| Этот был обыкновенный, до мира жадный, с живыми, даже горячими глазами, - " неотсеянный " : так и останется " в решете " . - На будущее лето, может, заглянете, новенького чего расскажете. В лесу живем, птица пролетит - не скажет, хоть и много видит. Этот не " отсеется " никогда. Мы сели в тарантас. Недвижный, насквозь промокший мальчик-карел сонно повел вожжами. Бойко пошла продрогшая лошадка, посыпало крупным дождем с орешника. В сенях гостиницы стоит у дверей о. Антипа с блюдом. Мы кладем нещедрую жертву нашу за щедрое гостеприимство. О. Антипа кланяется в пояс. - Маловато погостили, маловато... - жалея, говорит он, - хорошо себя вели, и привык я к вам, милые. Скажете о нас доброе словечко там. Мы обнялись и поцеловались. - Скажу, батюшка... есть что сказать. Много видел я доброго, чего и не ожидал увидеть. - Вот и не забывайте нас, добрых-то. Хоть и отбились мы от мира, а все люди... не забывайте нас, проведайте. Сейчас вы к о. игумену, проститесь... да к угодникам прежде сходите поклониться, к Сергию-Герману, батюшкам нашим. Они вас в пути сохранят. А поклажу вашу мы на пристань доставим. Ну, с Господом. Мы поклонились угодникам и поднялись в покои о. игумена - получить, по валаамскому обычаю, благословение в путь. - Ну, как вам у нас показалось? - спросил о. игумен. Я сказал - что сердце велело мне. Он видимо был доволен. - Далеко нам до высоты подвижнической... тщимся, сколь можем, в меру духовной скудости нашей...- сказал он просто, благословляя нас. - Всегда вам рады будем. Скорбеть будете - приезжайте помолиться. Молитва - все и богатство наше. Сходим по гранитным ступенькам к пристани. Грустно нам уезжать - привыкли? Пароход " Петр " привез новых богомольцев, на праздник Успения, послезавтра; тянутся они в гору к гостинице. Говорят, что на 28 июня, день памяти преп. Сергия и Германа, бывает до пяти тысяч богомольцев. Всходим на палубу. Внизу монахи поют " Достойно " . О. Николай грустно смотрит на отъезжающих. Мне жаль его. Кричу - " прощайте, о. Николай! " Он подходит нервными быстрыми шагами к борту, растерянно моргает, силится не заплакать. Голова поникла, руки заложены за спину, - приговоренный будто. |
| Монастырский врач рассказывает, как призвал его о. Галактион и сказал: – Иеронимушка, я умираю, позови духовника, пусть он сделает что следует. Чтобы все по порядку было... – Залился я слезами, – повествует рассказчик, – и говорю: “Неужели, батюшка, вы умрете? Ведь вы себя хорошо чувствуете...” – Умру, умру... мы с тобою уж больше беседовать не будем, – ответил старец. Как ни горестно было доктору, сыновней любовью привязанному к старцу, слышать это, но надо было выполнять волю его. Призванный духовник исповедовал старца, приобщил его Святых Христовых Таин и прочитал отходную. По просьбе старца поставили около кровати таз с водой и положили чистое полотенце. – Ну, все ли по порядку сделано, о. Евфимий? – спросил старец духовника. – Все, все, батюшка, будь спокоен. Успокоясь, что все действительно по порядку сделано, старец произнес: – Слава Тебе, Господи, слава Тебе, Царю Славы, что сподобил меня, грешного, великого Таинства! Это были его последние слова. После них он уже ни с кем и ни о чем не разговаривал, не принимал ни пищи, ни питья и только изредка обливал лицо водой и утирал полотенцем. Все три дня, протекшие до смерти, наступившей 17 августа 1908 г., старец провел таким образом, творя молитву Иисусову, исполняя “закон безмолвия” который, по слову святого Исаака, есть “умолкнуть для всего”. Смерть подступила к нему тихо и неприметно для окружающих». Схимонах Галактион погребен на старом братском кладбище. Точное место захоронения не установлено, сохранилась надгробная плита. Кроткие наследуют землю Иеросхимонах Антипа (Половинкин) (1836–1912) Иеросхимонах Антипа (в миру Александр Елисеевич Половинкин) родился 7 июня 1836 г. в г. Каменец-Подольске, в семье офицера. Обучался в Каменец-Подольской губернской гимназии. В возрасте 22 лет поступил на службу в 1-й департамент Правительствующего Сената. 6 июля 1860 г. по прошению уволился со службы и, «невзирая на увещания родных и знакомых, располагавших и связями, и состоянием, покинул навсегда многосуетный мир и удалился в пустыню». |
