| Между Славянскими или Русскими переводами древних авторов, тогда известными и сохраненными в наших библиотеках, наименуем Галеново рассуждение о стихиях большого и малого мира, о теле и душе, переведенное с языка Латинского, коим, вопреки сказанию одного иноземца-современника, не гнушались Россияне: еще скудные средствами науки, они пользовались всяким случаем удовлетворять своему любопытству; часто искали смысла, где его не было от неразумия Писцов или толковников, и с удивительным терпением списывали книги, исполненные ошибок. Сей темный перевод Галена находился в числе рукописей Св. Кирилла Белоезерского: следственно уже существовал в XV веке. – Упомянем здесь также о рукописном лечебнике, в 1588 году преложенном с языка Польского для Серпуховского Воеводы Фомы Афанасьевича Бутурлина. Сей памятник тогдашней науки и тогдашнего невежества любопытен в отношении к языку смелым переводом многих имен и слов ученых. Может быть, относятся ко временам Феодоровым или Годунова и старые песни Русские, в коих упоминается о завоевании Казани и Сибири, о грозах Иоанновых, о добродетельном Никите Романовиче (брате Царицы Анастасии), о злодее Малюте Скуратове, о впадениях Ханских в Россию. Очевидцы рассказывают, дети и внуки их воспевают происшествия. Память обманывает, воображение плодит, новый вкус исправляет: но дух остается, с некоторыми сильными чертами века – и не только в наших исторических, богатырских, охотничьих, но и во многих нежных песнях заметна первобытная печать старины: видим в них как бы снимок подлинника уже неизвестного; слышим как бы отзыв голоса, давно умолкшего, находим свежесть чувства, теряемую человеком с летами, а народом с веками. Всем известна песня о Царе Иоанне: «Зачиналась каменна Москва,//Зачинался в ней и Грозный Царь://Он Казань город на славу взял,//Мимоходом город Астрахань», – о сыне Иоанновом, осужденном на казнь: «Упадает звезда поднебесная,//Угасает свеча воску яраго://Не становится у нас Царевича»; другая о витязе, который умирает в дикой степи, на ковре, подле огня угасающего: «Припекает свои раны кровавыя://В головах стоит животворящий крест,//По праву руку лежит сабля острая,//По леву руку его крепкой лук,//А в ногах стоит его добрый конь;//Он, кончаяся, говорит коню://«Как умру я, мой доброй конь,//Ты зарой мое тело белое//Среди поля, среди чистаго;//Побеги потом во святую Русь;//Поклонись моим отцу и матери,//Благословенье свези малым детушкам;//Да скажи моей молодой вдове,//Что женился я на другой жене://Я в приданое взял поле чистое;//Была свахою калена стрела,//Положила спать сабля острая.//Все друзья-братья меня оставили,//Все товарищи разъехались://Лишь один ты, мой доброй конь,//Ты служил мне верно до смерти " » – о воине убитом, коему постелию служит камыш, изголовьем куст ракитовый, одеялом темная ночь осенняя и коего тело орошается слезами матери, сестры и молодой жены: «Ах! мать плачет, что река льется;//Сестра плачет, как ручьи текут;//Жена плачет, как роса падает://Взойдет солнце, росу высушит». |
| Поэтому патр. Ермоген и продолжал считать Шуйского царем, а монахом считал Тюфякина. Когда низвергли Шуйского (июль 1610 г.), польские войска стояли под Можайском под командой гетмана Жолкевского. 31-го июля от него пришел ультиматум Москве – принять, наконец, Владислава во исполнение договора, заключенного не москвичами, а тушинцами под Смоленском, где договор принимал и Филарет, сидящий ныне в Москве. Бояре во главе с кн. Мстиславским были согласны. Но патр. Ермоген возражал. Он был возглавителем нового течения, возвращавшего Смуту в надежное государственное русло. Новое предложение, высказанное устами патриарха, состояло в том, что в цари предлагался кандидат из своей династии. Никто иной, как сын митр. Филарета, Михаил Федорович Романов, 14-летний «Миша», по женской линии, по царице Анастасии, жене Грозного, прямой потомок династии Рюриковичей. Теперь уже и сам Филарет в речи с Лобного места увещевает москвичей: «Не прельщайтесь, мне самому подлинно известно королевское злое