| Такое обращение со святыней слова нельзя назвать иначе, как кощунством и духовным развратом, яд которого старается привить своему наивному ученику Мефистофель, этот отец лжи и истинный родоначальник софистики. Вот характерный и по своему поучительный диалог между тем и другим, который мы читаем в «Фаусте». Мефистофель. И вообще во всем держись слова. Дорога торная тогда для вас готова к познанию твердому всего. Ученик. Но ведь понятия в словах должны же быть? Мефистофель. Прекрасно, но над тем не надо так крушиться, Как скоро недочет того случится, Их можно словом заменить, Словами диспуты ведутся, Из слов системы создаются, Словам должны мы доверять, В словах нельзя и иоты изменять. ИЗВИТИЕМ СЛОВЕС МОЖЕТ похвалиться и наше смутное время, породившее столько профессиональных говорунов и софистов. Чем менее способны сделать что-нибудь серьезное эти люди, тем более они потрясают воздух надутым пустословием, упиваясь прежде всего сами собственным красноречием. Что такое теперь слово, как не «звук пустой», подобно бумажным денежным знакам, в избытке пущенным в обращение; слова потеряли ныне прежнюю цену, не имея за собой обеспечивающего золотого фонда, т.е. реального содержания и волевой силы. В разлитии «словес потопных» потонула наша великая Русь, и из пенящагося моря безудержного суесловия показалась голова дракона. Такой дорогой ценой заплатили мы за увлечение пустоцветом слова и однако все духовные водители и знаменосцы наших дней снова находятся в потугах рождения, чтобы изречь миру какое-то новое неведомое чудодейственное слово. Напрасный труд! они не дадут нам ничего другого, кроме нового доказательства того, как «ничтожно и не ново человеческое слово». Довольно суетных речей! Мы пресыщены ими, они способны вселить в нас отвращение к самому благороднейшему из человеческих дарований. Нам нужны ныне не ораторы, а вдохновенные пророки, подвижники долга и творцы новой жизни. МЫ МЕНЕЕ ОШИБАЛИСЬ бы в людях, если бы рассчитывали всегда скорее на среднего и даже слабого человека, чем на героев духа, число которых так ограничено на земле. |
| Народный организм должен выбросить из себя яд большевизма, который вреден одинаково и в больших и в малых дозах. Надо не только отвергнуть, но возненавидеть и «омерзить» неправду последнего. Но развращенный революцией народ нельзя перевоспитать только одними словами, как бы они красноречивы ни были, или новыми политическими или социальными программами, противопоставленными советскому коммунизму с его диктатурой пролетариата. Царство сатаны не может быть разрушено только таким оружием. Сей род изыдет токмо молитвою и постом, т.е. религиозным и нравственным подвигом. Нынешему богоборчеству должна быть противопоставлена пламенная вера, нравственной распущенности – глубокое христианское покаяние и жизненный аскетизм. Русь обязана горькими кровавыми слезами оплакать свое падение и усердно молить Бога о том, чтобы Он снова низвел на нее огненную благодать Духа, которая очистила бы ее от прежней скверны и обновила бы в ней чистую мысль и правый дух. Революция исказила все и прежде всего самую идею, на основании которой должно быть устроено человеческое общество. Знаменитой трехчленной революционной формуле – «свобода, равенство и братство», которая по частям заимствована из Евангелия – недостает четвертаго члена – любовь: только эта последняя добродетель могла бы увенчать, как купол, эту триаду, которой без нее недостает внутреннего единства, и оплодотворить самые эти начала, придав им действенную жизненную силу. Но слово любовь не вмещается в сердце революционера, питающемуся ненавистью. Для вождей французской революции она была также не терпима, как и для Ленина, который хотел совершенно исключить слово любовь из большевистского лексикона. Отсюда родятся все внутренние противоречия революции. Главное из них состоит в том, что стремление к общему уравнению убивает свободу. «Свободу надо установить насилием», торжественно провозгласил в свое время Марат, подписавший тем и смертный приговор самому себе, – «необходимо установить деспотизм свободы, чтобы раздавить деспотизм тиранов». |
