| У ворот консульства снуют зеваки-мальчишки, радующиеся случаю пошуметь. Раскланиваемся с гостеприимным домом и оглашаем улицу стуком стольких копыт конских по мостовой. Два-три поворота, и конец городу. Выезжаем из него теми же самыми воротами, которыми въехали в него за 12 дней перед этим. Берем влево, и направляемся прямо на юг по чистому полю. На минуту чувствуется полное довольство. Город успел немножко надоесть, и перемена декораций становилась давно уже делом желанным. По прежнему, нас – пять всадников, впереди – на своем великолепном коне г. консул, за ним кавас его, потом мой товарищ, за ним я и за мной Терпко, неизменно спокойный и молчаливый. Говорить, впрочем, ни у кого нет охоты, да, пожалуй, и некогда. Колонновожатый спешит такою рысью, что нам дай Бог как-нибудь держаться за ним, то налетая на него галопом, то отставая в одну минуту на целую стадию додонскую. Ни города, ни озера, ни Кастрицкого холма давно уже не видно. Рисующиеся на Пуквилевой карте „Геллопии“ по дороге нашей 5–6 монастырей или укрываются где-нибудь за холмами, или до того малы и ничтожны, что не отыскиваются глазом. Насчитывается же их в окрестностях Янины, ни много – ни мало, 38! Вот где процветало когда-то православие, в пример всем землям христианским! И еще бы не желать возвращения края к прежнему благополучию! Равнина или котловина суживается. Справа и слева подступают горы. Пора бы высматривать вправо гору Алепу (Лисицу) и при подошве ее развалины древнего и, в свое время, славного города Пассарона, но ближайшая к дороге горка св. Димитрия очевидно не позволит мне видеть их. Горка называется так от монастырька великомученика, присоседившегося к ней, и весьма невзрачного. То же имя господствует и по другую сторону дороги, где видится сельцо: св. Димитрий. Выбираемся из яркой зелени луговой, порожденной болотистой почвой, на подгорье, и подъезжаем к хану, тоже, кажется, посвященному великомученику. Немного мы ехали, но почему-то показалось нам, что уже устали. Вероятно, содействовал такому убеждению не в меру палящий зной, какой у нас на севере обыкновенно бывает предвестником грозы. Как бы то ни было, решено было сделать преждевременный привал у хана. Зашла речь о Пассароне и о его театре, будто бы величайшем из всех, какие имела древняя Греция, по утверждению Пуквиля, и заслуживающим того, чтобы хотя взглянуть на него в зрительную трубку с первой подходящей высоты. Но и без каламбура: passerons le Passaron, ясно было, что нам не видать его, как своих ушей. |
| Хорошие Дубы. 6 июня. Воскресение. В те старые, но не всегда добрые, времена, когда овладеть чем-нибудь значило истребить прежде владевшего, не только разноплеменники Василий и Самуил готовы были при первой возможности «покончить» друг с другом, но и единокровные, и даже единородные, вырывали друг у друга из рук то, что хотелось иметь самим, не щадя последних, а когда эти оказывались не в меру крепкими, то и оставляя их без головы... В силу этого правила, по сказанию историков, старейший из четырех сыновей царя Мокра 79 , сам величаемый тоже царем, Давид оказался в одну темную ночь убитым на дороге от Преспы к Кастории. Место, где совершилось преступление, означено у историка именем Хороших Дубов. Кто убил Давида, осталось известным только этим самым Дубам. Самуил, конечно, не был при том и в подозрении остались Влахи. Где росли невольные свидетели злоедеяния, историк не потрудился обозначить. Так-как мы едем теперь от Преспы к Кастории и, предположительно, по стародавней дороге (не легко меняемой в такой гористой местности), то и возможно, что или уже минули, или еще минем роковые дубы. Высматривать их теперь по дороге было бы, конечно, напрасным трудом. Да и дело от того ничуть не выигрывает. И для истории, и для воображения все равно, где бы они не стояли в недобрый момент. Где остановился ногою или мыслю, там они и есть, высятся и приглашают под свою историческую тень. Труд четырехчасового горного пути указал нам место отдыха в деревне Руле. Тут, значит, и росли памятные деревья, если только именем их не называлось