умышление над московским государством: хочет он с сыном им завладеть и нашу истинную христианскую веру разорить, а свою латинскую утвердить». Но теоремы и слова – одно, а сила вещей – другое. Бояре (и может быть правильно) не чувствовали у Москвы еще никакой военной силы, чтобы оказать сопротивление Жолкевскому и защитить свою, казалось в тот миг, слишком прямолинейную патриотическую программу. И Филарет и Ермоген уступили. Патриарх так формулировал свой компромисс: «если королевич крестится и будет в православной вере, то я вас благословляю; если не оставит латинской ереси, то от него во всем московском государстве будет нарушена православная вера, и да не будет тогда на вас нашего благословения». Условия тушинско-смоленского договора, сложившиеся вне Москвы, теперь принимались Москвой в сущности заново. Православная вера неприкосновенна. К королю отправится посольство – бить челом, «да крестится государь Владислав в веру греческого закона». Королевская ставка обманно приняла эти условия, и 27-го августа народ московский на Девичьем поле уже торжественно приносил Владиславу присягу на верность. |
| Кстати сказать, в беседе с Патриархом я ему покаялся, что, сидя в тюрьме, не раз мысленно осудил его за сдачу позиций большевикам. Патриарх благодушно прощал меня и говорил о том, что его свобода хуже тюрьмы, и сам вспоминал свое сидение, как лучшее время. На другой день я еще раз сослужил Патриарху в церкви великомученицы Анастасии, что у Бутырской Заставы. Затем был арестован и отправлен в Соловки. Больше я Патриарха не видел. Патриарх умер. Его замучила, сожгла на медленном огне своей сатанинской ненависти большевицкая власть. В Соловецком кладбищенском храме, оставленном для местных монахов, вольнонаемных работников при лагере заключенных, духовенство служило панихиду по Патриархе. Все мы чувствовали тогда, что наступает новый тяжкий период жизни Церкви. Лица заключенных наших архиереев были не так грустны, как суровы и строги. Все мы сознавали, что опасность надвигалась: а какая? в чём? – никто не знал. Счастливый период борьбы с врагом, когда перевес был на нашей стороне, во всяком случае, кончился. Это понимал каждый. Говорят, агент власти, заправляющий церковными делами 4 , по поводу смерти Патриарха был в неописуемом восторге. Примчавшись к телу только что усопшего, он потирал руки и, с трудом сдерживая радость, говорил: «Хороший был старик… Надо похоронить поторжественней…» После похорон он призвал к себе в ГПУ двух митрополитов и вручил им так называемое «предсмертное завещание» – послание Патриарха со всякими его обещаниями в пользу власти. Митрополитам предложено было свезти текст в редакцию газеты для напечатания, что они и сделали. Но никто из духовных лиц, окружавших Патриарха, не был свидетелем того, чтобы Патриарх подписывал эту бумагу, хотя проект «завещания», предложенный властью, долго лежал на столе у Патриарха и был взят оттуда агентом власти уже после его смерти. Недолго управлял Местоблюститель Патриаршего Престола митр. Пётр . Он твердо знал, что никакие уступки с его стороны не подкупят власти. Власть всё берет и ничего не дает, как говорил это и Патриарх. Поэтому всякие предложения агента власти митр. Пётр прямо отвергал и запросто выпроваживал его из своих покоев. Митрополит Пётр, например, говорил агенту так: «Вы всё лжете. Ничего не дадите, а только обещаете. А теперь потрудитесь оставить комнату: у нас будет заседание». |
