| Athenae Atticae. Понедельник. 5 июля 1865. Пирей. 8 июля 1865. Четверток. Скачать epub pdf Оригинал: 31 Мб θνα– πρτη χρα. 7 июля. Среда. Вовсе не имею в виду обидеть дорогой город, надписывая этот последний день пребывания моего в нем словами поговорки, считаемой, по меньшей мере, не лестною для него. Для меня довольно, что он есть первое вообще на свете или только в кругу географических сведений говорившего таким образом, место. Престиж первенства я признаю за ним, не смотря на то, что волей-неволей у меня не выходит из головы Византия, из коей можно выкроить целый десяток “Афин первоместных“. Пусть они „кормят“ кого им угодно. Еще раньше их Саул, отыскивая ослят отца своего, нашел царство. С ними случилось то же самое. В то время, как они со своими развалинами, служившими загоном для четвероногих, обречены были, по-видимому, на конечное запустение, они сделались столицею царства! За что и про что? Как мы привыкли спрашивать. Скажу, не обинуясь, вместе с Апостолом: за благочестие, и прибавлю: в глубокомысленный урок всем, кто считает себя родом Божиим и делает то, что противно Богу. Памятно мне народное убеждение, что в Афинах с их окрестностию насчитывается 800 церквей (на половину разоренных). Мы в своем путешествии не раз встречались с цифрою 70 и всегда считали ее преувеличенною. А тут – 800! Вот за что Афины избраны быть πρτη χρα. А для меня также совершенно ясно, что ни к кому так кстати не приходится слово Апостольское о роде Божием, как к Афинам, призываемым ex cathedra, так сказать, учить претендующее на исключительность племя Эллинское, что истинное богопочтение отвергает всяких идолов, будь они из злата, мрамора, дерева, или из языка, крови, истории... Ведь зачем же, в самом деле, Апостол языков повел речь в Ареопаге о том, что от единых крове сотворил есть (Бог) весь язык человеч? Затем, что духодвижно предвидел наше время. Вот про что Афинам выпала честь снова стать эллинскою столицею! Понимают ли они свое высокое, и конечно – нелегкое, назначение? Надеемся, что понимают. На то они – πρτη χρα. Их языком передано в слух всего мира угрожающее: ему же дано будет много, много взыщется от него. |
| Populi. 5 июня. 1865. Вечер. Плывем или, как выражается сердитый спутник, передвигаемся по озеру, которому есть и особое имя Вентрок 75 , держимся на юго-восток к намеченному пункту, обливаемому оранжевыми лучами западающего солнца. Зрелище тихое и ублажающее совпадает отлично с настроением души, прощающейся со Славянским миром. Далее хотя еще дня на два пути встречаются селитвы болгарские, но уже такими тонкими нитями расходятся по земле, что, встречаясь с кем-нибудь в дороге, не можешь приветствовать его с уверенностно по-славянски. Так мне говорят и так должно быть. Протискиваемся сквозь камыш и пристаем к плоскому берегу, совершенно пустому. Пункт, мною намеченный, остался влево от нас к северу. Это небольшая куча развалин, венчаемая малою церковью с красивым византийским куполом. Расчитываемся с каикчи; переезд с острова на твердую землю стоил нам 13 1/2 пиастров, да передний путь на остров обошелся в 12 1/2. Все сегодняшнее плавание ввело нас, таким образом, в издержки рубля на полтора бумажных, или около ¼ иперпира, на деньги Императора Василия и Царя Самуила. Пешие мы совершили небольшой переход до селения Попли, (Populi?) 76 , где и водворились, по обычаю, в хане. На осведомления наши о Терпке с лошадьми нам ничего не могли сказать. Замедление его ввело нас в небольшое беспокойство. Тут ведь уже начинается страна паликаров, что в переводе безгрешно может быть передано нашим словом: сорвиголова 77 . Успокоивались тем, что старик и сам в молодости знал некоторые рукомесла, уважаемые в горах... Еще проходя деревней, да и теперь, сидя на открытом крылечке хана, мы любовались все одним и тем же зрелищем, насколько занимательным, настолько же и внушительным, – мирного поселянина, вооруженного, как говорится, с ног до головы. – Вот мы и у Албанцев, которых вы желали видеть! – слышу я вроде приветствия мне от соседа и товарища по рогоже. – А ведь знаете что? – прибавляет он, – В этом народе есть что-то, при всей своей дикости, величественное. – Воображаю, – отвечал я, – особенно, когда герой темной минуты или режет меня, или хотя обдирает. |
