| Я людей знаю лучше, нежели ты. Письма твоего с почты не получала; да и не принесут мне: на чай нечего давать. Газету перестали носить. Прекрати. Горько мне было, как вчера одна дачница обратилась к моему ходатайству, что ей неверно сделано прекращение. Она годовая подписчица и хотела получать на даче до июля, а ей прекратили. Надо продолжать до половины августа. – Больно сжалось также сердце, когда Иван Петрович 1066 пожелал мне скорого выздоровления, говоря, что в типографии крестятся, когда я возвращаюсь с дачи. Позволь по вчерашнему письму добавить несколько строк. Ты говоришь, что я конфиденткой 1067 делала прислугу. Для меня Душа была не прислуга, а воспитанница. Между тем как для тебя она прислуга, и ты от нее принимаешь приказания, а меня и выслушать и на глаза пустить не хочешь. Ты говоришь, что я не раскаиваюсь и с оскорбленным видом явилась. Перед моим появлением было два письма, в которых я просила позволения приехать и излить душу. Я приехала не с оскорбленным видом, а с отчаянием, что меня не хотят выслушать. Вспомни, я только и просила, чтобы мне позволено было говорить. Ведь я поставлена в положение преступника, которому зажали рот и везут на каторгу за нераскаяние. В письме своем ты припоминаешь только дурное; неужели не помнишь ни одной моей хорошей стороны? Ты сам говорил, что я необходима для газеты. Точно так же ты продолжаешь говорить, что Душа получает подарки за меня. Верь мне, что в то время как я терзалась, что не хватает духу тебе все сказать, меня морочили так нагло и так спокойно обманывали. На дачу К(онстантин) Ф(едорович) переехал не для меня; он даже ни разу не просил меня приехать, а (просил) присылать Душу, говоря, что мне некогда. Если она тебе, как покровителю своему, показала полученное ею от него письмо, то ты сам мог убедиться, каким посмешищем я служила. Она говорила Федору, что уже ответила на это письмо. Крайне горько, если ее устами будет распространяться история с Алексеем Никитичем. Федор говорит: «Что это, М(арья) С(аверьевна), уж как что-то Душа вас позорит, просто страсть слушать». Не вели, пожалу(й)ста, ей это делать. Мне страшно за нее, п(отому) ч(то) я теперь страстно верую в справедливость Божию. А ты в своем гневе несправедлив. |
| KWINC был благотворительным обществом, и в последующие годы заботы по его поддержке занимали большую часть времени Раджагопала, по мере того как относительно скромное предприятие становилось концерном, имевшим дело с миллионами долларов 297 . В конечном итоге Раджагопал стал президентом Совета попечителей, а Кришнамурти сложил свои полномочия, чтобы сконцентрироваться на учении, – эти шаги оказали значительное влияние на их жизнь. Финансовые дела Кришнамурти были сложны и запутанны, но в основном, как он подчеркивал, лично ему ничего не принадлежало, за исключением часов «Патек Филипп», подаренных ему одним из почитателей. Стоило ли добавлять, что за все платили либо трест, либо щедрые покровители, многие из которых оказывали свою помощь на протяжении всей жизни. Кришнамурти никогда ни в чем не нуждался и получал все, что ему было необходимо, – от номеров в отеле до роскошных автомобилей. Личные отношения Кришнамурти были так же непросты. В какой-то степени Раджагопал занял место умершего брата – и не только для Кришнамурти. Розалинда Уильямс, как и Мэри Летьенс, горячо любившие Нитью, после его смерти подружились с Раджагопалом. Два года Раджагопал, Розалинда и Кришнамурти жили вместе в доме в долине Охай. Анни Безант покровительствовала Розалинде и Раджагопалу, и в 1927 г. они поженились в Лондоне. Их дочь, Радха, родилась в 1930 г. Кришнамурти жил вместе с ними, считая их своей семьей, в «Арья Бихара», старом коттедже с шестью акрами земли, расположенном в долине Охай, который миссис Безант купила в 1923 г. Раджагопал часто отсутствовал, уезжая по делам, и Кришнамурти стал настоящим вторым отцом для Радхи, причем девочка даже думала, что иметь двух отцов – совершенно обычно, и называла его просто Криш. На протяжении 1930–1940-х годов Кришнамурти в семье Раджагопала и Розалинды познал прежде неизвестные ему радости семейной жизни и дружеских отношений. Жизнь в Охайе вращалась в основном вокруг фермы и сада. Раджагопал по будням жил в Голливуде, улаживая многочисленные дела, касавшиеся фонда Кришнамурти, а тот присматривал за домашними животными или играл с Радхой. |