| Русская революция есть одно из самых сложных явлений, какия когда либо были в истории. Она соткана из самых разнообразных стихий. Тут есть и прямое подражание французской революции, в идеях которой воспитывался целый ряд поколений нашей интеллигенции; и мессианизм западников, беспощадно осуждавших русский политический и общественный строй и разочаровавшихся потом в «буржуазно-мещанской» Европе; и апофеоз России у славянофилов, считавших ее светом для мира, с ее идеалом вселенского братства; и исконная неутолимая жажда полной правды на земле у простого народа; и всегдашний неудовлетворенный земельный голод последнего; и анархия умов, водворившаяся в России под влиянием отрицательной проповеди Толстого, а также разного рода буревестников, декадентов и т. п.; и глубокое потрясение русской души огненными образами глубинного зла у Достоевского; и огромная энергия, развитая великой войной и искавшая себе выхода после разочарования в последней; и русский максимализм вообще, не умеющий нигде и ни в чем останавливаться на полдороге и легко переходящий в нигилизм; и отголоски смуты, а также Разинского и Пугачевского восстаний, в которых проявился русский бунт бессмысленный и беспощадный, как результат буйного настроения русской души в минуту ея крайнего возбуждения. Все это смешение оказалось заквашенным чуждым нам материалистическим марксизмом и потому дало такое неожиданное и бурное брожение, превратившее солнце в тьму и луну в кровь, создавшее повсюду смятение и ужас и сделавшее Россию страшным позорищем для всего мира. В нашей революции, конечно, не менее характерных национальных черт, чем во Французской, но если заглянуть в ее сокровенную душу, то мы увидим здесь тот же мировой революционный процесс, вступивший в новую стадию своего развития. Русская революция смелее, чем какая либо из предшествующих ей, выступила со своей всемирной миссией и с углубленной радикальной программой. Ее идеологи не хотели видеть в ней только повторение «классических образцов» всегда кончавшихся компромиссом. Она с самаго начала поставила своей задачей отречение от стараго мира и создание абсолютно нового строя общественной жизни – с новыми идеалами и новыми методами общественного строительства. Ее целью было не только открыть новую страницу в мировой истории, но совершенно порвать связь с последней и создать новую землю с новым человеком, апофеоз которого она поставила в центр своей догмы. Исходя из принципа, что «пафос разрушения есть пафос созидания», она с яростию фурии устремилась на весь прежний пюлитический общественный и нравственный порядок жизни, желая сокрушить его до основания. |
| «Вот почему я скептически воспринимаю всякую наивную и рафинированную – радость и восторги перед революцией... Когда же я вижу многих и многих тружеников, искренне мечтающих о приходе революции, говорю: «жаль, что человечество плохо усвоило уроки истории». Эти дети играют огнем, который сожжет их же самих и больше всего именно трудовые классы; они вызовут вихрь, который разнесет смерть, убийства, голод, болезни, опустошения по всей стране, вихрь, в результате котораго болыпе всего пострадают именно народные массы... Метод голого и кровавого насилия по своей природе ничего кроме разрушения дать не может. «Дух разрушающий не есть созидающий» – это теперь мы поняли все. Если бы даже революция и давала положительные результаты (что, увы, почти не бывает) эти плоды не стоят «чистой слезы одного ребенка». Жизнь людей здесь служит кирпичами, их кровь, – цементом, их страдания – штукатуркой, ужасы и зверства – краской, таков революционный метод постройки