| Когда организация «Витязей» просила меня разрешить Епископу Нафанаилу сослужить мне на их съезде, я сразу дал свое согласие, и мы вместе совершили Божественную Литургию. Во время Великого Входа Епископ Нафанаил поминал меня как «Архиепископа Западно-Европейских Русских Православных Церквей», с этим же титулом (впоследствии митрополитом) поминал меня всегда, когда приезжал служить в лагеря для молодежи (хотя и без моего ведома). Но оказывается, что и сам Епископ Нафанаил пользуется титулом «Епископа Западно-Европейских Русских Православных Церквей», и его канцелярия называется «Епархиальное Управление». Не нужно быть канонистом, чтобы знать элементарное правило, что двух законных епископов на одной и то же кафедре быть не может. Считая себя в марсельском деле правым, Епископ Нафанаил грозит и в будущем поступать так же. В то время как я не брал под свое руководство ни одного «чужого» прихода, активные действия по отношению к моей епархии со стороны священнослужителей Вашей юрисдикции и Епископа Нафанаила продолжаются (Бельгия). Я позволю себе препроводить Вам два письма, одно по моему поручению написанное моим секретарем Архимандритом Саввой, другое – ответ на него Епископа Нафанаила. Это последнее до глубины души огорчило меня. Ни на чем не основанные нападки на лицо, пользующееся моим полным доверием и действующее по моему поручению, я рассматриваю как направленные лично против меня. Вы, Владыка, могли еще по нашей прежней переписке убедиться, что я все время стремлюсь к укреплению мира, и еще после кончины Митрополита Евлогия, обращался по этому поводу к Вам, а недавно опять предлагал с той же целью нашу встречу совместно с Митрополитом Феофилом. И не меня упрекать в том, что мира нет. Вы пишете в прошлом письме, что уверены, что я найду способ укрепления миролюбивых братских отношений, но я не вижу другого, как основанного на канонах и укрепленного тысячелетним церковным сознанием: на одном и том же месте, на одной и той же кафедре двух законных архиереев быть не может... |
| П. Русская религиозная философия//Мосты. Мюнхен, 1960. 4. С. 172-180; он же. Русские зарубежные писатели в литературно-философской критике И. А. Ильина//Русская лит-ра в эмиграции: Сб. ст./Ред.: Н. П. Полторацкий. Питтсбург, 1972. С. 271-287; он же. И. А. Ильин и полемика вокруг его идей о сопротивлении злу силой. Лондон (Канада), 1975 (переизд.: Ильин И. А. Собр. соч. Т. 5. С. 479-528); он же. Монархия и республика в восприятии И. А. Ильина. Н.-Й., 1979 (переизд.: Ильин И. А. Собр. соч. Доп. т.: Кто мы? С. 478-524); он же. Записи И. А. Ильина о русской революции и большевизме//Рус. возрождение. 1983. 23(3). С. 119-126; он же. И. А. Ильин: К столетию со дня рождения// Он же. Россия и революция: Рус. религ.-филос. и нац.-полит. мысль ХХ в.: Сб. ст. Н.-Й., 1988. С. 241-291; он же. И. А. Ильин: Жизнь, труды, мировоззрение. Н.-Й., 1989 (переизд.: Ильин И. А. Собр. соч. Доп. т.: Кто мы? 2001. С. 243-524); Герцык Е. К. Воспоминания. П., 1973. С. 153-156; Зернов Н. М. Русские писатели в эмиграции: Биогр. сведения и библиогр. их книг по богосл., религ. филос., церк. ист. и правосл. культуре, 1921-1972. Бостон, 1973. С. 58-59, 159, 167; он же. Русское религиозное возрождение XX в. П., 1974. С. 263, 350-351; Гуль Р. Б. Я унес Россию//Новый журнал. 1978. 131. С. 15-16; Offermanns W. Mensch, werde wesentlich!: Das Lebenswerk des russischen religiösen Denkers Ivan Iljin für Erneuerung der geistigen Grundlagen der Menschheit. Erlangen, 1979; Квартиров А. Из воспоминаний об И. А. Ильине//Рус. возрождение. 1983. 23(3). С. 134-139; Климов Е. Воспоминания о профессоре И. А. Ильине//Там же. С. 127-133; К 30-летию со дня смерти И. А. Ильина//Там же. 1984. 27-28. С. 10-14; Анастасий (Грибановский), архиеп. Письма к И. А. Ильину//ЗРАГ. 1986. Т. 19. С. 345-348 (переизд.: Ильин И. А. Собр. соч. Т. 5. С. 398-401); Любимов Б. Н. Поющее сердце//Театральная жизнь. М., 1989. 19. С. 24-25; он же. И. А. Ильин: (Вступ. ст. к публ. «О сопротивлении злу»)//Новый мир. М., 1991. 10. С. 205-209 (переизд. |
