| Камилла сдалась; сдалась Камилла; но что же в том удивительного, если и дружеские чувства Лотарио не устояли? Вот пример, ясно показывающий, что с любовною страстью можно совладать, только лишь бежав от нее, и что никто не должен сражаться с таким мощным врагом, ибо нужна сила божественная, дабы противостать человеческой ее силе. Одна лишь Леонелла знала о падении своей госпожи, ибо от нее не могли укрыться неверные друзья и новонареченные любовники. Лотарио из боязни унизить в глазах Камиллы свое чувство и навести ее на мысль, что он случайно и непреднамеренно, а не по собственному хотению ее покорил, так ничего и не сообщил ей о затее Ансельмо и о том, что это он дал ему, Лотарио, возможность этого достигнуть. Спустя несколько дней Ансельмо возвратился домой и не заметил, что в нем уже недостает того, что он менее всего берег и чем более всего дорожил. Тот же час отправился он к Лотарио и застал его дома; они обнялись, после чего Ансельмо спросил, что нового и должно ли ему жить или умереть. — Новое заключается в том, друг Ансельмо, — отвечал Лотарио, — что жена твоя достойна быть примером и венцом всех верных жен. Слова, которые я ей говорил, я говорил на ветер, посулы мои она ни во что вменила, подношения были отвергнуты, над притворными моими слезами она от души посмеялась. Коротко говоря, Камилла — это воплощение красоты, это кладезь честности и средоточие благонравия, скромности и всех добродетелей, приносящих славу и счастье порядочной женщине. Возьми свои деньги, друг мой, вот они, в них не было нужды, ибо целомудрие Камиллы не склоняется перед подарками и обещаниями, — это для нее слишком низменно. Удовольствуйся этим, Ансельмо, и новых испытаний не затевай. Ты, будто посуху, прошел море сомнений и подозрений, которые обыкновенно возбуждают и могут возбуждать жены, так не выходи же вновь в открытое море новых опасностей, не поручай другому кормчему испытывать крепость и прочность корабля, посланного тебе небом для прохождения житейского моря, — нет, считай, что ты уже достигнул тихого пристанища, стань на якорь душевного спокойствия и стой до тех пор, пока к тебе не явятся за долгом, который лучшие из лучших не властны не уплатить. |
| Во время урока Фрэнсис, как бешеный, помчался в раздевалку, развернул сверток и вместо вкусной курицы (которую он съел вместе с товарищами) положил туда тухлую голову трески. Позже слезы Ансельма и проклятия Мэг Пэкстон доставили ему глубокое тайное удовлетворение. Сейчас, однако, он колебался. Словно давая товарищу возможность спастись, Фрэнсис тихо спросил: — Кто пойдет первым? — Конечно, я, — быстро ответил Ансельм и встал впереди. — Пой, Нора: «Tantum ergo…» Под пронзительное пение девочки процессия гуськом двинулась вперед. Когда она приблизилась к лавровым кустам, Ансельм поднял сжатые руки к небу. В следующее мгновение он наступил на газету и во весь рост растянулся в грязи. Секунд десять никто не пошевелился. Рев «святого», пытающегося выбраться из ямы, рассмешил Нору. Ансельм, громко рыдая, повторял: — Это грех, это грех! Девчонка, смеясь, дико скакала вокруг и насмехалась над ним: — Дерись, Ансельм, ну, дерись же! Почему ты не стукнешь Фрэнсиса? — Не буду, не буду, — выкрикивал Ансельм, обливаясь слезами, — я подставлю вторую щеку. Он бросился домой. Нора исступленно вцепилась во Фрэнсиса — она задыхалась и изнемогала от смеха, слезы текли у нее по лицу, но тот не смеялся. В угрюмом молчании он уставился в землю. Как он мог заниматься такими глупостями, в то время как его отец ходит сейчас по враждебным улицам Эттла?! Фрэнсис все еще молчал, когда они пошли пить чай. В маленькой уютной комнате стол был уже накрыт для совершения торжественного ритуала шотландского гостеприимства — он сверкал лучшим фарфором и всеми никелированными предметами, какие только были в их скромном хозяйстве. Мать сидела с тетей Полли; ее открытое серьезное лицо слегка раскраснелось от огня, иногда она посматривала на часы, — и в эти мгновения её коренастое тело застывало в напряжении. Сейчас, после тревожного дня, заполненного попеременно то сомнениями, то надеждами, Элизабет твердила себе, что ее страхи глупы; она вся превратилась в слух — не раздадутся ли шаги мужа… она испытывала непреодолимое, страстное желание увидеть его. |
