| ОДНА СВЕТСКАЯ ДАМА в беседе с Митрополитом Филаретом задала ему следующий искусительный вопрос: «Скажите, Владыко, почему Христос по воскресении Своем явился прежде всего женщине (т.е. Марии Магдалине)?» – Митрополит, по своему обычаю, несколько помолчал и потом ответил: «Надо думать, что Он хотел таким образом скорее распространить весть о Своем воскресении». Содержание ответа не исчерпывает конечно, существа вопроса, но он соответствовал характеру последнего, и искусительница невольно смолкла в смущении, получив должный урок от знаменитого святителя. ТОТ, КТО ХОЧЕТ справедливо относиться к людям, должен оценивать их не столько по отрицательным, сколько по положительным качествам, т.е. не по тому, чего недостает им, а по тому, что они имеют, хотя бы иногда и в незначительной степени. ВЕЛИЧАЙШИЕ УМЫ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА беседуют обыкновенно с нами как равные с равными, тогда как священные писатели Библии стоят всегда на недосягаемой высоте, будучи отделены от нас таким расстоянием, которого никогда не может перейти естественный разум человека. ДВА ЧУВСТВА ОВЛАДЕВАЮТ нами на грани каждого нового года: с одной стороны сожаление об оторвавшейся части нашей земной жизни, возвратить которую назад мы уже не можем, с другой, – живое ощущение непрерывности времени, когда мы видим, что один год сейчас же непосредственно смыкается с другим, и когда нас невольно поражает величественное дыхание вечности, как бытия бесконечного. «ЕСЛИ ИСТИНА В НАЧАЛЕ УГНЕТЕНА, то впоследствии признают ее и сами гонители». Не проходит дня, чтобы это исповедание Великого Страдальца за истину Св. Афанасия Великого не находило себе нового подтверждения. Вся история Церкви есть постоянное торжество гонимой истины. На каждой странице ее написаны бессмертные слова Зоровавеля: Истина пребывает и остается живой во веки ( 2Ездр. 4:38 ). ПОД ОДНООБРАЗНУЮ МЕЛОДИЮ няни смыкаются глаза ребенка. Так монотонный ритм жизни постепенно убаюкивает человека, то он засыпает, стремясь к покою. ЕСЛИ ПРИНЯТЬ ВО ВНИМАНИЕ, что около трети жизни человек проводит в физическом сне, а большая часть его бодрственного состояния изо дня в день проходит автоматически, в привычных почти механических действиях, то сколько же времени он живет на земле вполне сознательной жизнью? |
| Другое, не менее важное достижение, полученное человечеством после революции, состоит в установке той истины, что религия настолько глубоко захватывает все существо человека, что он не может жить без нее, как и не может относиться к ней безразлично: ей можно или следовать, или ее гнать и ненавидеть. Революционеры и особенно наши большевики, не только стараются уничтожить существующую религию, но незаметно подменить ее другой, созданной ими самими по образу своему и подобию. Самым своим демонизмом большевики показали, что «религиозной нейтральности, как справедливо говорит Бердяев, не существует, что религии живого Бога противоположна лишь религия диавола, что религии Христа противоположна лишь религия Антихриста». Отвергнув Истинного Бога, они создали себе ложных кумиров, наделенных подлинно почти божественными свойствами. Ленин и Маркс стали для них тем же, чем является Магомет для мусульман. Их учение признано не только единственно истинным, но совершенно непогрешимым и вечным. Оно не нуждается ни в каком разумном оправдании и должно быть принимаемо на веру, как религиозный догмат. «Учитель сказал» – этого достаточно, чтобы его слово стало законом на все века. Таков человек: удалившись от Бога и даже борясь с Ним, он не перестает искать непререкаемого божественного Авторитета. «Так любодействует душа человеческая, говорит Блаженный Августин , отвращаясь от Тебя, ища вне Тебя, что в совершенной чистоте может быть найдено только по возвращении к Тебе. Превратно подражают Тебе все, уклоняющиеся от Тебя и возносящиеся пред Тобою». Революция, как известно, зарождается впервые в душе человека. Кто же произвел революцию русского духа, из которой вышла потом, как цыпленок из яйца, величайшая катастрофа наших дней? Декабристы, которых большевики считают своими первыми идейными родоначальниками? Герцен, Бакунин и особенно Нечаев, оформившие до конца их идеал и потому справедливо называющиеся их «предтечами»? Или те «буревестники», которые появились в конце 19 века и особенно в начале 20 века и произвели анархию умов в политической и религиозной области, в науке, искусстве, музыке, поэзии? |
