| Эти события вызвали сильное разочарование императрицы Феодоры, которая предположительно была сторонницей монофизитов. Чтобы нивелировать решения собора, она пошла на сделку с папским нунцием диаконом Вигилием. Императрица хотела видеть на Римском престоле папу, который не побоялся бы восстановить Анфима и низложить патриарха Мину. Существует мнение, что Вигилий пошел на такую сделку из-за неумеренных амбиций и желания самому занять Римский престол. Французский историк Л. Дюшен следующим образом характеризует Вигилия: «Для того, кто изучал характер Вигилия, нельзя сделать ни одной оговорки относительно характера предварительных переговоров. Вигилий был способен все обещать или, по крайней мере, дать надежду на все» . Однако планы императрицы нарушил тот факт, что, узнав о смерти папы Агапита, король Теодат без промедления сделал понтификом сына папы Гормизда иподиакона Сильверия (июнь 536 г.) с той целью, чтобы воспрепятствовать византийской интриге посредством избрания проготского папы. О самом избрании точных сведений не сохранилось, хотя существует мнение, что имели место подкупы и угрозы со стороны Теодата. Клир неохотно согласился с решением короля и новый папа сразу же оказался в сложнейшем положении. Летом 536 г. с новой силой возобновилась война Византии и остготов. Римскую армию возглавил один из самых выдающихся полководцев своего времени Велисарий . Не все жители Италии с радостью встретили византийскую армию. К примеру, население Неаполя вместе с готским гарнизоном отказалось открыть ворота византийскому военачальнику. На ожесточенном сопротивлении этого города особое внимание акцентирует современник событий, историк Прокопий Кесарийский. После осады и взятия Неаполя произошла расправа с населением, о которой упоминает большинство современных этому событию авторов. Благодаря хронисту Ландольфу до нас дошли сведения, что по настоянию папы Сильверия Велисарий впоследствии вернулся в Неаполь и предпринял активные действия к заселению опустевшего города. Императрица Феодора после получения известия о назначении нового папы попробовала привлечь его на свою сторону, предложив признать Анфима константинопольским патриархом. Получив категорический отказ римского епископа, Феодора отправляет диакона Вигилия с письмами к Велисарию, в которых она требует найти повод к низложению Сильверия и назначению на его место Вигилия. Эту версию событий поддерживает «Жизнеописание Сильверия», добавляя лишь то, что папа, после низложения, должен был быть выслан в Константинополь. Этот сговор также был описан хронистом Виктором Тоненеским. |
| Хотя и трудно поверить, чтобы мог он достигнуть этой цели, но сам он утверждал, что один из упомянутых архиереев, именно Даниил браиловский, будто бы действительно рукоположил его, даже назвал епископом кубанским и Хотинские Раи», а впоследствии «архиепископом всего православия» 61 . В разных местах, то в Добрудже, то на Кубани, раскольники действительно принимали его в качестве епископа и позволяли ему ставить попов, доколе, заподозрив в обмане, не изгоняли с бесчестием. Так странствовал он с места на место несколько лет, пока свою бурную, исполненную приключений жизнь не кончил трагически: известно, что раскольники бросили Анфима в Днестр с камнем на шее. Таким образом в половине 18-го столетия, вскоре один за другим, явились у раскольников три епископа 62 . Все они поставляли попов, вообще совершали архиерейские действия, и были приветствованы старообрядцами как первоначальники столь желаемой ими, собственной самостоятельной иерархии; но сами же старообрядцы весьма скоро убеждались горьким опытом в непригодности, в самозванстве каждого из этих епископов, и двух последних признали даже позором для старообрядчества, так что и самую память о них желали бы изгладить из своих летописей 63 . Трех указанных опытов было достаточно, чтобы внушить старообрядцам больше осторожности в искании бегствующего архиерейства, но не