в старину какое-нибудь селение. Но – довольно о них. Хорошего – хотя бы это были и дубы – понемногу! Из Попли мы отправились часов в 7 утра, взяв с собою провожатого, еще раз (вероятно уже – последний) Болгарина. При самом выезде нас встретил еще и другой, нежеланный и неотверчивый проводник – дождь. От самого, так сказать, озера и начался подъем наш в гору, которая, по всему видно, есть старая знакомая наша Суха-гора – по свидетельству Крушевацкого Игумена, Неречка Планина – по карте и Бора – по утверждению Пуквиля, которую я рисовал из Вошпоранского хана, только обращенная к нам теперь западною стороною. |
| Чепелово 143 . 11 июня 1865. Слушал во сне превосходную музыку, к которой ни одно из обстоятельств минувшего дня не могло приготовить мое воображение, чувствовал даже за собою чье-то присутствие, волновавшее радостью душу. Разыгрываемая пьеса начиналась словами: Напитался наш (кто? ускользнуло от сознания) „Божественного хлеба”... Дай Бог , чтобы это было вестником всего удачного и радующего на нынешний день, обещающий нам столько новых впечатлений! Бойкий мальчуган, сын хозяина нашего, обещавший нам вчера показать, как он умнет гарцевать не на каком-нибудь тщедушном „доринце“, а на молодой и неподступной „фораде“ (кобыле), уже ждал нашего пробуждения, чтобы доказать нам справедливость похвальбы своей. Мы дали ему случай отличиться физическим удальством, но, вслед за тем, посадили его на такую необъезженную кобылицу, перед которой он совершенно спасовал. Отчего его родное село называется Чепеловым, допрашивал я, тогда как в его алфавите нет и звука ч? И отчего весь родной край его зовется Загорьем? Эллинская головка его еще не углублялась в подобные вопросы, а уж, пожалуй, готова была весь мир считать своим достоянием, под сладкие национальные напевы Элладских учебников. В самом деле, кто мог назвать эту междугорную полоску земли „За-горьем“? Всего бы естественнее искать происхождения сего слова в Эпире, т. е. прежде всего в Янине, для которой места эти находятся прямо „за-горою“ (Мичкели). Но, в таком случае, Янину исторически следует считать славянским городом. А кто же посмеет сделать это? Северяки Касторийские, Гребенские, Корченские и пр. тоже конечно могли считать места эти „За горою“ относительно себя. Но какая история послушала бы их и занесла их неведомые и никого не интересующие речи на свои скрижали? Из мрака гаданий и недоумений вывела меня „Хронография Эпира“. Кому, как не ей знать, что и как тут есть и было? Она находит возможным видеть в загории греческое Ζυγρεια, т. е. границы Зиго, – соседней высоты Пинда при селении: Меццово... Ничего нет потому удивительного, что и Чепелово есть ничто иное, как искаженное Эллинское: Κπελλον 144 купа, чаша, которую должно было напоминать вогнутое положение селения... |
| Что так рельефно и живописно выражается нашей народной поговоркой „с боку припека“, случилось с именованием города Арты Акарнанией. Какое понятие у древних географов сочетается со словом Акарнания? Понятие целой области, лежащей в сопредельности с Эпиром. Как же имя это досталось городу, принадлежащему к Эпиру? А несомненно, что не одно столетие Арта писалась и слыла у средневековых педантов-историков „Акарнанией“. И остается, таким образом, вопросом от того ли Деспоты Эпирские назывались у писателей тех времен Этоло-Акарнийскими, что действительно владели Акарнанией-страной, или от того, что резиденцией их был лжеименный город Акарнания, теперешняя Арта? Мне, впрочем, доставляет удовольствие эта пророческая забежность Акарнании в Эпир. Пора им давно составить одно целое и, в отместку, назвать какой-нибудь Пирей Эпиром. С последним я, конечно, прощусь сегодня совсем, и чувствую на расставании, что я много виноват перед ним. Такой первостатейной важности он в классическом мире, и так вскользь, можно сказат, затронут мною – особенно со стороны его истории! Его можно назвать если не отцем, то восприемником пресловутой Македонии. И у него были свои Александры, да, по правде говоря, сам Македонский-то Александр скорее ему цринадлежит, чем