Магистерская диссертация. С. 132—136. Материалы для истории раскола... Т. III. С. 45—46. |
| Нельзя не отдать честь Воеводе Измайлову, что иногда делал он и угодное Иркутскому Первосвятителю, например: быстро решил дела в пользу Вознесенского монастыря о соленой варнице и о рыбных ловлях, но потому, может быть, что указы об этом были слишком свежи и злоупотребить ими Канцелярия еще не сумела. – За тем припомним упорство Измайлова и бесприличность ответов Епископу в рассуждении кабаков. Приведем к тому еще следующий факт: с 1712 года, по указу бывшего Сибирского Губернатора Князя Гагарина, духовенство на ряду с дворянами, детьми боярскими и служивыми людьми обязано было вносить по 15 копеек пошлины с имеющейся при доме бани. Но вдруг Иркутская провинциальная Канцелярия потребовала довзыскать со священников Иркутской Епархии за 1724, 1725, 1726 и 1727 годы еще по 85 копеек за каждый. Преосвященный спросил: на каком это делается основании? Канцелярия прислала Ему копию с указа Тобольской Земской Конторы от 22 Июня 1727 года, которым предписывалось с протопопов и попов взыскать банных денег на нынешний 1727 год и впредь взыскивать по рублю, а с диаконов и других церковников, не исключая сторожей и просвирен, брать по-прежнему по 15 копеек. Если велено взыскивать по рублю на нынешний 1727 год и на будущие, – отвечал Преосвященный, – то нет причины требовать деньги за прежние годы. Что же Канцелярия? – Уже коммисарам приказы посланы, – отписала она, – чтоб довзыскать с попов и протопопов за прежние годы по 85 копеек, и дело кончено. Владыка уступил бессмыслию или недоброжелательству и предписал с своей стороны покориться требованию. Столь неправое понимание законов и такая неделикатность в отношениях к особе Архипастыря, со стороны провинциальных властей не могли не отрекаться и на недведомых сим последним местах и лицах; при грубости нравов не могли не найтись подражатели презорства к духовному званию. Одним из таковых выказывается коммисар Итанцынского острога. Он посылает к местному священнику сборщика за получением денег с бани. Священник отвечает, что у него дом и баня устроены приходскими людьми, которые и должны относить пошлину. Коммисар потребовал к себе священника и на представлении его, чтоб случай этот представить на рассмотрение закащика, дал дерзкий ответ: не только к закащику, да и кто повыше его, писать не буду, а заморю тебя под арестом. И действительно держал бедного священника три дня на съезжей избе. Священник принес жалобу Владыке. Владыка, поставив священнику на вид, что он сам некоторым образом был, причиною неприличного с собою обращения коммисара чрез неотдачу денег, велел ему требуемое заплатить, а в Иркутскую Канцелярию написал, чтоб она подтвердила коммисарам самоуправно духовных лиц под арест не брать, а буде коснется до кого какое дело, то доносили бы, о том по начальству, в полной уверенности, что Власть духовная не оставит виновных без заслуженного взыскания, – и от продерзостных слов на счет духовенства и начальства духовного то же бы удержались. |
|
|
