| Вот последний приговор о вызванных в новоприсоединённый край священниках. Нельзя не заметить, что он слишком строг. Было, действительно, время, когда имели цену, деятельно, впрочем, раздуваемые польсколатинскими силами, жалобы на соблазн, производимый поведением вызванных священников. Но теперь, после двухлетнего пребывания на Минской кафедре преосвященного Иова, когда вызванные священники, как перелётныя птицы, потянулись к своим гнёздам, – теперь оффициальный приговор являлся posmfacmumu перехватывал право, принадлежащее истории. Не удивительно, что оба преосвященные, к епархиям которых, главным образом, отпосилось высочайшее повеление, – Могилёвский, и Минский, – не смотря на всю свою строгость, вступились за священников, «как в рескрипте с г. генерал-прокурора к господину губернатору Белорусскому именно изображено», – писал св. синоду Могилёвский преосвящённый Анастасий 2330 : «что в белорусской губернии совращаются паки в унию по причине порочнаго священства, то я по долгу моему не преминул розыскать, где бы такое было совращение, и нашел оное».... в одном селе 2331 . Преосвященный Минский писал: «Хотя до вступления моего в управление минскою епархией некоторых церквей прихожане, чрез наущение безместных униатских ксендзов и были развращенными, но ныне все то чрез посредство духовнаго и гражданскаго правительства пресечено и успокоено» 2332 . XII Если время архиепископства на Минской кафедре преосвященного Иова, вообще говоря, может быть названо временем прекращения «совращений», то за то оно есть и время прекращения воссоединения униатов с православием. Рост православия уже остановился, и те немногочисленные присоединения, которые были при преосвященном Иове – ещё с половины 1796 года, являются лишь отдельными случаями, не более. В самом деле, в 1797 году по Минской епархии воссоединившихся было 6 приходов с тремя тысячами душ 2333 ; в следующем, правда, целых 22 и около 15,000 прихожан 2334 ; но в 1799 году – 2 прихода и тысяча с небольшим душ 2335 и, наконец, в 1803 году – один приход Игуменского повета, тоже с тысячью прихожан 2336 , и на этом дело воссоединения остановилось уже совсем. |
| мелургами. В XIX-XX вв. было высказано предположение, что подобные мелизматические интерпретации были с самого начала «скрыты» в знаках визант. нотации, к-рые имели скорее «стенографический» характер, чем интервальное значение. С сер. XVIII в. значительно увеличилось количество экзегезисов, основанных либо на сочинениях мастеров XVII в., либо на сочинениях визант. периода, сохранившихся в устной традиции. Такой способ распевания древних муз. текстов, в большей части случаев без использования письменных экзегезисов, был, по-видимому, типичным для этого времени. Следующий период интенсивного творчества датируется приблизительно 1770 г.- нач. XIX в. Если предыдущий период можно назвать «поствизантийский», то этот период интенсивного творчества мелургов можно определить как «новогреческий» или «неовизантийский», поскольку преимущественно в это время сформировалась основа совр. певч. репертуара. К-польская Патриархия (точнее Великая ц.) уже в XVII в. была значительным певч. центром, а в рассматриваемый период и в течение всего XIX в. именно с этим местом были связаны все основные тенденции развития греч. певч. искусства. Певчие патриаршей церкви стали источником традиции, к-рой до наст. времени твердо придерживаются мн. греч. церковные музыканты. Поэтому не будет преувеличением назвать неовизант. певч. традицию «константинопольской церковной музыкой». Аниксандарии (Пс 103. 28б - 35): древний текст (слева) и «экзегезис» (справа). XVIII в. (Zakynthos. Gritsanis. 1. Fol. 10) Аниксандарии (Пс 103. 28б - 35): древний текст (слева) и «экзегезис» (справа). XVIII в. (Zakynthos. Gritsanis. 