| За его помощь Михнову Ивана Войтюлевича люди прозвали спасителем. В 1919 году на наших землях образовалась Польша. Тут Вячеслав Платонович, можно сказать, «перековал меч на орало», т.е. из кадрового офицера превратился в хозяина-землероба. Вячеслав Платонович стал изучать польский язык, без знания которого было трудно добиться чего-нибудь в польских учреждениях. Анастасия Дементьевна перед отъездом (в Палестину. – Ред.) разделила имение между дочерьми на три участка, которые стали называться Крошей, Гаем, а центральный остался Михновом. Вячеслав Платонович приступил к строительству своего участка на Кроше. Он списался с родственником Корецких, Чагиным, проживающим в Петрограде, которому принадлежала так называемая «Чагинская дача», и купил ее у него. Дом был перенесен на Крошу. Так образовалось хозяйство Кроша, где поселилась семья Шафаловичей. Вячеслав Платонович оказался хорошим хозяином: он разбил сад, огород, завел лошадей, коров, свиней. Построил мельницу, сделал запруду на небольшом ручье, впадающем в реку Меречанку. Он очень много читал книг о сельском хозяйстве и изучил его досконально. В 1921 году, когда в Михнове о. Понтий круто изменил внутренний уклад жизни, стали прибывать люди, желающие жить по правилам, установленным о. Понтием. Когда строили крошанский дом, о. Понтий сказал, как бы предвидя будущее: «Стройте дом побольше, пригодится». И дом построили большой. Когда я женился на дочери Вячеслава Платоновича, он крепко помог нам в строительстве нашего тургельского дома. Я еще был неопытным молодым человеком, и Вячеслав Платонович взял на себя всю тяжесть забот по строительству. Вся эта история, описанная мною, была напечатана в республиканской газете «Тиеса» («Tiesa») на литовском языке. Нина Варфоломеевна Ивашевич из Михнова вспоминает o своих детских годах в Михнове и о том, как Вячеслав Платонович любил и хорошо относился к детям и играл с ними в жмурки на елке. Хочу процитировать здесь то, что написал о Вячеславе Платоновиче живущий на Кроше Алексей Николаевич Петровский: «Вся его жизнь с нами переполнена тяжелым трудом ради живущих с ним его близких. |
| (ок. 652 - нач. сент. 685, К-поль), св. (пам. 3 сент.), визант. имп. (с 668) из династии Ираклидов; старший сын имп. Константа II и Фавсты. Как и его отец, он носил прозвище Погонат из-за своей бороды. Точная дата рождения К. неизвестна; его возраст условно определяется по сохранившемуся эдикту имп. Константа II от 1 марта 666 г., где названы годы правления Константа и 3 его сыновей, к-рые скорее всего были объявлены соправителями в младенчестве (RegImp, N 233). Акты VI Вселенского Собора 680-681 гг. свидетельствуют, что К. стал августом и соправителем отца между 5 и 26 апр. 654 г.; на это указывает датировка протоколов заседаний VI Вселенского Собора по годам правления К. (ACO II. Vol. 2(2). P. 628, 664; ДВС. Т. 4. С. 196, 205). Противоречия в сведениях указа 666 г. и соборных актов остаются неразрешимыми (К. род. и был провозглашен августом в 652 либо в 654). Фактически власть оказалась у 8-10-летнего К. в 662-663 гг., после отъезда имп. Константа II в Италию и его разрыва с К-полем. Первоначально соправителями К. считались его братья Тиверий и Ираклий (близнецы, род. ок. 659). При К. существовал регентский совет, сформированный скорее всего Константом, но впосл. сыгравший главную роль в оттеснении старшего императора от к-польских дел. Вероятно, жители К-поля и придворные чиновники воспринимали отъезд Константа как бегство и предательство и еще при его жизни возлагали свои надежды на К. Главами регентского совета были евнух Андрей и патрикий Феодор из Колонии Каппадокийской (армянин по происхождению). Мать К. также оставалась в К-поле, но о ее участии в политических делах сведений нет. Как и прежде, аристократы, занимавшие главные гос. посты, в основном были выходцами из Армении. Получив известие о смерти Константа в Сиракузах в 668 г., К. принял титул консула, т. о., стал главнокомандующим и офиц. полновластным императором. Его консульский выезд в К-поле состоялся между 16 сент. и 6 нояб. 668 г.- древняя рим. традиция вступления магистратов в должность с 1 янв. уже давно не соблюдалась. К. был женат на Анастасии, о происхождении которой нет сведений; в браке родились сыновья Юстиниан II (император в 685-695, 705-711) и Ираклий. |
