| Узел второй – 1071 год У византийцев были все шансы на победу. Однако в войске свила гнездо измена Воинственный император Роман Диоген двинул свои войска в Армению против турок-сельджуков, кочевников, вышедших из Средней Азии. Войско было многочисленно и хорошо снаряжено, Роман был прекрасным полководцем. У византийцев были все шансы на победу. Однако в войске свила гнездо измена. Знатный род Дука завидовал Роману и стремился свергнуть его с престола. Неоднократно на императора организовывались покушения. В битве при Манцикерте, когда победа ромеев была близка, один из Дук закричал, что император погиб и надобно отступать. Эта ложная весть привела к панике и бегству византийцев. Битва была проиграна, император попал в плен, после чего для турок открылась свободная дорога в Малую Азию. Затем началась гражданская война между Дуками и Романом, в результате которой император Роман был захвачен в плен и злодейски ослеплен. Между тем турки под шумок захватывали богатые малоазийские провинции – основу византийской мощи и оплот ее армии. В результате через 10 лет после Манцикерта турки вышли к Эгейскому морю. Новый император Алексей Комнин с помощью крестоносцев смог отвоевать едва ли половину Малой Азии, все остальное навсегда было потеряно для империи, которая стала клониться к своему концу. Вот цена зависти и предательства Дук. Узел третий – 1195 год Поход не завершился победой из-за измены завистливого брата императора Император Исаак Ангел, свергнув жестокого узурпатора Андроника Комнина, смог восстановить относительный порядок в стране и изгнать захватчиков-норманнов из Фессалоник. В 1195-м году он был накануне разгрома мятежных болгар. Однако поход против них не завершился победой из-за измены завистливого брата императора – Алексея Ангела, который домогался престола. Алексей устроил заговор против своего брата Исаака, коварно захватил и ослепил его, сам же стал императором. Последствия его восшествия на престол были катастрофическими. Во-первых, была проиграна война с болгарами, во главе которых встал грозный Иоанн Калоян, с ними был подписан позорный для империи мир. Во-вторых, в стране воцарились коррупция и беззаконие: доходило до того, что начальник Константинопольской тюрьмы Лагос ночью выпускал воров на промысел, чтобы они делились с ним добычей, а друнгарий (адмирал) императорского флота Стрифис по кличке «Толстопузый» распродавал все вверенное ему имущество, начиная с боевых кораблей и кончая канатами и гвоздями. В-третьих, Алексей, сын Исаака Ангела, смог бежать из темницы и пробрался на Запад, где стал уговаривать западных властителей восстановить на византийском престоле его отца, ослепленного Исаака Ангела, обещая заплатить за это огромную сумму. На Западе оказались очень отзывчивы к подобным приглашениям, и участники Четвертого Крестового похода вместо Египта двинулись к Константинополю. |
| Так, передают рассказ некоего Навкрата 353 , будто Фантазия, жена Разума, прислужница Мудрости, дочь Никарха, сложила описание войны в «Илиаде» с описанием путешествия в «Одиссее» и отдала книги в святилище Гефеста около Мемфиса. Туда пришел поэт, взял у кого–то из писцов при святилище списанные поэмы и тогда сочинил «Илиаду» и «Одиссею». Некоторые говорят, что поэт этот был египтянин или посетивший Египет и все там изучавший. Будто бы и в самих книгах он показал отчетливо по порядку все свои странствия. Но мудрость этой поэзии является ее самой главной целью. Эта книга воспитывает любовь к законному супругу, предлагая в обеих своих частях Пенелопу как образец. Гомер предписывает воздерживаться от оскорблений, в чем и отличаются ее женихи, совершая дела неправедные; нехорошо и обманывать – говорит он. И все те места, где поэт от случая к случаю учит, как вести себя с близкими, делают всю эту поэзию полезной для жизни, хотя это всего только часть книги. Этим наполнена и вся «Илиада». А что поэт выпустил в ней, то он поместил в «Одиссее». К