| Дочка помалкивала и только время от времени усмехалась. Священник все уладил, обещав полностью возместить убытки, понесенные как на бурдюках, так и на вине, особливо же на повреждении хвоста, коим здесь так дорожили. Доротея утешила Санчо Пансу тем, что как скоро будет доказано, что его господин, точно, обезглавил великана, то, едва лишь в ее королевстве водворится мир, она пожалует ему самое лучшее графство. Санчо этим утешился и стал уверять принцессу, что он без всякого сомнения видел голову великана и даже запомнил такую подробность, что борода у головы была по пояс, а исчезла она, дескать, единственно потому, что все в этом доме происходит колдовским манером, в чем он, Санчо прошлый раз имел случай удостовериться. Доротея сказала, что она тоже так думает и чтобы он не огорчался, ибо все устроится к лучшему и пойдет как по маслу. Когда все успокоились, священник предложил дочитать повесть, ибо оставалось немного. Карденьо, Доротея и прочие попросили его дочитать. Тогда, желая доставить удовольствие всем присутствующим, а также ради собственного своего удовольствия, он снова принялся за чтение повести, прерванное вот на каком месте: Итак, уверившись в благонравии Камиллы, Ансельмо был счастлив и беззаботен, а Камилла, чтобы он ничего не заподозрил, нарочно при виде Лотарио делала злое лицо; Лотарио же для вящей убедительности попросил у Ансельмо позволения больше к нему не ходить, — ведь он, мол, явно неприятен Камилле; однако обманутый Ансельмо решительно воспротивился, — так, на тысячу ладов, прял он пряжу своего бесчестия, полагая, что это пряжа его счастья. А Леонелла, будучи счастлива тем, что на ее любовные похождения смотрят сквозь пальцы, и уверена, что госпояса не выдаст ее, а в случае чего и предостережет, так что она может безбоязненно, уже ни на что не обращая внимания, предаваться своей страсти, кинулась очертя голову в омут греха. И вот как-то ночью Ансельмо заслышал шаги в комнате Леонеллы, но когда он решился заглянуть, кто это ходит, то почувствовал, что дверь изнутри держат, каковое обстоятельство усилило в нем желание ее отворить; он приналег, дверь отворилась, и он вошел в комнату как раз в ту минуту, когда кто-то выпрыгнул из окна на улицу; Ансельмо бросился за ним, дабы схватить его или, по крайности, узнать, кто это, но ни того, ни другого намерения не исполнил, ибо Леонелла обхватила его руками. |
| Он с нетерпением ждал вечера, чтобы выйти из дому, свидеться с добрым своим другом Лотарио и вместе порадоваться драгоценной жемчужине, которую он нашел, подвергнув испытанию целомудрие своей жены. Камилла и Леонелла позаботились о том, чтобы предоставить ему удобный случай и возможность выйти из дому, и он этой возможности не упустил и, выйдя, поспешил к Лотарио; встреча наконец состоялась, и язык человеческий не в силах изобразить, как он его обнимал, как изъявлял свою радость и как превозносил Камиллу. Лотарио слушал его без восторга, ибо воображению его представлялось, сколь низко обманут был его друг и сколь незаслуженно он причинил ему зло; но Ансельмо, хоть и видел, что Лотарио не радостен, объяснял это тем, что Лотарио бросил Камиллу раненую и что виновником несчастья он почитает себя; поэтому Ансельмо, между прочим, сказал Лотарио, чтобы он о Камилле не беспокоился, ибо рана, вне всякого сомнения, не опасна, коли ее намерены скрыть от него, — следственно, бояться нечего, а должно радоваться вместе с ним и веселиться, ибо хитрость его и посредничество возвели Ансельмо на самый верх блаженства, и теперь он, Ансельмо, ничем иным не желает заниматься, кроме как писанием стихов в честь Камиллы, дабы она жила в памяти поздних потомков. Лотарио одобрил благую его мысль и сказал, что и он примет участие в воздвижении столь великолепного памятника. Так презабавнейшим образом был обманут Ансельмо; он сам, думая, что вводит к себе в дом орудие своей славы, ввел в него полную гибель своей чести. Камилла встречала Лотарио с недовольным лицом, но с душою ликующею. Обман этот длился несколько месяцев, а затем Фортуна повернула наконец свое колесо, вследствие чего низость, до тех пор столь искусно скрываемая, вышла наружу, и Ансельмо поплатился жизнью за безрассудное свое любопытство. Глава XXXV, в коей речь идет о жестокой и беспримерной битве Дон Кихота с бурдюками красного вина и оканчивается повесть о Безрассудно-любопытном До конца повести оставалось совсем немного, когда из чулана, где отдыхал Дон Кихот, с криком выбежал перепуганный Санчо Панса: — Бегите, сеньоры, скорей и помогите моему господину, — он вступил в самый жестокий и яростный бой, какой когда-либо видели мои глаза. |