| Стоявший теперь у самых его врат, в полном сознании сподобился подвижник в последний свой земной день принять Святые Дары, после чего погрузился в тихую дремоту, сложив крестообразно исхудалые руки на груди… Так прошло два часа. За оконцем кельи понемногу светало, начинался ясный январский день, искрился редким снегом воздух. Уже вступала в свои права поздняя валаамская зима, почти стало Ладожское озеро. Ближайший ученик старца (по преданию, это был схимонах Агапий) прочитал девятый час и начал читать акафист Божией Матери. И во время этого чтения отец Антипа, всю жизнь ежедневно возносивший акафистную хвалу Царице Небесной, отошел к Богу. Произошло это на шестьдесят шестом году от рождения старца. «Честна пред Господем смерть преподобных Его» (прокимен, глас 4-й). …Шумели вершины могучих деревьев вблизи часовни и смиренной могилки старца Антипы, шумели, как и при его жизни, не нарушая, но углубляя благословенное и целомудренное молчание и тишину… Место это любили посещать паломники, те, кто знавал отца Антипу, и те, кому он становился известен по рассказам о нем, который всему на свете предпочитал безмолвие и молитву, но, как никто другой, умел и разговаривать с любой грешной душой. А были и такие, кто узнавал о нем из тоненькой книжечки его валаамского биографа отца Пимена и приезжал на Валаам с желанием непременно поклониться могилке старца… …Колышет и ныне ветер вершины вековых валаамских сосен, шелестят и ныне лиственницы, хранящие покой места близ бывшей могилки честного старца Антипы. Тихий шум леса не мешает, а все так же, как век назад, призывает и современного путника, который оглушен шумом и скоростями, отделен пропастью лихолетий от старинного благочестия и стародавних представлений о богомолье, – постигать неизследную глубину пустынной тишины и молчания. Они открывают грешной душе, что восстает и созидается куда медленней стен и куполов наших разоренных храмов и монастырей, прежде всего ее окаянство, ее «безстудие«… Да и шум ли это вершин, не шелест ли одеяний Ангелов, что любят посещать места, тишина которых освящена подвижнической безмолвной молитвой и не отравлена «помыслами лукавыми видимаго сего жития»… |
| Этот был обыкновенный, до мира жадный, с живыми, даже горячими глазами, — «неотсеянный»: так и останется «в решете». – На будущее лето, может, заглянете, новенького чего расскажете. В лесу живем, птица пролетит — не скажет, хоть и много видит. Этот не «отсеется» никогда. Мы сели в тарантас. Недвижный, насквозь промокший мальчик-карел сонно повел вожжами. Бойко пошла продрогшая лошадка, посыпало крупным дождем с орешника. В сенях гостиницы стоит у дверей о. Антипа с блюдом. Мы кладем нещедрую жертву нашу за щедрое гостеприимство. О. Антипа кланяется в пояс. – Маловато погостили, маловато… — жалея говорит он, — хорошо себя вели, и привык я к вам, милые. Скажете о нас доброе словечко т а м. Мы обнялись и поцеловались. – Скажу, батюшка… есть что сказать. Много видел я доброго, чего и не ожидал увидеть. – Вот и не забывайте нас, добрых-то. Хоть и отбились мы от мира, а все люди… не забывайте нас, проведайте. Сейчас вы к о. игумену, проститесь… да к угодникам прежде сходите поклониться, к Сергию-Герману, батюшкам нашим. Они вас в пути сохранят. А поклажу вашу мы на пристань доставим. Ну, с Господом. Мы поклонились угодникам и поднялись в покои о. игумена — получить, по валаамскому обычаю, благословение в путь. – Ну, как вам у нас показалось? — спросил о. игумен. Я сказал — что сердце велело мне. Он видимо был доволен. – Далеко нам до высоты подвижнической… тщимся, сколь