| Tabula, назвавшая озеро этим именем, знала его видно не понаслышке, хотя и укоротила его длины в пользу ширины. Ей это можно простить охотно. Венские топографы, 14 веков спустя, ушли от нее не более как на 14 дней, в точности чертежа. Сам Kiepert, по свидетельству бывшего с нами знатока мест этих, далек в своих показаниях от действительности и оказывается, что картографы вообще имеют нужду в сообщениях таких как мы, неумелых, но досужих наблюдателей... В удовольствии от подобного комплимента я спешу исправить показание Пуквиля, что вода в Лихнидском озере так чиста и прозрачна, что на глубине 14 брассов можно видеть песчаное дно 52 . Такого обстоятельства мне не удалось проверить собственными глазами – может быть ради поздней поры дня, хотя от полного безветрия вода стояла неподвижно и поверхность озера была гладка, как зеркало. Мы держались восточного берега озера, плоского и некрасивого. Западный весь был открыт перед нами, но был слишком далек от нас, чтобы различать на нем что-нибудь. Да, к тому же и склонявшееся к земле солнце обливало его такими яркими лучами, что не было возможности ничего видеть по направлению к нему. Утром, когда я рисовал общий вид озера, над западным берегом, далеко за первыми возвышенностями, были снежные верхи целой кучи гор. Вероятно, это высокий Томор, по древнему Тмор, за которым лежит Албанский Велеград (по-турецки Берат), словопроизводимый не от: велий, как бы можно было ожидать, а от белый, что, вместе с именем другого города Альба-ссан и самым названием области: Албания, довольно характеристично. Белизна имени, впрочем, мало совпадает с чернотою характера обитателей этой страны d’eternelle barbarie, по Пуквилю 53 , до которой никак не доберется историческая критика, вооруженная лингвистикой и этнографией. Попытки весьма недавней даты, некоторых исследователей отыскать в нынешних Албанцах древних Пеласгов похожи более на игру в жмурки, чем на серьезное занятие. Когда-то и кого-то поймаешь с завязанными глазами! Так и оказались в руках ловящих 54 вместо Албанцев – можно ли поверить? – Филистимляне! уже скорее согласишься в самом деле дать веру славянофильскому словопроизводству Пеласгов от белой зги или от: Пали-жги, чем отыскивать их в Палестине, и встряхивать удушливую пыль семитизма, из которой никто еще не выходил, не сделавшись жертвою самых детских иллюзий, основанных на звукоподобии и звукоизменении, и словоковании, и – почему не прибавить? – словоболтании. |
| А вот же, честные руки Златоуста, Нифона и обоих ктиторов обители, которым мы вчера покланялись, не сотлели! Помысл об этом долго занимал меня в тишине ночи. Значит, у медали, как говориться, есть и обратная сторона. Едва ли есть какая-нибудь надежда отыскать хотя одну, собственноручно писанную Златоустом, букву. Все сотлели. А рука, сотни тысяч их начертавшая, еще зрится в своем составе и отчасти даже образе. Как объяснить это? Приемом Пуквилевским? Но, кстати отличный исследователь, исколесивший весь край, не зашел ни в один из Метеорских монастырей, чтобы не скромпроментировать „калойеров“ в глазах тирана Али-паши, как он сам свидетельствует. Мы воспользуемся этим случаем, и тоже обойдем его с его взглядами, чтобы не скромпроментировать его перед калойерами... Довлеет, и без него, дневи нашему злоба его. От апологии перейдем к метеорологии, о которой громогласно говорит имя места. Мы уже коснулись выше этой номенклатуры и отозвались о ней неведением. Теперь, находясь на