| «Музыка спасала меня в тяжелые времена». История последней ученицы Сергея Рахманинова 24 февраля, 2024. Анастасия Микушина Ей исполнилось 99 лет Рут Сленчински впервые села за фортепиано в 1,5 года. В Париже девочка-вундеркинд стала последней ученицей композитора Сергея Рахманинова. Ее любовь к музыке не угасает до сих пор: 99-летняя Рут недавно записала альбом. Уроки с полутора лет Рут Сленчински родилась в Сакраменто, но когда ей было девять месяцев, ее семья переехала в Австралию, поближе к брату ее отца. Она сказала, что ей было полтора года, когда она впервые села за пианино со своим отцом, скрипачом Йозефом Сленчински, польским иммигрантом. — Отец начал показывать мне ноты на фортепиано, когда мама лежала в больнице; он беспокоился, ему нечем было занять себя и меня, поэтому он преподал мне первый урок музыки, — вспоминает Рут. Музыкальная карьера Рут Сленчински началась в 4 года; так как ее ноги были слишком малы, чтобы дотянуться до педалей, для первого выступления ей их приподняли, изменив конструкцию инструмента. Отец ввел строгий режим музыкальных занятий. Сленчински помнит его как властного и жесткого человека. — Он хотел большего, чем мог получить, ото всех, включая меня, — говорила про отца Рут. Непростые ранние годы жизни Сленчински описаны в ее мемуарах 1957 года «Запретное детство». По словам пианистки, когда она выросла, отец заставлял ее музицировать на фортепиано по девять часов в день, пока две ее младшие сестры играли на улице. Семья переехала в Париж, когда Рут было 4 года, чтобы у старшей дочери был доступ к лучшим учителям. — Хотелось играть с сестрами, но когда я не хотела заниматься, меня гоняли с палкой. Но я нашла комфорт и красоту в музыке. Стала думать о том, насколько прекрасна музыка, — вспоминала в интервью CBS This Morning уже взрослая Рут. Девочке было 6 лет, когда она играла на концерте в Берлине в 1931 году, и 7 лет, когда она выступала с полным оркестром в Париже. СМИ называли ее одним из величайших музыкальных вундеркиндов со времен Моцарта. |
| Русское государство 1 в первые века своего существования (IX, X, XI вв.) входило в сношения почти со всеми окружающими его государствами и народами: на севере – с финскими племенами и скандинавами, на северо-западе и западе – с литовцами, балтийскими славянами, поляками, чехами и венграми, на юге – с болгарами и Византийской империей, на юго-востоке с находившимися здесь степными-кочевыми народами – торками, печенегами и хазарами. Торговые интересы были главной причиной сношений северной России, преимущественно Новгорода, с балтийским славянами и Скандинавией, а южной России с Византийской империей; с последнею киевские великие князья Олег, Игорь и Святослав в 907, 911, 944 и 971 годах заключили особые договоры, сохранившиеся в русских переводах в наших летописях и имевшие в виду упорядочение различных вопросов торговли Русских с греками. – Брачные союзы также соединяли русских князей с иноземными государями в X–XII вв.: женою великого князя Ярослава была дочь шведского короля Олафа I, старшая дочь его была за норвежским королем Гаральдом, младшая Анастасия за венгерским королем Андреем, вторая Анна за французским королем Генрихом I, а сестра за польским королем Казимиром (XI в.). Дочь английского короля Гаральда выдана была датским королем за внука великого Князя Ярослава-великого князя Владимира Мономаха (XII в.). Великий князь Владимир киевский был женат на сестре византийских императоров (Х в.), а дочь кн. Мстислава и Христины была за наследником Византийского престола Алексеем Комниным. Наши летописи говорят еще, что за великим князем Изяславом была дочь польского короля Гертруда, а за великим князем Всеволодом – греческая царевна (XI в.). – При своих спорах русские князья обращаются за помощью к иноземным государям и, в случае неблагоприятных обстоятельств, находят у них убежище. Так князь Новгородский Владимир Святославич, спасаясь от преследований вел. князя Ярополка, уходит за море, к варягам (X в.); вел. кн. Святополк Окаянный от князя новгородского Ярослава бежал к тестю своему Болеславу, королю польскому (XI в.); вед. князь Изяслав (ум. 1077 г.) получает помощь от польского короля Болеслава Смелого и с нею занимает Киев; князь Волынский Ярослав приглашает к себе на помощь поляков, венгров и чехов (XII в.); великий