социальных зданий. Не одна жизнь и слезы взрослых, но десятки тысяч детей кладутся в фундамент такого здания, безжалостно давятся, душатся, разстреливаются, морятся голодом, убиваются тифом, сифилисом, холерой, цингой и др. болезнями, дробятся их нежные кости, искажаются не только их тела, но и души... это дорого... слишком ... дорого... « (Питирим Сорокин, проф. социологии Петроградскаго университета («Современное состояние России», стр. 105). Главное положительное завоевание всякой революции состоит в ее самоотрицании и в наглядном подтверждении той истины, что эволюция неизмеримо выше революции , что она только ведет мир по пути истинного прогресса. Революционная катастрофа оставляет после себя такие культурные разрушения и такие глубокие нравственные раны, какие не могут залечить целые века. Пушкин показал подлинную мудрую гениальную проницательность, когда поучает нас устами Гринева в «Капитанской Дочке». «Молодой человек, если записки мои попадут в твои руки, вспомни, что лучшие и прочнейшие изменения суть те, которые происходят от улучшения нравов, без всяких насильственных потрясений». |
| Власть появилась на земле только после падения первых людей. В раю не было слышно крика надсмотрщика. Человек никогда не забывает, что он был некогда царственно свободен, и что власть явилась оброком греха. Если он и подчиняется последней из сознания, что она есть установленное Богом удерживающее начало для зла, разлитого в мире, то все же под влиянием того же греха он, как конь, грызет свои удила и как зверь, по временам – рычит на своего укротителя. То, что у культурных народов, с их общественной дисциплиной, выражается в «легальной оппозиции» правительству, то у дикарей, по наблюдению путешественников, выливается в бурных оргиях во время перерыва власти при переходе ее из одних рук в другие; толпа тогда неистовствует и осыпает прежних своих вождей самыми грубыми оскорблениями и насмешками. Подобную картину мы наблюдаем в разгаре революции. Она устремляется прежде всего на всех власть имущих и не успокаивается до тех пор, пока не напьется крови самих венценосцев, имеющей для революционного сознания какое-то сакраментальное значение. Не напрасно после казни Людовика XVI, одна женщина омочила свою грудь в его крови и вложила ее в рот своему ребенку. Другие «мочили в крови короля мученика носовые платки и концы пик», как пишет Карлейль в своей «Истории Французской революции». Не равносильно ли это было всенародному заявлению, что кровь Его на нас и на чадех наших? Впрочем, французский народ принял на себя эту кровь уже тогда, когда через своих представителей в Конвенте голосовал осуждение своего короля на смерть. Пусть этот приговор – роковой прежде всего для самой Франции вынесен большинством только од- ного голоса. Однако, он не вызвал нигде открытаго протеста против казни Людовика XVI, ни прежде, ни после ее исполнения. Как бы опьяненная этою кровью Французская революция способна была испепелить всю страну, если бы она не нашла Наполеона. Что неотразимо влекло к нему людей, не только при его жизни, но и теперь, когда его имя стало только историческим воспоминанием? Титанический размах его планов и борьба с судьбою, нередко преграждавшею ему путь при их осуществлении. Его бурная жизнь была одна великая трагедия, а люди всегда тяготеют к трагическому, в котором сказывается одновременно и слабость и сила человека. «Песчинка остановила мою судьбу» – сказал он о своей неудаче около Акры (или Птолемаиды), положившей конец его знаменитому египетскому походу. «Я дошел бы до Константинополя и Индии... Я изменил бы лицо мира». Эта «песчинка» на самом деле была всемогущей Десницей Божией, в руках которой был орудием он сам и его гений. В одних случаях она спасала его от опасности, и тогда, когда он приходил в отчаяние и близок был к самоубийству, а в других – ставила предел его успехам там, где, казалось, все благоприятствовало последним. |
