| Он повел войско по Латинской дороге, оставив влево Аппиеву дорогу, которую римский консул Аппий девятьсот лет тому назад выстроил и дал ей свое имя. Аппиева дорога длиною в пять дней пути для идущего без багажа человека; она ведет из Рима в Капую. Ширина этой дороги такая, что на ней могут разъехаться две встречные повозки; и из всех дорог она наиболее замечательная. Весь камень для нее, являющийся таким же, как в жерновах, и твердым по природе, Аппий выламывал и привозил сюда издали, из другой области. В этой стране его нигде нет. Сделав эти камни гладкими и ровными и по краям прямоугольными, он плотно положил их один к другому, не проложив внутри ни цементом, ни чем-либо другим. Они так плотно были прилажены друг к другу и как бы слиты, что для смотрящих на них казались не приложенными друг к другу, но сросшимися между собою. И несмотря на то, что в течение столь долгого времени по ней ежедневно проезжало много телег и проходило всякого рода животных, их порядок и согласованность не были нарушены, ни один из камней не был попорчен и не стал меньше, тем более не потерял ничего из своего блеска. Вот что я хотел рассказать об Аппиевой дороге. Когда готы, которые составляли гарнизон Рима, узнали, что враги находятся очень близко, и заметили намерение римлян, то они стали тоже беспокоиться о судьбе города и, не имея возможности вступить в сражение с приближающимся неприятелем, не знали, что им делать; но затем, с разрешения римлян, они все вышли из города и удалились в Равенну, кроме их начальника Левдериса, который остался там, стыдясь, думаю, постигшей его судьбы. Случилось, что в один и тот же день Велизарий с императорским войском входил в Рим через ворота, которые назывались «Азинариями» (ослиными), а готы уходили оттуда другими воротами, носившими название «Фламиниевых». Таким образом, Рим вновь был взят через шестьдесят лет римлянами, в девятый день последнего месяца, называемого у римлян декабрем; это был одиннадцатый год, после того как император Юстиниан получил императорский титул. |
| Декорация, подумаете вы, разве что пригодная для спальни, или лучше еще — для детской. Вам укажут, правда, во многих местах библейские сюжеты, но еще нигде не приходилось вам встречать такой странной их трактовки, несерьезной; покажется вам даже — шуточной. Что же это за пророк Иона, которого изрыгает на берег его кит, веселенький дракончик с хвостом-завитушкой, применяемый порой и просто для украшения? Что же это за пророк, который дремлет потом, закинув руку за голову, под тыквенным своим навесом, в позе Эндимиона, пленившего Луну — Селену — юной своей красой? Или какой же это Ной, патриарх, «обретший благодать пред очами Господа», шестисот лет от роду, когда «потоп водный пришел на землю», этот безбородый паренек, молитвенно поднявший руки и к которому голубь подлетает со своей веточкой? Разве это ковчег, этот ящик или сундук, в котором он стоит? Где же Ноева семья? Где же «скоты», чистые и нечистые? А этот пастушок с ягненком на руках? Вам говорят, что это Добрый Пастырь, Спаситель, но ведь на потолке одной из древнейших усыпальниц, там, где в центре не пророк, а скорее отрок Даниил между двух львов, вы пастушка этого видели изображенным в боковых медальонах два раза. Что ж это: беспечное повторение пасторального мотива или в самом деле два Спасителя? Недоумений или удивлений — если только не лишены вы дара удивляться — возникнет у вас еще немало и возникло бы гораздо больше, если бы подземная ваша прогулка не была так коротка. Нынче прогулки эти еще короче сделались, чем прежде. Желающих много, водят их быстро, группами человек по десять — пятнадцать, объяснения дают разным группам на различных языках. Но показывают возле Аппиевой дороги небольшие отрезки тех же трех знаменитейших и старейших катакомб — св. Каллиста, Домициллы, св. Севастьяна (под церковью того же имени). Местность, где вырыто было последнее это кладбище, носила странное латино-греческое, не очень грамотное название: ad catacumbas, — как если бы мы сказали «возле близ оврагов» (латинский предлог и греческая приставка значат в данном случае то же самое). |
