| В 1752 году Анфим получил от лжеепископа Афиногена сан архимандрита, в каковом действовал по-архиерейски, поставляя попов и диаконов и рассылая их по разным местам. Когда подобные незаконные и святотатственные действия встретили сильное противодействие со стороны некоторых поповцев, то Анфим, снедаемый желанием быть епископом у поповцев, просил Афиногена, не имевшего тогда возможности пребывать на одном месте, о заочной хиротонии. В великий четверток, 11-го апреля 1753 года, Афиноген обещал служить литургию, каковую в то же время должен был служить и Анфим, который в определенное церковным уставом время должен возложить на себя архиерейские облачения в полной уверенности в том, что в это время Афиноген служит литургию и читает молитвы хиротонии; между тем, когда Анфим возлагал на себя архиерейские облачения, тогда Афиноген, вынужденный оставить мнимое епископство, ходил в мундире полского жолнера. В дань такого странного, не слыханного еще в истории своего посвящения в епископский сан, Анфим поставил попа и диакона. После этого он успел поставить еще несколько попов и диаконов. Скоро поповцы узнали способ посвящения Анфима в сан епископа и стали относиться к нему подозрительно и даже враждебно. Это обстоятельство заставило Анфима переходить с места на место; во время странствования поймали его Некрасовцы, которые связали ему руки и ноги, посадили в куль и бросили с моста в Днестр. Так трагически кончил свою жизнь третий самозванный старообрядческий архиерей. Кроме указанных трех самозванных архиереев были у поповцев еще три архиерея: Феодосий, Анатолий Мелес и Рафаил. Феодосий поставлен для Некрасовцев Херсонским епископом Гедеоном, по приказанию турецкого султана, но за привязанность к православию Феодосий недолго служил Некрасовцам, пригласившим вместо него в 1755 г. известного нам лжеепископа Анфима к себе. Анатолий Мелес, поставленный во епископа Константинопольским патриархом Кириллом и действовавший некоторое время у раскольников, в 1760-м году сослан в Сибирь. |
| Помимо этого, Анфим прославился как заботливый и деятельный пастырь, как блестящий и «острый» проповедник и писатель, а также как неутомимый зиждитель храмов и монастырей (он не только руководил строительством; на стенах и воротах обители Всех Святых в Бухаресте - и, вероятно, не только там - узоры были резаны рукой самого Анфима, в то время уже бывшего митрополитом Валахии). В качестве писателя, издателя и иерарха Анфим сыграл выдающуюся роль в развитии литературного и богослужебного румынского языка. И это притом, что поначалу, по прибытии в Валахию, местный язык не очень давался ему! Как все неординарные люди, Ивериянин имел не только друзей и союзников. В 1716 году, спустя два годапосле мученической кончины своего друга и покровителя - святого Константина Бранкована, казненного турками, Анфим по их же наущению был низвергнут с митрополичьей кафедры, осужден на изгнание и по пути к месту ссылки жестоко убит. Его канонизация в мученическом чине Румынской Поместной Церковью состоялась в 1992 году; память священномученика Анфима празднуется в Румынии 27 (14) сентября, а в Грузии - 26 (13) июня. В те дни, когда святитель Анфим совершал свое служение, геральдика восточнохристианского мира едва начала пробуждаться от забытья, в которое она - и без того запоздалая - была ввергнута оттоманским завоеванием XV века. На Западе гербовые обычаи процветали - как среди мирян, так и в церковных кругах. Народы, привычные к Православию и византийскому наследию, постепенно осваивали геральдические премудрости, и в их геральдических опытах поневоле бывало много поверхностного и подражательного. В этом контексте особенно интересен герб Анфима Ивериянина. Нет сомнений, что владыка Анфим сам сочинил его, проявив одновременно строгое чувство композиции, деликатный грузинский юмор (как здесь не вспомнить работы Резо Габриадзе!), приверженность общеевропейской моде на аллегории, гомилетический талант (улитка, тянущаяся ко звезде - это очевидная «проповедь в образах») и пастырскую скромность (герб в известной мере оказывается полным самоиронии символическим автопортретом иерарха). Предполагать, что Ивериянин мог воспользоваться родовым гербом своего семейства, не приходится: в грузинских царствах и княжествах того времени, даже среди высшей знати, основы геральдики были почти совершенно неведомы - хотя, заметим, между прочим, впоследствии Грузия подарила себе и миру череду настоящих геральдических шедевров. |