тому же о некоторых событиях мы узнаем вовсе не из поэм, как, например, о смерти Ахилла, о великом Аянте из Локр, о благородном поступке Неоптолема, о хитрости Одиссея, когда пала Троя, и о деревянном коне, и обо всем другом, чего не содержится в «Илиаде». Поэтому сейчас нам предстоит, отложив «Илиаду»., позаботиться, чтобы написать объяснения к другой поэме и посвятить этому свой досуг. Здесь начинаются комментарии к «Одиссее». О ПЛЕНЕНИИ ЛАТИНЯНАМИ ГОРОДА ФЕССАЛОНИКИ. СООБЩЕНИЕ ЕВСТАФИЯ, APXIENUCKONA ФЕССАЛОНИКИЙСКОГО, О ПОСЛЕДНЕМ, КАК МЫ НАДЕЕМСЯ, ЗАВОЕВАНИИ ЭТОГО ГОРОДА 354 Во время злосчастного правления императора Андроника Комнина 355 Фессалоника ослабела и дошла до истощения, чему уже давно способствовало плохое управление этого императора во всем государстве. Однако избавитель, великий император Исаак Ангел 356 ; который к счастью для мира через несколько дней после пленения города сменил его на престоле, милостью и волей божьей восстановил Фессалонику за короткое время; быстро и энергично взялся он за то, что было более всего необходимо, и господь помогал ему во всем; но об этом в свое время расскажет другая повесть. |
| Принцип аллегорезьк в средневековой Византии выступал одной из главнцх форм мышления вообще. Он хорошо выражал дух своего времени и, косвенно, служил признаком высокой образованности. Аллегории употребляли в своих сочинениях и устных речах практически все светские и духовные лица Византии того времени. Писатели и историки X-XII вв. для более выразительного и эффектного изложения своих мыслей нередко прибегали к приему описания вымышленных картин с последующим толкованием их аллегорического смысла. Подобный прием использовал, видимо, в своем романе и Евматий Макремволит. К нему же обращается и известный историк XII в. Никита Хониат (ум. 121–3). В своей «Хронографии» он описывает аллегорическую картину, якобы созданную по указанию Андроника Комнина на внешней стене храма сорока мучеников: «…на огромной картине он (Андроник – В. Б.) изобразил самого себя не в царском облачении и не в золотом императорском одеянии, но в облике бедного земледельца, в одежде синего цвета, опускающейся до поясницы, и в белых сапогах, доходящих до колен. В руке у этого земледельца была тяжелая и большая кривая коса и он, склонившись, хватал и ловил ею прекраснейшего юношу, видного только до шеи и плеч. Этой картиной он явно открывал прохожим свои беззаконные дела, громко проповедовал и выставлял на вид, что он убил наследника престола и вместе с его властью присвоил себе и его невесту» (Andr. Comn. II 6). У византийцев X-XII вв. аллегория являлась одним из главных принципов художественного отображения мира и в литературе (как мы видели на примере «Толкования… Филиппа Философа»), и в живописи. Причем, это касалось прежде всего светского искусства. Для оправдания религиозного изображения достаточным был уже сам факт изоморфизма – визуального подобия образа своему историческому прототипу. Нерелигиозное изображение, основанное, как правило, на вымысле художника, могло быть узаконено средневековым сознанием только при наличии в нем некоего переносного смысла, «двойного дна». В понимании византийцев иконе достаточно было быть своего рода «фотографией». Её сакральная символика (глубинная связь с архетипом) заключалась уже в самом подобии, выявлении визуальных черт архетипа. Значимость светской картины проявлялась лишь в «умозрении» – усмотрении умом её глубинного смысла, для которого внешнее подобие практически не играло никакой роли. Техническое мастерство светского живописца-было необходимо лишь для того, чтобы привлечь внимание зрителя к картине совершенством форм и образов, вовлечь в изображенный мир, заставить не только созерцать его, но и размышлять об увиденном. В мастерстве же иконописца помимо этого для средневекового зрителя заключалась ещё гарантия адекватности изображения, максимального сохранения «подобия», в котором византийцы и усматривали сакральную силу религиозного образа. При общем образно-символическом подходе к изобразительному искусству в Византии, эстетика светского изображения существенно отличалась от эстетики иконы. |