| Целью является именно познание. Здесь утверждается невозможность полного познания Божества, о чем в древности говорил и Ориген: «Действительно, природу Его не может постигать и созерцать сила человеческого ума, хотя бы это был чистейший и светлейший ум» (О Боге. 5.). Однако, как впоследствии и Ансельм, Ориген верит, что отчасти Бог может быть познан разумом: «…ум до некоторой степени родственен Богу, что он служит умственным образом Его и именно поэтому может знать кое-что о природе Божества, особенно если он чист и отрешен от телесной материи» (О Боге). В этих положениях Ориген и Ансельм согласны друг с другом. Расхождение же между ними начинается в тот момент, когда Ансельм заявляет о том, что некие богословские истины могут быть доказаны исключительно с помощью разума без опоры на священное Писание. Если Ориген как бы нерешительно пишет: «…может быть, эти доказательства имеют мало авторитета для тех, кто познание о божественных вещах желает почерпать из Св. Писания и именно из Писания старается удостовериться, каким образом природа Бога превосходит природу телесную» (О Боге. 8.), то Ансельм уже совершенно твердо заявляет в своем «Прослогионе»: «Если кто-то… отрицает одну природу, высшую (в отношении) всего существующего, единственную, достаточную для себя самой в своем вечном блаженстве и своей всемогущей благостью дающую и делающую также всем другим вещам то, что они суть нечто или каким-то образом являются благими, и другое премногое, чему мы о Боге и его творении необходимо веруем, — я думаю, что он может убедиться во (всем) этом с помощью только рассудка, даже если он ум имеет средний» (Прослогион, глава I). Если Священное Писание – источник веры, то разум – источник познания. И хотя Ансельм и заявляет о том, что верует он для того, чтобы познать, он сам углубляется именно в умственное созерцание, независимое, как кажется, от Писания, а следовательно, и от веры. Он пытается принудить человека покориться Богу с помощью железного меча разума, и бытие Бога он преподносит не как предмет свободной веры, но как неоспоримый факт, несвободную данность. |
| С тем и ушел Лотарио, а на другой день Ансельмо сделал вид, что уезжает в деревню к своему приятелю, а сам возвратился и спрятался, что ему было сделать легко, ибо Камилла и Леонелла предоставили ему эту возможность. Итак, Ансельмо спрятался, и его охватило волнение, какое не может, вероятно, не испытывать тот, кто ожидает, что вот сейчас у него на глазах станут попирать его честь, что еще секунда — и у него похитят бесценный клад, за каковой он почитал возлюбленную свою Камиллу. Твердо уверенные в том, что Ансельмо спрятался, Камилла и Леонелла вошли в гардеробную; и, едва переступив порог, Камилла с глубоким вздохом молвила: — Ах, добрая Леонелла! Я не приведу в исполнение замысел, о котором я не ставила тебя в известность, дабы ты не тщилась меня удерживать, возьми лучше кинжал Ансельмо и пронзи бесчестную грудь мою! Но нет, постой, не должно мне страдать за чужую вину. Прежде всего я хочу знать, что такое усмотрели во мне бессовестные и дерзкие очи Лотарио, отчего он вдруг осмелел и поведал мне преступную свою страсть, тем самым обесчестив своего друга и опозорив меня. Подойди к окну, Леонелла, и позови его, — он, конечно, сейчас на улице: ждет, когда можно будет осуществить дурной свой умысел. Однако ж прежде осуществится мой — жестокий, но благородный. — Ах, госпожа моя! — заговорила догадливая и обо всем осведомленная Леонелла. — Зачем вам кинжал? Неужели вы хотите убить себя или же убить Лотарио? Но и в том и в другом случае вы погубите и честь свою, и доброе имя. Лучше затаите обиду и не пускайте этого скверного человека на порог, когда мы одни. Подумайте, синьора: ведь мы слабые женщины, а он мужчина, да еще такой, который идет напролом. И вот если он, потеряв голову от страсти, явится с дурным своим намерением сюда, то, пожалуй, прежде нежели вы приведете в исполнение свое, он учинит такое, что окажется для вас горше смерти. Уж этот мой господин Ансельмо, и зачем только он дал такую волю у себя в доме этому потаскуну? Положим даже, синьора, вы его убьете, — а мне сдается, что вы именно это замыслили, — что мы будем делать с мертвым телом? — Что будем делать? — сказала Камилла. |