| Посему, если хотим сохранять себя от двоедушие и лукавства, если желаем непоползновенно стоять на пути правды, должны исправлять в самом начале малейшую наклонность к отступлению от истины. Бог наш есть высочайшая истина, – все, что отступает от истины, не богоугодно. Никаких оправдывающих обстоятельств к допущению лжи пред лицом Божиим не может быть. Одна безусловная правда получает оправдание пред Богом. Как свято должно соблюдать правду и не допускать лжи ни в каких, по-видимому, извинительных случаях, показывает следующий пример из жития св. Анфима, епископа никомидийского, память коего празднуется 3 сентября. Св. Анфим жил в царствование Диоклитиана, жестокого гонителя христиан. Когда в это время гонители старались прежде всего отыскивать и предавать казни настоятелей церквей, чтобы тем лишить христиан руководителей, то св. Анфим по особенному внушению Божию на время удалился из города и скрывался в одном окрестном селении. Оттуда он посылал увещания и письма к преданным на суд и заключенным в темницах христианам, ободряя их к предстоявшему подвигу мученичества. Это сделалось известно царю, и он послал воинов отыскать св. Анфима, Долго воины искали его и, утомленные, остановились в том селении, где он был, его самого здесь встретили и спрашивали: «где скрывается Анфим, учитель христианский?» Уразумев, что настал час мученического подвига, св. Анфим сказал воинам: «войдите ко мне в дом и отдохните; я вам скажу, где скрывается тот, кого вы ищете.» Приняв в дом воинов, святитель устроил им трапезу, угостил их со всею любовью и радушием. После угощения, встав пред воинами, св. Анфим сказал, что он сам есть епископ Анфим, за которым они посланы, – «возьмите меня и ведите к пославшим вас.» Воины были поражены великодушием, кротостью и доброжелательным видом старца, с такою искренностью приютившего и угостившего их. Все они единодушно стали просить св. Анфима скрыться, обещаясь донести властям, что нигде его не нашли. «Нет, – отвечал святитель, – великий грех пред Богом нарушить правду; преступно обманывать всякого человека, а тем более царя своего, и допустить ложь при исполнении долга. |
| Несколько недель Анфим со всеми его приближенными томился в каменной тюрьме Радомысля. Впоследствии Анфим, объясняя ясскому митрополиту это обстоятельство, говорил, что польские бискупы хотели его обратить в унию. «Того ради много озлобления прияхом за правоверие нашея восточныя церкви, — писал он к этому митрополиту, — и того ради нас замуроваша в каменную стену, и едва, Вышняго Бога помощию, ушел из рук их, а имение мое, и люди, и кони, и все грамоты даже и до днесь в руках их». На счастье Анфима, вступился за него пан Лабуньский, владелец слободы Рудницкой, которая была населена старообрядцами, признавшими правильность епископства анфимова. Они просили Лабуньского, а Лабуньский, весьма дороживший поселившимися на его землях старообрядцами, ибо они доставляли ему отличный доход, принялся хлопотать у епископа за Анфима и вскоре успел его выручить. Пробыв две недели в слободе Рудницкой среди выручивших его одноверцев, Анфим с дьякониссами отправился в Бессарабию, но почему-то не поехал в Ветрянку, а поселился в слободе Чебарчи, или Чобурчи, на берегу Днепра. В начале следующего 1755 года в слободу Чобурчи прибыло новое посольство к Анфиму. Оно было из Добруджи от тамошних кубанцев, или некрасовцев. Все три слободы их, будучи недовольны епископом Феодосием за то, что он не хотел признавать православные церкви, греческие и русские, полными всякого нечестия и не имеющими ни малейшего следа благочестия, звали к себе Анфима для водворения церковного благочиния и благоустройства. И в Славе, и в Журиловке, и в Серякове шла тогда большая неурядица в духовных делах. Смятения были до того велики, что старообрядческий епископ Феодосий со своими приверженцами принужден был удалиться из Добруджи, где грубые, буйные некрасовцы грозили ему смертью. У них, как и на Кубани, расправа была короткая: соберут «круг» и начнут советоваться; старики приговорят: «в куль да в воду», а молодые тотчас и исполняют приговор. Едва избежав смерти, Феодосий поселился на левой стороне Днестра, неподалеку от возникшего впоследствии города Одессы. |
