| «В комнатах, – пишет он, – мы, студенты, помещались по 8 и 10. Рекреационных зал и отдельных комнат для занятий не было ни у нас ни у студентов старших. Те и другие, где спали, тут и занимались, на общем столе; тут же в свободное от занятий время и отдыхали. Кроме сего недостатка, который впоследствии устранен, и кроме физического кабинета, который тоже устроен после 435 , все прочие принадлежности казенно-учебного заведения новооткрытая Моск. Академия имела вполне и в довольно надлежащим виде» 436 . Так, библиотека немедленно составлялась и была составлена из книг, принадлежащих библиотекам – прежней славяно-греко-латинск. академии, бывшей Троицкой-Платоновой семинарии и другим, и судя по этому могла быть вполне удовлетворительна. Для приведения ее в надлежащий порядок был назначен особый библиотекарь 437 и в помощь ему были даны 2 студента 438 . Больница устроена была отдельно от Академии в саду, деревянная, довольно просторная и удобная; имела 8 кроватей, но могла вмещать до 15. При больнице были штаб-лекарь 439 , фельдшер, трое служителей и достаточная аптека с надписью: «Врачу исцелися сам...» 440 и т. д. При Академии, кроме шести профессоров и 6 бакалавров и упомянутых лиц, находился целый штат служащих: члены совета 441 , помощник инспектора 442 , секретарь 443 , два письмоводителя 444 , эконом 445 и т. д. Таковы были труды Филарета по распределению и устройству академических зданий, равно как и по приисканию необходимых и полезных деятелей для Академии. Теперь посмотрим, к каким мерам и средствам прибегал он, чтобы поставить Академию на высоту ее назначения. Такими средствами являлись, по его мнению, во-1-х, правильная постановка и надлежащее направление чисто академического, т.е. образовательного дела; во-2-х, должное направление религиозно-нравственного поведения учащихся. Поступая в Академию, Филарет находился «под впечатлением той разрозненности или борьбы наук, какая существовала между науками чисто богословскими и философскими в Академии Петербургской. Сознавая же теперь, что в Академии первое место должно принадлежать наукам богословским, а все другие науки должны иметь второстепенное значение 446 и должны служить только лишь вспомогательным средством богословию; видя к тому же надвигающуюся грозу со стороны мистицизма, пришедшего из семинарии вместе с первыми воспитанниками Академии, он всячески старался пресечь сразу его корни и не давал воспитанникам увлекаться одними лишь философскими тенденциями. |
| Глава 22 СНАДОБЬЯ МИСТЕРА КРУКА Когда небезызвестный Гиббс посетил в следующий раз мистера Крука, столь сведущего в мистике и криминологии, он увидел, что аптека его удивительно разрослась и расцветилась восточным орнаментом. Мы не преувеличим, если скажем, что она занимала теперь все дома по одной стороне фешенебельной улицы в Вест-Энде; на другой стороне стояли глухие общественные здания. По-видимому, мистер Крук был единственным торговцем довольно большого квартала. Однако он сам обслуживал клиентов и проворно отпустил журналисту его любимое снадобье. К несчастью, в этой аптеке история повторилась. После туманного, хотя и облегчающего душу разговора о купоросе и его воздействии на человеческое благоденствие, Гиббс с неудовольствием заметил, что в двери входит его ближайший друг, Джозеф Ливсон. Неудовольствие самого Ливсона помешало ему это заметить. – Да, – сказал он, останавливаясь посреди аптеки. – Хорошенькие дела! Одна из бед дипломата в том, что он не может выказать ни знания, ни неведения. Гиббс сделал мудрое и мрачное лицо, поджал губы и сказал: – Вы имеете в виду общее положение? – Я имею в виду эту чертову вывеску, – сердито сказал Ливсон. – Лорд Айвивуд поехал с больной ногой в парламент и провел поправку. Спиртные напитки нельзя продавать, если они с ведома полиции не пробыли в помещении трое суток. Гиббс торжественно и мягко понизил голос, словно посвященный, и промолвил: – Такой закон, знаете ли, провести нетрудно. – Конечно, – все еще с раздражением сказал Ливсон. – Его и провели. Но ни вам, ни Айвивуду не приходит в голову, что, если закон незаметен, его и не заметят. Если он прошел так тихо, что на него не возражали, ему не будут и подчиняться. Если его скрыли от политиков, он скрыт и от полиции. – Этого просто не может быть, – сообщил Гиббс, – по природе вещей. – Господи, еще как может! – вскричал Ливсон, обращаясь, по-видимому, к более конкретному властелину Вселенной. Он вынул из кармана разные газеты, в основном – местные. – Вот, послушайте!-сказал он. – «В деревне Полтни, Серрей, случилось вчера интересное происшествие. |