| Архиереи, книжники и фарисеи – эти люди с сожженной совестью, стремившиеся какою бы то ни было ценого достигнуть осуждения на смерть Спасителя мира – имели горечь не только видеть крушение всего их пагубного и злого дела, когда Христос Спаситель восстал из мертвых и Его учение стало победоносно распространяться повсюду, но и дожить – одни сами, другие – в лице своих детей – до страшных дней разрушения Иерусалима, не узнавшего дня посещения своего и отвергшего пришедшего к нему Мессию, Христа. Им суждено увидеть великую скорбь, какой не было от начала мира и не будет потом. Терзаемые голодом, заставлявшим матерей пожирать собственных детей, угнетаемые междоусобицей и насилием зилотов, томимые страшными предчувствиями, жители осажденного Иерусалима переживали неописуемые страдания, по словам Иосифа Флавия. Когда же ожесточенные римские воины вторглись, наконец, в город, они беспощадно стали истреблять всех, без различия пола и возраста, и окрестные с Иерусалимом холмы почернели, как говорят современники, от множества крестов, на которых висели те, кто неистово вопили некогда пред Пилатом: распни, распни Его! или их потомки. Не избежал небесного возмездия и этот малодушный судия, имевший власть спасти Того, невинность Которого он исповедывал сам пред народом, и пожертвовавший Им для сохранения дружбы Кесаря. Напрасно он умывал руки пред народом в знак своей непричастности к совершившемуся злодеянию. Они были также обагрены кровию невинного Страдальца, которую не могли смыть все воды Иордана. И эта кровь пала и на его главу. Ненадолго он сохранил благоволение своего повелителя: обвиненный иудеями пред Кесарем по другому поводу, он через восемь лет после распятия Спасителя лишен был своей должности и сослан в Вену, где окончил жизнь самоубийством, подобно Иуде предателю. История Церкви, которая есть повторение истории жизни ее Основателя, полна подобных примеров. И в наши дни мы видим много отдельных чудесных событий, когда Рука Божия видимо сокрушает гордых, дабы праведник мог утешиться и дабы стало очевидным для всех, что есть Бог, судящий на земле ( Пс. 57:11–12 ). |
| ГЕНИАЛЬНОСТЬ нередко пытаются сближать со святостью, как «два таких явления», которые, по словам одного мыслителя выходят за пределы канонических норм культуры». Родство между ними основано на том, что гений обыкновенно окрыляется вдохновением, которое еще Платон назвал «божественным»: это есть подлинно дыхание Божества в человеке, которое раздает свои дары каждому, где и насколько хочет. Древние языческие философы, поэты и художники, качиная с Сократа и Фидия, живо чувствовали в себе присутствие какой-то иной высшей силы, озарявшей их в минуты творчества. Не напрасно последний в благоговейном умилении пал ниц пред одним из лучших своих созданий. То же ощущение было присуще и другим высокоодаренным людям нового времени. «Гений наивен», говорит Шиллер, «потому, что мысли его божественны». Подобную же идею развивает и Гете в своом знаменитом письме к Эккерману. «Гений есть дар благодати»; пишет Габриэль Сеайль, «его труд подобен услышанной молитве». Но никто, быть может, не переживал так глубоко прикосновение небесного огня к своей душе, как Пушкин. Он всегда явственно отличал себя от своей музы, сближая служение поэта с пророческим призванием и называя его « божественным посланником». Благоговейный