| «Исчезло все теперь; но ты осталось мне, Утеха страждущих, спасенье в тишине – О милое души святое воспоминание» (Лермонтов). В ЖИЗНИ ВСЕГДА необходим исповеднический подвиг, требующий деятельной и неутомимой борьбы со злом и мужественной защиты истины. Безмолствовать при виде оскорбления той или другой нашей святыни – значит уже изменить ей и соучаствовать в этом преступлении. «Ты не участвовал в дерзости виновных», спрашивает Златоуст. «Хвалю это и одобряю, но ты не воспрепятствовал тому, что случилось, и это достойно осуждения. Такие же слова ты услышишь и от Бога, если будешь молчать в то время, когда против Него раздаются хулы и поношения». ВСЕ ПРЕДРАССУДКИ держатся на силе привычки и так как привычка есть вторая природа человека, то даже самые просвещенные и сознательные из людей бывают не чужды этого недостатка, унижающего часто их достоинство. ДЛЯ ИСТИННОГО ЦЕЛОМУДРИЯ слово есть уже некоторое обнажение души. Поэтому скромность предпочитает хранить молчание боясь, чтобы через самый звук нашего голоса, как через открытую изнутри дверь, недобрый глаз не проник за внутреннюю завесу нашего сердца. «Пусть твои уста – внушает поэтому св. Григорий Богослов христианской деве – будут подобны закрытой чашечке цветка и слово твое пусть будет предметом желаний». ДРУЖБА, где бы и в какой бы форме она ни проявлялась, всегда основана на каком-то незримом сродстве душ. В разнообразии, окружающих нас людей душа сама отыскивает внутренним чутьем созвучное ей сердце и соединяется с ним нежными таинственными узами. Дружба, как и любовь не знает преград, образуемых разностью происхождения или общественного положения и может сблизить пастуха с царскнм сыном, как соединила некогда Давида с Ионафаном; она всегда носит чистый платонический характер и в этом отношении превосходит любовь, которой не всегда удается устоять на такой чисто духовной высоте. По своему внутреннему существу она, впрочем тесно соприкасается с последней и иногда может сливаться с ней. Истинный друг для нас нередко дороже и надежнее, чем родственники, с которыми мы связаны только узами плоти и крови. Когда мы хотим подчеркнуть особенную близость с последними, мы обыкновенно говорим: «он мне не только отец или брат, но и друг». |
| Как на сцене сменяются декорации, так и на исторической арене проходят непрерывной чередою поколения людей и целых народов, уступая место одни другим. Чем короче срок нашего земного странствования, тем более надо стараться искупать каждый миг отпущенного нам времени, подражая в этом отношении древним подвижникам, этим неусыпным труженикам, переходившим постоянно от молитвы к чтению, от чтения к рукоделию и другого рода трудам и почти не дававшим очам своим сна и веждям дремания. Так же дорожили временем и другие люди высокого духовного порядка, проводившие все свои дни и часто даже ночи в неустанных занятиях. Их отдых состоял только в перемене работы. Так, Марк Аврелий писал свои знаменитые «Размышления» часто на поле брани, в походной палатке. Один известный государственный муж, не имевший почти ни одной свободной минуты, пользовался, как он говорил, только обрезками своего времени, чтобы писать своим друзьям. «У меня нет времени жить, отказ от радостей жизни – тяжкий налог, который я плачу будущему», сказал Бальзак, проведший однажды тридцать бессонных ночей, спеша окончить одно из своих произведений. ЧЕЛОВЕК СУЕТНЫЙ, говорит Блаженный Августин , непрестанно расточает драгоценное время и ропщет на Провидение. Он постоянно находится под влиянием внутренней борьбы и сердце его обуреваемо тысячами разнородных страстей. Привязанный к жизни, он тем не менее расточает время, которое как будто обременяет его; то вдруг начинает сожалеть о том времени, которое истекло... Он избегает скуки, но скука, как будто прикованная к его пятам, неотступно преследует его во все продолжение его жизни. Таким образом, Господь, как Премудрый Отец, дарует внутреннюю радость тем, кто умеет пользоваться временем, и скуку посылает в наказание тем, которые не ценя времени, расточают его по пустому..». МНОГИЕ ЛИ ИЗ ХРИСТИАН, часто равнодушных к своей религии, знают, что даже Магомет преклонялся перед нею и убеждал их неуклонно держаться Евангелия, как основы их земного благополучия и источника вечного блаженства. |