можем, в меру духовной скудости нашей… — сказал он просто, благословляя нас. — Всегда вам рады будем. Скорбеть будете — приезжайте помолиться. Молитва — все и богатство наше. Сходим по гранитным ступенькам к пристани. Грустно нам уезжать — привыкли? Пароход «Петр» привез новых богомольцев, на праздник Успения, послезавтра; тянутся они в гору к гостинице. Говорят, что на 28 июня, день памяти преп. Сергия и Германа, бывает до пяти тысяч богомольцев. Всходим на палубу. Внизу монахи поют «Достойно». О. Николай грустно смотрит на отъезжающих. Мне жаль его. Кричу — «прощайте, о. Николай!» Он подходит нервными быстрыми шагами к борту, растерянно моргает, силится не заплакать. Голова поникла, руки заложены за спину, — приговоренный будто. |
| Господь отметил появление на свет будущего Валаамского старца, явив знамение особого Своего благоволения: мать родила его совершенно безболезненно, так же, как, по преданию, без всякой болезни родила праведная Анна Пресвятую Богородицу и как Сама Пречистая Матерь – Сына Своего и Спаса нашего. Крестьянские труды с ветхозаветных времен меняются мало. Вот и маленький Александр в раннем детстве пас овец своего отца. Чаще всего пас он их в глухом лесу, где водилось множество ядовитых змей. Мальчик брал их без всякой боязни в руки, чем не раз приводил в ужас случайных сторонних зрителей. Змеи же никогда не причиняли ему ни малейшего вреда. Однажды проходил отрок Александр мимо огорода соседа, человека семейного, много его старше. Тот окликнул мальчика, пригласив зайти. Разговорились о змеях, которые в их местах то и дело попадались крестьянам. Ребенок стал уверять соседа, что змей совсем не боится и частенько берет их в руки, когда те встречаются ему в лесу. Сосед недоверчиво слушал и посмеивался, принимая его слова за обычную мальчишескую похвальбу. В это время неподалеку от них в огороде вдруг оказалась большая змея. Увидев ее, мальчик тут же подошел к ней и взял ее, послушно застывшую, в руки. А сосед пустился бежать во всю мочь, оглашая окрестности своими отчаянными криками. И долго потом рассказывал он односельчанам об этом случае, всякий раз прибавляя: «По всему видать, мальчонка-то у Лукиана не от мира сего». Выделялся Александр и тем, что, как и другие, чуждые сему миру, дети, сторонился обычных для его возраста забав, лишь изредка играя со сверстниками. Ему было хорошо в лесу одному и никогда не бывало там страшно. Присматривая за овцами, маленький пастушок повторял знакомые с младенчества молитвы «Отче наш», «Богородице Дево, радуйся» и другие, какие знал от родителей. И еще чистая его душа обращалась к Богу со своими детскими бесхитростными словами и прошениями. Но что это были за слова, навсегда останется тайной между Господом и отроком Его. В лесу мальчик особенно ощущал присутствие своего Ангела-хранителя и знал, что часто парит где-то рядом и Тихий Ангел, которого иногда называют еще в народе Ангелом Благого молчания. Он, как рассказывал ему отец, нередко посещает те места, где люди хранят молитвенную благоговейную тишину. Тогда-то отрок и полюбил внимать ей более всего на свете… |
| – Молитвами Святых Отцов, Господи Иисусе Христе, Боже наш, по-ми-луй нас!.. Я говорю — «аминь». Послушник, новый, бухает в дверь ногой и вносит бурлящий самовар на медном подносе, с чашками. Он — простоватый, толстоносый, круглое лицо сияет, как самовар. – Буду вам служить. А зовите меня брат Василий. Земляки мы с вами, тоже из Москвы я, с Сухаревки… посудой папаша торговали. Ну как Москва, все еще стоит, не провалилась? Как так не может провалиться? Может провалиться. Греха так много. Грешные города всегда проваливаются… Содома — Гоморра провалилась! Ну, вкушайте на здоровье. По коридору проходят служки, напевают вполголоса стихиры. От праздника осталось много богомольцев, но их не видно: стоят вечерню. А нам снисхождение, с дороги — самоварчик. Как мышки тихо