1. Fol. 10) Наиболее известный музыкант этого времени Петр Пелопоннесский († 1777 или 1778), лампадарий Великой ц.,- автор мн. сочинений и экзегетических обработок. В его Доксастарии и Анастасиматарии представлен новый стихирарический стиль пения с более простыми мелодиями, чем в ранней традиции, но чрезвычайно мелизматически развитый за счет «экзегетических» интерпретаций и с новыми ладовыми особенностями (амбитус, тоны речитации, каденционные тоны и каденционные формулы). Протопсалт Великой ц. Иаков († 1800) составил Доксастарий в древнем стиле с целью сохранения классического мелодического наследия. Ирмологий Баласиса был заменен 2 редакциями - более пространной (аналогичной «невматическому» стилю в григорианском пении ) Петра Пелопоннесского и силлабической его ученика Петра Византийского († 1808), протопсалта Великой ц. В силлабическом стиле написаны ирмологические песнопения Анастасиматария Петра Пелопоннесского. Хотя запись исключительно силлабических версий - явление новое для поствизант. традиции, характеристики ирмологических гласовых распевов не изменялись приблизительно с 1600 г., поэтому в них отсутствуют указания на «новый» ирмологический стиль. Рассматриваемый период столь богат сочинениями пападического стиля, что во мн. рукописях новые образцы (включая экзегезисы старых песнопений) по количеству превосходят старые. |
| 29 апреля. Вторник Приехал сегодня М[итрополит] Николай. Сообщил точнее о сессии, поездке в Румынию и об Америке. О телеграмме М[итрополита] Феофила они уже раньше знали, но, обсудив, решили отнестись примирительно, чтобы не оттолкнуть его обратно к анастасиевцам, хотя знают, что Феофил не отверг свою резолюцию на Патриаршей телеграмме, а лишь сказал, что это был только «проект», не принятый официально и замененный другим более деликатным (!..), а с другой стороны, он затеял судебное дело о соборе в Нью-Йорке. Что-то скверное делается. А а[рхиепископ] Адам (Филипповский – Л.А.) телеграфирует, чтобы я скорее ехал в Америку. М[итрополиту] Вениамину послано телеграфное распоряжение съездить в Вашингтон, чтобы дали мне скорее визу. Но М[итрополит] Николай думает, что это все-таки затянется. 11 мая. Воскресенье. 9 часов утра Я уже в Москве. Приехал вчера (из поездки в Румынию – Л.А.) […]. О поездке в Америку как будто сведения благоприятные: в Вашингтоне обещали дать визу. Так что м[ожет] б [ыть] в скором времени придется и ехать. Но сведения о настроениях в самой Америке неудовлетворительные. Арх[иепископ] Адам смотрит пессимистично, характеризует Митрополита Феофила, как «человека недалекого умом, но с аспирациями куда-куда большими.., загруженной голове и высокомерию его нет предела»... О подчинении его Русскому Патриарху не может и думать, запретил об этом и говорить ему, «как будто Америка не может иметь своего, американского патриарха»... Архиепископ Виталий (Максименко – Л.А.) пишет тоже в газетке, что «американская часть (Церкви) совершенно обособилась и обращается, по принципу Польской, явочным порядком в Автокефалию». Вообще, а[рхиепископ] Адам «не верит в честность примирительной акций» М[итрополита] Феофила, который «чувствуя за собой поддержку со стороны реакционных элементов, ставит вопрос об автокефалии совсем серьезно, причем наверно надеется добиться ее в Константинополе, где насчет разных махинаций почва всегда благоприятна!..» Меня ожидают в Америку «с большими надеждами», но что удастся сделать – Бог ведает! |