трепет, какой переживал наш великий поэт в минуты вдохновения, невольно передается его читателям, и в этом быть может состоит наиболее яркая печать его истинной гениальности. ЧТОБЫ УМ КАЗАЛСЯ БЛЕСТЯЩИМ, острие его всегда должно быть отравлено ядом скепсиса или язвительного критицизма. Этого требует испорченный вкус общества, особенно современного. Положительные умы, как бы ни были велики их достоинства, всегда кажутся людям чем то тусклым и прянным, хотя через них совершается вся духовно-созидательная культура мира. БЫВАЕТ ШУМ БЕЗ СЛАВЫ, но не бывает славы без шума; последний способен утомлять людей, если они живут среди непрерывных праздников, не сменяющихся буднями. «Я устал от славы», сказал недавно один из ее избранников, и его слова, конечно, были искренни. Каждое сильное удовольствие как бы подавляет нашу душу и отчасти наше сознание в момент наиболее острого его переживания: оно напоминает нам приятный, но напряженный сон или состояние легкаго опьянения, от которого невольно кружится голова. Гораздо сознательнее мы переживаем его в воспоминании, освободившись от власти захватывающего нас чувства, названного еще у Пушкина «сладким недугом». |
| «Насмешка, – говорил справедливо Спенсер, – всегда была революционным агентом». «Учреждения, потерявшие свои корни в вере и уважении народа, становятся обреченными на гибель». Долголетняя пропаганда Толстого против многого такого, что было близко и свято русскому сердцу, соединенная с его попыткой к бытовому опрощению в своей жизии, не могла пройти без влияния на народную душу, постепенно расшатывая все основные устои русской жизни. Он действительно перевернул, по выражению его сына, Льва Львовича Толстого, сверху донизу сознание Русского Народа и создал новую Россию. Своим острым и глубоким литературным плугом он разрыхлил русскую почву для революции, которая, по словам того же Л. Л. Толстого, была «подготовлена и морально санкционирована им». Гораздо труднее установить и проследить то влияние, какое могло иметь на появление и развитие русской революции творчество Достоевского. Он, конечно, не имел ничего общего с Руссо, Вольтером или энциклопедистами. Многим самая постановка такого вопроса о какой-либо связи нашей революции с литературной деятельностью Достоевского покажется своего рода кощунством. Наше общественное мнение давно уже как бы канонизировало великого писателя. Все привыкли почти с благоговением преклоняться пред гениальным пророческим прозрением Достоевского, заранее нарисовавшего облик нашей революции – сколько кровавой и жестокой, столько же безбожной по самой ее природе. В его «Бесах» и «Братьях Карамазовых», как в зеркале, с необычайной точностью, заранее отражено то массовое беснование, та сатанинская одержимость и гордыня, какие принес с собою в Россию осуществленный социализм. Но изображая с необыкновенной яркостью красок это грядущее царство Хама, или лучше сказать, самого Антихриста, Достоевский не проявил, однако, здесь ни эпического бесстрастия великих подвижников, ни того негодующего тона, или внутреннего страдания, какими дышет перо некоторых из наших писателей (например Пушкина и Лермонтова), когда они касались козней сатаны, проявляющихся в мировой жизни. То и другое чувство, так сказать, застраховывает читателя их творений от соблазна зла, который всегда присущ нашей природе. |