ложимся мы отдохнуть на каменные Валаамские постели. Глаза закроешь, и — будто укачивает в море. Отбивают часы на колокольне, и вспоминаются на пароходе «склянки». Из окошка веет вечернею прохладой, дыханием Ладоги. Сон крепкий-крепкий… Открываю глаза… — где день? Мутно белеет занавеска, пузырится от дуновенья — веянья валаамской ночи. В шелку от занавески видно: лес за проливом смутен, небо зеленовато-бледно, точками намекают звезды. Вспоминаю, что я на Валааме, в чудесной дали. Радость поет во мне. Тихо иду к окну, чтобы не потревожить спящую, отдергиваю тихо занавеску. Какая тишина! Темная глушь на скалах за проливом, в ней ничего не видно, — острые пики елей? Где-то, чуть слышно, Ладога — еще тревожна. Это направо, у Никольского островка-скита, зоркого стража Валаама. Там, говорят, маяк. Так, говорят, Святитель — «зовет огнем». Пахнут петунии. Падают сонные удары — … три… семь… восемь… Восемь… – Молитвами Святых Отец, Господи Иисусе Христе Боже наш, поми-луй нас… Это брат Василий. В келье розовый свет — от дремлющей лампадки. Брат Василий зажигает стеариновую свечку в красно-медном подсвечнике. Приносит на подносе миски. – О. Антипа благословил, с дорожки, а то общая у нас трапеза. Завтра о. игумен как возвестит, а покуда уж в келейке вкушайте. |
| Старец всецело предался служению Господу и людям, приходившим к нему за духовным назиданием. Обладая крайним незлобием и удивительным миролюбием, он везде и всюду сеял мир и взаимную братскую любовь, принимал приходящих, вел обширную переписку с ищущими утешения и молитвенной помощи. Став авторитетным старцем, с ореолом святости, отец Антипа, уже прославленный многолетним подвижническим житием в общежитии монастыря, стал наставником многих и многих. Был он ласковым и любвеобильным для каждого. Для своих духовных чад он был и как родной отец, и как любящая мать. Высокое благородство сияло на его челе. Особенная духовная деликатность, по-видимому, унаследованная от старца Антипы Первого, была неизбежным спутником старца Антипы Второго. Своему служению батюшка оставался верен до кончины: ни старость, ни болезни не могли удержать его рвения служить Богу и людям. Никому не отказывал он в приеме и добром совете. Главное – молился за всех. Проявились в его святом делании и сверхъестественные Божественные дары благодати Святого Духа. Бог сотворил батюшку благодатным старцем-утешителем. Вот одно из вспоминаний о незабвенной встрече со старцем: «Боже! – молился я в тяжелое время, – пожалей меня… Я так одинок со своими, мучающими меня мыслями…» И, видимо, Бог услышал мое страстное моление и увидел мою измученную душу… Я пожал наконец такое счастье в далекой Валаамской обители, в келейке одного маленького худенького старца. Я узрел это счастье в его морщинистом лице и уловил его в звуках старческого тихого голоса. Увидел глазами, уловил ухом безконечную радость только один момент, а в душе моей стало тихо, мирно, точно светлокудрый Ангел коснулся ее своими легкими крыльями. И с той поры я обрел себе душевный покой. Часто, часто я вспоминаю благодатного старца. Вспоминаю его и в бурю житейскую и во время ночной тишины. Вот кругом меня бушуют огромные волны житейского океана. Кажется мне, что наконец эти беспощадные волны в конце концов опрокинут мое маленькое суденышко и унесут меня в холодную водяную пучину. На небе нет приветливого мигания звезд, все заволокло тучами житейского ненастья… И безобразная старуха-уныние уже подкрадывается ко мне. Но мысль, борясь с нею, уже напоминает мне про валаамского старца Антипу, и мне видится воочию этот дивный старец. Вот он стоит в своем стареньком подрясничке и со скуфеечкой на голове, и тихо, ласково говорит: и про саму обитель, и про любимого своего игумена Дамаскина, и про свое детище – библиотеку, об ее устройстве и наполнении нужными книгами, про правду и про счастье в жизни. И сижу я так долго-долго, очарованный воспоминанием о своей беседе со старцем, и не замечаю житейской непогоды и бездушного смеха толпы. Вновь вижу я в небе рой разноцветных звезд и широкий простор цветотканных полей…» (11, с. 289). |