| братства, ибо чужие патриархи приведут с собой новые лица и новые правила? – Уже решено, сказал князь Ханжерли, первый драгоман миссии, что святогробцы должны избрать патриарха из своего братства. Мы надеемся, что Порта не переменит своего решения. После сего он рассказал, как он отстоял иерус. престол, перед тур. министром, и как сей министр струсил, услышав от князя, что иерус. патриарх некотор. образом есть патриарх всего христианства и что Росс. синод имеет право избирать его наравне с здешним синодом. «Но султан не терпит архиеп. фаворского», прибавил князь. – Не султан, а партия враждебная России, – возразил я . Я слышал..., молва говорит, что некоторые из членов здешнего синода и из архонтов греч. народа, одни подкуплены Англией, а другие Францией, и что обе партии, кальвинская и католическая, бьют теперь в одну цель, – стараются уронить Фаворского именно за его россианство. Посланник прервал меня вопросом: «Не знаете ли вы, на кого падет жребий избрания в Иерусалиме?» – На архимандрита Никифора, отвечал я. Он так же, как и архиепископ фаворский, есть ученик и любимец первого секретаря иерус. синода, простого монаха Анфима, который есть руль сего синода и которого палицы боятся все архиереи. – Да и здешние святогробцы метят на него в случае падения г. архиеп. Иерофея. Но этот архимандрит очень молод, лет 30, мягок, не опытен в делах; впрочем знает арабский и турецкий языки очень хорошо. – Ежели фаворский есть любимец Анфима, то, конечно, этот грозный секретарь предпочтет его Никифору? – Это естественно. – Не обидятся ли выбором Никифора прочие иерус. Архиереи? – Это еще естественнее. Но их усмирит толстая палица Анфима. (Засмеялись). – Кто бы из иерус. архиереев, по-вашему мнению, мог достойно занять патриарший престол? – Первый наместник патриарший петро-аравийский митрополит Мелетий – ленив и не имеет своего мнения; второй наместник, – архиепископ лиддский Кирилл – деятелен, но его деятельность крайне мелочна; притом во время его патриаршества коконы возобладали бы монахами и деньгами; архиепископ неаполийский очень горяч и не захочет быть патриархом; прочие архиереи больны и слабы духом; митрополит вифлеемский Дионисий, как человек строгой жизни и умный, мог бы достойно управлять церковью палестинской, но его не терпят также за то, что он, когда был наместником патриаршим, выгонял всех кокон из монастырей. |
| Иерия часто бывала в общине, и когда Феврония была опасно больна, она прислуживала ей со всем усердием любви, не отходила от нее до ее выздоровления. В таком состоянии была эта святая община, когда имп. Диоклетиан послал (в 310 г.) в провинцию второй Сирии Лизимаха, сына знаменитого Анфима, и Селения, брата Анфима, для преследования христиан. Селений был человек в высшей степени жестокий и ненавидящий христиан столько же, как и сам император. Лизимах был совсем другой человек. Мать его, христианка, на смертном одре завещала ему со всей настойчивостью покровительствовать христианам. Диоклетиан, очень уважавший Анфима, не хотел по уважению к отцу лишить сына его почетного места, но вместе, подозревая его в благосклонности к христианам, дал место в виде испытания; Селений был назначен более в руководителя, чем в товарища Лизимаху. С ними послан был еще граф Примус, также родственник их. Город скоро узнал об ожидавших его ужасах. Низибийцы услышали о жестокостях, совершенных Селением в Месопотамии и Сирии пальмирской; там Селений истреблял огнем и мечом столько христиан, сколько попадалось в его руки, оставшихся от пламени и железа предавал на растерзание диким зверям. Лизимах терзался от этих жестокостей. Он не раз говорил наедине Примусу: «Тебе известно, что мать моя была христианка и сильно склоняла к своей вере; я удержался лишь из боязни прогневать императора и отца, но на смертном одре я дал слово не предавать смерти ни одного христианина и обращаться с ними дружелюбно. Но что делает дядя с христианами, попадающимися в его руки? Умоляю тебя — не предавай их ему, а, сколько можешь, помогай тому, чтобы спасались они бегством». Примус склонился на сторону добрых чувств, сдерживал преследование и давал знать христианским общинам, чтобы бежали, кто куда может. Мучители приближались к Низибии. При вести об их близости пресвитеры, отшельники, сам епископ скрылись, где кто мог. Инокини монастыря Вриенны хотели последовать примеру их и просили ее дозволения. «Враг далеко, — говорила Вриенна, — вы еще не видели его, и уже хотите бежать. Борьба не началась, а вы уже падаете духом. Бедные дети мои! Будьте тверды. Останемся здесь, примем смерть из любви к Тому, Кто за нас пострадал и умер». |