| Думаем, что именно при Алексее III эти двери служили для государственной тюрьмы, потому что в описании возмущения, произведенного Алексеем Лагом, Никита упоминает опять о Медной темнице; тогда, выражение в наше время можно бы относить к царствованию Алексея, когда писана история Исаака. Наконец, писатель не мог так сочувственно говорить об Исааке, в заключении истории его первого царствования, если бы имел перед глазами и последующее, вместе с сыном, правление его: «божественное провидение, определив низвергнуть этого человека, внушило ему благие дела и прекрасные намерения, и в самом падении сделало его любезным для очень многих 452 . В этих словах видна прощальная речь с несчастным царем, которому не представляется в будущем ничего отрадного. Если бы Никита имел в виду последующее царствование Исаака, то он нашел бы чем опровергнуть и предвещание юродивого Васильюшки, которому, однако, и он должен был придать известное значение, «потому что события оказались в довольно прямом соответствии с его предвещаниями». 4 . Что касается царствования брата Исаака, Алексея Ангела-Комнина, по всей вероятности, если не все, то вторая часть его написана в Никее. К этому предположению приводить форма, в которой выражаются суждения автора о современных делах. Так, об императоре Алексее III говорит он в следующих выражениях 453 : «воцарившись, он сделал распоряжение, чтобы должности не продавались за деньги, но раздавались бы даром и по заслугам. В сущности такое распоряжение прекрасно и достойно удивления: оно составляет охрану, основание и утверждение полезного правительства, и не нашлось бы в наше время ни одного, кто не только мог бы подражать, но даже и приблизиться к этому образцу». На что здесь указывает выражение «в наше время»? Не на весь период Комнинов и Ангелов, современных писателю, потому что у того же Никиты есть известия о подобных распоряжениях, напр., императора Андроника 454 . Это выражение не указывает и на период после падения Цареграда, потому что тогда совсем уже изменился порядок жизни и не было явлений, который бы можно было сравнить с явлениями жизни до 1204 г. |
| Наоборот, рассказ о мучениях Мамала, которого император Андронике приказал сжечь в конном цирке, не только дышет полным сочувствием к страдальцу, но и оканчивается страшным упреком жестокому Андронику. Никита не забывает даже упомянуть, что все растроганы были до слез этим зрелищем 348 . Когда иконийский султан посетил Цареград, и один агарянин неудачно показал в цирке свое искусство летать, султану нельзя было появиться на улице, чтобы не услышать шуток и насмешек толпы 349 . Император Алексей Комнине, когда царица Ирина уговаривала его сделать своим преемником Никифора Вриенния, опасается подобным распоряжением обнаружить непоследовательность и насмешить весь римский мир 350 . От насмешки не были свободны и высшие лица: раз, во время царского выхода, Иоанн Дука, но неосторожности, уронил с головы севастократорскую корону, прикрывавшую его плешивую голову. Собравшийся народ не мог удержаться от общего хохота, увидя светлую, как полную луну, лысину Дуки. И сам он добродушно улыбнулся и должен был скрыть неудовольствие за взрыв смеха 351 . Не только правительственные лица, но и сами цари подвергались почти открытым насмешкам. Царица Евфросиния, супруга Алексея III Комнина-Ангела, всего более заслужила осмеяние народа за свои не женские деяния. Эта женщина не пользуется одобрительным отзывом и нашего писателя за излишнюю склонность к гаданиям и порчу памятников древности. Понятно, что не эта сторона возбуждала насмешки народа, к ней только привязывается Никита. По его словам, про Евфросинию говорили в самых непристойных выражениях, порицали ее самою поносною бранью. Некоторые торговцы так часто говорили об императрице, что даже певчие птицы выучились некоторым словам и, выпущенные на свободу, выкрикивали по улицам и перекресткам: πολιτικ τ δκαιον 352 . С подвижностью и веселостью в народе соединяется недостаток постоянства и изменчивость. Византийцев легко увлечь внешностью, подкупить блеском, неожиданным зрелищем. Так, население столицы увлекается даже военными движениями врага, окружившего город, если эти движения дают пищу эстетическому чувству и представляют изящную картину. |