Македонии. Он весь есть продукт эпиротки Олимпиады, замечательнейшей из женщин древности, от нее, а не от кривого телом и духом отца получивший свое изумительное нравственное обличие. Я даже не припомню, упомянул ли я хотя раз о пресловутом царе Пирре, будто бы именно в Арте имевшем свое жительство, и какому только школьнику не известном. Когда все рушилось и сокрушалось перед страшным могуществом Римлян, засунувших в „долгий ящик“ все славные дела и Кира, и Сезостриса, и Ксеркса, и самого Александра, вдруг, бывало, велят выучить наизусть, как некий царек некоей землицы Эпирской схватился с римскими легионами, да еще и не раз, да еще и победил римлян! И мало того, что поколотил непобедимых, а еще и сострил при этом на всю историо, сказав: „еще одна такая победа, и конец победителям!“ За это одно стоило съездить в Эпир и посмотреть на места, где жил такой огневой ( π ος) человек. И все-таки, край не минул общей судьбы древнего мира – подпал вместе со своей кузиной Македонией римскому игу. Победитель (Павел Эмилий), по словам историка (Тита Ливия), раззорил в 168 г. до Р. X. семьдесят городов Эпирских! Видно, что цифра 70, уже не раз встреченная нами на пути нашем по исторической земле, во все времена имела в себе нечто фатальное. А так-как в старые времена понятями городов не шутили, то второй вывод из сего тот, что бедный и обезлюденный Эпир теперешний был когда-то достоин своей исторической славы и всесветной ученической долбни. |
| Разделы портала «Азбука веры» Описание В 1891 году Алексей Данилович Кившенко (1851-1895) сопровождал снаряженную Императорским Православным Палестинским Обществом археологическую экспедицию академика Никодима Павловича Кондакова в Палестину и Сирию, откуда привёз немало этюдов, воспроизводящих святые места, природу и народный быт стран Ближнего Востока. Он был знаком с архим. Антонином, и в знак особого почтения и благодарности за его труды и пастырскую деятельность написал его портрет. Перед нами уже немолодой человек, в монашеском облачении, с наперстным крестом на груди. Его лицо добродушно и открыто зрителю, художник изображает пастыря таким, каким он был в жизни – очень открытым, добрым, обходительным священником, заботящимся о вверенной ему пастве. Вместе с тем в глазах его, искрящихся любовью, молитвенным горением, глубокая мудрость, свидетельствующая о его необычайно плодотворной научной деятельности, пытливом уме, необычайной работоспособности. Действительно, вся жизнь этого удивительного человека была посвящена организаторской деятельности, строительству храмов, научным изысканиям. Его можно назвать основателем русской Палестины. Очень немногие исследователи Палестины, подобно отцу Антонину, так хорошо чувствовали Горнюю Силу Священной земли. Арх. Антонин Капустин верил, что каждый город, исторически связанный с жизнью Иисуса Христа-Спасителя и Библейскими событиями, имеет не только прошлое, но настоящее и будущее, — поэтому ее исследование было так важно для него и его соратников. Мы видим в скромном одеянии архимандрита простоту, необычайную деликатность. Он стремился откликнуться на просьбу простого человека, помогая бедным, жертвуя немалые денежные средства на строительство школ, больниц, приютов. Всю эту широту его служения художник смог отразить в этом простом и трогательном портрете, мастерски передав психологизм, черты характера этого выдающегося деятеля. История Архимандрит Антонин – являлся выдающимся духовным деятелем, богословом, начальником Русской духовной миссии в Иерусалиме, возглавлявшим ее с 1865 по 1894 годы. Его имя связано с историей русского присутствия на Святой Земле. Большинство русских храмов, монастырей и зданий, которые сохранились до сегодняшнего дня, были построены при личном участии о. Антонина. |
