| Почему Адам потерял рай, почему нужен подвиг, почему нужны заповеди Божии? . Заповеди Божии – не просто такой закон, который дается издалека: то надо, то не надо. Заповеди – зов человека к общению с Богом. Бог заповедями нас приглашает к Себе, это первый пункт коммуникации. Если живут в одном доме, скажем, муж и жена, и если муж ничего не заповедывает женщине, но и никакого общения не имеет, так живут – ну никакого общения, – это не жизнь. Другой случай. Тарковский в фильме «Сталкер» показывает, что женщина жаловалась на то, что муж ее бил и ругал. Она пошла к врачу-психологу жаловаться, а он говорит: «Ну, тогда уйди от него!» «Да нет, – говорит, – это жизнь, я потеряю жизнь, я с ним живу». Я, конечно, не хочу ставить это идеалом, но хочу сказать, что общение есть. И вот заповеди Божии нас приглашают к этому общению. Святые Отцы говорят, что нас спасут не заповеди, а отношение к заповедующему Богу. «Ни творение заповедей нас спасет, – говорит Симеон Новый Богослов , – ни пост, ни молитва , ни воздержание, а делание этого перед очами Божиими, и Он, смотря на нас, спасает нас». Он нас находит в таком положении, видит нас немножко нетерпимыми, – человек иногда призывает: «Господи, хочу любовь, хочу Тебя!», – а потом сердимся, почему Бог не видит нас. Мы должны понять, что уже в таком мы находимся в любви Божией, и если Бог нас тут перехватит и возьмет, то мы – в общении с Ним. А мы бы хотели просто обладать этими добродетелями, иметь их для себя. Этим мы бы закрыли себя. Подвиг нужен в борьбе с миром. В борьбе с его прелестями, с его искушениями, с его похотями мы становимся постоянными, мы проверяемся, мы судимся. Этим способом мы спасаемся, действительно. Повторяю: влияние мира на нас и позитивное, и негативное. Позитивное в том, что он приглашает нас к спасению себя, к спасению мира, к спасению творения Божия, он – поле нашей деятельности, поле осуществления Евангелия, поле нашей миссии. Но начинать надо со своего сердца, мир не вне нас – этого не надо никогда забывать. Путь православного подвижничества, православного опыта всегда начинается со своего сердца, – там главная центральная битва или борьба бывает. А потом продолжается и вне. С другой стороны, вызов мира или влияние мира негативное в том, что он нас приглашает к ложному спасению себя, ложному счастью, поверхностным удовольствиям. Не хочу сказать, что наше поведение в мире должно считаться только в греховных категориях, но и в других категориях. Если человек занимается только радостями мира, такой деятельностью, как, скажем, спорт. В занятиях спортом нет никакого греха, но теряешь слишком много, если это становится содержанием твоей жизни. Между прочим, еще не значит, что все, кто занимается спортом, погибли, пропали, но они просто теряют свое время, даже если спорт не становится в жизни самым важным. |
| Конечно, Бог никого не искушает. У апостола Иакова говорится: «В искушении никто не говори: Бог меня искушает; потому что Бог не искушается злом и Сам не искушает никого, но каждый искушается, увлекаясь и обольщаясь собственною похотью» ( Иак. 1:13–14 ). Как это раскрывает апостол, просто обнажает такими констатациями! Значит, если есть искушение, если есть вызов мира, то не надо сразу ругать мир. Не надо даже дьявола ругать, – мы иногда даже слишком его ругаем, – помните тот случай с монахом, который в своей келье хотел испечь яйцо на свечке. Приходит игумен, монах говорит: «Прости, отец игумен, мне это дьявол подсказал». Дьявол из угла говорит: «Нет, отец игумен, я даже этого не знал»! Нужно быть реальным, православным, трезвым человеком. Но это еще не значит, что мир только позитивный, и что нам надо идти за миром, подражать миру. Нам надо определяться с миром: что в нем есть зло, что в мире негативное. Злоупотребление миром – Бог дал все хорошее, но все хорошее должно хорошо использоваться, и хорошим способом, ибо добро уже не добро, когда не бывает добрым способом, говорит Симеон Новый Богослов . Доброе, не бывающее добрым способом – это не добро. Христос сказал: «Я – Путь, Истина и Жизнь» ( Ин. 14:6 ). Не просто Истина, а и Путь к Истине и способностям, и Жизнь истинная. Мир добрый, хороший, но этого недостаточно. Его добро становится подлинно добрым, когда оно направлено к Богу. В мире нет зла онтологического, бытийного, реального, а есть порча добра, злоупотребление добром, и дьявол ничего не делает, как только свою хорошую, Богом данную природу и свои огромные способности употребляет на зло. Также и человек. Вы видите иногда, что в человеке такое добро, которое может прямо в рай идти – не только идти в рай, а