высоте, и пытаясь высокая мудрствовать, позволим себе предположить истинный геологический смысл в навеянном, как-бы с ветра, имени. Почему эти два-три десятка лжеименных метеоров не могли быть настоящими „метеорами“, по-нынешнему: „аеролитами“? Что они слишком громадны, это не причина небыть им таковыми. Может быть, пройдет еще какой-нибудь десяток лет, и наука окончательно признает все, падающие к нам из воздуха камни порождением „меланхолической спутницы” планеты нашей, как отзывается о луне мечтательная поэзия иди единородного чада ее, как думает о ней мечтающая наука. Тогда и здешние все метеоры тоже сочтены будут за лунные извержения, происшедшие в дочеловеческие времена, – какие или которые, об этом некому знать. Мы же, выходя от упомянутого принципа высокомудрствования, можем прибавить от себя: в тот именно микро-космический момент, когда спутник земли, сперва, конечно, подобно всем членам солнцева семейства, имевший вращательное движение кругом родившей его, потерпел фатальное ущербление массы с одной стороны, и не могши вследствие сего переворотиться на спину, потянулся парализованно по орбите своей, всегда стоя к нам передом... Памятником этой катастрофы за-воздушной ( μεταριος) и служили бы эти странные и дикообразные формации, в которых знатоки дела находят оба вида гранита – красный и серый, аспидник, гнейс, хлорит, сиенит, тальк и кварц... Мало разве этих особенностей, чтоб иметь право считаться нашим Метеорам инородцами на земле? Если бы это каменовержение совпало еще с титаномахией мифологии, то лучшего бы и желать ничего не оставалось. Такие и другие, им подобные, фантази сопутствовали мне, когда я, рано утром бродя по темени Варлаамова метеора, на сколько его остается еще свободного от монастырских построек, впитывал в себя редкие, и, конечно, уже более не повторимые, воздействия на душу странного места. |
| Ахриды. 3 июня 1865. Четверток. В дополнение к тому, что говорили мы вчера о Лихниде – Охриде, можем остановиться на множественной форме названия города, употребляемой теперь, так сказать, официально. Митрополит Охридский подписывается теперь: χριδν κα Πρεσπν. Где искать основания сему? В топографии, в истории, в капризе языка? Греки древние любили множественную форму имен своих городов. Доказательством тому служат: Фивы, Микены, Афины, Патры и пр. Предположительно, имелись при этом в виду два смежные поселения (б. ч. верхнее и нижнее), которые, по соединении, составляли один город с общим именем множественной формы. Такие имена – обыкновенно женского рода, и были, по-видимому, преимуществом чисто эллинской земли (если таковая где-нибудь когда-нибудь бывала). Когда же дело шло о варварской стране, то, если оказывалась уместною множественная форма имени для того или другого города, она являлась в среднем роде. Может быть и чистая случайность, но замечательно, что целая полоса Македоно-Иллирийских городов в своих именах следует этому закону. Отсюда города: ( τ) Βοδεν, Γρεβεν, Σκπια, Μπιτλια, Βελραδα... В число их попала и Охрида – τ χριδ. Не виден ли в этом оттенок тенденции эллинизма обозначать словом варварскую непригодность именуемых мест стоять в ряду настоящих городов образованного мира, для которых приурочены имена женского рода, по камертону слова: πλις? Если была такая тенденция, то ей обязаны своим появлением в истории Сусы, Экватаны, Иеросолимы, Миры, и пр. Даже новые, современные нам, эллины, кажется, непрочь идти по следам предков, и звать напр. даже такой город, как Париж, τ Παρσια... Любопытная вообще статья – психология языка. Многое темное в истории и жизни она может осветить и уяснить, как ничто другое. Получить какое-нибудь просвещение пожелал я в этом роде от почтенного даскала Охридского, не замедлившего отыскать меня раным-рано в моей квартире и доставить мне обещанные копии других двух надписей, отыскавшихся в городе. Гость оказался, впрочем, новичком и в филологии, и в географии, так что я должен был свести разговор наш на более подручный предмет местного школьного образования. |