для того, чтобы охладить в них желание иметь своего епископа, свою самостоятельную иерархию. Старообрядцы, как и прежде, не переставали искать епископов; но при этом действительно стали соблюдать гораздо больше разборчивости и осторожности относительно личных качеств и самих способов приобретения искомых епископов. В «Истории о бегствующем священстве» повествуется, что в 1755 году, еще при жизни Анфима, «… гомельские и ветковские по заграничью жители, в ним же приложищася после и в Малороссии обретающиися в слободах, написаша челобитные, да от великороссийских архипастырей поставится в епископы им человек, на совершенства антиминса, мира и на произведение попов» 64 . Из приведенного свидетельства не видно, кому и как были поданы челобитные; неизвестно также, последовал ли на них какой-либо ответ; но для нас в этом известии важно собственно то, что старообрядцы, наученные опытом, возвращаются к прежней мысли ветковских отцов – просить православных архипастырей, и на этот раз даже не молдавских или греческих, а «великороссийских», о поставлении им в епископы достойного человека, избранного из их собственной среды, который, будучи потом подвергнут установленному чиноприятию, не мог бы внушать им никаких сомнений относительно законности своего архиерейского достоинства. Понятно, что как двадцать пять лет тому назад подобную просьбу старообрядцев, во всей ее точности, не нашел возможным удовлетворить патриарх Паисий, так равно и «великороссийские архипастыри» не могли дать удовлетворительного для старообрядцев решения на поданные ими челобитные об епископе. |
| По Лактанцию, казнь вышеупомянутых совершилась после того, как произошел двукратный пожар в Никомидийском дворце. А мы уже знаем, что эти пожары рассматривались Диоклетианом как проявление восстания со стороны христиан, недовольных первым указом этого императора. Если смотреть на мученическую смерть названных лиц в связи с рассказом о пожарах в Никомидийском дворце, а это совершенно необходимо, принимая во внимание сказание то открывается, что Петр, Горгоний, Дорофей и прочие с ними были подвергнуты пыткам и смерти императором потому, что на них ближе всего падало подозрение в поджоге дворца: придворным христианам легче всего было совершить подобное преступление, — как, по крайней мере, могло представляться Диоклетиану. Значит, смерть названных лиц была смертью не за религию, а вследствие политических подозрений, и значит казнью их император не нарушал пределов своего первого указа, хотя они и остаются в глазах историка истинными христианскими мучениками. Лактанций в доказательство беззаконной тирании Диоклетиана в Никомидии ссылается в особенности на то, что император после первого указа заставил приносить жертву своих домашних — супругу Приску и дочь но это опять нельзя рассматривать как факт насилия над христианской совестью, чем нарушался бы первый указ, ибо ниоткуда не видно, что они были действительными христианками. Замечательнейшим мучеником за исповедание христианства по издании первого указа был, по Евсевию, никомидийский епископ но есть все основания утверждать, что Евсевий в этом случае впадает в грубую ошибку. Анфим мученически умер, во–первых, не по воле Диоклетиана, во–вторых, не в 303 году, а много позднее. Наши основания следующие: Лактанций, который сам жил в Никомидии при открытии гонения не упоминает о мученической смерти Анфима, а это очень важно. Дальше, Евсевий еще и в другом месте своей " Истории " упоминает о мученической кончине Анфима, но в этом случае как на одновременного с Анфимом мученика указывает на пресвитера Лукиана ______________________ Евсевий. |