| Завершилась работа уральской родоведческой научно-практической конференции Екатеринбург, 20 ноября 2003 г. В Екатеринбурге завершилась работа Уральской родоведческой научно-практической конференции, сообщает " Информационное агентство Екатеринбургской епархии " . Ее организаторами стали Уральское генеалогическое общество, Уральское историко-родословное общество, Уральский институт духовной культуры и Областная научная библиотека имени Белинского, которая предоставила для проведения конференции просторный читальный зал в своем новом здании. В конференции приняли участие историки, архивисты, члены генеалогических обществ Москвы, Санкт-Петербурга, Челябинска, Кургана, Уфы, Нижнего Новгорода и других городов. Доклады, прозвучавшие на конференции, были самыми разными - исследования родословных отдельных семей, архивные находки, сообщения о новых исторических и родословных изданиях. Немалая часть докладов была посвящена истории уральского духовенства, родословным семей священнослужителей, находкам в епархиальных и клировых ведомостях XVIII - XIX веков. Сообщение на тему " Епархиальные ведомости как источник генеалогической информации " сделала главный библиограф отдела краеведческой литературы Мария Георгиевна Плаксина. Она сделала подробный обзор сведений по родословным уральских священников, содержащимся в епархиальных ведомостях XIX века. Материалам епархиальных и клировых ведомостей XVIII - XIX веков посвящен был доклад члена Уральского генеалогического общества Людмила Викторовна Рябухо. Она долгое время работала в государственном областном архиве, где и хранятся клировые ведомости. Представитель генеалогического общества из Москвы Андрей Львович Ламанов назвал свой доклад " Священники Южного Урала с точки зрения родовых гнезд " . Ольга Юрьевна Бабушкина из Кургана рассказала о родовых гнездах священников Урала на примере семьи священнослужителей Серебренниковых. Интересен был и представленный на конференции доклад Анатолия Александровича Пашкова, краеведа из Шадринска - " Священнический род семьи Капустиных из села Батурино Шадринского уезда " . В течение 100 лет - с1765 по 1865 год - священники из рода Капустиных несли служение в одном селе. Интересно, что из рода Капустиных происходил епископ Иона, викарию Екатеринбургскому с 1846 г. по 1859 г, а также архимандрит Антонин (1817 - 1894), возглавлявший Русскую духовную миссию в Иерусалиме. |
| Елла. 22 июня 1865. Вторник. Надобно быть признательными двум сочинениям, которыми мы так часто пользуемся. Разумею: Voyage de la Grèce Пуквиля и Χρονογραφα τς περου Аравандино. Первая, отыскавшая в Янинской котловине древнюю Еллопию, столицу ее Еллу указывает в Кастрице, а Додону, приурочиваемую обыкновенно к сей последней, перемещает в Гардики. Вторая, заступаясь за Кастрицу, втайне же за Янину, Эллу напротив хочет видеть в Гардики. Что делать при таком разногласии? Так-как дело идет о столице места, которою не напрасно столько веков служит Янина, то нет ничего невозможного, что она-то самая и была некогда Эллою, если только последняя действительно существовала когда-нибудь. Сводя же генеалогически Эллу с эллинами, и подавно уместным находишь быть ей в Янине, откуда истекло недавно возрождение эллинизма 308 . Это будет практичнее и историчнее Фессалийского царства Эллина, Македонова брата и проч. Эллинствовать так сегодня расположило меня чувство нащональной справедливости к месту, навсегда мною оставляемому. Во все время пребывания своего здесь, я видел и чувствовал себя как-бы совершенно в Греции. Албанская стихия, правда, дает себя заметить весьма нередко, но ведь и в самых преславных Афинах можешь тоже встретиться с нею чуть не на каждом шагу. Тут все что не есть – турецкое, и даже многое турецкое, т. е. потурченное, говорит и (вероятно) мыслит по-гречески. Янина более эллинский город, чем самые Смирна и Фессалоника. Так мне кажется. Коротаем сей последний день во всякого рода приготовлениях. Пришлось не только считаться, справляться, разбираться, запасаться, но даже починяться. Чуть перо из рук, как уже видится в них иголка. Между работою слышится чье-то признание: – не будь я Диогеном, я был бы Александром... шитва! Немного самолюбиво, как будто, но в духе края, воображающего не на шутку, что он-то и есть столп и утверждение эллинизма. От усиленного занятия заболела голова, и ради сего обстоятельства к вечеру опять придумана была прогулка по озеру. В первую мою поездку по нему я уже имел случай пересчитать все, засвидетельствованные „Хронографей“, случаи его замерзания в веках минувших, в том числе и в памятном 1812 г., когда русский генерал Морозко заставил плясать от стужи горячего генерала “В-бане-парьте“. |