| А нам с тобою, Хэмп, пора ехать. Я устал от зеленой черепицы. Эй, лейте полней! – И он швырнул бочонок на сиденье. – Эй, лейте полней, наливайте полней! – И он швырнул жестянку. Сзывайте людей и седлайте коней! А парнокопытных да сгложет тоска Без горного, без моего молока! Песня эта замерла вдали вместе с Дэлроем и мотором. Путники были вне преследования, когда решили отдохнуть. Здесь еще текла прекрасная река; и Патрик попросил остановиться у пышного папоротника, нарядных берез и сверкающей воды. – Я одного не понял, – сказал Хэмфри Пэмп. – Почему он так испугался химика? Какой яд он подмешивает? – Н2О, – ответил капитан. – Я больше люблю его без молока. И он наклонился к реке, как наклонялся на рассвете. Глава 20 ТУРОК И ФУТУРИСТЫ Мистер Адриан Крук был преуспевающим аптекарем, и аптека его находилась в фешенебельном квартале, но лицо выражало больше того, чего ожидают от преуспевающего аптекаря. Лицо было странное, не по возрасту древнее, похожее на пергамент, и при всем этом умное, тонкое, решительное. Умной была и речь, когда он нарушал молчание, ибо он много повидал и много мог порассказать о странных и даже страшных секретах своего ремесла, так что собеседник видел, как курятся восточные зелья, и узнавал состав ядов, которые приготовляли аптекари Возрождения. Нечего и говорить, что сам он пользовался прекрасной репутацией, иначе к его услугам не прибегали бы такие почтенные и знатные семьи; но ему нравилось погружаться мыслью в те дни и страны, где фармакопея граничит с магией, если не с преступлением. Поэтому случалось, что люди, убежденные в его невинности и пользе, уходили от него в туман и тьму, наслушавшись рассказов о гашише и отравленных розах, и никак не могли побороть ощущения, что алые и желтые шары, мерцающие в окнах аптеки, наполнены кровью и серой, а в ней самой пахнет колдовством. Без сомнения, ради таких бесед и зашел к нему мистер Гиббс, если не считать скляночки подкрепляющего снадобья. Ливсон увидел друга в окно, а тот немало удивился, даже растерялся, когда темноволосый секретарь вошел и тоже спросил скляночку, хотя он и впрямь глядел устало и нуждался в подкреплении. – Вас не было в городе? – спросил Ливсон. – Да, нам не везет. Опять то же самое, ушли. Полиция не решилась схватить их. Даже старик Мидоус испугался, что это незаконно. Надоело, честное слово! Куда вы идете? |
| К обеду случилась новая напасть: зуб разболелся. Обедать не стал – аппетита ноль, отпросился с работы, сходил к зубному. От врача шел еле живой: горло болит, вся челюсть ломит – хуже не придумаешь. Самочувствие мерзопакостное, настроение под стать. Решил зайти в магазин, кофе кончился – у входа стоит побирушка. Жутко худая, балахон непонятного цвета висит как на вешалке, шапка спортивная, как колпак, на самый нос съезжает – в общем, одета в стиле «сами мы не местные, поможите, кто чем может». На руках ребенок маленький. Вот это больше всего раздражало Петрова: когда детей используют в своем нищенском ремесле. Обычно он был человеком спокойным, но тут сорвался – рявкнул на эту тетку. Мало того, что народ обманывает, так ещё над несчастным ребенком издевается. А она, к его изумлению, ни словечка не ответила. Шапку свою на глаза совсем надвинула – и ни гу-гу. Может, не совсем ещё совесть пропила... Купил кофе, вышел – её уже и след простыл. Дул резкий северный ветер, мела поземка, редкие прохожие спешили домой. Челюсть ныла – отходила от наркоза, горло болело, и он мечтал об одном: добраться до дома, а там какой-нибудь анальгетик – и на диван под плед. Внезапно заметил: на мосту фигурка одинокая белеет. Пригляделся: та самая побирушка с ребенком. Картина называется: ночь, улица, фонарь, аптека, бессмысленный и тусклый свет. Стоит эта тетушка и вниз смотрит этак прицельно. Петров решил сначала не обращать внимания: её жизнь – и пускай она с этой жизнью делает, что хочет. Прошел мимо, потом остановился, вернулся. Ребенок-то тут причем?! В общем, плакал диван с пледом. Призвал на помощь все свои недюжинные способности по убеждению – убедил тетушку, что проводит до дома. Молча покивала, колпак на носу, и пошла, аки овца на заклание. Плелась так медленно, что Петрову пришлось самому взять у неё ребенка. Присмотрелся: ребенок, в отличие от матери, одет тепло, комбинезон хороший, видно, что качественный. Может, не её ребенок?! Петров шел и изо всех сил старался не дышать на малютку – все же у него болело горло, как бы не заразить. Впрочем, вряд ли это дитя на мосту ждала более приятная перспектива... |
