| Подлинное подписал: Вашего Высокопреосвященства преданный во Христе собрат Митрополит Анастасий. 4 [Оригинал на бланке ARCHEVÉQUE des Eglises Orthodoxes Russes en Europe Occidentale EXARQUE DU PATRIARCHE OECUMÉNIQUE. 12, Rue Daru- Paris 8.] 9 августа 1948 г. Его Высокопреосвященству Высокопреосвященнейшему Митрополиту Анастасию Ваше Высокопреосвященство, Милостивый Архипастырь, Тот обмен письмами, который произошел в недавнее время между нами, и равно те письма, которыми Вы обменялись с моим викарием Епископом Кассианом [Безобразовым] , свидетельствуют о том, что объединение церковных сил для согласованных действий в пользу новых русских беженцев сознается как неотложная задача и с Вашей и с нашей стороны. Вам, может быть, известно, что сознание неотложности этой задачи возникло и в более широких общественных кругах, группирующихся вокруг издаваемой в Париже газеты национального направления «Русская Мысль». Весьма показательно, что и эти попытки объединения стремятся его осуществить под знаком Церкви. Но мне, и моим сотрудникам представляется несомненным, что единение, к которому мы стремимся, может оказаться действительным не иначе, как при условии, что оно распространится на все православно и национально мыслящие русские группировки за рубежами России. Первым шагом к этому объединению было бы, по моей мысли, личное свидание возглавителей трех основных частей Русской Зарубежной Церкви: я разумею Ваше Высокопреосвященство, Митрополита Феофила [Пашковского, первоиерарха Северо-Американской митрополии] и себя. Доказывать целесообразность такой встречи мне представляется излишним. Вопрос о переселении «Ди-Пи» [от английского displaced persons – перемещенные лица] за океан делает необходимым деятельное участие в этом начинании и Русской Церкви в Америке. Зная болезненное состояние Митрополита Феофила, я был бы, со своей стороны, совершенно готов, чтобы намечаемое мной свидание состоялось бы Америке. По обсуждении этого вопроса с моими ближайшими сотрудниками я пришел к решению братски предложить Вашему Высокопреосвященству нашу встречу втроем в Соединенных Штатах. Одновременно об этом пишу Высокопреосвященнейшему Феофилу. |
| Скачать epub pdf Мысли, извлеченные из статьи, написанной по случаю 150-летия со дня рождения А. С. Пушкина. (К 150-летию смерти поэта) Пушкин еше при жизни занял царственное положение среди наших писателей; с тех пор его престол остается непоколебимым: все стараются учиться у него и подражать ему, но никто не дерзает оспаривать у него его венца, сияющого немеркнущей славой. Даже революция, потрясшая все авторитеты, не могла поколебать его треножника, а, напротив, сама старается найти в нем для себя идеологическое оправдание и нравственную опору. Вокруг его имени создался своеобразный культ, нашедший своих жрецов в виде особого, так сказать, литературного сословия пушкинистовъ. Они тщательно изследовали историю его жизни вплоть до мельчайших подробностей его домашняго быта, ревниво собирали и продолжают собирать оставшееся от него литературное наследство, стараясь не утратить не только малейшого из его произведений, но даже сберечь для потомства каждую случайно брошенную им фразу, или отдельныя слова, внимательно изучили основные мотивы его творчества, постарались проникнуть в сокровенную лабораторию его творящого духа, чтобы проследить зарождение его идей, их постепенное развитие и окончательное оформление, истолковали все загадочныя места в его творениях, исчислили все его любимыя слова и выражения и, наконец, вслушались в самую музыку его речи, чтобы уловить созвучие его словесного и душевного ритма, которое наблюдается у него в такой степени, как ни у кого другого из наших писателей. В последнее время литература о Пушкине обогатилась очень ценной многолетней работой А. В. Тырковой-Вильямс «Жизнь Пушкина», которая заслуживает самого широкого распространения. Как это нередко бывает у людей, уходящих всем своим существом в ту или другую специальную область знания, пушкинисты склонны иногда впадать в крайности, доводя свое почитание поэта почти до слепого фетишизма и утопая в скрупулезных мелочах, подобно талмудистам; однако, им, несомненно, мы обязаны тем, что личность и творчество Пушкина изучены так полно и всесторонне, как ничто другое в истории нашей литературы, и стали поистине народным достоянием. Надо пожалеть только о том, что вместе с драгоценными сокровищами, вышедшими изъ-под пера поэта, и наряду с ними они собирают, опубликовывают и распространяют те из его произведений, которых он стыдился при жизни, считая их недостойными своего высокого таланта, и потому старался выбросить их, как сор, из своей художественной мастерской. |