| В этих греческих транслитерациях легко угадывается древнеирландское Eriu (современное Eire, Ирландия) u Albu – так ирландцы называли Британию до Х века от Р.Х. Названия островов, очевидно, соотносились с самоназваниями обитавших на них племен, тем более что в ирландском «эйре» отчетливо проступает распространенный в разных регионах индоевропейского мира (Индия, Иран, древняя Ариана в Афганистане, Ирон в Осетии) этноним «арья», который для некоторых научных школ стал преимущественно употребляемым обозначением языковой семьи, тождественным термину «индоевропейские», или «индогерманские», языки, а для школ ненаучных, и не только процветавшей в нацистской Германии, названием фантомной арийской расы. Зафиксированный b IV beke до Р.Х. этноним «претани» (отсюда Британия) мог с большой долей вероятности также существовать уже b cepeдuhe I тысячелетия, в то время как относящиеся к тому же столетию упоминания галлов и галатов, очевидно, не содержат сведения о самостоятельных этнонимах, это всего лишь трансформации того же самого слова «кельты». Кельты стали b cepeдuhe I тысячелетия главным персонажем истории племенного мира трансальпинской Европы. В тени этого экспансивного, воинственного, легкого на подъем народа оставались не зафиксированные относящимися к этой эпохе литературными памятниками или хотя бы фрагментами текстов, известные лишь по артефактам из раскопок, этнологическая интерпретация которых представляет известные трудности, германоязычные и славяноязычные племена. Тем не менее на основании археологических данных можно заключить, что b haчaлe I тысячелетия до Р.Х. продолжалась ранее начавшаяся инфильтрация славян из ареала их первоначального археологического выявления, совпадающего с регионом Тшинецкой культуры, на земли, расположенные к западу и югу от него – в Силезию и в междуречье Верхнего Дуная, Одера и Эльбы, где в предшествующее тысячелетие сложилась более развитая Лужицкая культура, первые носители которой гипотетически принадлежали одному из венетских племен, чей этноним был в результате этой инфильтрации и ассимиляции усвоен славянами. |
| В этом знаменитом гимне нашло выражение то чувство недоумения, которое охватывало индийских провидцев, когда они пытались найти утерянную нить, пытались проникнуть в молчаливую обитель Высшей тайны. И мы видим, что эта попытка, в сущности не идет дальше смутных мечтаний и догадок, дальше неопределенных образов и расплывчатых понятий. На первых порах арья был слишком увлечен цепью потрясающих картин, развернувшихся перед ним: священными Гималаями, сверкающими шапками на их вершинах, джунглями Арьяварты, величавым Индом. Он слишком страстно молился природе, слишком остро воспринимал ее одухотворенность, слишком Долго отдавался ей, чтобы под конец не наступило охлаждение, перешедшее в своеобразную отчужденность. Это было преддверие спиритуализма брахманов и буддистского мироотрицания. Место Божества у ведических философов все чаще занимает теперь неопределенное Единое (Экам), некая расплывчатая сущность, что-то холодное и безличное. От этого Экама не веет мощью и красотой, как от бога отцов светозарного Дьяушпитара; в нем нет и живого тепла, которое можно ощутить даже в образе громовержца Индры. Это нечто бесстрастное, нечто как бы мертвенное, несмотря на то что это Исток Вселенной. Это «Оно», это Холод и Молчание, молчание без конца… Индийская мысль, как это часто бывает, из одной крайности неизбежно впала в другую. От экстазов бытия, от упоения жизнью и природой, от эротической мистики и космических прозрений она устремляется в неведомые глубины Сверхбытия, где умолкают все земные звуки и где царит Абсолют. Там, в предвечном Мраке, сокрыты потенции всего, там, в глубине неизглаголанного, — бесформенный лик Единого, у которого нет названия. Труден путь человеческого духа в эти ледяные царства Безмолвия. Великая отвага, несокрушимая воля, жажда истины устремляли его туда. Но прежде чем вступить на этот небывалый, сверхчеловеческий путь, пророки Индии прошли через горнило разъедающего скептицизма и уныния. Постепенно утратив веру предков, перестав обращаться с молитвой к Богу, они были соблазнены духами стихий, чувственной мистикой Космоса, но в конце концов разочаровались в ней, они стояли на распутье, вглядываясь во тьму. |