| «И сиротливо, сиротливо Ты странствуешь из века в век Неусмиренный, горделивый И бесприютный человек» (Блок). ХОТЯ ЛУЧШИМ и часто наиболее строгим судьей своих произведений обыкновенно служит сам автор, однако, он не смеет положиться только на собственный приговор и ждет признания от общества. Очевидно и для него нужна своего рода рецепция, т.е. соборное приятие его идей, сообщающее им печать истнности. – Я СПЛЮ, А СЕРДЦЕ МОЕ БОДРСТВУЕТ ( Песн. 5:2 ). Бывает такой тонкий сон, когда душа преодолевает косность тела и как бы отделяясь временно от него, приобретает особенную ясность зрения. Митрополит Филарет называл это состояние «соннобдением». ГРЕХ, ЦАРСТВУЮЩИЙ В МИРЕ, отравляет для нас самые источники радости, примешивая к ней известную горечь. Поэтому радость нередко «умирает еще до своего рождения», как заметил Шекспир. В РАЮ НЕ БЫЛО никакого средостения между Богом и человеком. Сердце последнего свободно и радостно обращалось к Творцу, как растение к солнцу. Каждое движение, каждое слово, каждая мысль первых людей была хвалебным гимном, обращенным к Престолу Всевышнего. Так душа ребенка, исполненная чистоты и невинности, всегда звучит святой гармонией пред Богом. В детском возрасте не нужно ни поста, ни подвига для того, чтобы возгревать в себе религиозное чувство. Молитва дитяти льется так же непринужденно и естественно, как его просьба, обращенная к отцу и матери, как песнь жаворонка, купающегося в лучах летняго солнца, как благоухание утреннего цветка, фимиамом стремящееся к небесам. НЕУДОВЛЕТВОРЕННОСТЬ СОБОЮ, толкающая нас вперед и ведущая к совершенству, приносит нам гораздо больше пользы, чем тупое самодовольство, служащее всегда символом духовного застоя. Джон Стюарт Милль выразил это в несколько грубых, но верных по сущестству словах: «Лучше быть недовольным человеком, чем довольной свиньею». ТЕМ ДЕЯТЕЛЯМ, кто подвергается незаслуженным нападкам и клеветам со стороны завистников и других недоброжелателей, нелишне напомнить в утешение японскую пословицу: «Камни летят в дерево, на котором есть плоды». |
| Отменены были 4 и 5 заповеди о почитании праздников, установленных Церковью , а также родителей и старших, вообще. Вместо предписаний – не убивать, не красть, не прелюбодействовать, не лжесвидетельствовать, не желать чужого добра – появились новые противоположные правила, обратившие прежние пороки и преступления в революционные добродетели. Неудивительно, что все живые ростки жизни иссохли на Русской земле от злобы живущих на ней, и она превратилась в преддверие самого ада. Сатана уже не пытался более облекаться в образ ангела света для обольщения людей и обнажил свое гнусное лицо – лицо зверя, – от которого содрогнулся мир. Он повел тысячи людей на открытый бой со Всемогущим Творцом мира. Воинствующее безбожие стало основным пунктом программы большевизма. Небо поистине должно было ужаснуться от той неистовой хулы, какая неслась к Нему с Русской земли. «Россия есть цель революции!» – воскликнул некогда Бакунин. «Ее наибольшая сила там развернется и там достигнет своего совершенства. Высоко и прекрасно взойдет в Москве созвездие революции из моря крови и огня и станет путеводною звездою для всего освобожденного человечества». И действительно пройдя последовательно в трех европейских странах три стадии своего развития, дух революции, кажется, здесь достиг своего совершенства, проявившегося в безпримерном по ожесточению сатанинском богоборчестве, в садической жестокости и ужасающей безнравственности, а взошедшее в Москве созвездие революции из моря крови и огня осветило не картину земного рая, а царство рабства, голода и и смерти, пожавшей миллионы жертв и превратившей значительную часть России в пустыню. Иначе и не могло быть. Путь Антихриста везде обозначается страданием и смертию. Тем, кто, не взирая на все это, продолжает идеализировать до сих пор революцию – это страшное чудовище с окровавленными руками, с лицом, искаженным злобою и адским хохотом, с глазами, полными наглого бесстыдства, с каким она попирает все божественное в человеке, – тем следовало бы, по крайней мере, почаще вспоминать характеристику, которую дают ей ее старые идеологи. «Революция есть варварский способ прогресса» – сказал некогда известный французский социалист Жорес, написавший 12 томов истории французской революции. Еще красноречивее приговор о ней, сделанный тем же Бакуниным, в минуту духовного просветления: «Кровавые революции, пишет он – благодаря людской глупости, становятся иногда необходимыми, но все-таки они зло и великое несчастье не только в отношении к жертвам своим, но и в отношении к чистоте и полноте той цели, для которой они совершаются... Роковым образом случается, что после массовых убийств, революционеры должны придти к меланхолическому выводу, что они ничего не выиграли и что они собственными руками подготовили торжество реакции». |