| Он сам считал себя высшим судьей своих творений, и если он хотел, чтобы сохранена была незапятнанной посмертная память Байрона, то не менее, конечно, он желал того же и для самого себя. Поступая вопреки его воле, которая должна быть особенно священна для его горячих почитателей, пушкинистыûМы говорим, конечно, не обо всех., сами того не замечая, наносят тяжелое оскорбление памяти поэта, набрасывая на нее некоторую тень. Многогранный гений Пушкина, вращаясь пред нашим взором, подобно калейдоскопу, сверкает всегда новыми лучами и красками, и нам кажется, что поэт растет вместе с временем, отделяюшим его от нас. Но это, конечно, не более, как обман зрения. Гений, отошедший в область истории, остается всегда равен самому себе. Только мы сами постепенно дорастаем до такого уровня, чтобы сделаться способными воспринять его идеи и его дух и, проникая постепенно в глубинныя недра его творчества, извлекаем оттуда новые драгоценные перлы. С каждым годом мы глубже входим в духовное существо Пушкина, как и он сам глубже проникает в наше сознание и в самую нашу душу, как бы глубже сростаясь с нами духовно. Значение юбилейных чествований великих людей состоит в том, что они ставят последних в фокус общественного внимания и тем способствуют более глубокому и всестороннему их изучению. Пушкинские юбилеи, благодаря своему всенародному значению, становятся, кроме того, выражением нашего национального единства. Пушкин всегда был выше всех общественных группировок, политических партий и литературных школ и направлений. Он универсален и всеобъемлющ. Каждый из нас ощущает в нем частицу самого себя. Франк был прав, когда сказал, что «поэзия была для Пушкина выражением религиознаго восприятия мира, чуткого внимания к «божественному глаголу» и именно поэтому «прекрасное должно быть величаво». Поэзия была для него не только праздником бытия, но и откровением иной жизни, под влиянием которой все земное преображалось у него небесным светом. А. Н. Майков художественно выразил это в своем замечательном стихотворении «Перечитывая Пушкина»: |
| Последние годы его жизни были озарены таким ярким светом его веры, что это невольно обращало на себя внимание его друзей, особенно такого чуткого и религиозного, как Жуковский. Выслушав его горячия реплики по поводу неуместности военной стражи, поставленной для охраны картины Брюлова «Распятие» (что он выразил и в стихотворении «Мирская власть»), Жуковский сказал потом Смирновой: «Как созрел Пушкин, и как развилось в нем религиозное чувство! Он несравненно более верующий, чем я». Но он не был чужд живого религиозного чувства и в более раннем возрасте; оно укрепилось в нем особенно со времени пребывания его в Михайловской ссылке, поставившей его в непосредственное духовное соприкосновение с народной стихией и с Святогорским монастырем. Надо поистине удивляться близорукости или косности тех людей, кто и при нынешнем состоянии пушкиноведения продолжают поддерживать старый предразсудок, будто Пушкин был безрелигиозным и даже неверующим человеком. Религиозность его казалась мало заметной только потому, что она, по словам Мережковского, была «естественной и безсознательной» и вместе, следовало бы добавить к этому, скромной и стыдливой, но в этом то и заключается ея главная сила. В ней не было ничего показного: она была столь же искренней, как и все, что исходило из его духа. Общая добросовестность и духовная чуткость Пушкина сказались и в его глубоком серьезном отношении к главным вопросам жизни, особенно к религии. Он внимательно изучал свою веру, пользуясь для этого Библией , прочитанной им «от доски до доски», житиями святых, проповедями Митрополита Филарета, внимательным чтением книг религиозного и философского содержания и указаниями своего собственного внутренняго опыта. Поэтому его религиозное мировоззрение было таким зрелым, здоровым и ясным, чуждым болезненных духовных уклонов его времени – холодного рационализма с одной стороны и мрачного мистицизма с другой (хотя его душа легко воспринимала все мистическое). Он далек был и от эстетического пантеизма своего старшого современника Гете, который так легко обычно соблазняет «жрецов прекраснаго» – поэтов. |