создавать рай, просто раскрывать рай. В каждом человеке есть настолько добра, что на нем можно рай строить. Но то же самое добро, если обратится на порчу, на злоупотребление, на самоцель, на деструкцию, а не на строение, то можно на этом самом человеке строить ад. И вы видите иногда, как человек может быть злым. Знаете, что такое ненависть? Ничего больше, как свидетельство, что у этого человека огромный потенциал для любви, но обращенный обратно. Нужно думать о человеке, в котором есть большая ненависть, что этот человек способен на большую любовь. В народе так и говорят: там, где большая любовь, там порой бывает и большая ненависть. Это значит, что те же способности злоупотребляются и употребляются на обратное. Это мы видим, когда большой грешник покается. Савл-Павел – каким демоническим человеком он был, каким адским, действительно, адская ненависть к христианам! И вдруг, когда перевернулся, он становится Павлом, который больше почти всех апостолов сделал. Это те же самые способности, не надо забывать об этом. |
| Вот так, я понимаю, и Христос хотел сказать, что один ваш Отец – на небе. А других не называйте единственным отцом. Посмотрите на тех, которые не признают Бога. Они считают отцом или родителей своих, или материю, или какие-то обстоятельства, в общем, природу. Но именно тут грешат, не уважая это Слово Христово, что надо Бога взять своим Отцом. Не может ни человек, ни материя, ни природа – ничто, стать человеку отцом. Пусть через них человек пришел в этот мир, но не надо забывать то, о чем Достоевский говорил, что имеем отца, и наше отношение к отцу должно быть тоже особенным, той осью нашей жизни. Достоевский сказал, что трудно человеку жить, если не имеет некоторую святыню из детства своего. А та святыня есть именно ось, связь с Богом, связь с духовным родством своим. Посмотрите, в наше время, скажем, философия экзистенции, которая подчеркивает бессмыслие человеческого бытия в этом мире. Человек как-то брошен в этом мире, он потерянный, он отчуждённый. Но, по-моему, это не подлинный человеческий опыт переживания. Подлинное человеческое переживание и опыт, что человек всё-таки, чувствуя себя брошенным в этом мире, знает, что такое не быть брошенным, и на основании этого он чувствует себя брошенным. Мальчик, скажем, плачет, ищет своего родителя – мать или отца, и он брошенный. Но он знает, что у него есть отец, и он чувствует – пусть он не сознает даже, – и поэтому он сейчас плачет. Его трагическое положение или трагическое чувство вроде Сартра или Хайдеггера, в общем, экзистенциальная философия, уже свидетельствует, что у него есть подлинное предчувствие своего родства с Богом, своего родства с Тем, Кто его прислал в этот мир. Это важно. Если человек уже чувствует себя брошенным в этом мире, то это свидетельство обратной дороги, предчувствие, что он не должен быть брошен. Но откуда у него это сознание, что он не должен быть брошен? Или, скажем, человек чувствует себя несчастным. Откуда у него сознание, что он несчастный? Это сознание и переживание, этот опыт возможен только благодаря тому, что человек создан для счастья. И поэтому как-то несознательно, предсознательно делает сравнение и чувствует себя несчастным. |
| В одном из них говорится о трагическом положения сербского населения края в первые недели после поражения югославской армии. «Когда сербские солдаты из разбитой югославской армии возвращались домой, – сообщается в документе, – их встречали албанцы, которых никто не разоружал, и которые были вооружены еще лучше за счет разграбленных армейский складов… Сербских военнослужащих грабили и убивали по дороге из засад, а если они успевали добраться до своих сел, то чаще всего находили свои дома пустыми, сожженными и разрушенными. Все это осуществлялось по плану и с невероятной быстротой. На грабеж и изгнание сербов поднялось все албанское население с помощью многочисленных разбойников, которые раньше из-за уголовных преступлений сбежали в Албанию, а сейчас нахлынули обратно… Немцы были совершенно равнодушны по отношению к преследованию и выселению сербов. Было заметно, что они даже согласны с происходящим, и только обеспечивали относительный порядок в городах и на главных дорогах. Итальянцы проявляли несколько больше симпатий (по отношению к сербам). Позднее, вследствие неблагоприятного для них хода войны, итальянцы все больше попустительствовали албанцам и сами, особенно в 1942 г., интернировали большое количество сербов». Далее в документе перечислен целый ряд преступлений албанцев по отношению к сербскому населению Косова и Метохии как-то: поджоги домов, грабежи, захват имущества, разрушение церковных объектов, избиения, массовые убийства, изнасилования, похищение и захват людей и вымогательство. «Зверства Албанцев по отношению к сербам, – подчеркивается в документе, – особенно албанцев мусульман, превзошли по дикости все, что помнят люди от старины даже в этих краях…». Страшные свидетельства принадлежат оставшимся в живых очевидцам тех событий. В книге «Страдания сербов в Косово и Метохии с 1941 по 1990 гг.» епископ Афанасий Евтич, приводит два таких свидетельства. Первое принадлежит священнику Димитрию Шекуларцу, сообщавшему 20 июля 1941 г. следующее: «Я оставил приход потому, что перед этим был ограблен албанцами. |