князь Мстислав (ум. в 1182 г.) отправляет полоцких князей в изгнание в Грецию; вел. князю Изяславу Мстиславичу (ум. в 1154 г.) в его борьбе с князем ростовским Юрием постоянно помогал венгерский король Геза II, женатый на сестре его. Точно также и иностранные государи иногда находили убежище себе в России; как напр. Олаф норвежский у вел. кн. Владимира и Ярослава, или у последнего дети английского и венгерского королей. – Вероятно, еще более частые сношения были у русских князей c кочевыми народами, окружавшими Русское государство и постоянно нападавших на окраинные земли его; по крайней мере, вел. князь Владимир Мономах говорит, что он один заключил около 19 мирных договоров с половцами. |
| Закрыть Братский корабль Путевые заметки участника Юбилейного Всеславянского Съезда 06.08.2017 1156 Время на чтение 9 минут Теплоход «Княжна Анастасия» стал лабораторией идей славянского возрождения Какие же мы, славяне, разные. И какие же мы всё-таки одинаковые. В этом я убедился во время Юбилейного Всеславянского Съезда в Москве , который состоялся с 26 мая по 3 июня и на который съехались делегаты из всех славянских стран. Ещё когда я в качестве волонтёра встречал сначала польскую делегацию на Белорусском вокзале, а потом сербскую - в Шереметьево, я сразу заметил эту разность и это сходство. Поляки, только познакомившись со мной и выйдя на привокзальную площадь, тут же вынули из сумки основательный фотоаппарат и начали снимать всё подряд. Чисто европейский стиль. Да и по тому, как они держали себя, видно было - европейцы. Сербы - те попроще. Слегка суетливы, размашисты и внутренне раскрепощены, почти как и мы, русские, за границей. И «баулы» их были куда как габаритнее польских: складывалось такое впечатление, что они приехали не на неделю, а как минимум на полгода. Да ведь и у нас есть привычка таскать за собой в путешествия кучу ненужных вещей. Так, на всякий случай, а вдруг пригодится. Но что было общее у сербов и поляков - это какая-то необъяснимая энергетика доброжелательности, исходящая даже не от улыбающихся лиц и светящихся глаз, а откуда-то изнутри, из самых глубин естества. Такое невозможно сыграть, такое или есть, или его нет. Я сразу почувствовал, что мы братья на каком-то генном уровне. Не знаю, какие они там у себя, каждый на своей родине, но здесь, в России, все славяне становятся наполовину русскими. Причём мгновенно, стоит им ступить на русскую землю. В этом я совершенно убедился на корабле, на борту которого делегаты Съезда совершили Крестный ход из Москвы в Санкт-Петербург по рекам и озерам Севера России. Собственно, на корабле и состоялся сам Всеславянский Съезд. Днём проводились различные конференции, где обсуждались самые насущные проблемы Славянской цивилизации. А по вечерам артисты, приглашённые и из числа самих же делегатов, давали концерты, на которые могли прийти все желающие. |
| Вот боярин, согласившийся служить самозванцу, уговаривает Басманова стать на сторону Димитрия: Я сам скажу, что войско наше дрянь Что казаки лишь только селы грабят, Что поляки лишь хвастают да пьют, А русские…да что и говорить… Перед тобой не стану я лукавить; Но знаешь ли, чем сильны мы, Басманов? Не войском, нет, не польскою подмогой, А мнением; да! Мнением народным. По морю можно плыть лишь до тех пор, пока оно не вспенит волны. Оказывается, и народная стихия бывает послушна, смиренна, но ее можно взнуздать, если найти в душе народа самую чувствительную точку. Характерно то, что народ как-то изначально нелюбим, противен людям ищущим власти. Противен, как приемное и нелюбимое дитя. Любовь к народу не слышна ни в словах Бориса, ни в словах царедворцев. Борис: Мне счастья нет. Я думал свой народ Щедротами любовь его снискать – Но отложил пустое попеченье: Живая власть для черни ненавистна, Они любить умеют только мертвых. Тогдашних московитов нельзя было всколыхнуть обещанием гражданских свобод. Они слабо реагировали на те раздражители, приведение в действие которых заливало современную и позднейшую Европу потоками