| Прочитанные мною книжки, которым я, студент, безотчетно верил, открывшие мне " точное знание " , доказанное научным опытом, отвергающие чудесное, называющие веру в чудесное фантазией и " детским " , крепко сидят во мне; но я закрываюсь от них уловкой: ну да... знание отрицает, объясняет научно все сверхъестественное, но... наука идет вперед и, может быть, как-то, когда-то проникнет в то..? Вот же Лобачевский, установил новый какой-то мир, совсем непохожий на наш, земной, - мир, четвертого измерения! И оказалось, что доказанное нашей, эвклидовской, геометрией, - истина очевидная! - что параллельные линии никогда не пересекутся...- чистейшая ошибка! Я не знаю еще, как это доказал Лобачевский, не знаю и какого-то " четвертого " измерения, но я рад, что Лобачевский действительно это доказал, - это же все признали и прославили гениальность нашего математика! - доказал, что параллельные непременно должны пересекаться - где-то там, в бесконечности. И кажется, этот гений был очень верующим, как и Ньютон, как все эти добрые валаамские монахи, как старец Варнава, недавно назвавший нас " петербургскими " , как-то провидевший, что завтра мы уезжаем в Петербург! Монахи, конечно, совсем необразованные, не знают " Рефлексы головного мозга " Сеченова, не знают и " Происхождения видов " Дарвина, где сказано и почти доказано, что человек произошел от обезьяны, не читали ни " Прогресса нравственности " Летурно, ни " Психологии " Рибо, ни Огюста Конта, ни Иоганна Штрауса, где отрицается божественность Христа... но все-таки удивительные они... разрешают сложнейшие социальные вопросы, над которыми столетие бьются Прудоны, Фурье, Бебели... и даже воздействуют на природу, на нравы зверей, как-то их освящают... своим примером? Тут же я вспоминаю, что на Валааме...- это непременно надо рассказать всем, интересующимся прогрессом нравственности, об этом, конечно, не знают в мире! - что здесь, на Валааме, строго запрещено даже замахиваться кнутом на лошадей! тут даже и кнута не найти, как говорил мне о. Антипа: " у нас все лаской, и лошадка ласку понимает и слово Божие... заупрямится или трудно ей, у вас в Питере сейчас ломовик ей в брюхо сапогом или кнутом по глазам сечет, а у нас слово Божие: скажешь ей - " ну, с Господом... отдохнула, теперь берись " , - она и берется весело. На Валааме никого не бьют, пальцем не трогают, лик Божий уважают в человеке...- какая высокая культурность и гуманность! - а только послушание возвещают, поклончики и покаяние, перед всеми, за трапезой. Конечно, монахи некультурны в смысле научных знаний, но... они дают удивительные примеры воли, характера, силы духа. Конечно, мне чуждо многое в них, - нельзя же смотреть на жизнь так, как смотрит тот схимонах в скиту, для которого вся жизнь только подползание к могиле, где бренное тело будет червями пожрано, это не жизнь, а ужас! - аскетизм их иногда ужасен, но духовная сила их мне очень симпатична. Часто они - как дети, но... сказано: " сокрыл от мудрых - и открыл младенцам! " |
| В короткое время с Божией помощью обстроилась келия отца Антипы, и мирно потекли дни его. С подвигом молитвенным отшельник по необходимости соединял безмятежное рукоделие – делание деревянных ложек, которые и продавал для пропитания. За советом в духовной жизни обращался он к пустыннику схимонаху Леонтию – старцу святому и великому подвижнику; с ним и в последующее время он находился в духовном общении; только с его благословения решался он на новые шаги. Между тем мысль отца Нифонта об устроении Молдавского скита стала мало-помалу осуществляться. В Молдавии, в городе Яссы, устроено было уже им подворье; на Афоне приобретена была земля, на которой быстро поднимались