| Бун зиоа! Сказать еше можно такое приветствие, но написать... Боже сохрани! Все ново-патриоты Молдовалахские огулом нападут на изменника, который осмелится написать по-славянски, а не по-латински, самомалейшее слово румынское. В отместку им за то, вот их „первородные“ братья исторических гор и долин ни по-латински, ни по-славянски и знать не хотят варварского поздравления, а даже друг другу, слышу, говорят: Καλημρα! Да и чего другого ожидать от селения: Περιβλι? Знаю, что еще вчера некоторых из нас смутило не оправдываемое логикою обстоятельство: греческое имя у римской селитвы. Естественнее бы делу выйти наоборот. Кто владеет местом, тот нарекает ему и имя. Владетели места – валахи, отчего же имя ему дано не гредин, а периволи, что значит сад, да еще и во множественном числе: сады ( περιβλια), как значится у Киперта? Да и что тут, в поднебесной высоте, может быть похожего на сады? Все это бесспорно так, но ведь тут Пинд с его особыми историческими правами на всю окрестность. По чему знать, может быть в неизвестные никому времена тут процветали сады, в которых отдыхал уже римский полководец Флакк (по мнению одного папы, давший имя свое Влахам!), закрепивший их имя за местом. Посетившие нас сегодня утром представители местной интеллигенции отозвались неведением времен давно минувших, не указали ни на какую древнюю в соседстве местность, и ограничились сообщением нам, что село их состоит из 350 домов, разделяется на 7 приходов со столькими же священниками и имеет три церкви. Все управление у них – свое собственное. Нет ни одного турка между ними. Когда-то ничего и не платили правительству, но то время прошло... “А не хотели ли бы вы, чтоб пришло какое-ни будь еще третье время, откуда-нибудь с юга из-за гор?» – спросили мы не без маленького лукавства, конечно. Собеседники переглянулись, улыбнулись и сделали какой-то неопределенный знак головой... Это он, непременно он мешает отвечать запуганным ученикам „Бачковым» на их родном языке свободным словом, он – calculus – подумал я, и не ошибся. Эмиссары Панруманизма уже заглядывают в „сады» Пинда и, конечно, смущают мирных пастухов Фессалийских памятью Великой Влахии. И, пожалуй, что не вдруг ответишь на что-нибудь „третье“. |
| В августе 1885 года в Святом Граде стало известно, что в окрестностях его открыт могильный склеп, весь исписанный иконами по стенам и потолку, со многими надписями. Указывалось и место его, именно: по большой дороге Яффской у самого селения названного то Галёны, то Кулоны, а по ученому – колония, имя, доставшееся еще от римлян, по завоеваний Титом Иерусалима, основавших тут свой «поселок» – Colonia. Место это известно всякому, кто был в Иерусалиме. Это последнее селение, лежащее на пути от Яффы к Иерусалиму, – обыкновенное место встреч и проводов именитых посетителей Святого Града, и от того самого весьма всем памятного. Горя нетерпением видеть христианский памятник, может быть, глубокой древности, пишущей это с двумя спутниками отправились на смотр любопытной находки. Могилами-пещерами наполнена Святая Земля, особенно теми, которые должны принадлежать древнейшему, иудейскому периоду времени, большею частью похожими одна на другую, что, еще не влезая внутрь подземелья, можно угадывать все расположение частей его. Большей частью видишь малое квадратное пространство с четырьмя отвесно отсеченными в веках стенками, и также ровно высеченным вверху потолком. Всегда передний пристенок имеет посредине низкую и узкую дверцу – единственный вход в могилу. Три же остальные стенки или просверлены длинными печурами в рост человека, большей частью тремя, куда клали трупы умерших, или имели при себе лавки, как бы наши лежанки, назначенные для той