| На жизнь насмешливо глядел, – И ничего во всей природе Благословить он не хотел. Из содержания этого стихотворения видно, что описываемыя в нем душевныя переживания относятся к его юношескому возрасту, однако он уже тогда ясно сознавал, чьи «язвительныя речи» вливали в его гармоническую душу «хладный яд», а понять происхождение этих искушений значило уже вступить на путь освобождения от них. Так понял «Демона» Жуковский: он увидел в самом появлении этого произведения начало победы Пушкина над смущавшими его кознями лукавого. Он умолял своего юного друга решительно и навсегда отвергнуть сатанинские соблазны, чтобы стать «ангелом», к чему вело его высокое призвание. «Ты создан попасть в боги. Вперед! Крылья у души есть. Вышины она не побоится, там ея постоянный элемент. Дай свободу этим крыльям, и небо твое»! Пушкину не нужно было напоминать о том, насколько высоко и ответственно указанное ему назначение: он сам сравнивал его с священным «пророческим» служением. Именно поэтому ему часто больно было признаться в авторстве своих легкомысленных стиховъ – этих «изнеженных звуков безумства, лени и страстей». Особенно тяготила его совесть кощунственная поэма, оскорбляющая светлое евангельское повествование о благовестии нашего спасения. Несмотря на свойственную ему искренность, он пытался при оффициальном допросе даже отрицаться от этого своего произведения. Оно настолько было чуждо и даже ненавистно его душе, что он уничтожал его списки всюду, где находил их. Не будучи в состоянии изгладить навсегда эти «печальныя строки», он тем более «горько жаловался» на себя, «горько» лил покаянныя слезы, уподобляя себя «отроку Библии », «безумному расточителю», т. е. блудному сыну, за злоупотребление собственным талантом. Чтобы правильно уяснить себе духовный облик нашего великого поэта – столь простой и сложный в одно и то же время – надо иметь в виду, что в нем было как бы два лица – одним он был обращен во внешний мир, а другим внутрь самого себя Его душа напоминала собою океан, на поверхности коего вздымались бури, а в глубине царило торжественное величественное спокойствие. |
| Если прежде большевики наказывали людей бичами, то теперь они терзают их скорпионами. В прежнее время они заключали своих врагов в изолированных, недоступных постороннему глазу тюрьмах или концлагерях, теперь они сажают их в звериныя клетки, как это недавно было в Сербии. Прежде они старались скрыть свои разстрелы, производя их в подвалах или в лесах под кровом ночи, ныне они открыто среди белого дня вешают неугодных им лиц на улицах и площадях занятых ими больших городов и часто при томъ – за ноги вниз головой (как говорят некоторые очевидцы), чтобы доставить своим жертвам больше мучений и посмеяться над ними даже после их страдальческой кончины, объявляя при этом изменниками всех, кто так или иначе соприкасался с их боевыми противниками. Всякия другия глумления и насилия над населением занятых ими стран говорят о крайнем озверении и безстыдстве советских палачей, не знающих удержа своим грубым животным инстинктам. Большевизм по самой природе своей есть неисцелимая болезнь. Он не хочет и даже не может отказаться от своей злой, отравленной ядом лжи, сущности, ибо для него это значило бы отречься от самого себя; поэтому против него нет другого средства, как решительная борьба с ним вплоть до полного уничтожения его; иначе он, как опустошительный смерч, пронесется по лицу всей Европы, сея всюду хаос, анархию, голод и междоусобную войну. Главную тяжесть этой борьбы и принял на себя германский народ и его доблестная армия, подвизающаяся против большевизма на поле брани. Ныне против того же большевицкого зла возстала новая грозная сила в виде Русской Освободительной армии; она неразрывно связана с национальным Освободительным Движением, возникшим в недавнее время по мудрому почину своего мужественного и дальновидного вождя, навсегда давшему ему отныне свое имя, и его ближайших сотрудников. Когда он, одушевленный пламенной любовью к страждущему Отечеству, высоко поднял свое боевое знамя, к нему устремились тысячи людей, возгоревшихся тем же священным героическим желанием освободить Родину от тиранической власти, в уверенности, что для этого уже пробил час, указанный свыше. |
| Так большевицкая рука незримо начинает налагать свою печать на самый текст церковных молитв и песнопений, вводя в них не только желательную ей политическую окраску, но и яд религиозного отрицания, благодаря недопустимой уступчивости правящей иерархии, доходящей до предательства Церкви. Нельзя не отметить характерного факта, что Глава Русской Церкви дерзнул недавно выступить с обличением Греческой Церкви в равнодушном отношении к казням, произведенным Афинским правительством над несколькими военными преступниками, забыв о миллионах большевицких жертв среди его собственных пасомых, в защиту которых Русская церковная власть до сих пор не сказала ни одного слова. Весь мир ныне знает, что такое коммунизм, сеющий