| Итак, прощай Румелия! Но – не прощай славянщина. Напротив, можно сказать ей только еще: здравствуй! Мы направляемся в самое сердце ее – в Старую Болгарию. Пек для Старой Сербии и Охрида для Старой Болгарии, это тоже, что наш Киев для Старой России. Не имея в настоящее время возможности, или, точнее, решимости пробраться в первый, зато с большим увлечением мы стремимся в пресловутую первую Юстиниану, родину великого императора, занесшего с собою славянскую кровь на престол Кесарей. Мне припоминается слышанный лет за 15 перед этим, восторженный отзыв одного бывальца грека о местоположении города. „Охридское озеро, говорил он, это целое море пресной воды, обставленное горами. Город царствует над ним, утопая в зелени садов. Какая земля тучная! Какая дешевизна во всем! Какие люди добрые!” Это глашал „старый грек”, времен войны за независимость, еще не помазанный новым, антиславянским патриотизмом. Нынешний зилот вместо: „добрые“, сказал бы верно: „простые“, а думал бы при том: „глупые“ или еще выразительнее: „толстоголовые“ χοντροκφαλοι. Светлые представления Охридского оазиса омрачаются у нас, однако же, зрелищем неумолимо-серого неба. Укладываем вещи и уныло слушаем бьющий в кровлю дождь. А что, как барометр? – спрашиваю я. – Тут в горах и на уровне 2000 футов, машинки плоскоземной Европы не имеют хода и кредита, – отвечают мне. – Наш барометр – вон, гора Перистери. Посмотрите, какая на ней чалма с кистями и завитками, – точно приготовилась к байраму. Дождя у нее, полагать надо, хватит проводить дорогих гостей за Преспу. А там – не ее ведомство, там уже барометрует славный Пинд, у которого хотя тоже немало прозаической влаги, но есть и огонь поэзии. Невеселое напутие, а нечего делать. Надобно ехать. Хозяин не хотел нас пустить в дорогу тощих, и потому сборы наши длились до 11 часов. Прощание наше было трогательно до слез. Они служили данью нашему продолжительному и короткому знакомству с человеком бобылем, как мы сами, не хотевшим или не умевшим устроить жизни своей по общему типу „семейного очага“ со всею его мирною и блажащею обстановкою. Печальное лицо вольного пустынника, провожавшее нас с балкона оставленного нами дома, врезалось в памяти моей так глубоко, как ничто другое в Битоле и в Македонии 5 . |
| Пирей. 8 июля 1865. Четверток. Aurora не одним музам, а еще более людским „нужам“ amica. У кого есть нужда или хотя забота, тому не спится. Непрошенная гостья египетская, по слухам добравшаяся уже до Константинополя, не давала нам покоя ночью. Представлялось не только возможным но и вероятным, что ожидаемый сегодня урочный „пироскаф“ французский или совсем оставит свой Левантский рейс, или, в виду неминуемого карантина на берегах Эллады, пройдет мимо Пирея. Не нашед его утром ни в бухте, ни за бухтой Пирейской, мы пошли высматривать его на гору, где был старых времен город, своего рода Акрополь. Оттуда зоркий глаз о. В-на не замедлил открыть дымок у далекого острова Идры, именно там, где лежит путь кораблям, огибающим Пелопоннис, и всем рейсовым пароходам, направляющимся в Пирей. Успокоившись на счет сего, и чтобы скоротать время, мы старые сожители и сослужители повторили зады т. е. еще раз осмотрели весьма немногие остатки древней именитой пристани Афинской, в числе их и глубокую четыреугольную ямину, высеченную наклонно в природной скале, неизвестного (мне) значения, в которую я неоднократно, в былое время, пытался проникнуть, но не имел удачи. Может быть, это был тайный ход из вышгорода к морю. Июльский зной не замедлил вскоре к сему самому направить стопы наши. Пароход, со своей стороны, быстро двигался к тому же пункту, минувши Эгину был уже на параллели Саламина. Чуть мы усталые, добрались до своей квартиры, раздался по бухте рев выпускаемого им пара. Как и