же цели, редко – и то в позднейшее сравнительно время – представлявшие из себя выдолбленные колоды. Никаких в подобных могильных склепах украшений – ни скульптурных, ни живописных, ни по стенам, ни по лавкам и печурам (loculi), ни на по толке – не оказывается, и никаких надписей доселе еще не удалось отыскать. Всегда, потому, интереснее казалось найти христианской эпохи могилу-пещеру, правильную и стройную, но за то отмеченную в каком-нибудь смысле и значении резцом или кистью. Понятно, таким образом, желание наше познакомиться скорее с открывшеюся античною находкою. |
| Взбираемся так круто, что кружится голова. Склон горы скалистый и покрыт сильною растительностью. Дорога наша давно уже обратилась в стежку и идет заворотами чуть не отвесно. Страшно было поднять голову и посмотреть вперед. Виделись только скалы и нависшие с них деревья. Казалось, что чуть мы доберемся до намеченного пункта, не найдем там за что ухватиться, поскользнемся и полетим в бездну. Обернуться и посмотреть назад не было психической возможности. Вверившись лошади, держишься за ее шею и движешься вперед как-бы машинально. Впрочем, круча неприступной казалась только издали. Стезя или тропа везде оказывалась с достаточным наклоном, чтобы усидеть на лошади и не сползти назад. Только в одном месте, передовой наш нам прямо посоветовал заменить чужие ноги своими – на всякий случай, что мы охотно и сделали, начав карабкаться по камням и хватаясь за все, что попадало под руку. Задыхались и обливались потом, но все же лучше было, чем поминутно ахать и закрывать глаза, и страшиться за потерю равновесия. Наконец, мы одолели бок горы, и стали взбираться на спину ее широкую настолько, что ее достанет часа на два пути. Дорога пошла ровнее и безопаснее. Въехали в лес дремучий, из которого нет никуда просвета. На карте гора наша названа Галицией. Высоту ее абсолютную указывают за 4 000 футов, но мы, конечно, пересекаем ее в наинизших точках. С вершины ее, полагаю, можно любоваться видом обоих озер Охридского и Преспинского. Видимо, такой пункт находится вправо от нашей дороги, где уходит в недоглядаемую высь небесную горная покатость. Тоже самое зрелище и налево от нас. Мы, очевидно, едем по ложбине, большею частью заросшей лесом. В одной из таких чащ древесных мы приятно изумлены были картиною снежного поля. Лошадь пятилась, почувствовав под копытами своими что-то необычное, холодное, рыхлое и хрустящее. Кстати, от минувшего истомления нам хотелось пить. Полакомились, таким образом, снежком. То было ущелье, потому что сейчас же нас пронизал такой студеный ветер, что пришлось спасаться от него под зонтиком. Наконец, некуда было более подниматься. Мы выехали на ровную каменистую площадь, из которой выникали то там – то сям скалистые холмы и даже целые горы, точно мы находились где-нибудь в глубокой долине. |
| Где же и вспомнить, как не в Кастории, про того „грека из Костура“, которому оказался нужным сборник отеческих слов и бесед на славянском языке, с коим мы встретились в Трескавце? А вспомнивши, можно ли удержаться от следующего рассуждения: Разве этот любознательный Григорий, сын Маноила, не мог читать в подлиннике на своем родном языке писаний отеческих? Сомнительным, потому, мне представляется, чтобы он был настоящий грек, т. е. Эллин, а скорее то был Сербин или Болгарин, помазанный эллинизмом, или, и того проще, „игравший в грека“. Происходило же это в 1466 году, почти ровно за 400 лет до настоящего дня. По придуманной современною схоластикою системе, значит, это был грек болгарогласный ( Βουλγαρφωνος) 95 . По убеждению „Патриотов”, этим сказано все, – решено, подписано и припечатано. Остается сдать в архив! Все эти, измышленные бессилием или лукавством болгарогласники, на мой взгляд, менее заслуживают укора в предательстве, которым честят их зилоты, чем придумывающие их софисты афинейские. Где-же