| Сети богословия Тема недели: Почитание мощей в православии Статья Статья Статья Статья Статья Статья Статья Статья Статья Статья Мнение Мнение Статья Статья Статья Новые материалы 1 января На портале Иисус вышла статья о богословских взглядах протестантского теолога Карла Барта. 17 июня 2020 События Карл Барт и его интерпретация онтологического доказательства Не приписывай мне того, что не я, но лишь Божья благодать со мною. (Anselmus Cantuariensis. De Concordia) Карл Барт (1886-1968), швейцарский протестантский теолог, известный, в первую очередь, как основоположник диалектической теологии. Главной особенностью этого направления стал разрыв с либеральным богословием. Богословский путь самого Барта претерпел множество изменений, и, как один из важнейших пунктов, стоит отметить его интерпретацию онтологического доказательства. Эта интерпретация предложена в работе 1931-го года «Fides quaerens intellectum» («вера, ищущая разумения» - лат.), ставшей магистральной в творчестве Карла Барта. Именно она является переходным этапом от его ранней диалектической теологии к более позднему методу аналогии. В письмах и семинарских записках, хранящихся в архиве Карла Барта в Базеле, теолог признается, что наследие Ансельма Кентерберийского оказало на него значительное влияние. Интерпретацией трудов Ансельма Барт впервые основательно занялся летом 1926 года во время чтения курса лекций в Мюнстере. Итогом стала публикация «Fides quaerens intellectum». Барт считает онтологическое доказательство Ансельма совершенно особенным событием в истории философии. Он определяет его как «особо выделяющийся среди всех прочих вопросов – вопрос познания; вопрос, определяющий предмет познаний; вопрос особых раздумий, вопрос о бытии». Более того, можно даже сказать, что доказательство Ансельма отныне становится методологическим основанием в теологии самого Барта, основной интенцией его творчества. Об этом пишет другой известный теолог, Ганс Кюнг: «Что означают слова Ансельма " credo, ut intelligam " ? У Барта нет сомнений: " Я верю, чтобы понимать " . Приоритет принадлежит " вере " . С самого начала, полагал он, христианин должен совершить прыжок, погрузиться в саму суть дела! сначала поверить, чтобы потом понять веру, исследуя ее " возможности " ». |
| Бога он упоминает только в последней, восемнадцатой главе своего трактата. Конечно, здесь имеет место стремление не спугнуть естественный разум, ничего не привнести в свои построения не имманентное разуму. Но это при том, что Ансельму предстояло сверхразумный догмат вместить в тот самый разум, снять его откровенность и принадлежность вере. То, что задача эта неразрешимая, вряд ли нуждается в доказательствах. Интересней будет проследить за тем, к каким результатам приходит великий схоласт в отношении Бога, предварительно сведенного им к «высшей природе», по мере того, как он обращается от догмата к догмату. Первое препятствие, которое Ансельм берет на избранном пути – догмат о творении ex nihilo. После довольно пространных и глубокомысленных рассуждений он приходит к мысли о том, что «то, что было создано из ничего, не было ничем, до того как возникло, в отношении разума (rationem) создающего» 102 . Поясняя эту формулировку, нужно отметить: Ансельм начисто отказывается от трактовки ничто как чистого небытия. «Нет», которое стало «есть» – такое действительно невместимо в человеческий разум. Гораздо проще разделаться с ничто, помыслив его каким-то образом существующим. И, оказывается, очень даже просто, стоит заявить нечто как предварительно пребывающее в разуме первой сущности и только потом становящееся некоторой вещью. Тогда это нечто по отношению к его последующему бытию и будет ничто. Сам Ансельм в самом кратком выражении так формулирует свою мысль касательно того, как ничто становится нечто: «этот разум есть некоторое изречение вещей (гегшп locutio), подобно тому как мастер, скажем, говорит про себя о том, что он будет делать» 103 . Только и всего, гора родила мышь. Ансельм ни на йоту не сдвинулся с позиции, бессчетно воспроизводившейся в античной традиции, согласно которой идеи ума суть прообразы реалий чувственно воспринимаемого мира. Против ансельмовского хода ничего не имели бы ни Платон, ни кто-либо еще из платоников. Но причем здесь христианство? Один из его важнейших догматов Ансельм промыслил таким манером, что от него ничего не осталось, а если осталось, то лишь одна видимость. |