| Впрочем, я не думал, чтобы этим —410— учением мог соблазнить многих». 1307 Смысл этого рассказа, ответственность за точность которого должна быть возложена на Анастасия, лишь тот, что Фотий был принципиально не согласен с Игнатием в оценке светского просвещения и при случае выяснял ложность ригористического направления, за которое держался патриарх, доказывая полную невозможность обойтись в вопросах веры без помощи науки. Эти взгляды не нравились Игнатию; но отказаться от них Фотий не мог. Близкие отношения Фотия к Асбесте дали повод врагам причислить его к схизматикам 1308 и даже распространить на него отлучение, наложенное патриархом на Асбесту и его друзей. 1309 Насколько Фотий был схизматиком, выяс- —411— нено выше; что он был отлучен Игнатием, этого ни откуда не видно. 1310 Если допустить, что Игнатий угрожал отлучением всем, кто будет общаться с Асбестой, то такое осуждение было бы, во-первых, условным, а во-вторых, направлялось не на определенные личности, а действовало en bloc. 1311 Относилось-ли оно к Фотию? Гергенрётер полагает, что в силу его Фотий оказывался осужденным, хотя не nominatim, а только implicite. 1312 Но понятие осуждения implicite очень неопределенно и крайне растяжимо. Если оно карало ближайших руководителей враждебной патриарху партии, то, очевидно, Фотий не был в их числе, так как иначе он подвергся-бы осуждению и nominatim вместе с Григорием, Евлампием и Петром. Если оно касалось всех вообще лиц, поддерживавших отношения с партией Асбесты или сочувствовавших ей, то кара ложилась на добрую половину к-польской паствы и, можно сказать, терялась грань между осужденными и неосужденными. Вот почему соборы, судившие Фотия, не нашли возможным вменить ему отлучение, произнесенное Игнатием Григорию и Асбесте. 1313 Поэтому-же не возбуждают удивления и тесные дружеские отношения с Фотием Константина Философа, «мужа великой святости», который, вероятно, уклонился-бы от дружбы с анафематствованным. 1314 Массовые анафемы в то время не были редкостью; но им придавали значение скорее угрозы, чем кары. |
| 29 апреля. Вторник Приехал сегодня М[итрополит] Николай. Сообщил точнее о сессии, поездке в Румынию и об Америке. О телеграмме М[итрополита] Феофила они уже раньше знали, но, обсудив, решили отнестись примирительно, чтобы не оттолкнуть его обратно к анастасиевцам, хотя знают, что Феофил не отверг свою резолюцию на Патриаршей телеграмме, а лишь сказал, что это был только «проект», не принятый официально и замененный другим более деликатным (!..), а с другой стороны, он затеял судебное дело о соборе в Нью-Йорке. Что-то скверное делается. А а[рхиепископ] Адам (Филипповский – Л.А.) телеграфирует, чтобы я скорее ехал в Америку. М[итрополиту] Вениамину послано телеграфное распоряжение съездить в Вашингтон, чтобы дали мне скорее визу. Но М[итрополит] Николай думает, что это все-таки затянется. 11 мая. Воскресенье. 9 часов утра Я уже в Москве. Приехал вчера (из поездки в Румынию – Л.А.) […]. О поездке в Америку как будто сведения благоприятные: в Вашингтоне обещали дать визу. Так что м[ожет] б [ыть] в скором времени придется и ехать. Но сведения о настроениях в самой Америке неудовлетворительные. Арх[иепископ] Адам смотрит пессимистично, характеризует Митрополита Феофила, как «человека недалекого умом, но с аспирациями куда-куда большими.., загруженной голове и высокомерию его нет предела»... О подчинении его Русскому Патриарху не может и думать, запретил об этом и говорить ему, «как будто Америка не может иметь своего, американского патриарха»... Архиепископ Виталий (Максименко – Л.А.) пишет тоже в газетке, что «американская часть (Церкви) совершенно обособилась и обращается, по принципу Польской, явочным порядком в Автокефалию». Вообще, а[рхиепископ] Адам «не верит в честность примирительной акций» М[итрополита] Феофила, который «чувствуя за собой поддержку со стороны реакционных элементов, ставит вопрос об автокефалии совсем серьезно, причем наверно надеется добиться ее в Константинополе, где насчет разных махинаций почва всегда благоприятна!..» Меня ожидают в Америку «с большими надеждами», но что удастся сделать – Бог ведает! |