| Обыкновенно говорят, что Пушкин заимствовал это чувство у классических писателей древности. Если в таких словах и есть известная доля правды, то гораздо более он обязан этой особенностью его таланта своему врожденному такту и постоянной нравственной работе над собою. Наш ум нередко жертвует своим самодержавием в пользу страстей и привычных нам предразсудков. Пушкин старался всегда хранить трезвость, или лучше сказать, «трезвенность» мысли, которая делала ее вполне независимой и ясной в одно и то же время. При свете «безсмертного солнца ума», не омраченного предвзятыми идеями, он мог легко распознать истину и отличить ее от «ложной мудрости». Наша мысль становится точной и ясной только тогда, когда она облечена в соответствующую ей форму словесного выражения. Поэтому Пушкин так ревниво относился к слову. «Кто не согрешает в слове», говорит Ап. Иаков (III, 2), «тот совершенный человек». И наш поэт старался быть таким совершенным властелином своего языка, не поддаваясь сам его власти. Владея, как никто другой, богатством слова, он не расточал его непроизводительно, а скорее берег его, как некоторую драгоценность. Поэтому его язык отличается такою лаконичностью и аскетическою простотою, что не мешает ему быть выразительным и высоко художественным по форме. В сознании глубокой ответственности писателя пред обществом, Пушкин не хотел опочить на лаврах, какие доставлял ему его природный гений. Он всю жизнь продолжал учиться, умножая свои познания. Его трудолюбие было пропорционально его таланту. Ему знакомы были муки духовного рождения, как и прочим смертным. Он иногда проводил долгие часы в безпокойных исканниях не только наиболее звучного и выразительного стиха, но и наиболее точного отдельного эпитета или глагола. Так ему не малых усилий стоило найти глагол «грянул» в известном стихе из «Полтавы»: «и грянул бой – Полтавский бой»! Привычка сурово вопрошать везде свою совесть, неумолимый суд которой он с такою силою изобразил в «Борисе Годунове», спасала Пушкина не только от умственного застоя, но и от многих нравственных опасностей и особенно от суетного тщеславия и гордости, которая всегда угрожает высокоодаренным людям, окруженным шумом похвал. |
| Шопенгауер справедливо сказал, что гений не может не замечать своего превосходства над другими людьми так же, как человек высокого роста не может не видеть того, что другие стоят головою ниже его. Не мог не сознавать и Пушкин превосходства своих дарований, какими он вознесен был над прочими смертными. Об этом говорит его «Памятник», датированный им самим «1836 г. авг. 21», следовательно, написанный за полгода до его кончины, где он сам трезво и объективно указал на свои заслуги пред Русским Народом и определил свое место в будущей истории Русской духовной культуры. Сознание своего высокого призвания ставит его выше суетных похвал и порицаний. «Веленью Божию, о муза, будь послушна», вот высший закон, коему он подчиняет свой гений и в исполнении коего хотел бы найти для себя лучшую награду. Замечательно, что еще в «неопытныя лета» он боялся быть «пресыщенным опасной суетой» и «...