| Часто сестрам приходилось раздавать бедным детям одежду, обувь, помещать детей в приюты, подыскивать рабочие места, оказывать денежную помощь, оплачивать различные учебные курсы. И все же главное в деятельности сестер, как отмечалось во всех документах Обители, во всех дореволюционных публикациях, — оказание обездоленным людям духовной помощи, готовность сказать теплое, доброе слово. В документах Обители и в печати неоднократно ставился вопрос о деятельности ее учреждений. В условиях типичной для многих безудержности и бесцеремонности в своих притязаниях, на фоне бессердечной морали, полной духовной индифферентности к больному человеку Марфо-Мариинская обитель выдвигает принцип безвозмездности и максимальной гуманности при оказании медицинской помощи. Однако в обительской больнице было 10 так называемых именных кроватей для богатых больных. За учреждение такой кровати выплачивался взнос в размере 5000 руб. Больница находилась под руководством обительского доктора медицины А.И. Никитина. Кроме него курсы медсестер безвозмездно вели профессор А.А. Корнилов, Ф.И. Березкин, А.Н. Мясоедов. Все операции делались безвозмездно хирургами Ф.И. Березкиным, А.Ф. Ивановым. При больнице имелась отдельная библиотека. По решению настоятельницы больница не увеличивалась, так как, отметим это еще раз, главная задача сестер — посещать бедных и больных вне обители. Те же принципы были заложены в основу деятельности амбулатории, где для бедных бесплатно выдавали лекарства, бесплатно делали инъекции, массаж, проводили электролечение. В шести кабинетах безвозмездно работали 34 врача в неделю. Аптека обители работала как благотворительное учреждение для всех граждан, значительно понижая стоимость лекарств; для бедных лекарства отпускались бесплатно. Такое отношение внушало доверие многим, помогало бедным преодолевать парализующий их страх, отодвигало на второй план предощущение неотвратимого тупика в случае тяжелой болезни. В обители бедняки встречали целую гамму целительных средств, которая создавала в их сознании новую духовную ткань мира. |
| Он управлял обителью в один из самых сложных периодов истории России. Это и первая мировая война, и революция, и гражданская война. В те годы Глинская пустынь принимала самое деятельное участие в помощи бедствующему народу, и в этом велика заслуга ее настоятеля. При отце Нектарии благотворительная деятельность Глинской пустыни была самой разнообразной. Обитель по-прежнему содержала странноприимницы для приходящих богомольцев и странников. Ежегодно в пустыни бывало не менее 60 тысяч богомольцев. Пустынь помогала вдовам, сиротам и погорельцам дровами, лесом, мукой и прочим. Богомольцы пользовались в Глинской пустыни бесплатным лечением, больница и аптека пустыни считались лучшими в епархии. По-видимому, до самого закрытия обители существовал и Дом трудолюбия, где обучалось от 30 до 50 мальчиков (в основном бедных сирот). Большую помощь оказывала Глинская пустынь армии и народу во время войны с Германией в 1914–1918 годах. Для окормления воинов отец Нектарий отправлял в действующую армию иеромонахов с ризницами, богослужебными книгами, облачениями и денежными средствами. В 1915–1916 годах на защиту Отечества из Глинской пустыни было отправлено 75 послушников. Под руководством отца Нектария в обители устроили лазарет для увечных и раненых воинов. При пустыни был санаторий для воинов, а также приют для детей погибших. В 1915 году в Глинской пустыни побывало около 60 тысяч беженцев. Они жили в монастырской гостинице и получали бесплатно еду, одежду, обувь, лекарства. Глинская братия посылала на фронт воинам продукты, одежду, обувь, белье. В обители до самого закрытия неопустительно совершались все положенные богослужения, не прекращалось «непрерывное чтение Псалтири», совершались постриги в монашество и в великую схиму. Отец Нектарий руководил всей многотрудной и многогранной деятельностью Глинской пустыни вплоть до ее закрытия в 1922 году и проявил себя рассудительным, рачительным и благочестивым настоятелем. В 1914 году он был награжден наперсным крестом, а в 1918 году – представлен к награде «по обстоятельствам военного времени»: возведен в сан архимандрита. |