| – Как относиться к злу, вроде бы ясно. А как относиться к проводникам этого зла, тем людям, которые под него попали? – Тоже ведь ясно: как к больным. С состраданием. Но нужно соизмерять свои силы, я думаю: вы же не пойдете без специального защитного костюма в чумную палату – заразиться можно. Опять же, нельзя оставлять молитву за подпавших злу и страдающих от него людей. Давайте помнить, что как у отдельного человека, так и у целого народа всегда есть возможность вернуться ко Христу. Как у отдельного человека, так и у целого народа всегда есть возможность вернуться ко Христу И не надо льстить себе: мол, мы такие все из себя замечательно духовные христиане. Свою духовную слабость мы постоянно познаем опытно, и картина, которую мы видим в зеркале, может часто привести нас в ужас. Поэтому, видя, с одной стороны, откровенное зло, которое пытается поработить нас, мы обязаны трудиться над своим сердцем, приближая его ко Христу не декларативно, а в действительности. Пустые декларации, без подтверждения делами, приведут к глупому тщеславию, и разрушение такого построенного на песке дома будет страшным – мы, опять же, всё это знаем и видели. Покажите, что вы христианский народ, на деле, а не на митинге, докажите это вашей жизнью, будьте верным Христу ежедневно – вот это будет самым мощным оружием против зла. Покажите, что вы христианский народ, на деле, докажите это вашей жизнью, будьте верным Христу ежедневно Владыка Афанасий (Евтич) говорил, что единственным критерием для входа в Царствие Небесное будут не мои добрые дела (а какие у меня есть добрые дела?), а тот образ Божий, который я в себе сохранил – по этому образу я узнаю Бога, а Бог узнает меня. – Но, простите, отец Дамиан, если я по-честному смотрю в зеркало, не заигрывая с Богом, не обманывая себя, то образа-то Божия в физиономии напротив я не вижу. И куда мне в калашный ряд с таким-то рылом. – В том-то и дело, в том христианский парадокс и заключается, что, видя собственное несовершенство, человек, если он искренне хочет быть со Христом, захочет привести свой облик в соответствие с Его заповедями. Унывать здесь ни в коем случае нельзя: требуется наше желание жить с Богом, а уж Христос нас в одиночестве точно не оставит – поможет всегда, будьте уверены. |
| Чтобы слишком долго не останавливаться на введении в тему, мы здесь лишь упомянем некоторые из ключевых тем исихазма, связанных с рассматриваемой нами проблемой исихастской гносеологии. Уже отмечалось, особенно в русской религиозной философии конца XIX – начала нашего века 3 , что исихастская мысль по своему характеру «антиномична», однако это не означает ее «самопротиворечивости». «Антиномичность» в данном случае означает лишь то, что ее не удается свести ни к одной из известных философских «систем» мышления, идей или понятий. «Антиномичность» исихазма нельзя также понимать в том смысле, что человеческое мышление в исихазме недооценивается или вообще не принимается во внимание, это лишь означает, что для исихаста благодатный христианский опыт не сводится к ограниченным и ограничивающим рациональным и интеллектуальным человеческим категориям. Если использовать патристическую терминологию, то «антиномичность» исихастской мысли означает, что по этой самобытной философско-богословской «методике» в равной мере используются и в силу необходимости сочетаются апофатический и катафатический образы мышления и выражения богословской гносеологии 4 . Этим, повторяем еще раз, человеческая мысль не отрицается, не принижается, а, напротив, духовно расширяется и обновляется, благодатно преображаясь и дополняясь умом Господним (см. 1Кор. 2:16 ), а также открываясь для новой гносеологической реальности – для любви, которая превосходит всякое разумение (см. Еф. 3:19 ). Таково же в основном было и отношение исихазма к человеческой природе, полностью к которой человека, как богоподобное существо, в исихастском понимании никоим образом нельзя свести (отсюда для исихазма неприемлем тезис «сущность прежде существования». Человеческая природа рассматривается и испытывается в исихазме как Богом сотворенная (а не «божественная» сама по себе), что ее нисколько не принижает, но, напротив, свидетельствует о ее открытости и динамичности, об одаренности богоподобным потенциалом, благодаря которому она способна охватить в себе, осознать и проявить Божественный замысел о мире и человеке. Другими словами, природа человека в исихазме воспринимается как свободная и открытая для того, чтобы в любви вступать в живое и личное общение с Богом Живым и Истинным. |