| Была составлена большая военная экспедиция из морских и сухопутных сил. Флот под начальством племянника короля, Танкреда, и адмирала Маргаритона отправлен прямо в Солунь, а сухопутному отряду поручено было высадиться в Драче и двинуться обычным путем в Македонию. Июня 24-го 1185 г. город Драч сдался без сопротивления, а в начале августа графы Ричард и Балдуин, командовавшие сухопутным войском, подступили к Солуни, куда 15 августа подошли и морские суда. Припомним, что в Константинополе в это время происходила ожесточенная борьба между Андроником и представителями служилой аристократии, которые подготовляли решительный и последний удар крестьянскому царю. Этим обстоятельством следует объяснять, что ни в Фессалии, ни в Македонии норманнам не было оказано сопротивления. Как первый город империи, имевший громадное торговое и военное значение, Солунь, конечно, не могла быть легкой добычей неприятеля. Но действительно, момент был весьма благоприятный для нападения, так как оказалась вполне атрофированной сила сопротивления в империи. Хотя Андроник поручил защиту Македонии своему сыну Иоанну, но он все время оставался в Филиппополе и не доставил в Солунь необходимых подкреплений. Прекрасная история завоевания Солуни, составленная современником и очевидцем Евстафием 205 , обстоятельно знакомит с психологическим настроением и стратига Давида Комнина, и городского населения. Первый, находясь под страхом гнева и недоверия Андроника, относился к нападению норманнов как к желательному событию, которое могло быть ему лично даже полезным. Он ни разу не принял личного участия в защите города, «подавляя отвагу граждан подобно тому, как негодный охотник мешает лучшему порыву собак». Не предприняв сам никаких решений, он посылал в Константинополь ложные известия, что все обстоит благополучно, и допустил такие распоряжения, которые подрывали веру в него среди населения города. Так, он позволил заблаговременно выбраться из города наиболее состоятельным жителям, с которыми вышла масса людей, годных к несению военной службы. |
| Тогда же самодержец приказал Исангелу поручить Лаодикию 1146 Андронику Цинцилуку, а Мараклею 1147 и Валан 1148 – людям Евмафия (в то время дуки Кипра), самому же двинуться дальше и по мере сил стараться овладеть остальными крепостями 1149. Исангел, повинуясь письму императора, исполнил приказание 1150. Передав крепости вышеназванным лицам, он отправился к Антараду 1151 и овладел им без боя. При этом известии Атабег Дамасский 1152 собрал большие силы и выступил в поход против Исангела. Поскольку у Исангела было слишком мало сил против такого огромного войска, он решился на решение скорее разумное, чем храброе. Доверившись местным жителям, он сказал им: «Я укроюсь, где-нибудь в этой огромной крепости, а вы, когда придет Атабег, не открывайте ему правды, а уверьте его, что я в испуге бежал». Атабег, придя, спросил про Исангела. Поверив, что тот убежал, он, усталый с дороги, разбил свою палатку вблизи стен крепости. Поскольку жители проявили к нему полное дружелюбие, турки, ничего не подозревая и не опасаясь никаких враждебных действий, выпустили коней на равнину. В полдень, когда солнце отвесно бросает свои лучи, Исангел хорошо вооружился и, внезапно открыв ворота, ворвался со своими воинами (их было около четырехсот) в середину турецкого лагеря. Не щадя жизни, вступили с ним в бой те из турок, кто привык мужественно сражаться, а