разложение и смуту по всей вселенной. Всем известно также, что большевизм, являющийся его наиболее ярким и крайним воплощением, причиняет неописуемыя страдания русскому народу, истекающему кровию под его деспотическою властию. И, однако, далеко не все выражают сочувствие последнему и не все склонны протянуть ему руку помощи; напротив, многие отождествляют его с советской властью и потому считают его недостойным оставаться в семье культурных наций и готовы отбросить его в ряды диких азиатских народов. Но, к нашему утешению, есть на западе несколько просвещенных дальновидных умов, пользующихся большим авторитетом в общественном мнении Европы, которые стоят выше этих предразсудков и, проводя резкую грань между большевиками и русским народом, выражают глубокую симпатию к последнему и веру в его светлое и славное будущее, не взирая на его столь униженное и немощное состояние. Они думают, что именно из России, омытой слезами и кровью, выйдет новое благовестие спасения для человечества, что там, в огне испытания, выковывается новый «мессианский» человек и новый тип лучшого человеческого общества, которого так напряженно ожидает современный мир. Как далеко простираются их чаяния, об этом можно судить по их собственным словам. «Россия – говорит один из нихъ – сейчас представляет пустое место, но весь мир смотрит на это место, так как Россия одна выведет Европу и все человечество из тупика». «Над прометеевской (европейской) культурой, пишет другой известный писатель-философъ – нависла мрачная туча судьбы, из которой в нее должны ударить смертельныя молнии. Европа идет к своей кровавой катастрофе: она приближается к концу, неизбежно заложенному в ней при самом ея рождении»... |
| «Россия не сегодняшняя, а грядущая, есть освежающее вино, которое может обновить изсякшую жизнь современного человечества. Запад подарил человечеству совершенныя формы техники, государственности и связи, но он лишил его души. Задачей России является вернуть ее людям». Русский человек, по его словам, обладает «христианскими добродетелями в качестве постоянных национальных свойств. Русские были христианами еще до обращения в христианство ». На этом основана его вера, что Россия призвана одухотворить и через то обновить одряхлевший мир. Высокая миссия, предрекаемая этим писателем нашему народу, не представляет для нас чего-либо неожиданного. На нее давно указывали наши духовные путеводители – великие святители и духовные подвижники, а за ними и наши писатели-ясновидцы. Сознание своего исторического мессианского призвания неискоренимо живет в душе русского человека – в нем мы стараемся найти лучшее оправдание и нашего разсеяния. Чем шире и дальше разбрасывает нас судьба по необъятным просторам мира, тем более крепнет в нас убеждение, что мы посланы Провидением в разные и часто самые отдаленные концы земли для того, чтобы не только сохранить сокровище нашей православной культуры, но и разнести ея семена повсюду, где она оставалась неведомой до сих пор. Если такая миссия действительно указана нам Промыслителем мира, то она возлагает на нас сугубую ответственность. Мы должны оправдать ее пред лицом мира не только провозглашением высоких идей и светлых мессианских обетований, но и достойным ея образом своей жизни, чтобы нам не сказали: «врачу, исцелися сам», и чтобы нам не уподобиться маякам, освещающим широкия пространства вокруг себя, но не озаряющим своего собственного основания. Всюду, где бы ни находились, мы должны показать себя верными сынами своей Церкви, бывшей искони Матерью-воспитательницей нашего народа, хранителями не буквы только, а духа православия, людьми честными, трудолюбивыми и миролюбивыми, исполненными не только хороших чувств и добрых намерений, но имеющих крепкую волю для того, чтобы осуществлять их самим делом жизни. Сверх этих качеств, мы должны обладать духовным трезвением, т. е. иметь дар трезвого, здравого разсуждения, без которого самая добродетель часто теряет свою цену, или обращается в свою противоположность. Только обладая этим дарованием, мы будем способны находить правильное мерило для распознания добра и зла, различать дозволенное и запрещенное, распознавать скрытых врагов среди наших друзей и противников среди кажущихся единомышленников. Ясность духовного зрения избавит нас в то же время от излишней подозрительности, которая так часто заставляет нас бояться призраков и дробит нас на части в то время, как мы должны соединиться в одну мощную, крепко спаянную изнутри силу, чтобы противополагать ее нашему общему врагу, которому выгодно разделять и через то ослаблять нас. |