| Буддизм утверждает, что хотя все существующее пронизано страданием, существует состояние, в котором страдания нет, и такое состояние достижимо. Такое состояние Будда называл нирвана 69 . Он никогда не давал прямого ответа на вопрос о том, что является нирваной и старался промолчать, когда этот вопрос задавали. Нирвана не некая субстанция, а некоторое не поддающееся описанию состояние, не имеющее никакого отношения к опыту сансары и правильнее ничего не говорить об этом, чтобы буддист силой своего воображения не конструировал нирвану, не создавал ее ложного образа и не привязывался к нему, делая нирвану объектом желания, а, следовательно, источником духкхи. Нирвану нельзя описать в привычных человеческих понятиях и Будда всегда ограничивался лишь общими характеристиками нирваны, как состояния, свободного от страдания и преисполненного высшего блаженства. Четвертой Благородной истиной является истина о пути (марга). «Поистине, это восьмеричный арийский путь: правильное воззрение, правильное намерение, правильная речь, правильное действие, правильный образ жизни, правильное усилие, правильное самообладание и правильная концентрация» 70 . Четвертая истина служит практическим рецептом для реализации третьей. Это религиозный путь, рекомендуемый последователям Будды для достижения нирваны. Этот путь, называемый Арья Аштанга марга 71 , представляет совокупность моральных норм, психотехнических процедур, теоретических представлений, и буддийская традиция говорит о нем, как о сочетании культуры поведения (шила), культуры психики (читта; самадхи) и культуры мудрости (праджня). Путь подразделяется на три больших этапа, которые буддисты называют: этап мудрости, этап нравственности и этап сосредоточения. Анатмавада. Буддизм считает чувство «я» и возникающую из этого чувства привязанность к собственному «я» источником всех прочих привязанностей, и чтобы положить конец этому влечению, нужно было доказать, что «я» как объект не существует. В рамках буддизма человеческая индивидуальность является ничем иным, как объединенным общим именем совокупностью соединенных в определенном порядке психофизических элементов. |
| Множество слов древнерусского (или славянского) происхождения содержится в проложных сборниках 1251 и циклах великопостных гомилий 1252 , хотя точная атрибуция в каждом отдельном случае пока невозможна. Остается еще значительное количество слов домонгольского времени, либо не приведенных нами, либо вовсе еще не выявленных, которые трудно подвести под какую–либо общую тему. В качестве примера коснемся лишь нескольких, которые, возможно, относятся к занимающей нас эпохе 1253 . Издания: а. Слово о правде и неправде: Костомаров Н. (прим. 272). С.213; ср.: Памятники (прим. 16). Т.З. С.84 и сл. (слегка отличная, более пространная ред.); б. Слово о снех нощных: Костомаров Н. С. 214 и сл.; в. Слово о исцелении болезней миром: там же. С.216; г. Слово о непоминовении живых: там же. С.217; д. Слово о почитании родителей: Перетц В.Н. Отчет об экскурсии Семинария русской филологии в С.-Петербург 13–28 февр. 1911 г.//Унив. изв. 1912. Август. С. 111 и сл.; е. Слово о сборе св. отец сшедшихся в Никею на Арья еретика: Куприянов И. (прим. 94). С. 180–182; ж. Слово болящих ради: Соболевский А.И. К хронологии древнейших церковно-славянских памятников//ИОРЯС. 1916. Т.П. Кн.2. С. 10–13 (см. также: он же: Материалы [прим. 332]. С. 100–104). Определенный интерес представляет Слово об исцелении болезней миром, которое является скорее богослужебным наставлением, нежели проповедью. Автор имеет в виду миро Богоматери или св. Димитрия, которым священник должен помазать язвы больного после отправления литургии в честь Богоматери или св. Димитрия. Если язвы находятся на срамных местах, то священнику следует передать миро с алтаря самому больному, будь то мужчина или женщина, чтобы тот сам помазал их себе дома, наедине, предварительно возжегши свечу перед образом, воскурив ладан и совершив посильное количество поклонов. Страдающий болезнью костей должен молиться св. Власию. Слово о Никейском соборе (325 г.) предполагает, по крайней мере, образец византийского происхождения 1254 . Приведены следующие “исторические” факты. |