| митрополита повезли в Тушинский стан, как узника, босого, в изорванном польском платье и татарской шапке. Там самозванец готовил ему новое бесчестие и посрамление: встретил его с знаками чрезвычайного уважения, как племянника Иоанновой супруги Анастасии и жертву Борисовой ненависти; величал как знаменитейшего, достойного архипастыря, дал ему златой пояс и святительских чиновников для наружной пышности, но держал его в тесном заключении, как непреклонного в верности к царю Василию. Уже после двухлетнего плена Филарет отнят был у неприятеля под стенами Волоколамской обители отрядом Скопина-Шуйского. Во время междуцарствия, Филарет был отправлен во главе посольства 169 к королю Сигизмунду для предложения венца царского сыну его Владиславу на условиях, заключенных в Москве. В этом трудном деле, Филарет действовал как верный сын отечества; ни хитрые обольщения, ни льстивые обещания, ни угрозы не могли поколебать его. В восемь лет плена, среди страданий и лишений всякого рода, он не уступил ни шагу врагам, не согласился ни на сдачу Смоленска Сигизмунду, ни на изменение московских условий. Достойным сподвижником его был Смоленский архиепископ Сергий. Когда Сигизмунд, с сильной армией осадил Смоленск и требовал сдачи города, архипастырь, вместе с доблестным воеводой Шеиным, отвечал королю: «Мы в храме Богоматери дали обет не изменять государю нашему Василию Иоанновичу, а тебе, литовскому королю, и твоим панам не раболепствовать во веки». Добрый пастырь одушевлял защитников родины, разделял с ними лишения и опасности в продолжении двухлетней осады. Когда в городе из 80 тысяч жителей осталось едва 8 тысяч, когда наконец все средства геройской защиты истощились и город был взят приступом, тогда и Сергий сделался пленником Ляхов и окончил жизнь свою в темнице. И до отдаленной Вологды достигало буйство Ляхов и Русских изменников. В 1609 году Вологда уцелела невредимою по молитвам преп. Димитрия Прилуцкого; 170 но три года спустя и она пострадала от врагов и мятежников. В Вологде подвизался тогда замечательный затворник преп. Галактион. Когда Грозный царь умертвил боярина князя Ивана Бельского, семилетний сын убиенного, Гавриил был укрыт родственниками и друзьями отца, которые отправили ребенка в город Старицу, чтобы спасти его от ярости царской. Там юный князь скрывался в не- |
| Кто-то из новых приближенных царя успел шепнуть убитому горем государю, что Сильвестр и Адашев отравили царицу Анастасию. Это и послужило началом кровавой драмы. Иоан назначил суд над своими недавними друзьями. По приговору этого суда Сильвестр был заточен в Соловецкую обитель, Адашева же бросили в тюрьму, где несчастный скоро покончил с собою. Между тем царь переехал из столицы в Александровскую слободу и занялся там устройством опричины, той удалой дружины телохранителей, которые готовы были в огонь и в воду за своего царя. С этими-то опричниками. На содержание опричников были отданы многие города, а в самой Москве даже некоторые улицы. Все остальное составляло земщину, порученную Государственной Думе с боярами Мстиславским и Бельским во главе, по большей части худородными дворянами и детьми служилых людей, во главе которых стоял сделавшийся главным и ближайшим советником царя Малюта Скуратов-Бельский, Иоан выводил крамолу из среды боярской. Достаточно было кому-либо из опричников оговорить боярина, будь это даже самый прославленный в боях воевода-герой, его ожидали лютые муки в застенке палача Малюты и неизбежная казнь. Кровь полилась рекою по Руси православной. Стон стоном повис над Московской землей. Жадные и лютые, новые слуги государевы — опричники, желая поживиться за счет казны именитых людей, оговаривали то того, то другого из земских бояр перед Иоаном. И несчастного боярина, чаще всего неповинного, брали