следовало ожидать, место ему, как зачумленному, указано было „за фанарями“, т. е. за входом в бухту. Тотчас же стало известно, что он не пробудет долго тут, ибо не имеет груза для приема и еще менее для отдачи. Нам оставалось поспешить с отправкою на него, что мы и сделали. „Варка“, управляемая старой памяти русским Палликаром, взяла нас с пристани, быстро вынесла за ворота и доставила в Sanità, т. е. к карантину. Не без грусти простились мы тут с дорогими провожатыми, и вступили в область желтого флага. Наше невеселое настроение души разгонял некоторое время досточтимый Барба-Андони своим французско-мораитским диалектом, стоившим нашего „французско-нижегородского“, принявший нас Бог весть за каких туристов. Карантинная лодка prix fixe отделила нас окончательно от любезной Греции и доставила равно в полдень на громадный Indus. Сняться нам с якоря пришлось, однако же, только в половине четвертого часа. Долго провожали меня милые душе виды светлой и пленительной Аттики, до самого мыса Суния с его беломраморными колоннами (числом 15), остатками храма в честь любимого божества страны. Горные громады Имитта и Пенделика все низились и, наконец, сравнялись с морем. 7 часов. Под лучами заходящего солнца рисую наибольший из 10 русских островов, отбросков Негропонта, столько памятных мне, как места наших бывалых каникулярных поездок... Tempi passati! |
| Новости Пасха. Воскресение Христово. Осталось 19 дней Архимандрит Антонин (Капустин) Заметки поклонника Святой Горы. Карея - Ивирон Архимандрит Антонин (Капустин) Заметки поклонника Святой Горы. Карея - Ивирон Архимандрит Антонин (Капустин) - неутомимый исследователь Востока - наконец посетил и Афон . Его воспоминания были незаслужено забыты Историей. А они интересны прежде всего научной скурпулезностью и вычурным тяжеловесным языком автора (пожалуй, это единственное воспоминание об Афоне в таком роде), а кроме того зарисовки автора обращают на себя внимание размышлениями о монашеской жизни и временем написания -1859 год. Добавим лишь, что спутником Антонина был известный собиратель генерал Петр Севастианов , о котором мы уже публиковали несколько статей. Наконец, главный интерес вызывает древность заметок. Напомним, это был 1859-й год. Русский монастырь тогда был еще греческим, и Афон был совсем другим! - Святая Гора Афон Святая Гора, з августа 1859 Был день воскресный. Утреннее солнце светило нам прямо в глаза, рассекая еще не жгучими, но уже ослепительными лучами легкий туман, носившийся над морем. Мы медленно подвигались вперед на мулах, спускаясь с зеленых подгорий Афона в глубину Иверской долины. Стезя наша вилась по самым живописным местам. Было тихо в природе и на душе. Мы ехали уже около получаса, когда до нас стали долетать сзади звуки веселого трезвона Серайского и унылого благовеста Корейского, сзывавшего к божественной литургии странное и единственное в мире население не менее странного и также единственного в своем роде города. Было нас два путника, один уже изучивший Св. Гору, другой еще изучающий ее; но при нас был третий провожатый, готовый быть учителем и того и другого. Это был старожил ее, один из тех многих, которые, отрекшись мира, не отреклись благоплоднбй деятельности, занятой у него, и куплю личного прибытка обратили в куплю на пользу общую, изменив предмет, но не образ мыслей. Новый род занятий требует обыкновенно от таких людей новых приемов сообразительности и изворотливости, новые условия жизни - нового обращения, а новые понятия - нового языка. Но почтенный святогорец, сопровождавший нас, по-видимому, не встретил на Св. Горе ничего нового, по крайней мере то время, то которое он встретил новое, уже давно прошло и не оставило на нем никаких следов. Долговременное пребывание его на Св. Горе освоило его с ней во всех отношениях и дало ему влаственное некое дерзновение во взглядах и суждениях обо всем, что до нее касается. Афоне строгая и соразмеренная и всегда более или менее созерцательв жизнь не только не изменила неизысканной простоты речи его как бы еще большую придала ей естественность. |
|
|