| Первое знакомство европейцев с Авестой произошло в XVIII в. Проходили годы, появлялись новые переводы Авесты, на ее основе составлялись словари, и становилось ясно, что пестрота этой книги является, как и в Ведах, результатом напластования многих разнородных слоев. Хотя значительная часть Авесты была записана на рубеже эпох и даже в средние века, но в ней содержится немало такого, что пришло из глубокой древности. Эти архаические ее пласты вводят в уже знакомый нам мир. Там фигурируют арийские боги неба, огня, земли, солнца, вод: Агура, Митра, Хаома, Нима. Это не кто иной, как Асура, Митра, Сома, Яма арьев. Очевидно, мифы о них в Авесте являются отголосками тех времен, когда предки иранцев составляли одно целое с арьями, двигающимися на Индостан. Даже само название Ариана (Иран) происходит от слова «арья». Когда произошло их разделение, точно установить невозможно (скорее всего, где–то в начале II тысячелетия до Р.Х.), но религиозные традиции долгое время напоминали о родстве обеих ветвей . Мы не будем подробно останавливаться на этих ранних формах язычества. Отметим две особенности веры иранцев, ибо впоследствии им суждено будет сыграть важную роль. Первая черта — огнепоклонство. Его следы археологи находят уже в древнейших поселениях Хорезма, одного из очагов иранской культуры. Неугасимый огонь был у обитателей Ирана и сопредельных областей старым священным символом. Чистое пламя заменяло сакральные изображения и знаменовало вечный свет Божественного. Огонь почитался космической стихией, подобно тому, как у других народов — вода. Древние германцы, родичи арьев, верили в то, что мир некогда сгорит в огне, чтобы возродиться к новой жизни. Этот миф, запечатленный в германской Эдде, у индийцев принял форму веры в «кальпы», огромные периоды, между которыми мир поглощается Божеством. Вторая черта — сохранение наряду с пантеоном культа верховного Бога. У индо–арьев Его называли Асура–Дьяушпитар. Впоследствии отождествленный с богом неба Варуной (Ураном, Перуном), он стал именоваться «Асура Вишваведа», Господь Всеведущий. |
| Ведь, если социализм и капитализм признают, что мир принадлежит Кришне, им не придется делить его между собой, тогда как, претендуя на собственность Кришны, они рискуют навлечь его гнев. Силы природы возмутятся и похоронят человечество в огне ядерной катастрофы 431 . Объединение мира под эгидой Кришны позволит покончить и с такими бедами, как «национализм и шовинизм, которые развились в различных частях света из-за того, что люди культивируют ложное знание» 432 . Оно выгодно и в экономическом отношении, поскольку в настоящее время странам приходится тратить половину своих бюджетов на оборону 433 . В теократии не будет и социальных проблем. Материальная энергия Кришны безгранична, и он сможет удовлетворить все насущные потребности: дать кров и пищу нуждающимся и т. д. 434 Итак, социально-политические ресурсы теократии безграничны. Что же требуется от ее подданных? Немного. Полное послушание тем, кто является носителем божественного сознания, передающим его из поколения в поколение от самого Кришны, т. е. гуру, составляющим ученическую преемственность – парампару. Одной из основных проблем неоиндуизма была выработка отношения к естественным наукам, поскольку отсутствие научных достижений в своей культуре уничижало растущее индийское самосознание. Из этой ситуации было два выхода, один – признать, что естественно-научное мышление не получило в Индии особого развития, так как индийская культура сосредоточилась на неизмеримо более важных проблемах отношений с Абсолютом. Однако синтез западной науки и индийской духовности способен дать такие результаты, которые и не снились закосневшему в материализме Западу. Этим синтезом и занялись Вивекананда, Ауробиндо и другие. Иной выход заключался в том, чтобы задним числом приписать индийскому прошлому самые высокие научные достижения. Он был наиболее последовательно разработан основателем Арья самаджа Даянандой и пользовался большой популярностью в интеллигентских кругах 435 . Для этого варианта был характерным взгляд на естественные науки, как на низший, подчиненный компонент всеобъемлющей «духовной науки» вед. |