| — Заблуждаешься ты, царь, принося жертвы бесчувственным камням и немому дереву. Это подлинно обман бесов, ведущий к погибели своих поклонников. Рассуди, о Максимиан и, обратив к небу твои телесные очи вместе с духовными, познай Создателя из Его видимого создания. Чрез тварь познай, каков ее Творец, и научись благочестно почитать Бога, благоволящего не к крови и жертвенному дыму бессловесных животных, но к непорочным душам человеческим и чистым сердцам! Услышав это, Максимиан велел сокрушить Зинону камнями уста и разбить лицо и зубы, а затем еле живого вывести за город и умертвить мечем. Так увенчался святой мученик Зинон венцом мученическим. Тем временем святой Дорофей сидел в оковах вместе с Индисом и прочей дружиной. Блаженный епископ Анфим посещал их из места своего убежища частыми посланиями, укреплял их, увещевал быть твёрдыми в вере и возбуждал к подвигу. Однажды нечестивые схватили и привели к царю диакона Феофила, шедшего к мученикам с посланием от Анфима. Прочтя послание епископа, царь пришел в ярость, ибо там было написано не то, что ему угодно, но что полезно святым. Он велел немедленно привести к себе Дорофея с его дружиной; гневно взглянув на них и укорив их, он дал им прочитать послания Анфима. Они же, увидев диакона, возрадовались душой и издалека приветствовали его светлыми взорами и радостными лицами, читаемые же слова святителя слагали в сердцах своих. Гневно взглянув на диакона, царь грозно сказал ему: — Скажи мне, окаянный, кто дал тебе это письмо и где он скрывается? Диакон сотворил сначала в сердце молитву к Богу и затем бесстрашно ответил: — Послания это дал мне пастырь, который, находясь ныне вдали от своего стада, увещевает его и побуждает к благочестию. В особенности же теперь, когда он узнал о нашествии волков и других зверей, он громко повелевает и возвещает своим овцам, что им надлежит делать. Слова же, возвещаемые им, не суть его, но заимствованы им у Верховного и Первого нашего Пастыря, сказавшего: «И не бойтесь убивающих тело, души же не могущих убить; а бойтесь более Того, Кто может и душу и тело погубить в геенне» (Мф.10:28). Вот я уже возвестил тебе, кто мне дал это послание, а где находится пославший его, этого я не скажу: было бы явным безумием, если бы я, получивший от своего пастыря столько добра, стал его предателем; он скоро и без нас обнаружится, ибо не может укрыться на вершине горы город (Мф.5:14), как возвещено это Божественным гласом. |
| Ефрем не обнаружил ничего противоречившего истинному благочестию: Антиохийский архипастырь просит только Анфима более точно предать анафеме Евтихия и «Евтихиевы догматы». На сей счет см.: Uthemann К.-Н. Keiser Justinian als Kirchenpolitiker und Theologe//Augustinianum. Vol. 39.1999. S. 40. Вероятно, еще одно послание было отправлено св. Ефремом Анфиму, когда тот еще был формально епископом Трапезундским. Об этом послании св. Фотий говорит чуть ниже в «Библиотеке». Здесь опять показывается неправомыслие Евтихия, и Ефрем просит Анфима решительно осудить эту ересь. Вероятно, у него была надежда на то, что Анфим станет окончательно на сторону Православия. 716 Ср. одно рассуждение преп. Максима Исповедника в его 15-м послании: «Если же существо и естество есть одно и то же, и лицо и ипостась (в свою очередь) – одно и то же, то ясно, что существа в отношении друг друга единоестественные и единосущные – совершенно гетероипостасны друг в отношении друга. Ибо в отношении и того и другого, имею в виду – естество и ипостась, ничто из существующего не бывает одним и тем же в отношении другого. Поэтому те, которые соединены друг в отношении друга согласно одному и тому же естеству или существу, т. е. сущие одного и того же существа и естества, отнюдь не являются соединенными в одной и той же ипостаси или лице, т. е. отнюдь не было бы им возможным иметь одно и то же лицо и одну ипостась; и те, которые соединены согласно одной и той же ипостаси или лицу, совершенно невозможно, чтобы они являлись одного и того же существа, т. е. естества» (цит. по кн.: Амвросий (Погодин) , архим. Святой Марк Эфесский и Флорентийская уния. М., 1994. С. 406). 717 Подобное разъяснение действительно соответствует сути христологии Александрийского святителя. Подробно см.: McGuckin J.A. St. Cyril of Alexandria. The Christological Controversy. Its History, Theology, and Texts. Leiden, 1994. P. 207–212. Подобное толкование этого тезиса св. Кирилла встречается у многих православных богословов VI-VII веков. В частности, данная интерпретация характерна и для императора Юстиниана. |