| Конечно же, религиозный человек мне скажет, что такова воля Божия, и девушка сама должна нести свой крест и смиряться, даже если выбор духовника был ошибочным. Я и с этим не буду спорить. Бог силен любое зло обратить во благо. Но каким аргументом уважаемый оппонент мне докажет, что воля Божия через слова духовника проявляется «более аутентично», чем через слова программы Алиса. (Качества и специфику современных духовников мы тут оставляем за скобками.) Говорить о том, что Бог просто «не допустит» наступления эпохи тотального цифрового блокчейна (в некоторых кругах его называют «электронным концлагерем»), несерьезно. Это возможно лишь на одной отдельно взятой части суши и на непродолжительное время – и то, если власти послушают Германа Стерлигова и отключат электричество. Как раз с религиозной точки зрения, которая имеет дело с вечностью, такая эпоха всегда существовала в потенции – в силу объективных законов мироздания, задуманных Творцом, в силу наличия и существования сил, воплощаемых в цифровом блокчейне, независимо от уровня их познания со стороны человека. И тут вовсе не идет речь о рождении какой-то новой религии или о пострелигии. Мы говорим о том, о чем мы слышим во все времена, – о необходимости очищения и эмансипации нашей религиозной практики, о возвращении к ее аутентичности. Мы говорим только о том, что хлебный магазин должен торговать хлебом, а аптека – лекарствами, религия же должна быть сосредоточена на религии. Перед религией сегодня стоит выбор: очиститься от всего, что не касается религии, но присвоило себе из коммерческих побуждений бренд «религиозного», или оставаться в позиции униженно оправдывающейся и нерелевантной окружающему социуму. Комментарии ( ): Написать комментарий: Другие публикации на портале: 5 июня 2020 10 16 января 2020 10 5 июня 2020 10 16 января 2020 10 © 2007-2024 Портал Богослов.Ru. Издатель: БОГОСЛОВ.RU Адрес издателя: 141300 Московская область, город Сергиев Посад, территория Троице-Сергиевой Лавры. Все права защищены. Свидетельство о регистрации СМИ Эл ФС77-46659 от 22.09.2011 |
| Иное дело немецкие и швейцарские миссионеры, между которыми наиболее встречается учителей, врачей, сестер милосердия и наконец простых ремесленников, с весьма незначительными средствами, иногда даже без всяких средств, они принуждены добывать себе хлеб собственным трудом и живя посреди туземцев, внося к ним немецкие трудолюбие и бережливость, они не столько священным писанием, сколько собственным примером проповедуют протестантство и в особенности немецкое влияние. Подробный рассказ усилий на поле пропаганды отдельных обществ и миссионеров завлек бы нас слишком далеко; только как на образец подобной деятельности приведу следующие два примера: В апреле 1851 г. прибыл в Иерусалим пастор Флиднер с 4мя кайзервертскими диаконисами и поселился в небольшом доме, в котором одна комната была отделена для мужских больных, другая – для женских, третья отведена для странников и четвертая назначена для школы. Теперь, по прошествии 30 лет, каждая из этих комнат разрослась в большие самостоятельные заведения. Госпиталь имеет помещение для 43 постелей и в 1880 г. в нем лечилось 650 человек и подана медицинская помощь 5,250 приходящим больным. При нем аптека, которая вместе с английскою, считаются лучшими в Иерусалиме. Школа для девочек, называемая «Талита Куми», лучшая из протестантских женских училищ в Палестине. Постройка дома, одного из красивейших в Иерусалиме, обошлась диаконисам 40000 руб. Когда я ее посетил в ноябре 1880 г. в ней воспитывались 110 девочек почти исключительно туземок. Заведение, под надзором сестры Шарлоты Пильц, 27 лет заведывающей школою, пользуется такою репутацией, что осенью 1880 года при открытии классов, на 10 имевшихся вакансий явилось более 200 кандидаток. Приют для странников передан был в 1858 г. в заведывание прусского ордена Иоаннитов. Он имеет довольно значительную библиотеку – подарок ордена. Состоятельные поклонники платят около 2 рублей в сутки, бедные же в течении 14 дней имеют даровой стол и помещение. В 1877 г. в нем останавливались 67 человек. |