| Идеже будет труп, там соберутся орлы ( Мф. 24:28 ). «Одичалой Европе», по остроумному выражению Мережковского, «глядя на большевиков, захотелось в лес». Она не хочет задуматься над тем, что большевизм для нея – «самоубийство». («Царство Антихриста» стр. 195). Только изредка раздаются там отрезвляющие голоса, которым однако мало внемлет общественное мнение. «Что мы делаем? – мужественно сказал в недавнее время один известный проповедник в Лондоне. – Отбросив все соображения осторожности, достоинства и чести... мы дружим с врагами Христа, идем под руку с Иудой Искариотом и любезно шутим с Понтием Пилатом. И почему? Из за денег, из за 30 серебренников». У всего культурного человечества есть несомненно смутное предощущение грядущей катастрофы, но, как во время потопа, все продолжают есть, пить и веселиться, пока не придет бедствие. Развитие техники помогает современным людям ускорить темп жизни, чтобы заглушить внутреннюю тоску, которая гложет их сердце. Аэроплан, с которого мир кажется движущейся картиною, фильм, состоящий из смены мимолетных впечатлений, и газета, являющаяся тем же фильмом, ежедневно с меняющимся перед нашими глазами – вот три лучших символа современной жизни. Она вся ушла в динамику, т.е. в движение. Человечество, томимое тяжелыми предчувствиями, не хочет остановится и задуматься над своею судьбою. Оно стремится как бы убежать от самого себя, или, лучше сказать, от той бездны, небытия, какая уже начинает притягивать его к себе. Отрекшись от Христа, современная культура сама обрекла себя на разрушение. Уже давно подмечено, что народы, забывающие о Боге, становятся недостойными жить на земле и, кажется, мы снова слышим голос Небесного правосудия: Се оставляется вам дом ваш пуст... дóндеже речете: благословен грядый во имя Господне ( Мф. 23:38–39 ). Если бы современный мир мог очнуться, он должен был бы воскликнуть: Господи к кому нам идти, Ты имеешь глаголы жизни вечной ( Ин. 6:68 ). Только христианство , спасшее мир от гибели в эпоху падения античной культуры, может еще раз влить новую жизнь в одряхлевшее духовно человечество. Только оно в силах разрешить безболезненно все политические и особенно социальные противоречия, в сетях которых запуталось современное общество. Нельзя создать «механику добра», как сказал проф. Карташев, которую напрасно ищет современная социальная мудрость. Надо вспомнить, что история видела только раз совершенный образцовый порядок на земде: он расцвел на почве, оплодотворенной благодатию Христовой. У людей не стало пристрастия к земным стяжаниям и различиям и своим и чужим лишь с тех пор, как огонь евангельской любви спаял их в один организм, у которого было одно сердце и одна душа, и когда они устремились всем существом своим к небесному граду. |
| В новейшее время ему вторит Гете устами Фауста. Сознание бесплодности своих научных и философских изысканий, которым последний посвятил всю свою жизнь, довело его до отчаяния, и он готов был насильственного рукою прекратить свои мучения, если бы не услыхал в последний момент хор ангелов, славословящих Воскресение Христово. Глубокий и искренний Карлейль с каким-то благоговением останавливается пред необъятною громадой знания, смиряющей гордыню нашего разума. «Наука много сделала для нас, пишет он, но жалка та наука, которая захотела бы скрыть от нас всю громаду, глубину, святость нескончаемого