| Разве не было людей, которые учили нравственным истинам? Разве те аспекты нравственного учения, которые Иисус Христос проповедовал, не были в той или иной степени озвучены одним, или другим, или третьим философом? А разве не было несправедливо осужденных людей? А разве не было людей, которых распяли на кресте? После восстания Спартака шесть тысяч человек распяли на крестах, и поставили эти кресты вдоль Аппиевой дороги. Почему ни один из этих крестов не оказал такого влияния на историю человечества, на философию, на мировоззрение, на искусство, на культуру, на личные судьбы тысяч, миллионов людей? Потому что история Иисуса Христа – Его земная человеческая история – это не только история человека, но это история Бога, ставшего человеком. Я в своей книге показываю, что тот факт, что Иисус был Богочеловеком, не делает Его ни полубогом, ни получеловеком. Он не был каким-то неполноценным человеком, и Он не был человеком, которому то, что Он был Богом, как либо помогало, например, претерпевать физические страдания. Когда я начинал писать эту книгу, я хотел написать одну книгу про Иисуса Христа. И мне казалось, что в одну эту книгу я сумею вместить то, что я хочу о Нем сказать. Но по мере работы с текстом стало понятно, что весь этот гигантский материал уместить в одну книгу не удается, потому что для меня самым интересным было работать с текстом. Я работал с греческим текстом Евангелий, и каждый раз, когда то или иное изречение встречается более чем в одном Евангелии, я проводил сравнительный анализ. Почему один евангелист рассказал так, а другой несколько иначе? Почему один акцентировал то, а другой это?» Замеченные несоответствия владыка определил как подтверждение достоверности евангельского текста: «Если бы повествования были абсолютно идентичные, то это значило бы, что был сговор. Это как свидетельские показания, которые обычно не бывают едиными. Разные детали драгоценны тем, что все эти свидетельства производят живой голос Иисуса Христа, производят Его образ». В презентации приняли участие: |
| Или они с Тургеневым возвращаются в коляске из Альбано, по Аппиевой дороге. Близки сумерки. Прозрачно в воздухе, справа немеют под небом Сабинские горы, вершины их тронуты розовым. Акведуки, стада, все замолкшее, закаменелое. Пастухи в кожаных штанах и безбрежный купол св. Петра, и налево, к Остии, тихое полыханье заката, уходящего в море, прорезанного одинокой башней. У высокой развалины, обросшей плющом – они идут по обеим сторонам дороги – Тургенев остановил экипаж, высунулся, крикнул: – Divus Caius Julius Caesar! [ Божественный Гай Юлий Цезарь – ит. ] Эхо ответило каким-то стоном. Станкевич, дотоле веселый и разговорчивый, вдруг побледнел, поник острым подбородком в свой огромный галстук. – Зачем вы это сделали? – спросил он, когда коляска тронулась. И до самого Порта Сан-Себастьяно был молчалив. Наступал вечер. Древняя земля Кампаньи дышала прахом. Его предчувствия сбылись. Расставшись позднею весной с Тургеневым, он больше с ним не встретился, скончался летом в Нови, на руках Дьяковой и Ефремова. Тургенев находился в это время в Неаполе. А возвращался в Берлин через Геную. Смерть Станкевича очень его взволновала, но не могла остановить. Может быть, сквозь вуаль искренней слезы острей воспринимался самый мир. Пешком путешествовал он по Швейцарии, в костюме туриста, с палкою и ранцем за плечами. Проезжая через Франкфурт, влюбился во встреченную в кондитерской красавицу-девушку (Джемма из «Вешних вод» – только была она еврейка, а не итальянка). Чуть во Франкфурте из-за нее не застрял – но не его судьба, конечно, прикрепиться к захолустной булочнице. Добравшись до Берлина, написал прекрасное письмо Грановскому о смерти Станкевича. Станкевич был залетный гость, русский Новалис. Прилетел голубем, оставил во всех, знавших его, след чистый и нежный – и унесся. Для чего-то был нужен Тургеневу. Для чего-то оказался нужным и другой человек, уже не голубь и не залетный, с которым тоже свела его судьба. Он познакомился с Михаилом Бакуниным через месяц после смерти Станкевича. |