про себя таил : Души высокия созданья, И от людей, как от могил, Не ждал за чувства воздаянья». Уже тогда он смотрел на хвалу, как на «докучный звон» и пред лицом своего друга Дельвига давал следующий, почти аскетический обет: Нет, нет! ни счастием, ни славой, Не буду увлечен. и он остался верен своему обещанию, сохранив до конца жизни большую скромность и не прельщаясь «восторженных похвал минутным шумом». Мысль о смерти, бывшая его спутником с юности, также напоминала ему о ничтожестве всего земного, обращая его мысль к вечности. Не напрасно одним из последних заключительных аккордов его поэзии явилась его величавая и в то же время смиренная «Великопостная молитва», которая была так созвучна ему по своему содержанию и «падшого свежила неведомой силой». Кротость и смирение сердца порождали в нем и смирение ума, а это последнее чувство, вместе с высокими устремлениями его духа и «божественным» даром вдохновения, помогло ему преодолеть религиозныя сомнения в молодости и укрепляло его веру в более зрелые годы. Смерть застала его уже убежденным православным христианином, что показала особенно его предсмертная исповедь, глубоко потрясшая его духовника и друзейûПодробнее об этом см. в нашем изследовании: «Пушкин в его отношении к религии и Православной Церкви».. |
| Кто первые получили с неба весть о рождении Его и первые сподобились поклониться Ему? Простые смиренные пастыри. Но Он не отверг и усердия знатных и мудрых волхвов, пришедших к Нему с Востока и принесших Ему царственные дары от своего благоговейного сердца. Мы все одинаково ничтожны пред величием Его и нам всем не тесно под Его покровом в лучах Его благодати, согревающей, возвышающей и утешающей сердцá верующих. Как несчастны те, кого не трогает Божественная красота Его образа, перед коим с благоговением склонялись даже лучшие из язычников; те кто не слышит Его кроткого гласа, всегда призывающого нас к себе, и особенно те, кои дерзают бороться против Него или даже ищут убить Его, подобно Ироду. Современный мир не сгорал бы в огне адской злобы, ненависти и мести, если бы он не забыл ангельской песни, прозвучавшей над Вифлеемским вертепом, и не перестал воздавать славы в вышних Богу, без Которого сам человек утрачивает свое высокое достоинство. Отойдя от Христа, он не только потерял источник внутренняго мира и подлинного счастия, но и незыблемую твердыню, на которой, как на краеугольном камне, опиралась вся его многовековая жизнь. Безверие убивает все, что есть высокого, светлого и божественного на земле. Страшная бездна пустоты разверзлась пред безрелигиозным человечеством и мы уже слышим крики ужаса и отчаяния, вылетающие из груди тех, кого она угрожает поглотить. Таков непреложный закон истории. Где угасает свет Евангелия, там начинается область безпросветной мучительной тьмы. Откуда удаляется Христос, Который есть «путь, истина и жизнь», там водворяется отец лжи – сатана, обльщающий людей своими пагубными соблазнами, влекущими за собою страдания и духовную смерть. Безблагодатная культура делает человека жалким рабом материи и приводит его к духовному одичанию и самоубийству. Ужасы настоящей войны, в пламени которой продолжают сгорать древние храмы и другия святыни христианского мира, библиотеки и памятники искусства – плод творческого вдохновения веков, невознаградимый впоследствии – и где гибнут миллионы юных жизней, составляющих лучший цвет и надежду каждой нации, связанныя с этим страдания мирного населения, обреченного на голод, холод и другия лишения, принужденного часто проводить значительную часть своего времени в мрачных подземельях вместе с пресмыкающимися, слезы невинных младенцев, являющихся искупительною жертвою за грехи своих отцов, – все это говорит о том, на каком опасном пути стоит нынешнее человечество после того, как оно «угасило в себе дух» и поработилось грубым материальным интересам. |