в застенок, пытали до смерти, иногда со всей семьею, а все его богатства, вотчины и имение отдавались клеветникам. Лучшие имена именитых людей были вычеркнуты из списка живущих. Брат Алексея Адашева, Даниил, князь Дмитрий Овчина-Оболенский, прославленный воевода, князь Михаил Репнин, Курпины, Колычевы и другие, без числа и счета, погибали мученической смертью по приказу царя. Погиб Владимир, князь Старицкий с семьею, погиб и свергнутый митрополит Филипп за его «печалование» перед царем за осужденных. Многие бояре, князья и именитые люди, в ужасе перед лютыми муками на дыбе или под ножом палача, бежали за литовский рубеж и переходили на службу к польскому королю Сигизмунду. |
| Положили, чтобы митрополит остался в столице, где начинался уже беспорядок. Вместо него поехали святители, а главным между ними новгородский архиепископ Пимен; в числе этих духовных был давний Иванов наушник, архимандрит Левкий; с духовенством отправились бояре, князья Иван Димитриевич Бельский, князь Иван Феодорович Мстиславский и другие. Были с ними дворяне и дети боярские. Как только они появились, то были тотчас, по царскому приказанию, окружены стражею. Царь принимал их как будто врагов в военном лагере. Посольство в льстивых выражениях восхваляло его заслуги, его мудрое правление, величало его грозой и победителем врагов, распространителем пределов государства, единым правоверным государем по всей вселенной, обладающим богатою страною, над которою почиет свыше благословение Божие и явно показывающее свою силу во множестве святых, их же нетленные телеса почиют в русском царстве. «Если, государь, – говорили они, – ты не хочешь помыслить ни о чем временном и преходящем, ни о твоей великой земле и ее градах, ни о бесчисленном множестве покорного тебе народа, то помысли о святых чудотворных иконах и единой христианской вере, которая твоим отшествием от царства подвергнется если не конечному разорению и истреблению, то осквернению от еретиков. А если тебя, государь, смущает измена и пороки в нашей земле, о которых мы не ведаем, то воля твоя будет и миловать и строго казнить виновных, все исправляя мудрыми твоими законами и уставами». Царь сказал им, что он подумает, и через несколько времени призвал их снова и дал такой ответ: «С давних времен, как вам известно из русских летописцев, даже до настоящих лет, русские люди были мятежны нашим предкам, начиная от славной памяти Владимира Мономаха , пролили много крови нашей, хотели истребить достославный и благословенный род наш. По кончине блаженной памяти родителя нашего, готовили такую участь и мне, вашему законному наследнику, желая поставить себе иного государя; и до сих пор я вижу измену своими глазами; не только с польским королем, но и с турками и крымским ханом входят в соумышление, чтоб нас погубить и истребить; извели нашу кроткую и благочестивую супругу Анастасию Романовну; и если бы Бог нас не охранил, открывая их замыслы, то извели бы они и нас с нашими детьми. Того ради, избегая зла, мы поневоле должны были удалиться из Москвы, выбрав себе иное жилище и опричных советников и людей». |
| Вид истерзанной Анастасии и ее слова посеяли в душе Матрены такой трепет, что слезы градом покатились у нее по щекам. Она принялась мысленно взывать к Господу и Богородице, умоляя этих небесных заступников поскорее вызволить ее из этой беды. Днем узников кормили овсяной кашей, утром им давали лишь воду и хлеб. Отведав скудного тюремного завтрака, Матрена собралась было прикорнуть в уголке на соломе, как вдруг тяжелая дверь со скрипом отворилась и в темницу ввалились три человека. Двое были немецкими наемниками, а третий был тюремный надзиратель, который держал в руке масляный фонарь. Переговариваясь между собой на родном языке, немцы оглядели четверых узниц. Затем