| Упрекаешь нас в праздности и нерадении, потому что не взяли мы твоих Сасим, не увлеклись епископством, не вооружаемся друг против друга, словно собаки, дерущиеся за брошенный им кусок. А для меня самое великое дело - бездействие... И думаю, что если бы все подражали мне, то не было бы проблем в церквах, не поносилась бы вера, которую всякий обращает в оружие своей любви к битвам. [ 8 ] Другое письмо на ту же тему выдержано в еще более язвительном тоне, сквозь который просвечивает искреннее и глубокое разочарование: ...Мы брошены, словно самый бесчестный и ничего не стоящий сосуд, не годный к употреблению, или словно подпорка под апсидами, которую после окончания строительства вынимают и выбрасывают... А я выскажу то, что у меня на сердце, и не гневайся на меня... Не буду подбирать себе оружие и учиться военной тактике, которой не научился прежде... Не буду подставлять себя военачальнику Анфиму.., будучи сам безоружным, не воинственным и уязвимым. Но воюй с ним сам, если угодно... А мне вместо всего дай безмолвие... И для чего митрополию лишать славных Сасим..? Но ты мужайся, побеждай и все влеки к собственной славе, как река, поглощающая весенние потоки, ни дружбы, ни привычки не предпочитая добродетели и благочестию... Мы же одно только приобретем от твоей дружбы - что не будем верить друзьям и ничего не предпочтем Богу. [ 9 ] Пробыв некоторое время в уединении, Григорий, опять же по просьбе отца, вернулся в Назианз. Там он помогал отцу до самой его смерти, последовавшей в 374 г. Незадолго до кончины Григория-старшего произошел еще один досадный эпизод, по поводу которого Григорию-младшему пришлось вести переписку с Василием: Назианз посетил Анфим Тианский. Целью визита Анфима было, очевидно, привлечение обоих Григориев на свою сторону: зная о негодовании Григория-младшего на Василия, Анфим, видимо, надеялся сыграть на его оскорбленном самолюбии. Однако оба Григория подтвердили свою полную лояльность Василию. Миссия Анфима провалилась. Когда же Василий узнал о случившемся, он выразил недовольство по поводу того, что епископы Назианзский и Сасимский принимали у себя его злейшего врага. Григорий-младший увидел в этом очередное проявление гордыни Василия и ответил со свойственной ему резкостью: |
| 71 τν λεγμενον Кαυχνоν, а по другому чтению – χαυχρον: итак кавкан не имя, а титул, что заслуживает внимания. 72 Восстание темы Никопольской и поход Анфима в Элладу у Кедрина (II, 529–531) почти непосредственно предшествуют Солунской осаде, которая у него относится к сентябрю 1040 года. Наши замечания по поводу пирейской надписи направлены против статьи Г. С. Дестуниса, помещенной на французском языке в Бюллетене Академии Наук (t. I, p. 393–399=Mel russes IV 88–98), а на русском в Известиях Археологического Общества 1867 года , и отвечающей на вопрос: «подтверждает ли византийская история содержание Пирейской греческой надписи?» Почтенный автор статьи отвечает отрицательно, упирая главным образом на Никопольскую тему и доказывая, что Эллада не входила в ее состав, и что, следовательно, восстание в теме Никопольской не предполагает восстания в Афинах. По нашему мнению, больше внимания при этом заслуживал бы поход Анфима в Элладу и победа его над правительственными войсками при Фивах, Сагой о Гаральде и, в частности, Пирейской надписью занимается и английский ученый Фримэн (Freeman) в своем превосходном сочинении «The history of the Norman Conquest of England»; см. особенно том II, стр. 75–78 и 578 второго издания, 1870 года; но его замечания по этому частному и в сущности постороннему для него вопросу не представляют ничего нового и важного. См. нерешительные замечания в III томе при сопоставлении чисто исторических известий с сагами (стр. 328 сл., прим. 710 сл.). 