| Видали ли вы одну картину, изображающую не символически, а вполне реально нынешнее безправие державного великого русского народа? Кто видел ее однажды, тот уже не забудет ее никогда. По уединенной дороге, в необъятных равнинах нашей земли, движется нестройная толпа людей – мужчин и женщин в жалких рубищах, часто без обуви, с изнуренными, поникшими лицами. Впереди их, как пастух перед своим стадом, идет вооруженный солдат, а с боков, по обеим сторонам, бегут стаи дрессированных собак, заменяющих стражу для этих несчастных рабов. Стóит кому-нибудь из них, хотя бы случайно, сойти с дороги, как разъяренные псы бросаются на него, готовые растерзать его. Чье сердце не сожмется от боли при виде такого скорбного зрелища, где наши братья по плоти и по вере превращены в стадо безсловесных, охраняемых псами, где человек, ради которого Христос сошел ныне на землю, приняв на Себя его образ, обречен нести одинаковый жребий со скотами и даже хуже их, ибо животныя не подвергаются там такому поруганию и таким истязаниям, как человек, созданный по образу Божию. Каким суровым обличением звучат для большевиков слова одного из их же излюбленных и прославленных ими писателей, в которых слышится желание создать апофеоз человека: «Человекъ – это звучит гордо. Человекъ – это все». И этот человек низведен ныне до положения безсловесного животного и мог бы по справедливости применить к себе слова псалмопевца: «аз есмь червь, а не человек». Если Русский народ находится в таком рабском унижении в своей стране, то пусть никто не удивляется, что наши соотечественники бегут, когда возможно, изъ-за железной завесы, как из ада преисподняго, и если их снова пытаются насильственно возвратить в родную землю, они выбрасываются с высоты из окон, как это было недавно в Америке, или прибегают к другим видам самоубийства, предпочитая лучше умереть, чем оказаться снова во власти своих истязателей, в своей жестокости доходящих до демонической одержимости. Они не столько опасаются телесной смерти, сколько боятся погубить свою душу в этой поистине сатанинской атмосфере, окутавшей всю русскую жизнь. |
| Но именно здесь то подстерегает человека большая нравственная опасность. Охватывая своею мыслью весь мир, он готов возомнить себя владыкою вселенной, в отношении которой он является на самом деле лишь ничтожной песчинкой. Гордый помысл – это величайшее искушение для всех ученых и мыслителей: вращаясь в области отвлеченных идей, они мнят себя с этой высоты особой духовной расой, призванной руководить и повелевать другими и царствовать над миром. Таково свойство нашего разума: он всегда «кичит», по слову апостола, и потому часто вводит нас в заблуждение, тогда как любовь «созидает» везде и в самой области познания. Здесь невольно вспоминаются быть может несколько острыя, но часто оправдывающияся в жизни, слова сербского поэта Шайковича в его поэме «Новый Пророк» – В разуме диавол находит господство И увлекает от истины вдаль, Сердцем лишь только дается познанье Истины вечной, Добра и Красы. Когда Св. Фекла хотела последовать за своим учителем Апостолом Павлом, он возбранил ей? – сказав: «никто не идет с невестою на брань». ИЗВЕСТНО, ЧТО МИР, рассматриваемый с высоты птичьего полета, кажется нам гораздо красивее, чем вблизи, когда мы непосредственно соприкасаемся с ним. Гете очевидно хотел выразить эту мысль в своих стихах: «Человек охотно наслаждается на картине тем, что раздражает в жизни». БЛАЖЕННЫЙ АВГУСТИН ГОВОРИТ, что «наша душа и тело подобно двум взаимно недовольным супругам с различными нравами, живут в постоянном разладе, пока находятся вместе и приходят в отчаяние, если принуждены разлучиться». «РУМЫНСКАЯ КОРОЛЕВА МАРИЯ, написавшая в трех томах историю своей жизни («The Story of my life»), которую один из рецензентов считает «лучшею книгою, когда-либо написанною лицом королевской крови в какой-либо стране», – исповедует в ней «чудные воистину пути Божии, великие и страшные», – проявившиеся во дни минувшей войны в судьбах Румынии и в ее собственной жизни. Заключая свой труд, она говорит, что люди, однако только в сказках, после пережитых бедствий остаютея «счастливыми потом навсегда». В жизни же обыкновенно не бывает так, и царственная писательница заканчивает свою биографию словами Екклезиаста, который «знал все относительно скорбей царей»: это тяжкое занятие дал Бог сынам человеческим, чтобы упражняться в нем. Видел я все дела, какия делаются под солнцем, и вот все – суета и томление духа ( Еккл. 1:13–14 ). |