скитские здания; число братии росло. Тогда молдавские старцы стали просить отца Антипу в сотрудники. Повинуясь совету духовных отцов, он согласился. Его посвятили в иеродиакона, потом скоро в иеромонаха и назначили келарем. Занимая в возникающем скиту, по-видимому, незначительную должность, отец Антипа по мере своих сил ревновал о сохранении в нем общежительных правил во всей силе. Однажды отец Нифонт, будучи уже игуменом, в общей братской трапезе благословил келарю приготовить для себя и для прибывшего к нему гостя отдельное кушанье. Келарь не приготовил; игумен разгневался и велел встать ему на поклоны. «Поклоны я буду класть с радостью, – отвечал келарь игумену, – но прошу, батюшка, извинить меня: сделано это мною с благой целью, дабы не было соблазна братии; так как самим тобою же начаты добрые уставы по правилам святых отец, то чтобы тобою же не были оные нарушаемы, потому что настоятелю во всем надо быть самому примером для всех: тогда только будет твердо и надежно наше общежитие». Когда совершенно успокоилось волнение, игумен благодарил отца Антипу за его благоразумную ревность. Дела по устройству скита побудили отца Нифонта года на три ехать в Молдавию; на это время управление всеми отраслями скитского общежития возложено было на отца Антипу. Ему же потом предоставлено было и право исполнять обязанности духовника, для чего по афонскому обычаю в храме архипастырем прочтена была над ним молитва и выдана ему особая грамота. |
| Сергей 20 июля 2016, 13:11 Трудно читать беседу практически не понимающих друг друга людей. И все желают детям добра?! На самом дела, по-моему, всё должно быть на своём месте. Довольно страшная картина: - нераличение понятий любви и уважения; - превращение наказания в избиение; и т.д. Когда мать (отец) назывет своего ребенка принцессой или принцем, она (он) своего ребенка обманывает (если грубо и по-простому, то врет). Потому, что принц и принцесса - это дети короля крови или монарха т.е. понятие из системы родственных отношений. Так же, как " тёти " и " дяди " , не просто некто с улицы или соседи, а братья и сестры отца и матери. Любовь матери к отцу - это одно, детей к родителям - другое, сестры к брату - третье. ИЗ ФАЛЬШИВЫХ ПРИНЦЕВ И ПРИНЦЕВ ВЫРАСТАЮТ ФАЛЬШИВЫЕ ЛЮДИ, которые никого не уважают, кроме себя. Возможно, потому, что они просто не знаю, как это делать. Я не про этикет и не про любовь, а про уважение. Видимо, их родители тоже не знали... Кто-то сеет такую " разруху " или это просто " недоразумение " естественного отбора " . Darina 20 июля 2016, 13:03 Ларисе (20.07.16, 12:00) А разве наказываются сразу оба родителя? Наказанию по УК подверглась бы мать, а Илья остался бы с любящим отцом. Кстати, все дела по несовершеннолетним решает суд присяжных (не профессиональных юристов, а просто добропорядочных граждан) и под прокурорским надзором. Катерина 20 июля 2016, 12:57 На сайте вераправославная есть рассказы Шмелева о Валаамской обители. дореволюционно-старорежимные:) " Старый Валаам " называютя. вряд ли можно обвинить монахов начала прошлого века в незнании соответствующих текстов Писания... так вот меня поразил яркий образ лошади :) я позволю цитату, вырванную из контекста:) " Тут же я вспоминаю, что на Валааме...– это непременно надо рассказать всем, интересующимся прогрессом нравственности, об этом, конечно, не знают в мире! – что здесь, на Валааме, строго запрещено даже замахиваться кнутом на лошадей! тут даже и кнута не найти, как говорил мне о. Антипа: " у нас все лаской, и лошадка ласку понимает и слово Божие... заупрямится или трудно ей, у вас в Питере сейчас ломовик ей в брюхо сапогом или кнутом по глазам сечет, а у нас слово Божие: скажешь ей – «ну, с Господом... отдохнула, теперь берись», – она и берется весело. На Валааме никого не бьют, пальцем не трогают, лик Божий уважают в человеке...– какая высокая культурность и гуманность! – " |
|
|