| Ранним утром в этот день пастухи из Кампании в козьих шкурах и с загорелыми лицами погнали вперед через ворота пятьсот ослиц, дабы Поппея, прибыв в Анций, могла на следующий же день принять, как обычно, ванну из их молока. Со смехом и веселыми возгласами чернь глазела на колышущиеся в клубах пыли длинные уши ослиц и с удовольствием слушала свист бичей и дикие выкрики пастухов. Когда ослицы прошли, на дорогу высыпал рой дворцовых слуг — тщательно очистив дорогу, они стали разбрасывать по ней цветы и хвою пинии. В толпе с известной гордостью толковали о том, что, мол, вся дорога до самого Анция будет вот так усыпана цветами, собранными из частных садов в окрестностях и даже купленными по дорогой цене у торговок возле Мугионских ворот. Солнце поднималось все выше, и с каждой минутой толпа росла. Иные приходили целыми семьями и, чтобы скоротать время, раскладывали съестные припасы на камнях, предназначенных для сооружения нового храма Цереры, и завтракали под открытым небом. Кое-где образовались кружки, в которых задавали тон бывалые люди. Говорили о нынешней поездке императора, а также о его планах будущих путешествий и о путешествиях вообще — тут моряки и старые солдаты рассказывали небылицы о странах, о которых они слышали в дальних своих походах и куда еще не ступала нога римлянина. Горожане, в жизни не бывавшие дальше Аппиевой дороги, слушали с удивлением о чудесах Индии и Аравии, об архипелагах вокруг Британии, где на одном из островов Бриарей захватил спящего Сатурна и где обитают духи, о странах гиперборейских , о застывших морях, о том, как шипят и рычат воды Океана, когда заходящее солнце погружается в их пучину. Подобным россказням римская голытьба легко верила, ведь в них не сомневались даже такие умы, как Плиний и Тацит. Судачили также о корабле, на котором собирался побывать император, — что он, мол, привез запас пшеницы на два года, не считая четырехсот путешественников, да такого же числа матросов и множества диких зверей для будущих летних игр. Всех объединяла любовь к императору, который не только кормил народ, но и забавлял зрелищами, — толпа готовилась встретить его с ликованием. |
| Ты это можешь! Отдай ее мне, а я отдам тебе свою кровь. Если же ты не захочешь сделать это для меня, сделай для нее. Она тебя любит, на тебя уповает. Ты обещаешь жизнь после смерти и блаженство, но посмертное блаженство не уйдет от нас, а она еще не хочет умирать. Дай ей пожить. Возьми ее на руки и вынеси из Рима. Ты можешь, стоит только тебе захотеть…» Тут он запнулся, почувствовав, что дальше молитва может перейти в угрозу; он побоялся оскорбить бога в минуту, когда более всего нуждался в его сострадании и милосердии. Сама мысль об этом испугала Виниция, и, чтобы отогнать даже тень угрозы, он снова принялся хлестать коня — стены Ариции, расположенной на полпути к Риму, уже белели перед ним в лунном сиянии. Во весь опор промчался он мимо храма Меркурия, стоявшего в пригородной роще. Здесь, видимо, уже знали о бедствии — возле храма было необычное движение. Пролетая мимо, Виниций заметил на ступенях и между колоннами группы людей с факелами, ищущих защиты в святилище. Дорога тоже не была теперь такой пустынной, как сразу за Ардеей. Множество людей направлялось в рощу боковыми тропинками, но и на главной дороге толпились встревоженные кучки, поспешно расступавшиеся перед неистово скачущим всадником. Из города доносился гул голосов. Виниций бурей ворвался в город, сбил с ног нескольких человек. И сразу его оглушили крики: «Рим горит! Город в огне! Боги, спасите Рим!» Но вот конь споткнулся и, удерживаемый мощной рукой, осел на задние ноги перед постоялым двором, где Виниций держал другого на смену. Рабы, будто ожидая его приезда, стояли у ворот и, по его приказанию, бросились наперегонки выводить свежую лошадь. А Виниций, заметив отряд из десяти конных преторианцев, видимо, направлявшихся с вестями из города в Анций, подбежал к ним. — Какая часть города горит? — спросил он. — Кто ты? — в свою очередь, спросил командир десятки. — Виниций, военный трибун и августиан! Отвечай, если тебе дорога твоя голова! — Пожар начался в лавках возле Большого Цирка. Когда нас отправили, в огне был центр города. — А Заречье? — Туда пламя еще не дошло, но распространяется оно быстро и захватывает все новые участки. Люди погибают от огня и от дыма, спасать невозможно. В этот миг Виницию подвели нового коня. Молодой трибун вскочил на него и поскакал дальше. Теперь он направлялся к Альбану, оставляя по правую руку Альбалонгу с ее дивным озером. От Ариции дорога шла под уклон к подошве горы, которая совершенно закрывала горизонт и лежавший по другую сторону Альбан. Но Виниций знал, что, когда он доберется до вершины, то увидит не только Бовиллы и Устрин, где его ждали свежие лошади, но также Рим, — за Альбаном, по обе стороны Аппиевой дороги, расстилалась низменность Кампании, где виднелись лишь тянувшиеся к городу аркады акведуков и уже ничто не заслоняло горизонт. |