| Таким образом, одновременно с упадком религиозного чувства, общество потеряло свою животворящую, организующую его душу. Отрыв от возвышающих религиозных идеалов, которыми всегда питалось истинное творчество, обесплодил научное знание, в основании которого «хотя бы и самого точного, по словам Шпенглера, лежит религиозная вера», и принизил и опустошил искусство, низведя его с звездных высот на землю. Последнее утратило ныне самый идеал подлинной красоты и источник вдохновения и творческой энергии. «Новый художник, – говорит тот же Шпенглер, – ремесленник, а не творец». Упадочность современного искусства в связи с оскудением религиозного одушевления в очень яркой и наглядной форме рисует и проф. Е.В. Спекторский в своем серьезном и во многом поучительном исследовании: «Христианство и Культура». Религия, говорит он, эта, как ее определяет Джемс, песнь вселенной, перестала звучать в искусстве. И этим был закончен величавый период в истории искусства, период возвышенного искусства, без насмешки именовавшегося святым... Современный вкус культивируется в такой неблагоприятной обстановке, которая как бы принципиально исключает эстетику, ибо в ней промышленность, как таковая, ни нуждается, поскольку, впрочем, она сама не промышляет ею. Вместо храмов предметом наиболее поощряемаго архитектурного творчества стали гостиницы, выставочные павильоны или башни с лифтами и ресторанами. Когда-то слово «фабрика» означало храм. И вот фабрика в смысле церкви вытеснена фабрикой в смысле завода. В обстановке той механизации нашей дехристианизованной культуры, которую так прославляет Ретенау, произошла ужасающая вульгаризация вкуса. Искусство, эстетика почти вытеснены модою и развлечениями. Кто не поет теперь акафиста моде. Мода это принципиальное отрицание вечности и даже длительности. Мода это уже не вчера и еще не завтра. Мода это каприз одних и рабство других» («Христ. и Культ». стр. 152–153). Искусственное опрощение и возврат к природе Шпенглер, как в свое время Леонтьев, считает не более, как прикрытием «нисхождения с орлиной перспективы к лягушечьей в больших жизненных вопросах». Так «старик день за днем возвращается в лоно природы». Большевизм, впитавший в себя все элементы духовного разложения человечества, большевизм, у которого простота доходит до первобытной дикости, – знаменует собою эту дряхлость современного общества. Со свойственным ему откровенным цинизмом он дерзает на то, чего другие еще не смели выговорить. Не потому ли к нему протягиваются столько сочувственных рук? Здесь сказывается действие старого психологического закона: similis simili gaudet – «подобный подобному радуется». |
| ДЛЯ МУДРОГО ЧЕЛОВЕКА, углубляющегося в сокровенный смысл исторических событий и даже в ход обыденной нашей жизни, в мире нет слепого случая. «Слепотствующие зрители мира, по слову Митрополита Филарета, приписывают ему собственную слепоту». То, что принято называть случаем, есть на самом деле «сила невидимая, сокрытая в действиях видимых, тень руки Вседержителевой, облачение Провидения». СТОЯЩИМ, НА ВЫСОТЕ немного нужно, чтобы осчастливить других людей. Одна их ласковая улыбка, как луч солнца, способна оживить тех, кому они дарят ее. ОДИН ИЗ ДРЕВНИХ христианских писателой