| Вы, может быть, будете утверждать, что он не понял. Не стану спорить. Но горячее шотландское виски ему точно жару поддало, и он остановился на минуту в размышлении. — Собачка, — наконец сказал он, — мы больше дюжины жизней на земле не проживем, и мало кто из нас достигает трехсотлетнего возраста. Назови меня чертом, если я когда-нибудь вернусь в этот ад; а ты будешь сукиным сыном, если нос туда покажешь. Держу пари на шестьдесят против одного, что Запад выиграет сегодня у Востока на корпус взрослой таксы. Сворки не было, но я, несмотря на это, добрался, весело прыгая, до парома на Двадцать третьей улице вместе с моим хозяином. И кошки, встречавшиеся нам по дороге, имели полное основание радоваться, что унаследовали от своих первобытных предков острые когти. Когда мы переехали на пароме на другую сторону, мой хозяин сказал какому-то незнакомцу, который стоял тут же, на вокзале, и ел булку с изюмом: — Мы с собачкой думаем махнуть в Скалистые горы. Но больше всего я обрадовался, когда мой гувернер, дернув меня за уши так больно, что я завыл, объявил мне: — Эх ты, обезьяноголовая, крысохвостая, желтошерстая дворняга, знаешь ли ты, как я отныне буду тебя звать? Я вспомнил «Дусика» и жалобно завизжал. — Барбосом буду тебя звать, — сказал мой хозяин; и я пожалел, что у меня не пять хвостов и я не могу достаточно намахаться, чтобы достойно отметить это нововведение. Приворотное зелье Айки Шонштейна Аптекарский магазин «Синий свет» находится в деловой части города — между Бауэри-стрит и Первой авеню, — там, где расстояние между ними наикратчайшее. «Синий свет» полагает, что фармацевтический магазин не то место, где продают всякую дребедень, духи и мороженое с содовой. Если вы спросите там болеутоляющее, вам не подсунут конфетку. «Синий свет» презирает современное, сберегающее усилия искусство фармацевтики. Тут сами размачивают опиум, сами фильтруют из него настойку и парегорик. По сей день пилюли тут изготовляют собственноручно за высокой рецептурной конторкой на специально служащей для того кафельной дощечке — дозируют шпателем, скатывают в шарики с помощью большого и указательного пальцев, обсыпают жженой магнезией и вручают вам в круглых картонных коробочках. Аптека стоит на углу, где стайки веселых растрепанных ребятишек играют, бегают взапуски и становятся кандидатами на таблетки от кашля и мягчительные сиропы, поджидающие их в «Синем свете». |
| — Куда ушел? — Откуда я знаю! — сказал Болдырев и махнул рукой. И вот когда Болдырев махнул рукой, Вася наконец успокоился, сердце его шмыгнуло на свое законное место, точь-в-точь кошка, которая вбегает в дом с мороза и первым делом — на печку. — Что же будем делать? — бодро уже спросил Вася. — А! — сердито сказал Болдырев. — Упустили! Теперь его не найдешь! А тебя кто просил влезать со своими «водопроводчиками»? Кто? — Не знаю. — «Водопровод хотим починить»! — передразнил Болдырев. — Если еще раз сделаешь что-нибудь без разрешения, пиши пропало! — Пишу, — сказал Вася, моргнув. Капитан прошелся по комнате, заглянул зачем-то еще раз под кровать. Потом взял с подоконника пепельницу, сделанную в виде фиолетовой рыбки, и стал рассматривать окурки-бычки, которые лежали в ней. Вынув из кармана целлофановый пакетик, капитан аккуратно сложил туда окурки. С удивлением смотрел Вася на такие действия. Капитан тем временем открыл тумбочку, стоящую у кровати. В тумбочке тоже не нашлось ничего особенного. Болдырев вынул мыло, повертел его в руках — «Детское», потом достал бритву. Бритва как бритва — безопасная. За бритвой показался из тумбочки маленький пузырек темно-коричневого стекла. Болдырев принялся рассматривать этот пузырек, крутя его в пальцах. — Как думаешь, — спросил он, — что это? — Йод, — сказал Вася. — Каким раны мажут. — Откуда он? — Из тумбочки. — Прочти этикетку. На этикетке было написано: «Тарасовская аптека. Настойка йода». — Ну и что? — спросил Вася. — Ничего, — ответил Болдырев. — Йод из Тарасовки. — Ну и что? — «Что да что»! — рассердился Болдырев, засовывая пузырек в карман. — Запомни, и все! Может пригодиться. — Да зачем нам йод? Пуля-то мимо пролетела. Болдырев открыл рот и, видимо, хотел сказать что-то сердитое, но вдруг закрыл рот и приложил к губам палец: — Тш-шш… На крыльце послышались шаги. Глава восьмая. Рашпиль Ступеньки перестали скрипеть — человек на крыльце остановился. — Ох, — сказал он, отдуваясь. Потом донеслось звяканье ключей и бормотание: — Хлеба взял, соли взял, бутылку взял. Надо было бы воблы взять, да где ж ее возьмешь? |
|
|