| 209 Ферекид, сын Бабия, из Сироса, живший, вероятно, в VI в., – автор космологи-ческих произведений с мифологической окраской, в основе которых лежала мысль, что мировое устройство является следствием воздействия божественного на земное. Ему приписывают первое руководство по навигации. 210 Апп. Клавдий Слепой – римский государственный деятель, консул в 307 и 296 гг., диктатор между 292 и 285 гт., реформатор и организатор строительства, в т. ч. знаме-нитой Аппиевой дороги, считается основателем юриспруденции. В 280 г. он произнес в сенате речь, в которой требовал отвергнуть мирные предложения царя Пирра. 211 Сенарий – шестистопный ямб, он же ямбический триметр. В латинской поэзии встречается, например: Hor., Ep., 17. 212 Гекзаметр, он же героический, он же эпический стих – самый древний и ува-жаемый в античной поэзии. Встречается, например: Verg., Aen. 213 Анакреонт из Теоса (VI-V вв.) – греческий лирик. Жил на Самосе и в Афинах, в своих изящных стихах воспевал мирские наслажения: любовь, вино и пиры. Наряду с этим в его стихах звучат старческие стенания и страх смерти. 214 Сапфический стих. У латинян встречается, например: Catul., Сагт., 51,1. Сапфо из Эреса на Лесбосе (род. ок. 650 г.) – выдающаяся греческая поэтесса, за вырази-тельность, красоту и благозвучие своих стихов прозванная десятою музою. Ее стихи, собранные в девять книг, отличаются силою и искренностью чувства, тонкостью описания природы, они посвящены девушкам из ее кружка, брату, страстно влюбившемуся в гетеру, возлюбленному Фаону, из-за несчастной любви к которому она покончила с собою, бросившись в море. 215 Архилохов стих. Встречается, например: Ног., Odae, 1, 4, 1. Архилох Паросский (род. в 680 г.) – известнейший греческий лирик. Будучи сыном обедневшего аристократа и рабыни, поступил на армейскую службу. В отношении техники стиха он подражал Гомеру, но в передаче человеческих переживаний создал свой стиль, оказавший большое влияние на последующую греческую и, в особенности, римскую поэзию, так как его стихотворения отличались страстностью и индивидуализмом. Считался изобретателем ямбического (сатирического) стиха. Погиб в сражении. |
| Для того, чтобы понять смысл Евангелия, его нужно читать особым образом. Святое Евангелие можно сравнить с сейфом, закрытым на два ключа: чтобы открыть этот сейф и достать сокровище, нужно воспользоваться двумя ключами, одного будет недостаточно. Первый ключ — это вера и уверенность в том, что Господь Иисус Христос был реальным человеком, таким же, как и мы с вами. Так же, как и мы, Он чувствовал усталость, нуждался в отдыхе и пище, гневался и радовался, удивлялся — обо всем этом мы читаем в Евангелии. Евангелие нам рассказывает, как, например, однажды во время сильной бури Спаситель крепко уснул на корме лодки, и ни шум ветра, ни грохот волн не могли Его разбудить. Некоторые древние толкователи говорили, что Он уснул для того, чтобы научить Своих учеников вере. Возможно, это было промыслительно, но Христос уснул не для того, чтобы чему-то научить, а потому что устал. В течение всего дня Он принимал людей, беседовал с ними, исцелял больных, и поэтому по-человечески Он сильно утомился и спал так крепко, что не проснулся даже тогда, когда начался шторм. Он проснулся только после того, как Его разбудили испуганные ученики. Этот случай, как и многие другие описанные в Евангелии, показывает, что Христос был живым, реальным Человеком. А это значит, что и все описанные в Евангелиях страдания, которые Он претерпел, были абсолютно реальными — такими, какие пережил бы любой человек, оказавшийся в подобных обстоятельствах. Но что значит для нас человеческая история Христа? Разве Он был единственный из всех людей, Кого распяли на кресте? Разве Он единственный, Кого несправедливо осудили? Когда восстание Спартака было подавлено, 6 тысяч человек были распяты на крестах вдоль Аппиевой дороги. Почему же ни один из этих крестов не произвел такого действия, какое производит Крест Господа Иисуса Христа? Потому что Иисус Христос был не только Человеком, но и Богом. И это второй ключ, который необходим, чтобы открыть сокровищницу Евангелия. Каждое действие и каждое слово Иисуса Христа — действие и слово Человека и Бога одновременно. Именно поэтому все, что Он говорит, и все, что с Ним произошло, имеет абсолютную значимость для нас. |