| «МОЖНО СТУЧАТЬ в запертую дверь с молитвой, но с советами можно войти только в отверстую»; это изречение митр. Филарета может послужить хорошим предостережением для тех, кто не привык считаться с подобным правилом. ЖЕЛАЯ ОБЪЯСНИТЬ или оправдать то или другое событие, особенно такое, за которое мы чувствуем себя ответственными, мы нередко говорим: «таков неотвратимый ход истории». На самом деле ничего неотвратимого, заранее предрешенного, в последней нет. История есть взаимодействие двух свободных воль – воли Божественной и воли человеческой, причем последняя может идти или в согласии с первой или вступить в борьбу с нею. В зависимости от этого и направляется ход исторических событий; Бог предоставляет нам свободу действавать по собственному усмотрению даже тогда, когда оно является убийственным для нас, никогда однако не переставая руководить общим течением мировой жизни и направляя ее к наилучшей цели. НИЩЕТА БЫВАЕТ нередко беспокойной и назойливой, но не сами ли мы делаем ее таковою, заставляя ее усиленно стучать в закрытые двери нашего сердца. Особенной чуткости с нашей стороны требует бедность, таящаяся от людского взора, которая «копать не может, а просить стыдится». ПОКРОВИТЕЛЬСТВЕННУЮ ОКРАСКУ или т. н. защитный цвет способны принимать не только животные, повинующиеся в этом случае требованию своей природы, но и известный род людей, у которых приспособление к среде также превратилось в органическую привычку. Однако последние могут иметь успех только у себе подобных: другие знают им истинную цену и никогда не забывают, что хамелеон может принимать все цвета, кроме белого. В МОЛОДОСТИ ЧЕЛОВЕК весь находится во вне: он пирует светлый праздник весны и «жить торопится и чувствовать спешит». Множество разнообразных впечатлений, развертывающихся пред ним каждый день, не оставляют ему времени для того, чтобы обобщить их и сделать из них соответствующие выводы. При приближении старости наши мысли сами собою собираются внутрь, и охлажденный ум начинает подводить итоги пережитого опыта. |
| КИЕВСКИЙ ПЕРИОД нашей истории такь же относится к Московскому, как детство и отрочество к зрелому возрасту. Киев – это полусознательная эпоха нашей национальной жизни, уходящая часто в легенду и былину. Москва это живой и вполне сознательный период нашего государственного и общественного строительства – это мужество нашего народного гения. КОГДА ЧЕЛОВЕК ХОЧЕТ во что бы то ни стало создать что нибудь великое и заранее венчает себя лавровым венком, он редко творит что-нибудь выше посредственности, а иногда и прямо напоминает гору, родившую мышь. Подлинно великое дело совершается в простоте духа и смирении сердца, приближающих их виновника к детскому состоянию. «ЗНАЮ, ЧТО ВЕТОШЬ, а все-таки горжусь» так писал Преосвященный Феофан, знаменитый подвижник и богослов, определяя свое душевное состояние после того, как он получил в награду один высокий орден. Вот лучший ответ тем, кто утверждает, что сознать зло, как зло – значить уже победить его. Нет, ветхий человек живет в нас вопреки нашему разуму и воле и преодолевается только силою благодати, делающею нас новою тварью. МЫ ВСЕ ХОТЕЛИ БЫ наслаждаться безмятежным счастьем, считая только это состояние благом для себя, и ропщем, когда нас посещают дни тревог и скорбей. А между тем, по выражению одного святого отца, «Бог Своею мудростью посылает нам несчастье для нашего же счастья». В счастьи, говорит Златоуст, человек должен почитать себя должником Божиим, а в несчастьи, когда он переносит его без роптания, с благоговением и молитвой, он имеет своим должником Бога. Ожесточенное человеческое сердце можно размягчить только огнем горячей веры, теплотою любви, жаром вдохновения или пламенем негодующего обличения, если только последнее не соединено с чувством ненависти и озлобления. ТРАГЕДИЯ НЕВЕРУЮЩИХ состоит в том, что человек никогда не может убедить себя до конца, что он только животное. Против этого восстает его собственная духовная природа. Последняя говорит ему, что отвергать Бога значит «подвергать сомнению, по выражению одного писателя, не достоинство Бога, а достоинство самого человека», которое утверждается толко на идее Божества. Сгибаясь под бременем мнимой свободы своего разума, религиозный отрицатель невольно ищет потом снова сладкого плена веры. «Утомленный рационалист, воскликнул некогда один из них (Тьери), я чувствую потребность в непогрешимом авторитете; мне для моего измученного духа нужен покой». «Боже, – отвечает ему Августин из глубины веков, – Ты создал нас для Себя и душа наша и мятущееся сердце дотоле томится, не находя себе покоя, пока не успокоится в Тебе». |
|
|