| «Я закончил эту книгу и прибавил, что сам испытал и чему сам был очевидцем», 2109 сообщает он в предисловии. Труд Анфима излагает во всех подробностях события 1819–1828 гг., «последнее преисполненное треволнениями десятилетие», как он это назвал. 2110 Анфим жил в эпоху, когда Палестина стала вполне доступной и безопасной для иностранных путешественников, иные из которых упоминают его в своих записках. Так, А.С. Норов , описывая патриаршее книгохранилище, замечает: «Библиотека находится под ведением первого секретаря, ученого и любезного иеромонаха Анфимоса. он знает французский язык». 2111 А.Н. Муравьев приложил к первому изданию своих записок о путешествии в Св. землю составленную Анфимом статистику православного народонаселения. Порфирий Успенский был, впрочем, невысокого мнения об этом статистическом описании, полном ошибок. По мнению въедливого архимандрита, «автор никогда не ездил по Палестине, не имел ясного понятия о местоположении, расстоянии, народонаселении православных деревень». 2112 Порфирий в 1840-е гг. не раз лично встречался с Анфимом и оставил довольно колоритные его описания: древний старец, уже ушедший на покой, но сохранивший интерес к церковной политике и бурный темперамент; тяжелого посоха Анфима боялось все святогробское духовенство. 2113 Самым плодовитым писателем первой половины XIX в. был Неофит Кипрский († после 1844 г.), секретарь патриархии, одно время, в начале 30-х гг. XIX в., – игумен лавры св. Саввы. Среди его трудов выделяется «Рассказ Неофита Кипрского о находящихся в Иерусалиме христианских вероисповеданиях и о ссорах их между собой по поводу мест поклонения» – история Палестины от основания Иерусалима до 1843 г. – и хроника «Двадцатилетие, или продолжение всего случившегося в православной Иерусалимской церкви с 1821 до настоящего 1841 года». Из всех летописцев своего поколения Неофит был наиболее творческой личностью. Он оказался единственным, кто не был «раздавлен» авторитетом «Истории» Досифея и не стал ее переписывать. Неофит, конечно, использовал этот источник, но наряду с ним задействовал множество других документов, в частности, копии османских судебных решений, хранившиеся в архиве патриархии. |
| Но, и не показываясь никому, Феврония привлекала всех умным рассуждением о смысле свящ. Писания. По всему городу распространились слухи об уме молодой толковательницы, и все спешили слушать её. Между прочими· особенно заинтересовалась ею Иерия, знатная женщина, молодая вдова сенатора; она была язычница, но ум её стремился к истине, а сердце жаждало добра. Услышав о Февронии, она пожелала познакомиться с ней и побеседовать, так как она нуждалась в разумном и искреннем совете. Не без труда умолила она Вриенну допустить её к Февронии, не показывавшейся до сих пор никому из светских людей и не видавшей даже никогда светских нарядов. Иерия познакомилась с Февронией под видом странницы-послушницы и была принята ею, как сестра о Христе. После краткой беседы Феврония начала читать, и Иерия слушала чтение и беседу её с такой жадностью, что всю ночь провели они в этом Божественном занятии и на другой день даже с большим трудом могли уговорить её расстаться с своей молодой наставницей. Возвратясь домой, она передала родным впечатление, которое произвело на неё Евангельское учение, и стала убеждать их покинуть язычество и принять христианскую веру. Сама же она, как только услышала о Христе, так и постигла, что Он есть та истина, которой искала она, и немедленно приняла христианство и сделалась ревностной его исповедницей. Вслед за ней и все домашние её приняли крещение. После того Иерия большую часть времени проводила в общине, дорожа своим сближением с Февронией, которой предалась всей душой; со всем усердием ухаживала за ней, когда она опасно заболела и – сама смерть не разлучила этих сестёр о Христе... Между тем надвигалась грозная туча, наступало великое испытание для всех этих подвижниц общины: под жестоким гонением Диоклитиана предстояло сокрушиться её лучшему цветку, но вместе с тем предстояло ему и просиять в мире во всём своём блеске. В 310 г. Диоклитиан отправил на Восток для истребления христианства – брата умершего епарха Анфима – Селения и при нём – Лизимаха, сына Анфима, которому он обещал, если тот успешно исполнит возложенное на него поручение – назначить его епархом вместо покойного отца. |