| Уже в эклектической структуре «Изиды» индуистские и буддийские темы просматривались достаточно очевидно, но отделить их от сходных мотивов других религий и учений не представлялось возможным. Сам подход автора, синкретический по сути, вдохновляемый идеалом тайного единства всего со всем, не позволял сделать этого. Например, каков был генезис Учителей? С равным успехом, рефлексия Блаватской вокруг их явления могла вобрать в себя и представления о греческих психопомпах, и образы : индуистских аватар, буддийских бодхисаттв, и, пожалуй, даже православных и суфийских святых. На начальном индийском этапе, контуры индуистско-буддийского влияния в теософии стали проступать четче, как расплывчатые очертания на высыхающей акварели. Но они были по-прежнему «индуистско-буддийские», ибо теософы, начав различать эти религии на уровне социальной практики, так и не осознали их сущностных различий. Еще перед отъездом из США, когда у теософского общества был заочный роман с Арья самаджем, сектантские тенденции его основателя настораживали Олкотта 133 . Попав в Индию и на Цейлон, и увидев обе главные религии Азии «воочию», теософы не могли не отметить кастовую ограниченность индуизма. Ортодоксальные брахманы избегали близкого общения с Блаватской, и даже с мужчиной – Олкоттом – не разделяли трапез. В процессе неоиндуистского возрождения, кастовые ограничения ослабевали, но, судя по всему, не так быстро, как хотелось бы эклектикам из теософского общества. В стране, где социальные и религиозные различия ощущались болезненно, космополитические идеалы теософии переживались ее создателями еще острее. Именно в это время в учении окончательно оформилась его третья цель (наряду с исследованием оккультных способностей и древних религий) – теософское общество должно быть ядром всемирного братства людей, вне зависимости от их расовых, кастовых и религиозных различий. В этой ситуации бескастовый, не ограниченный этнически, буддизм должен был естественным образом привлечь теософские симпатии 134 . Поэтому, основной теософский труд этого периода и был назван «Эзотерический буддизм», но что же это было на самом деле? 135 |
| И, наконец, время Блаватской – это время расцвета различных революционных учений, суть которых сводится к идее справедливого переустройства мира группой борцов-единомышленников, глубоко конспиративно готовящих свой революционный заговор. Радикальная политика не чужда была и Блаватской, которая, по ее словам, принимала участие в гарибальдийском выступлении и даже была ранена под Ментоной 112 . Но от Гарибальди она позаимствовала не только любовь к красному цвету (блузками этого цвета она любила эпатировать нью-йоркскую буржуазию), но и интерес к идеям карбонариев. Возможно, ростки тайного братства адептов, руководящих развитием человечества, дали всходы именно на этой почве. Однако было бы, по меньшей мере, опрометчиво выводить теософию Блаватской только из ее эпохи. Древность оккультной традиции говорит сама за себя, и Блаватская сознательно связывает с ней свое учение. Речь идет о другом, а именно, о тех тенденциях в идейном климате XIX столетия, которые придали «древнему тайноведенью» современное звучание. Старый оккультный миф получил в свое распоряжение новые строительные материалы – научные, культурные, социальные реалии эпохи, и визионерство Блаватской оказалось той силой, которая сумела перестроить старый миф в новый, создав, таким образом, теософское учение. Став мифологическими, эти реалии подчинились логике мифа, но помогли ему и взаимодействовать с внешним миром. Учитывая эту связь, мы и попробуем рассмотреть дальнейшую историю теософского учения и общества. Горячий прием, который получила «Изида» в Индии и на Цейлоне, не был случайным. Именно в это время идея об особой миссии Индии в мире обретала свой законченный облик, чтобы стать одним из основных компонентов неоиндуистского возрождения. «Мессианский комплекс», в котором самоутверждение зиждилось на потаенных сомнениях в собственных силах, нуждался в похвалах со стороны Запада, как в манне небесной. Поэтому неудивительно, что они были услышаны и оценены по достоинству. Книга Блаватской с ее апологией восточной мудрости и программа теософского общества, направленная на поддержку восточных религий, нашли горячий отклик со стороны Арья самаджа, основанного в 1875 г. Даянандой Сарасвати. В 1877 г. завязалась, переписка, и на волне взаимной приязни возникло решение о слиянии обществ, зародившихся в один и тот же год, – еще один знак, поданный всесильными махатмами человечеству. В это же время теософы начали переписываться и с буддистами Цейлона, где возрождение буддийской традиции становилось столь же популярным, как и неоиндуизм в Индии. Аналогичный процесс происходил и в индийском зороастризме (парсизме), контакты с которым также усиливались день ото дня 113 . |
|
|