| Дух гуманистической свободы, проникшей в недра Католической церкви, произвел здесь потрясающую революцию, известную под именем реформации. От ее огня воспламенилась вскоре первая глубокая политическая и частью социальная революция в Англии. Она носила в себе в зародыше все типичные разрушительные черты последующих революций, но религиозные истоки этого движения, железная рука Кромвеля и исконный здравый смысл английского народа, сдержали эту буйную стихию, не дав ей развиться до конца. С тех пор, однако, общественный воздух в Европе навсегда был отравлен революционными бактериями. Французская почва, возделанная руками Вольтера, Руссо и энциклопедистов, оказалась наиболее восприимчивой для революционных семян, и они расцвели здесь пышным цветом к концу 18 века, породив так называемую Великую Французскую революцию. Тесная генетическая связь ее с английской революцией не подлежит никакому сомнению, но каждый народ дает; конечно, свое воплощение революционным идеалам. В противоположность Англии, здесь не было ничего сдерживающего для разразившейся общественной бури, а, напротив, все способствовало ее скорейшему распространению. Во Французской революции, как в зеркале, отразился легкомысленный характер этого народа, его стремление к позе, к красивым фразам и жестам, вдохновляемое суетным тщеславием. Все герои и рядовые деятели этой революции даже наиболее умеренные и серьезные из них – жирондисты – напоминают актеров, стоящих пред лицом многочисленных зрителей и думающих только о том, что скажут о них современники и потомки. Они предавались оргиям накануне казни, чтобы показать тем мнимое мужество духа. Многие из них старались рисоваться даже на эшафоте, который был для них последней сценой в этом мире. Никто из них не думал об ответственности перед Богом, перед историей или своей совестю в этот роковой для страны момент. При таком настроении общества, революция из средства превратилась в цель, в кумир, которому поклонялась вся нация. Увлекаемая инерцией собственного движения, она, как ураган, неудержимо неслась вперед и, постепенно углубляясь, превратилась в страшное смешение богохульства, жестокости, крови, разврата и коллективного безумия, которое ее вожди напрасно пытались прикрыть громкими лозунгами: свободы, равенства и братства. Увы, рядом с этими красовавшимися повсюду высокими словами, возвышалась «святая гильотина», ставшая ненасытным молохом, которому приносилось в жертву безчисленное множество невинных жизней. Читая повсюду «Братство или смерть», Шамфор невольно воскликнул: «Это братство Каина!» Скоро эту роковую истину понял весь мир и если вначале за развитием французской революции с любопытством следили даже такие серьезные умы, как Кант и Гете, то потом она уже не внушала Европе ничего, кроме отвращения и ужаса. |
| Архив Пн Выступление митрополита Волоколамского Илариона на Всемирной тематической конференции соотечественников «Столетие Русской революции: единение ради будущего» 31 октября 2017 г. 17:30 31 октября — 1 ноября 2017 года в Москве проходит конференция соотечественников, посвященная теме «Столетие Русской революции: единение ради будущего». На открытии форума выступил председатель Отдела внешних церковных связей Московского Патриархата митрополит Волоколамский Иларион . Уважаемый Сергей Викторович! Дорогие братья и сестры! Прежде всего хотел бы передать всем участникам высокого собрания слова приветствия Святейшего Патриарха Московского и всея