та чарующая, неодолимо-влекущая, пресловутая сила эллинизма, если люди, при первом случае отрекаются от него и усвояют себе язык „варваров“? „Плетение Афинейское“ выдает тут само себя. Не естественнее ли обратный ход заключения? Забитому болгарину выход в греки часто есть единственное средство стать человеком, и славянин – грекофон есть самое заурядное явление в Турции. Пример охридского даскала показывает, что ему свойствен даже фанатизм Эллинский. Грека же, фанатизованного славянством, мне по истине еще не удалось видеть на Востоке. Несмотря на все вышесказанное, вчерашняя вечерняя прогулка наша по городу несла нам со всех сторон заверение, что Кастория стоит на Греческой земле, где есть сравнительно немного и болгар, и влахов, и даже албанцев, но большинство остается за племенем Иона или Явана по Библии . Заверение это поколебал было один, приставший к нам, эллиногласник, стоявший на том, что не 1/4, как я предполагал, а 2/3 всего населения Касторийского округа суть чистые болгаре, и что в самой Кастории найдется с полтораста семейств той же народности. Но так-как очевидно это был „предатель“, маскирующий себя эллинскою речью и отрицающий всякую идею болгароголосия, то слова его можно было объяснить через-чуром „родолюбия“. Главный его аргумент – Славянские наименования сел и деревень округа, не имеет полной доказательности. В именитом Пелопоннисе есть тоже немало селений со славянскими именами, но славянина не оказывается ни одного. Как бы то ни было, но в Костуре, вопреки тенденциозно ославяненному имени его, и помимо статистических цифр его народонаселения, на нас, в первый раз после Солуня, пахнуло Грецией до того, что исторический эпизод места под рубрикой: „Марко, краль Касторийский“, кажется чем-то вроде нашего „седла на корове“. |
| Груаин. 1 июня. Ночь. Кстати, надобно проститься и с Македонией. Великое имя совсем не соответствует размерам именуемого. Всю Македонию с востока на запад можно проехать в три дня, что составит протяжение около 150 верст. А с юга на север оно не дойдет и до этой цифры. Хотя мы и говорим: проститься, но чуть ли давно уже не простились мы с нею 6 . Плиний говорит, что северную часть Македонии защищают от Трибаллов (славян) 7 Пеония и Пелагония. А по Страбону Пеоны-то и назывались Пелагонами. Но, хотя те, хотя другие, только очевидно уже не Македонцы. Оставляя и их наконец, вместе с пределами Пеонии, в какую другую страну древности направимся мы? Наименование Болгарии, хотя бы и Старой, ново. Древнее его мы встречаемся тут с Иллириейи или Иллиридой, и притом – Греческой. Имя это читается у географа Стефана, но, подобно стольким другим областным названиям, конечно не обозначает чего-нибудь, точно определенного, и даже чуть ли не есть только плод сбивчивых понятий писателя об Иллирике. Самое давнее, засвидетельствованное Птолемеем и Титом Ливием, имя земли, лежащей впереди нас, есть страна Дассаретиев (Dassaretii, Δασσαρτιοι) т. е. конечно Дассарейцев, из коих Стефан сделал особый народ иллирийский Дассаритов. Так как окончания: etii и ται очевидно суть грамматические формы, то подлинное имя старожилов места будет: Дассары, а еще вероятнее – Дассарцы, но... боюсь впасть в панславизм и натолкнуть этнологов на мысль, не были ли то скорее Дайтшары, не безъизвестные в наше время. Но довольно и сего с нас – простых туристов. Давно уже мы едем параллельно северному склону Перистери. Игривый Драгор многократно подбегает к дороге нашей, шумя и ворча своею мутною водою. Не носит ли он в своем имени остатка от народного названия древних обитателей места? Три буквы есть. Столько же, значит, основания к сближению двух имен, сколько и в попытке патриотов отыскивать в Драгоре древний Эригон. Говорю это, не веря ни тому ни другому предположению и говорю, собственно, от нечего делать. Нечем занять зрения, а, следовательно, и внимания. |
|
|