| Такого опыта покаяния не существует ни в какой религии, ни в каком духовном опыте, ни в какой мистике. Даже, к сожалению, и в западном христианстве почти потерялось это чувство, это переживание, это событие. Нам рассказывал о.Юстин, что он был с начала 1917-го по 1919 год в Оксфорде, он там учился. И вот один англиканский монах после двух лет дружбы сказал ему: «Все вы молодые, веселые, как и мы, но одно у вас есть, чего у нас, как Церкви, нет – это покаяние, мы этого не знаем». «Дело в том, – говорил о.Юстин, – что мы с ним однажды поссорились по-настоящему. А потом я уже не мог выдержать и пошел к нему просить прощения, бросился ему в ноги, плакал, и человек это принял… Вот он и увидел покаяние». У отцов есть указания, что не надо страсти раздувать, не надо даже никому «на тень наступать»… Но, для того чтобы это было действительным смирением, это должно исполняться с любовью – т.е. не должно быть просто безразличием к состоянию брата. Иначе это не смирение и не бесстрастие, а просто какое-то конвенционально е отношение, «хороший тон», т.е. лицемерие, официально установленное: не надо-де вмешиваться в чужие дела (пускай во Вьетнаме, в Югославии или на Кубе народ умирает). Все сводится к внешним приличиям… Отец Юстин любил говорить: культура очень часто политура, а внутри – червь. Конечно, не надо быть и агрессивными. Но нас, православных, Бог через историю так водил, мы так открывались Ему, что без проблем мы никогда не могли. Но признание статуса кво, признание режима ненормального нормальным – это не христианство . Покаяние же – это именно протест против ненормального состояния. В семье бывают трудности, в приходе, в епархии, в государстве, в мире – христианин не может с этим «примириться». Он непременно борется. Но начинает он с себя, поэтому покаяние – это самоосуждение, самоограничение, или, как говорили Солженицын и Тарковский, стыд, стыд как религиозное понятие, в смысле того, что человек возвращается в себя и начинает стыдиться. В конце фильма «Покаяние» Абуладзе видно, что такое истинное человеческое покаяние: человек начинает стыдиться своих дел, и сразу появляется решимость изменить это. Можно сказать, что только в православных странах, в России, в Сербии, в Греции, существует покаяние как тема (и даже в литературе). У нас вышел недавно роман Лубардо «Покаяние» – об отношениях сербов, мусульман и католиков в Боснии. И в его романе только сербы каются. И сербы не только говорят, но и творят покаяние. |
| А по действию через уподобление ожидаемое отождествеление причастников Причащаемому есть обожение (θωσις) удостоенних обожения; а обожение есть по принципу окружения: (καθυπογραφς λγον) обнимание и окончание (περιοχ κα πρας) всех времен и веков и всего что в них. А обнимание и окончание (περιοχ κα πρας)) всех времен и веков и всего в них есть неразделимое единство в спасаеммым всецелого и истинного начала (αρχς) со истинным и всецелым концом (τλος); а неразделимое единство в спасаеммым всецелого и истинного начала (αρχς) и истинного и. всецелого конца есть – самый лучший выход (κβασις) природных существ, которые началом и концом (были) существенно ограниченны (μεμετρημνων). А выход тех существ которые были по началу и концу ограниченны (περιγεγραμνων) есть в удостоенных непосредственная и бесконечная, и вовсе безграничная, всемогущая и сверхмогущая энергия (действие) Божия; а непосредственная и бесконечная и вовсе безграничная, всемогущая и сверхмогущая энергия Божия есть то находящееся в невыразимом и сверхумном соединении несказаемое и сверхсловное удовольствие и радость действованных (τν ενεργουμνων), для чего вовсе не возможно находить мысли, или слова, или понятия, или речи в природе существующих существ. Ибо природа не имеет логосов (начал, принципов) сверхприродного, как не имеет ни законов противоприродного. А сверхприродным называем: то Божественное и немыслимое удовольствие, которое Бог природно делает, соединяясь по благодати, с достойными; а противоприродным называем: эту невыразимую боль, состоящую в лишении (вышереченного удовольствия), которую (боль) Бог обикновенно делает природно, соединяясь помимо благодати, с недостойнимы. Ибо, по отношению к подлежащему (τν υποκειμνην) в каждом качеству расположения, Бог , соединяясь, как Сам знает, каждому дает чувствие по тому как каждый собою себя (свободно) возобличил (διαπεπλασμνος, сформировал) для принятия Того (Бога) Который соединится непременно со всеми на конце веков». Приводим более сжато этот максимовский синтез: |