свидетельствует, что когда « Ориген говорил, все казались немыми». Существуют такие умы и дарования, которые подавляют нас своей громадой. Мы стоим в изумлений перед ними, как у подножия высокой горы, вершину которой мы никогда не видим. Нам кажется, что она уходит в бесконечность. «МЫ НАУЧИЛИСЬ как побеждать убеждениями разума, так и уступать над собою законную победу» – говорит один из великих учителей Церкви. Многие ли из людей способны на такое великодушие? Обыкновенно ожесточенные споры редко приводят к победе истины, ибо «мнения, по словам Дюма, суть гвозди, по которым чем больше бьют, тем более их вколачивают». Апостол Павел заповедует Тимофею не вступать в словопрения, что не служат к пользе, а к расстройству слушающих» ( 2Тим. 1:14 ). ДУШУ ЧЕЛОВЕЧЕСКУЮ можно уподобить океану. Мы в состоянии исследовать и измерить ее только у берегов, т.е. на ее перифериях – в области т. наз. психофизической жизни. Но чем более мы отходим отсюда к ее сокровенным глубинам, тем труднее подходить к ней с какой-либо определенной мерой и числом. Творческая жизнь не укладывается ни в какие формулы и рамки и не может быть взвешена на весах точной науки. Здесь исследователь должен невольно положить печать на уста свои и иззуть сапоги от ног своих, ибо ограниченное здесь соприкасается уже с Абсолютным. Напрасно мы хотим проникнуть в духовную утробу человека и видеть, как зарождается и зреет здесь великая мысль. Эта тайна, запечатленная семью печатями, которая также мало понятна нам, как и самому творцу. Последний является загадкой для самого себя. Как земледелец, он встает ночью и смотрит, и не знает, как растет в нем великое зерно, заложенное высшею Творческою рукою. |
| Не напрасно древние говорили: non persuadere noleutem, не убеждай не желающего, в то же время желание справедливо называется отцом мысли. Когда наш ум жертвует своим царственным самодержавием в пользу чувства и воли, он теряет так же много, как если во ослеплении гордыни присваивает себе непогрешимость даже в заповеданных для него областях. Подобно тому, как есть развращенные сердца, так может быть и развращенное мышление с помраченным внутренним светильником. Как ни странно это явление, но есть род людей, которые сознательно хотят быть обманутыми; это происходит оттого, что истина всегда обязывает, и они боятся взглянуть ей в лицо: в основе лжи нередко лежит малодушие и трусость. Вообще для плодотворной умственной работы всегда необходим нравственный подвиг, и только чистые сердца зрят лик Вечной Истины. КАЖДОМУ ЧЕЛОВЕКУ дан свой определенный духовный диапазон, который мы не можем расширить по своей воле. Нельзя поэтому ни от кого требовать больше, чем он может вместить по самой своей природе, и не следует напрасно искать у него тех струн, которые не звучат в его сердце. Пламенный дух постепенно сжигает свой телесный сосуд, подобно тому, как меч изнашивает свои ножны. ДЛЯ ЧИСТЫХ ВСЕ ЧИСТО, а для оскверненных и неверных нет ничего чистого, но осквернены и ум их и совесть ( Тит. 1:15 ). ЕСТЬ ЛЮДИ, которых можно сравнить с искривленным зеркалом: в их сознании весь мир отражается в искаженном виде. Характер подлинного красноречия не определяется только легкостью и внешним изяществом языка. Самые изысканные фразы, если оне звучат внутренней пустотой, скоро утомляют нас, как звуки барабана. Зато речь, напоенная здоровой серьезной мыслью и окрашенная чувством, приковывает наше внимание даже тогда, когда она движется вперед с видимым усилием и чужда филигранной внешней отделки. Совершенство слова достигается однако только через полное соответствие содержания и формы, сливающихся в такой монолит, что их уже невозможко разъединить между собой. Малейшее нарушение такой гармонии ослабляет силу и достоинство речи. |
|
|