| Нельзя не заметить, что в образе расписывать стены и потолки комнат и галерей в катакомбах Рима много общего у христиан и евреев. Но это только потому, что те и другие употребляли формы классического искусства, для выражения своих идей и следовали его манере, украшая гробницы. Вообще, видно, что евреи в Риме не принадлежали к той исключительной партии, которая, упорно держась старины, отвергая всякое нововведение, все чужестранное, погубила своей нетерпимостью и фанатизмом еврейский народ; а, скорее, к той, которая переняла в некоторой степени эллиническое образование, принесенное на Восток завоеваниями Александра Македонского. Это проявляется также и в их надгробных надписях. У себя в Палестине евреи не писали на могилах; только после сношения с римлянами, эпитафии вошли у них в употребление. Они также заключают просьбы от имени умершего уважать место его покоя, не сбрасывать надписи, не разрушать гробницы и иногда описывают качества погребенного или выражают чувства и сожаление его родственников и друзей. Большая часть этих эпитафий сделана на греческом языке, очень мало на латинском 20 , и не одна из до сих пор найденных – на еврейском языке. Всего только один раз начерчено по-еврейски слово «в мире» возле имени, написанного по-гречески. Вторая еврейская катакомба была открыта в 1867-м году совершенно случайно, при выкапывании подземелья в виноградниках графа Cimarra, также возле Аппиевой дороги, недалеко от христианской катакомбы Св. Севастиана. Надписи ее сделаны на греческом языке, и кажутся древнее, найденных в катакомбе, о которой мы говорили выше; священный светильник и другие еврейские религиозные изображения нарисованы или вырезаны на плитах, которыми заделаны гробницы. XI Погребение в подземельях существовало не у одних евреев, а у многих восточных или, лучше сказать, симетических народов. До сих пор можно видеть следы, подобного рода, гробниц в Египте, в Палестине, в Сирии и в тех странах, куда проникали Финикияне, где основывались их колонии, около Карфагена, на островах Мальте, Сардинии, Сицилии и вообще, на берегах Средиземного моря. Так хоронили этруряне, и, соседние с ними народы Италии, переняли у них этот способ погребения. Он был употребляем и греками, особенно, в их колониях на юге Италии и в Сицилии. Все эти ипогеи, или погребальные пещеры, состоят из одной или нескольких четырехугольных комнат, как cubicula в христианских катакомбах, и выкопаны, преимущественно, в скате холмов. Тела умерших положены в горизонтальные ниши, высеченные в туфе, или в саркофаги, поставленные на земле. |
| Что же со мной такое? Я вдруг встала, подошла, надела ему на голову венок. Вот он и Вакх. А я? Менада из Москвы, галкинская вакханка? Я обняла его, поцеловала в губы — помню запах остроты и свежести, смуглость и персик, и серьга серебряная в ухе. А я отвернулась и пошла назад, к вилле, распустив зонтик пестрый: точно хвост павлиний. Дома Георгий Александрович ждал, привез новую книгу — о гробницах Аппиевой дороги. — А у меня поклонник деревенский, — сказала я. — И моя нежность деревенская. Георгий Александрович снял пенснэ. — Это меня не удивляет. Вокруг вас атмосфера эроса. Я смеялась, и рассказывала. Он слушал. Всегдашняя задумчивость, как будто грусть была на твердо-выточенном его лице. — Вас развлекает это, значит, так и надо. По Сенеке полагается — взирать на все с бесстрастием и пониманием, он и взирает. И разговор наш тем закончился, что на другой день мы должны были отправиться на виллу Адриана. Что ж до Джильдо — он отлынивал теперь от дел пастушьих — то надо слушать, как я распеваю в зале, то тащить ежа, коробку светляков, мерцающих вечером синим у меня в комнате, то караулить выход мой. Когда я собиралась вниз, в Кампанью, то наверно можно было знать — где-то вблизи вынырнет голова Джильдо. Нравилось ли это мне? Надо сказать — нравилось. «Ну, шутка, глупость!» — все-таки не плохо. «Пусть за мной побегает, пусть поволнуется, пастушок из Кампаньи!» И я веселей шла в пропеченную жару, мимо безмолвных стад, шмурыгая по выжженной траве, под небом побледневшим и безоблачным, легко-струящим. Я ходила иногда и босиком, в одном халатике; вспугивала жаворонков. Иной раз куропатка с сухим треском вырывалась из куста, чертила острый зигзаг на Сабинских горах, бледноснежно маячивших. Как пустынно, и как чисто, тихо! Чем я отличаюсь от людей, тысячи лет назад здесь живших, и могу ли отделить себя от мифа, от дриад, сатиров, нимф, в речке мелководной плещущихся? Время милое остановилось тут, раскинуло шатер небесный, да пустыню, да цикад стрекочущих, да ящериц, что по камням гробниц перебегают, чешуей поблескивают. |
|
|