| Ведь как рассуждают рационалисты-радикалы? Да в корне не так, как рассуждает Александрийский предстоятель. Вот, например, как отображает (но не отстаивает – не путать!) взгляд (один из взглядов) таких мыслителей известный православный богослов, епископ Илларион Алфеев (он, в данном случае, резюмирует воззрения западного богослова одиннадцатого – начала двенадцатого века, Ансельма Кентерберийского): «грехопадением человека была прогневана Божественная Правда, которая требовала удовлетворения (по-латински, satisfactio), но, так как никаких человеческих жертв не было достаточно, чтобы её удовлетворить, Сын Божий Сам приносит ей выкуп. Смерть Христа удовлетворила Божий гнев, и человеку возвращена благодать, для усвоения которой ему нужно иметь некоторые заслуги – веру и добрые дела» с.115]. Мы сейчас не будем вдаваться в многословные дебаты на тему: правильно ли понял епископ Илларион богословие Ансельма, или – нет. Сравним, всего-навсего, мнение нашего архиерея с мнением кардинала Кристофа Шёнборна – известного на западе теолога. Приведем всего одно его речение, повествующее о богословии Кентерберийского архиепископа: «Нередко сатисфакционную теорию Ансельма интерпретируют так, будто в ней утверждается, что гнев Божий можно утишить только максимально большой жертвой. На самом же деле внимание Ансельма устремлено в совсем другую сторону» с. 274]. Отметим, что многие понимают данное учение аналогично архипастырю Иллариону, а кто-то – радикальнее. Но коли даже не все западные богословы могут с этим согласиться, не тем ли паче должно удивляться, когда подобными интерпретациями обезображивают творчество православных мыслителей, которые, если что-либо и заимствуют из концепции Ансельма, то, всё же, не всецело её дублируют, да и высказываются куда более обтекаемо. Зато не вызывает удивления, когда подобные интерпретации исходят не из уст православных критиков-ученых, а из уст воинственно настроенных по отношению к Создателю атеистических авторов; но ведь у них и цель соответственная – очернить, охулить, вышибить из сознания верующих всякое представление о Боге как о реальности. |
| европ. гос-вам. Отраженные в этих сборниках «мнения Ансельма» еще долго являлись образцом церковного богословия и противопоставлялись новым идеям в теологии, преимущественно связанным со школами Петра Абеляра и Гильберта Порретанского. Хотя оба эти теолога учились у Ансельма, в период споров вокруг их неортодоксальных мнений большинство учеников Ансельма присоединились к их противникам, а ссылки на мнения Ансельма использовались в процессах против них как доказательство их неправомыслия. Через собрания сентенций Л. ш. сохраняла идейное влияние на схоластическую теологию до кон. XII в., когда место разрозненных сентенций заняли строгие по структуре богословские суммы: «О таинствах христианской веры» (De sacramentis christianae fidei) Гуго Сен-Викторского, «Сентенции» (Sententiae) Петра Ломбардского ( 1160), а также «Сумма сентенций» (Summa sententiarum), автором к-рой считается Отто († 1146/47), еп. Луккский; составители этих сумм опирались при работе над ними как на общий богословский метод «согласования сентенций», так и на нек-рые частные мнения Ансельма Ланского и Л. ш. (подробнее см.: Giraud. 2010. P. 438-492). Богословские памятники Л. ш. I. Комментарий на Псалтирь. Ансельму Ланскому приписывается авторство комментария, опубликованного в PL под названием «Толкование на Псалтирь» (Explanatio in Psalmos//PL. 116. Col. 191-696) и известного также под инципитом «Hymni vocantur singuli». В PL это сочинение было помещено под именем Гаймона ( 853), еп. г. Хальберштадт, в числе ошибочно приписанных ему произведений Гаймона Осерского († ок. 865/6), экзегета периода Каролингского возрождения; однако в действительности комментарий не принадлежит ни одному из этих авторов, т. к. в нем встречается упоминание о событиях кон. XI - нач. XII в. В нач. XX в. в качестве возможного автора комментария назывался пресв. Гаймон из Хирзау ( ок. 1107), однако эта версия была отвергнута после того, как А. Вильмар атрибуировал комментарий Ансельму Ланскому на основании обнаруженной им в ватиканской рукописи комментария (Vat. |
|
|