| Или наоборот: любовь только к ближнему забывает Бога и тогда это переходит в какую-то похоть. Апостол тут и говорит о похоти плоти, похоти очей и гордости житейской. Отцы-аскеты учат, что это развивается в широкую такую страсть. Но все страсти подходят к одной основной страсти – себялюбию: за себя и для себя всё это любишь, и всё делаешь, и все желаешь. Но она развивается в три, так сказать, центральные грани. Одна из них – похоть плоти, то есть желание наслаждаться. Всё равно: в пище, или в других отношениях – иметь себе цель просто наслаждаться, и всё другое использовать, как средство наслаждения, но конкретного наслаждения. Это особенно касается пиши и телесного наслаждения. Другая большая страсть, которая около себя собирает прочих, – это похоть очей. Сребролюбием это называет апостол Павел. Это желание иметь, желание богатства, но не только богатства в смысле конкретного богатства, а просто иметь. Когда я был молодым, – я родился в 1938 году, – но помню немножко войну и послевоенный коммунизм. И как молодой человек, открытый, я заинтересовался марксизмом. Мне, как человеку чувствительному, подходило то, что это против эксплуататоров, богатых, бунт против этой неправды – это мне было симпатично. Но потом я начал понимать, что психология пролетариата не борьба с неправдою, а, по сути дела, желание не чтобы он имел, а чтобы я имел. В том-то и дело: диктатура пролетариата – это именно поощрение человеческого эгоизма. Я действительно почувствовал, что то, что требует пролетариат – не совсем против неправды. Человек может вставать против неправды и говорить: как в Библии восстают, как святые восставали, а, по сути дела, в концепции Маркса это просто желание иметь, обладать. Другими словами, это поощрение сребролюбия. Конечно, слово «сребролюбие» не значит любить только серебро. Это обратное понятие тому, что монахи дают как завет своей жизни: нестяжание. Вот хорошее слово к сребролюбию – любостяжание, любовь к стяжанию. И вы знаете, что это бывает сильнее, чем сластолюбие, чем похоть плоти. |
| А раз это любовь, она ищет, чтобы это длилось вечно, в бесконечности. Но смерть, говорит он, не считается с любовью, и ее прекращает. И вот Маркузе предлагает, как марксист: чтобы жить счастливо, надо жить полностью любовью, эросом, отдаваться другому, пока смерть не придет, а пока не придет – будем жить так. По-моему, этот компромисс, который и его компрометирует, делает из него человека, у которого были большие способности, потенциал в динамике, и вдруг становится таким компромиссным. Во время своей молодости, я изучал Сартра и сравнивал его с Симеоном Новым Богословом . Сартр не выдержал экзамена. Я не беру Симеона, как святого, а как человека, у которого мне нравится его свидетельство про человека. Вроде того, как я сказал тому молодому греку, который стал буддистом, что твой человек, которого ты мне предлагаешь – Будда, и мой человек христианский, – не считая того, что это твой бог и мой Бог , а просто человек, – мне не отвечает. Твой человек безличный, твой человек не имеет с нами отношений. Мне больше отвечает тот человек, о котором свидетельствуют христиане. Пусть он слабый, страстный, пусть он борется, как у Достоевского, все время умирает и оживает, но это подлинный человек, он мне говорит что-то, в нем есть что-то человеческое. Он человечен. И я говорю, что отцы человечны. Но, слава Богу, что и Бог наш человечен, в смысле Богочеловечества. Наш Бог нам говорит, и у Него есть что сказать, потому что Он отвечает нам. Отец Иустин говорил, что этот мир вроде такого большого рынка, выставки богов, выставки мировоззрений, религий, философий – пожалуйста, выбирайте. И слава Богу, что мы выбираем истинного Бога, потому что выбираем истинного человека. Хочу сказать, что Маркузе чувствует любовь, ищет непрерывных отношений. Именно это и значит любовь, вечность, бессмертие. А смерть просто прекращает жизнь, и, по-моему, Маркузе делает компромисс. Революционность Маркса, как сказал отец Иустин, половинчатая. Надо быть революционером против смерти, тогда ты подлинный, гуманный революционер. |
|
|