один из них указал пальцем на Матрену. Надзиратель запротестовал было, говоря наемникам, что эта белокурая красавица стоит очень больших денег, мол, пристав Будыва намерен уступать ее только знатным польским панам. Немцы громко настаивали на своем, коверкая русские слова. Они хлопали ладонями по кошелям с деньгами, привешенным у каждого к поясу, и требовали назвать цену. Матрена, похолодев от страха, слушала, как надзиратель хриплым голосом торгуется с ландскнехтами. В мыслях Матрена взывала к Богу и к ангелам-хранителям об избавлении ее от позора. Однако мольбы Матрены не были услышаны вседержителем. Немцы сторговались-таки с надзирателем, тут же отсыпав ему серебра из своих кошелей. Рыдающую от безысходного отчаяния Матрену немцы чуть ли не волоком утащили в другой застенок, куда вела каменная винтовая лестница. Там было гораздо светлее, поскольку солнечный свет щедро лился сюда сквозь два застекленных окна с закругленным верхом. Швырнув Матрену на широкое ложе у стены, ландскнехты принялись неторопливо раздеваться, обмениваясь веселыми репликами на немецком языке. Матрене уже доводилось видеть наемников и раньше. Она частенько любовалась ими из окон дворца, наблюдая, как немцы и французы упражняются в фехтовании на клинках, занимаются различными боевыми перестроениями повзводно и поротно на площади перед дворцом. Матрену восхищали одежды наемников, яркие и необычные, на фоне длиннополых одеяний русских и поляков. Наемники носили очень узкие облегающие панталоны из мягкой полушерстяной ткани, похожие на чулки. Их короткие шарообразные штаны, подбитые ватой, и короткие разноцветные плащи сразу бросались в глаза, как и широкополые шляпы с пышными перьями. |
| Безжалостный Будыва обошелся без крайних мер при допросах Матрены по той причине, что он был восхищен ее внешней прелестью. Втайне от высокого начальства Будыва за деньги и ценности уступал молодых узниц польским гусарам и наемникам, устроив в Пыточной башне что-то вроде притона. В одном из помещений тюрьмы была поставлена добротная широкая кровать с мягкой и чистой постелью, подручные Будывы туда и приводили женщин для интимной услады тех, кто мог за это заплатить. Простые воины обычно приходили в сумерках по одному или группами, развлекаясь с узницами тут же в темнице. Польские военачальники присылали в тюрьму слуг, которые уводили приглянувшуюся женщину в жилище своего господина. Ротмистры и сержанты платили больше Будыве, чем рядовые воины, поэтому им доставались самые юные и красивые пленницы. Простая солдатня, падкая на вино, чаще всего довольствовалась женщинами постарше и непривлекательными молодухами. Обычно ради экономии рейтары приходили группой и покупали одну женщину на всех. Будыва и его палачи тоже не упускали своего. Они насиловали узниц прямо в пыточном застенке. Хуже всего приходилось узницам, приговоренным к смерти. Их Будыва предлагал рейтарам и гусарам почти за бесценок, поэтому спрос на них был очень велик. Однажды прислужники Будывы увели с собой на всю ночь Анастасию Юршину. Когда она вернулась под утро в застенок, где сидела Матрена, то вся одежда на ней была изорвана, а лицо ее было в синяках и ссадинах. Упав в изнеможении на соломенный тюфяк, Анастасия слабым измученным голосом поведала Матрене, что ее до самого рассвета мучили пятеро пьяных наемников, насилуя по очереди. – Ежели и тебе выпадет это несчастье, милая, то лучше не сопротивляйся, все едино от насильников не отбиться, – закрыв глаза, шептала Анастасия. – Эти пьяные ублюдки токмо искалечат тебя, а ты такая красивая. Лучше уж будь покорна как овечка, так целее будешь, душа моя. Бог даст, родственники твои вызволят тебя отсюда, они ведь боярского рода. Это за меня заступиться некому, а посему нахлебаюсь я позора и унижений полной чашей. |
|
|