| Константинопольский патриарх и сам начал разыскивать исчезнувшего митрополита и, видимо, узнав о его появлении в Белокриницкой митрополии, 12 марта 1847 г. заявил, что, оставив патриархию без разрешения, Амвросий " не может иметь от церкви никакого дозволения на отправления архиерейских обязанностей» 1650 . Русское правительство придавало большое значение каноническому положению Амвросия и его отношениям с константинопольским патриархом, и старалось добиться осуждения митрополита Вселенской патриархией. Это было важно в силу как официального статуса церкви в австрийской и русской монархиях, так и казуистического, педантичного и формалистического отношения старообрядцев к церковным проблемам. Церковный суд над Амвросием, которого желали митрополит Филарет и царь, мог бы подорвать положение митрополита в глазах старообрядческой паствы. Но, несмотря на давление со стороны Петербурга, константинопольский патриарх Анфим ограничился выговором Амвросию за уход из своей юрисдикции и посвящение в епископы лиц неясного благочестия 1651 . Конечно, он подразумевал под этим принадлежность обоих посвященных Амвросием епископов, Кирилла и Аркадия, к старообрядчеству. Но ни суда над Амвросием, ни его запрещения в служении, чего так добивался Филарет, со стороны Константинополя так и не последовало. Вполне вероятно, что, официально осуждая Амвросия за уход из своей юрисдикции, патриарх Анфим в душе сочувствовал ему и считал справедливым, что такие ревностные православные, как старообрядцы, наконец, получили епископат и священство. Во всяком случае, мирная позиция Анфима и неосуждение им Амвросия дали старообрядцам полное право считать свою иерархию, происшедшую от Амвросия, канонической. Так же, видимо, отнеслись в душе к этому вопросу и австрийцы. Примирительная позиция патриарха Анфима помогла Амвросию найти удовлетворительное объяснение своего отъезда из Константинополя. Амвросий – вернее, его венские советники Павел и Дворачек – отвечал, что, хотя и не имел разрешения патриарха, но считал своим долгом отозваться на призыв старообрядцев " для спасения лишенных пастыря овец» и что лично он ни в какие сношения со старообрядческими организациями России не входил. |
| Иерия часто бывала в общине и, когда Феврония была опасно больна, она прислуживала ей со всем усердием любви, не отходила от неё до её выздоровления. В таком состоянии была эта святая община, когда император Диоклитиан послал (в 310 г.) в провинцию второй Сирии Лизимаха, сына знаменитого Анфима, и Селения, брата Анфимова, для преследования христиан. Селений был человек в высшей степени жестокий и ненавидевший христиан столько же, как и сам император. Лизимах был совсем другой человек. Мать его христианка на смертном одре завещала ему со всей настойчивостью – покровительствовать христианам. Диоклитиан, очень уважавший Анфима, не хотел по уважению к отцу лишить сына его почётного места, но вместе, подозревая его в благосклонности к христианам, дал место в виде испытания; Селений был назначен более в руководителя, чем в товарища Лизимаху. С ними послан был ещё граф Примус, также родственник их. Город скоро узнал об ожидавших его ужасах. Низибийцы услышали о жестокостях, совершенных Селением в Месопотамии и Сирии Пальмирской; там Селений истреблял огнём и мечом столько христиан, сколько попадалось в его руки; оставшихся от пламени и железа предавал на растерзание диким зверям. Лизимах терзался от этих жестокостей. Он не раз говорил наедине Примусу: тебе известно, что мать моя была христианка и сильно склоняла к своей вере; я удержался лишь из боязни прогневить императора и отца, но на смертном одре я дал ей слово не предавать смерти ни одного христианина и обращаться с ними дружелюбно. Но что делает дядя с христианами, попадающимися в его руки? Умоляю тебя – не предавай их ему, а сколько можешь, помогай тому, чтобы спасались они бегством. Примус склонился на сторону добрых чувств, сдерживал преследование и давал знать христианским общинам, чтобы бежали, кто куда может. Мучители приближались к Низибии. При вести о их близости, пресвитеры, отшельники, сам епископ скрылись, где кто мог. Инокини монастыря Вриенны хотели последовать примеру их и просили её дозволения. «Враг далеко, говорила Вриенна, вы ещё не видели его, и уже хотите бежать. Борьба не началась, а вы уже падаете духом. Бедные дети мои! будьте тверды. Останемся здесь, – примем смерть из любви к Тому, Кто за нас пострадал и умер». |
|
|