73 Мы знали, что труды Паспати по средневековой эпиграфике Константинополя помещаются в константинопольском периодическом (двухмесячном) издании греческого филологического общества, носящем заглавие: О ν Χωνσταντινουπλει Ελληνιχς Φιλολογιχς Σλλογος, и употребили немало стараний, чтобы получить возможность воспользоваться исследованиями ученых этого общества. Благодаря любезному участию и посредству Л. Н. Майкова, мы получили несколько нумеров издания из Константинополя; Г. С. Дестунис отыскал другие тетради у здешних ученых Греков; в библиотеке И. В. Помяловского нашелся также один год греческого Σλλογος: но все-таки мы имели в руках не цельное издание и, что особенно жаль, не видали последних новейших выпусков. – Обращаем внимание русских ученых исследователей и ученых обществ на этот интересный журнал. В одном из выпусков, которые были у нас в руках, помещена большая статья о Διπλοχινιον – о памятнике, воздвигнутом, как предполагают, в память победы Греков над Игорем; по некоторым указаниям нам известно, что на стенах Константинополя недавно открыта надпись, имеющая отношение к походу Олега. Быть может, знакомство с этой надписью было бы полезно как для тех, которые считают поход Олега сказкою, так и для тех, которые негодуют на такое посягательство против русской летописи. |
| Неестественная, непостижимая жестокость и воистину зверская кровожадность Селенея, были известны целой Империи и ужасали самих язычников, этих бесщадных терзателей христиан; Селений ненавидел поклонников Христа столько же, как и сам император. Лизимах был совершенно противоположен им по чувствам; мать его христианка умирая, строго и молитвенно завещала ему, как высшее для его душа благо: «Всею силою и властью, какие будет иметь, всегда покровительствовать христианам». Диоклетиан чрезвычайно уважал Анфима, но по мудрой политике света, – сей мнимо-великой устроительнице блаженства народов, почти всегда противящейся истине закона Божия, – он не мог, однако же, дать место Анфима Лизимаху, не убедясь сперва в том, что последний всесовершенно привержен к идолам и ненавидит христиан полнейшею ненавистью. Диоклетиан знал и о предсмертном наставлении матери Лизимаха, а потому сыну ее означенное поручение было дано собственно, как испытание; для верности же дела ему приданы были дядя его, кровожадный изверг Селений, более как руководитель, нежели как равноправный товарищ, ответствовавший за строгое исполнение повелений владыки, и Примус, тоже язычник и родственник Лизимаха. Город содрогнулся, услышав об этом назначении; непостижимые ужасы были неизбежны, так как прибытию Селения предшествовали известия о жестокостях, совершаемых этим диким зверем в Месопотамии и Сирии Пальмерийской. Там он истреблял огнем и мечем, – с изысканностью мук, доступною изобретательности только самого дьявола, – столько христиан, сколько мог захватить их, а всех остававшихся от огня и железа, для разнообразия этих услаждавших его зрелищ, предавал на растерзание диким зверям. Лизимах не мог сочувствовать мучителю; но не смел останавливать распоряжений Селения, укрывавшего все действия свои волею императора, и должен был с растерзанным сердцем присутствовать при казнях. Но с Примусом он мог быть откровенным. «Тебе известно, – говорил он ему, – что моя мать была христианка и неотступно с горячими слезами, склоняла меня к своей вере. |