остальные пытались найти спасение в бегстве. Но широкая долина, где не было ни болота, ни холма, ни оврага, отдала их в руки латинян. Все они стали жертвой мечей; в плен были взяты немногие. Так, хитростью победив турок, Исангел отправился в Триполи 1153. Быстро придя туда, Исангел сразу же занял вершину холма, который возвышается около Триполи и составляет часть Ливанских гор. Он хотел использовать его как укрепление и в то же время перехватить воду, текущую с Ливана в Триполи по склону этого холма. Затем он сообщил обо всем случившемся императору и просил его соорудить надежное укрепление, до того как из Хорасана подойдут еще более крупные силы. Император поручил строительство этой крепости дуке Кипра и приказал ему срочно отправить с флотом в указанное Исангелом место все необходимые материалы и строителей. Вот все, что случилось к этому времени 1154. |
| И был король доволен и радостен, видел, что не может выдать ее лучше. Велел снарядить ее как можно пышнее и как можно богаче (как прилично дочери такого важного человека, как короля французского) и поручил ее послам, а они повезли ее в Константинополь к императору». Эта дочь, «маленькая и молодая», называлась Агнессой французской. Она была второй дочерью Людовика VII от его третьей жены, Алисы Шампанской, следовательно, младшей сестрой Филиппа Августа. В то время как весной 1179 года она покинула Париж, чтобы сесть – на генуэзские корабли, которые должны были везти ее в Константинополь, ей едва исполнилось восемь лет. Очутившись в таком нежном возрасте в новой стране, очень скоро забытая в далекой Романии своими близкими, которые, по-видимому, совершенно перестали интересоваться ею, она должна была больше, чем другие, свыкнуться с обычаями своей новой родины. Во всяком случае, она должна была вести там чрезвычайно любопытное, полное драматизма существование; свидетельница значительных событий, она иногда даже должна была принимать в них серьезное участие: и этот потускневший образ заслуживает интереса историка 21 . Через несколько месяцев после этого в сентябре 1180 года смерть Мануила взвалила на плечи этих двух детей все тяготы и всю ответственность верховной власти. Между тем обстоятельства были чрезвычайно трудные, будущее сулило всякие опасности. Император перед смертью не сделал никаких распоряжений: дела очень скоро приняли наихудший оборот. Малолетний царь, «нуждавшийся еще в наставнике и няньке» и бывший вследствие полной заброшенности воспитания легкомысленным и малоспособным; регентша Мария Антиохийская, окруженная плохими советниками, возбуждавшая к себе недружелюбное отношение, слишком любимая некоторыми и ненавидимая почти всеми остальными; фаворит, человек посредственный и нахальный, подозреваемый соперниками в стремлении захватить престол, – таковы были люди, стоявшие во главе правления. Этого было достаточно, чтобы разнуздались не дремавшие вожделения честолюбцев, вожделения Марии, дочери императора Мануила, женщины от природы страстной и несдержанной, в душе которой ненависть к мачехе и чисто мужская энергия пробуждали самые смелые замыслы; вожделения Алексея, незаконного сына Мануила, полагавшего, что иметь некоторые права на престол, в особенности вожделения страшного Андроника Комнина, приключения которого, как известно, внесли столько смуты предшествовавшее царствование. |
| Лишь во время последнего Комнина, Андроника I, кратковременное правление которого является реакцией против правления Мануила, так как Андроник выступил под знаменем защитника национальных туземных интересов и мелкого люда против латинофильства Мануила и крупных собственников, положение податных классов улучшилось. Крупные землевладельцы и сборщики податей притихли; областные правители стали получать от казны крупное содержание; продажа общественных должностей прекратилась. Современник Андроника, историк Никита Хониат рисует такую идиллическую картину: “Каждый, по слову пророка, спокойно лежал под тенью своих дерев и, собрав виноград и плоды земли, с удовольствием их ел и приятно спал, не боясь угроз сборщика податей, не думая о хищном и алчном взыскателе повинностей, не боясь, что ограбят его виноград, и не воображая, что украдут его жатву; но кто воздал кесарево кесареви, то с того никто больше ничего не требовал; у того не отнимали, как бывало иногда прежде, (последнюю) рубашку и насилием не доводили того, как часто бывало, до смерти.” 