Руси Кирилла. Нынешний форум, собравший соотечественников из многих стран мира, проходит в год 100-летия русской революции, изменившей ход не только отечественной, но и мировой истории. Революции 1917 года предшествовал более чем двухвековой этап в истории страны, который характеризовался отказом от основ жизненного уклада русского народа. Постепенный отход интеллигенции от Церкви в XIX веке, увлечение образованных классов нигилизмом и атеизмом неумолимо влекли Россию в пропасть. К началу XX века не осталось силы, удерживающей Россию от крушения. По слову Христа Спасителя, «всякое царство, разделившееся само в себе, опустеет; и всякий город или дом, разделившийся сам в себе, не устоит» (Мк. 12:25). Так произошло и с нашим Отечеством, разделившимся на консерваторов и либералов, а потом и на красных и белых. Митрополит Анастасий (Грибановский) говорил о революции так: «Она всегда зарождается в умах и постепенно электризует разные общественные слои, начиная, скорее, с верхних. Таким образом, сфера идейная, духовная имеет и в данном случае определяющее значение, а социально-экономические предпосылки лишь ускоряют или замедляют процессы, происходящие в умах. Главная пружина — порочная идея, проникающая в толщу общества и поражающая в первую очередь верхи». Февральскую революцию называют буржуазно-демократической, однако нужно обратить внимание на ее плоды: буржуазный строй перестал существовать, а демократия была уничтожена. Те, кто стоял за февральской революцией, не смогли удержать полученные полномочия, и в октябре 1917 года к власти в России пришли большевики, которые не пощадили и своих предшественников, уничтожив их либо изгнав из страны. |
| Положение венценосца и притом самодержавного таит в себе тем более духовных опасностей, что в его руках сосредоточена полнота власти, могущества и связанных с ними прочих земных благ, прельщающих большинство людей. Для властелина миллионов людей почти не существует слово «невозможно», его веления обладают творческой силой. Не напрасно льстецы готовы приписывать этим славным и сильным земли почти божеския свойства. Искушения царской власти так велики, что в древней Византии существовал мудрый обычай: среди шума и блеска коронационных торжеств, когда восторженный народ рукоплескал, как некоему полубогу, своему венчанному повелителю, – подносить последнему куски мрамора, чтобы он заранее выбрал из них материал для своей гробницы, или давать ему в руку мешок с золой, дабы напомнить ему, что и он станет некогда землею и пеплом, как и каждый из смертных. Престол Русского Царя в то время, когда его унаследовал Император Николай II, стоял так высоко, что виден был всему миру; однако блеск его не ослепил ни на минуту почившого Государя. Последний не упивался вином власти и не увлекался своим преходящим величием; напротив, он скорее тяготился последним и не мог преодолеть в себе врожденного чувства скромности, часто мешавшого ему проявлять свою власть в такой степени, как это требовалось иногда по обстоятельствам времени. Напитанный с детства умиротворяющим духом православия, Царь-мученик всегда был кроток и смирен сердцем, трости надломленной он не сокрушал, льна курящого не угашал. Мир и любовь составляли главную стихию его духа; призывом к миру всего мира начал он свое безмятежное, казалось, и благословенное царствование и когда он впервые увидел себя вынужденным обнажить меч для защиты России сначала от внешних, а потом от внутренних врагов, его сердце невольно сжалось от боли. Неискушенный еще опытом Государь постоянно скорбел от того, что великодушныя намерения его разбивались о неодолимыя противоречия жизни. Власть открывалась пред ним не столько как радостная возможность поощрять добро, сколько как суровая необходимость бороться со злом (Рим. 13, 1–4), и он, страдая внутри, с терпеливою покорностью нес бремя ея, как долг наложенный на него свыше. |
|
|