| Один из верующих, укрепленный святым Анфимом, по имени Зинон, воин по должности, изобличил пред всеми царя Максимиана в злочестии следующим образом. В Никомидии, близ цирка, находился храм языческой богини Цереры 5 ]. Однажды Максимиан с своими воинами и всем народом приносил идолу этой богини обильную жертву. Зинон же, во время этого нечестивого праздника, став на возвышенном месте, громко воскликнул: — Обольщаешься ты, царь, поклоняясь бездушному камню и немому дереву, ибо это обман бесов, приводящий к погибели их поклонников. Познай, Максимиан, истину, и свои телесные очи, вместе с духовными, обрати к небу: воззри, и из рассмотрения сего пресветлого творения уразумей о его Создателе, каков Он — Творец. Познай сие из наблюдения над тварями; научись чтить Сего Бога, Который благоволит не к крови закалаемых и сжигаемых в удушливом дыме бессловесных животных, но к чистым душам и чистому сердцу разумного создания. Услышав это, Максимиан повелел схватить Зинона и за таковые дерзновенные слова к царю бить камнями в лицо и уста. Мучители выбили ему зубы, растерзали лицо его, стерли его язык, исповедующий Христа, и, наконец, едва живого извели из города, и отсекли, по повелению царскому, святую его главу. В это время святой Анфим из своего местожительства, где он скрывался, послал диакона с своими письмами к находившемуся в темнице Дорофею и к другим, заключенным с ним за Христа, увещевая их к терпению, дабы они с радостью готовы были умереть за Жизнодавца — Господа. Нечестивые схватили сего диакона и представили его с письмами святого Анфима царю Максимиану. Царь прочел эти письма, и нашел написанное в них неприятным для себя: в письмах заключалось сердечное приветствие святого мученикам, усердное сострадание о них, отеческое наставление к ним, пастырское учение, святительское благословение на подвиг мученический и укрепление к ниспровержению идолов. Сильно разгневавшись на всё сие, царь повелел вывести всех мучеников из темницы и представить к нему на суд. Бросив на них надменный и зверский взор, он долго укорял их. Потом велел прочитать послания святого Анфима, в укор и обличение их. |
| Между тем Феврония расспрашивала у Фомаиды, занимавшей второе место после Врданны, кто была посетительница, которая так горячо плакала при объяснении Священного Писания? Фомаида призналась, что это вдова сенатора Иерия. Феврония с изумлением заметила, что напрасно не предварили ее о том; в незнании говорила она так доверчиво, как говорят только с сестрою о Христе. Фомаида сказала, что посетительница желала того сама, и что ей нельзя было отказать по ее значению в обществе. Иерия часто бывала в общине и, когда Феврония была опасно больна, она прислуживала ей со всем усердием любви, не отходила от нее до ее выздоровления. В таком состоянии была эта святая община, когда император Диоклетиан послал (в 310 г.) в провинцию второй Сирии Лисимаха, сына знаменитого Анфима, и Селения, брата Анфимова, для преследования христиан. Селений был человек в высшей степени жестокий и ненавидевший христиан столько же, как и сам император. Лисимах был совсем другой человек. Мать его христианка на смертном одре завещала ему со всей настойчивостью – покровительствовать христианам. Диоклетиан, очень уважавший Анфима, не хотел по уважению к отцу лишить сына его почетного места, но вместе, подозревая его в благосклонности к христианам, дал место в виде испытания; Селений был назначен более в руководителя, чем в товарища Лисимаху. С ними послан был еще граф Примус, также родственник их. Город скоро узнал об ожидавших его ужасах. Низибийцы услышали о жестокостях, совершенных Селением в Месопотамии и Сирии Пальмирской; там Селений истреблял огнем и мечом столько христиан, сколько попадалось в его руки; оставшихся от пламени и железа предавал на растерзание диким зверям. Лисимах терзался от этих жестокостей. Он не раз говорил наедине Примусу: «Тебе известно, что мать моя была христианка и сильно склоняла к своей вере; я удержался лишь из боязни прогневить императора и отца, но на смертном одре я дал ей слово не предавать смерти ни одного христианина и обращаться с ними дружелюбно. Но что делает дядя с христианами, попадающимися в его руки? Умоляю тебя – не предавай их ему, а сколько можешь, помогай тому, чтобы спасались они бегством». Примус склонился на сторону добрых чувств, сдерживал преследование и давал знать христианским общинам, чтобы бежали, кто куда может. |
|
|