337 В то время, как византийские источники рисуют грустную картину внутренней жизни страны при Мануиле, не имевшей возможности, конечно, оправиться в кратковременное бурное правление Андроника, хотя последний и прилагал ряд мер для внутреннего устроения государства, еврейский путешественник Вениамин Тудельский (из испанского города Туделя), посетивший Византию в семидесятых годах XII века, т.е. при Мануиле, оставил нам в описании своего путешествия любопытные строки о внутренней жизни страны, явившиеся результатом его личного наблюдения и устных сообщений. Вениамин писал: “Все греческое царство должно платить государству ежегодную подать, но города настолько полны золота, пурпура и шелка, что таких строений с соответствующим богатством нельзя больше увидеть нигде. Утверждают, что налоги одной столицы приносят ежедневно 20 000 золотых, – сумму, в состав которой входят поступления за торговые помещения, таможенные доходы и т. д. Греки, настоящие обитатели страны, очень богаты золотом и драгоценными камнями; они одеваются в шелк, отделанный золотом, ездят верхом, подобно сыновьям князей. Страна очень обширна, богата плодами; но и хлеб, мясо и вино имеются там в таком изобилии, что никакая другая страна не может похвалиться подобным богатством. Жители сведущи в греческой литературе; одним словом, они живут счастливо, каждый под своим виноградником и фиговым деревом.” 338 |
| (1180–1204), об этом лучше всего может свидетельствовать тот факт, что менее чем за четверть столетия византийский престол занимали шесть императоров, из которых четверо были убиты и двое ослеплены. Бедствия Империи не могли не отразиться и на состоянии монашества. Еще при Мануиле Комнине некоторые монастыри (на островах Архипелага) подверглись сарацинскому нашествию, во время которого иные были разрушены, иные разграблены, а монахи перебиты. Тяжела была участь и южноитальянского монашества по смерти Роджера II (1154). Известно также, сколько бедствий выпало на долю монашества в столице и ее окрестностях от латинян при Андронике, а при Алексее III от скифов – на долю македонских монахов. Не следует забывать и о поступках беспорядочного Исаака Ангела. Но это одна сторона дела. А с другой – императоры рассматриваемого периода, проводя время в интригах и войнах, мало обращали внимания на монашеский институт. Мы уже не видим теперь ни того обилия и богатства пожертвований в пользу монастырей, какое встречалось прежде, ни того громадного числа новых обителей и монахов, какое поражало нас раньше. Правда, византийцы еще похваляются своей склонностью к постройке новых монастырей и действительно строили их, но дело производилось крайне небрежно и в самых ограниченных размерах. Главной заботой их было сохранить то, что они наследовали от прежнего времени. Итак, если сопоставить внешнюю историю византийского монашества при династиях Комнинов, Дук и Ангелов с его состоянием при македонских императорах, то окажется, что лучшей порой в его истории была эпоха, непосредственно следовавшая после иконоборчества (842–1057). Период же от 1057 до 1204 г. был в сравнении с ней временем упадка. Рассматривая этот, второй, период, нельзя не остановить внимание на целом ряде антимонашеских распоряжений, пример чего в предшествующий период встречается только однажды. Интересы монашества стали отступать на задний план, иногда приносились в жертву интересам другого рода. Некоторые считали монашество даже опасным для государственного благосостояния. |
|
|