крови. Права сословные, права избирательные, торговые выгоды, все это не могло еще стать катализатором народных волнений. Православных людей можно было вывести из состояния гражданского покоя и привести в опасное и неуправляемое состояние чем-то таким, что связано с темой святости. Это могла быть угроза отступления от веры. Это мог быть призыв к отмщению невинной крови. «Кормилец-царь, надежда и опора, защитник Христовой церкви взошел на трон по окровавленным ступеням!» Вот шепот, способный превратиться в гром. Самозванцы и потом, после преодоления смуты и воцарения Романовых, тревожили Русскую землю. Они называли себя то воскресшим императором Павлом, то Петром Третьим, и всякий раз под их разбойничьи знамена стекались тысячи отчаянных людей, жаждущих разгуляться и отведать свежей крови. Имена Разина и Пугачева известны всем. А были ведь еще и княжна Тараканова, и, якобы, спасшаяся от расстрела Анастасия Романова, то есть «святые имена», не произведшие восстаний. Народ влюблен в слухи. Как лакомство в чрево, глубоко входят в его душу случайные или намеренно придуманные басни. Вот портрет народной души в устах Басманова: |
| Но в это время уже начались преследования и казни сторонников Сильвестра и Адашева и побеги опальных или угрожаемых царской опалой в Литву. Хотя за Курбским никакой вины, кроме сочувствия павшим правителям, не было, он имел полное основание думать, что и его не минует жестокая опала. Тем временем король Сигизмунд-Август и вельможи польские писали Курбскому, уговаривая его перейти на их сторону и обещая ласковый прием. Битва под Невлем ( 1562 г.), неудачная для русских, не могла доставить царю предлога для опалы, судя по тому, что и после нее Курбский воеводствует в Юрьеве; да и царь, упрекая его за неудачу , не думает приписывать ее измене. Не мог Курбский опасаться ответственности за безуспешную попытку овладеть городом Гельметом : если б это дело имело большую важность, царь поставил бы его в вину Курбскому в письме своем. Тем не менее Курбский был уверен в близости несчастья и, после напрасных молений и бесплодного ходатайства архиерейских чинов , решил бежать " от земли Божия " . В 1563 г. (по другим известиям — в 1564 г.) Курбский, при помощи верного раба своего Васьки Шибанова, бежал из Юрьева в Литву . На службу к Сигизмунду Курбский явился не один, а с целой толпой приверженцев и слуг, и был пожалован несколькими имениями (между прочим — гор. Ковелем ). Курбский управлял ими через своих урядников из москвитян. Уже в сентябре 1564 г. Курбский воюет против России. После бегства Курбского тяжелая участь постигла людей к нему близких. Курбский впоследствии пишет, что царь " матерь ми и жену и отрочка единого сына моего, в заточение затворенных, троскою поморил; братию мою, единоколенных княжат Ярославских, различными смертьми поморил, имения мои и их разграбил " . В оправдание своей ярости Иоанн Грозный мог приводить только факт измены и нарушения крестного целования; два другие его обвинения, будто Курбский " хотел на Ярославле государести " и будто он отнял у него жену Анастасию, выдуманы им, очевидно, лишь для оправдания своей злобы в глазах польско-литовских вельмож: личной ненависти к царице Курбский не мог питать, а помышлять о выделении Ярославля в особое княжество мог только безумный. Курбский проживал обыкновенно верстах в 20 от Ковеля, в местечке Миляновичах. Судя по многочисленным процессам, акты которых дошли до нас, быстро ассимилировался московский боярин и слуга царский с польско-литовскими магнатами и между буйными оказался во всяком случае не самым смиренным: воевал с панами, захватывал силой имения, посланцев королевских бранил " непристойными московскими словами " ; его урядники, надеясь на его защиту, вымучивали деньги от евреев и проч. В 1571 г. Курбский женился на богатой вдове Козинской, урожденной княжне Голшанской, но скоро развелся с ней, женился, в 1579 г., в третий раз на небогатой девушке Семашко и с ней был, по-видимому, счастлив; имел от нее дочь и сына Димитрия. |
|
|