знания, куда мы никогда не сможем проникнуть, и на поверхности которого знание плавает подобно легкому налету. Этот мир, несмотря на все наше знание и все наши науки, остается до сих пор чудом, удивительным, неисповедимым волшебством для всякого, кто задумывается над ним» (Карлейль «Герои и героическое в истории», стр 11). Наконец, автор «Заката Европы» – Шпенглер этот Экклезиаст наших дней, устами которого изживающая себя современная культура произносит приговор над самою собой, изрек подлинно мудрое и вовсе не скептическое слово, когда сказал: «Надо много знать, прежде чем станешь настолько мудрым, что начнешь сомневаться в смысле и ценности знания» («Закат Европы» стр. 440. Перев. Гарелина). КОГДА ЧЕЛОВЕК ВООБРАЖАЕТ себя чем-нибудь, он легко становится ничем; когда он считает себя ничем, делается способным стать всем. УЖЕ ДАВНО ПОДМЕЧЕНО, что маятник истории имеет свой размах, влекущий ее из одной крайности в другую. Лютер имел поэтому право сказать, что «человечество подобно пьяному на лошади: когда его поддерживают с одной стороны, он валится в другую». АФОРИЗМ ИМЕЕТ то преимущество, что выделяет одну определенную мысль и, дав ей законченную формулу, ставит ее в фокус нашего сознания. В таком виде она легче воспринимается, всестороннее обнимается нами и глубже запечатлевается в нашей памяти, чем если она составляет звено в ряду других. Так дуб, стоящий одиноко на равнине, представляется нам гораздо рельефнее в своих очертаниях, и ярче запечатлевается в нашем представлении, чем когда мы видим его в лесу, окруженным другими деревьями. |
| ПРИЗРАЧНОСТЬ ЧУВСТВЕННЫХ НАСЛАЖДЕНИЙ видна из того, что они только на мгновение дают удовлетворение человеку, и затем вызывают в нем жгучее раскаяние, соединенное с отвращением к самому предмету своей страсти. Когда сын Давида Амнон в порыве бурного вожделения дерзнул надругаться над своею сстрою (от другой матери), Фамарью, то он тотчас же возненавидел ее величайшей ненавистью, так что ненависть, какую он возымел к ней, была сильнее любви какою любил ее прежде ( 2Цар. 13:15 ). Так поруганная природа отомстила здесь сама за себя и дала Амнону почувствовать всю горечь, скрывающуюся на дне всякого греховного увлечения. «НАМЕК О БОЖЕСТВЕННОМ, небесном рае заключен для человека в искусстве потому одному оно выше всего. И во сколько раз торжественный покой выше всякого волнения мирского: во сколько раз творение выше разрушения: во сколько раз Ангел одной только чистой невинностию, чистой души своей выше всех несметных сил и гордых страстей сатаны – во сколько раз выше всего, что есть на свете, высокое создание искусства... Для успокоения и примирения всех нисходит в мир высокое создание искусства. «Оно не может поселить ропота в душу, но звучащей молитвой стремится вечно к Богу». Так рассуждает Гоголь устами своего художника в «Портрете» о подлинном характере искусства. Гениальный провидец предчувствовал уже заранее грядущее буйство мятежных страстей русской души, которыя поставят «разрушение выше творения» и заставят все виды искусства – в том числе и художественное перо писателя – служить не «успокоению и примирению», а возбуждению «ропота в душе», и вместе братоубийственной вражды и ненависти. БЫЛО МНОГО СПОРОВ О ТОМ, пессимистично или оптимистично христианство по своему содержанию. Оно, конечно, не вмещается ни в одну из этих категорий и стоит выше обеих. Оно оплакивает грех и зло, низведшие нас с духовной высоты, и в то же время, торжествует свою победу над ними: т.е. печаль здесь незаметно претворяется в радость, и все противоречия жизни разрешаются в чудную гармонию, заключительным аккордом которой будет служить песнь спасенных: Аллилуия. Спасение и слава и честь и сила Господу нашему, ибо истинны и праведны суды Его. Возрадуемся и возвеселимся и воздадим Ему славу: ибо наступил брак Агнца» ( Откр. 19:1–2,7 ). |
|
|
