| Молодой человек. Нет, дедушка ты мой родимый! теперь с тобою уж не расстанусь; рвалось мое сердце и прежде к тебе, да что же было делать мне? ты был все впереди, Максим Володимирович, еще как входили в горы, приказал мне быть при полку безотлучно; говорил так: ты, Прохор, будь при полку, и смотри, чтоб у тебя для людей было всего довольно. На шести вьюках было и едомое и питомое, и все почти дней в пять разобрали, кто в долг, а кто и за наличные. Недалеко от Чортова Моста, лошадки мои с вьюками сорвались с тропинки и понеслись в пропасть. Я ахнул, да и только: помочь беде не было никакой возможности, и два моих молодца-работника с ними ж унеслись. Поплакал я горько; жаль было ребят, жаль было и доморощенных лошадок. (Вздыхает.) Вот я и остался с кнутовищем да с баклагою, из которой думал подчивать православное воинство сбитеньком или водочкою. Огонь-Огнев. Так с вьюками твоими и все пропало? Жаль! Дед твой, царство ему небесное! да и отец вынесли домой, в Белев, много добра; хорошие, честные были маркитанты; а ты, если Бог вынесет, придешь домой с кнутовищем! Чтобы тебе попросить Максима Владимировича деньги-то, которых было у тебя немало, положить в казенный ящик? Помнится, я тебе и говорил об этом в Италии; эх, жаль! Прохор (озираясь кругом). Дедушка! да видишь ты, мне и родитель мой, своим и своего отца именем, приказывал во всем тебя слушаться. Деньги, 32 тысячи с сотнями, по твоему приказанью, перед походом в горы, отдал я тайком его превосходительству; и он изволил написать бумагу, запечатал ее с деньгами, и отослал от своего имени в полковой ящик; а расписку полковую с своею припиской отдал мне. (Поворачивает к себе баклажку.) Вот, отец ты мой, и в этой двудонной баклажке есть малая толика вещей драгоценных, и деньжонок тысяч пяток, побольше. Сверху, в ней завелась теперь водочка, а внизу добро; и никто не подумает, что баклажка так ценна. Мудрость эту, еще мальчиком, слышал я от нашего Белевского купца. бывшего лет 20-ть маркитантом в каком-то полку. Огонь-Огнев (смотрит на него сурово). А вещи драгоценные где ты достал? уж не от здешних ли жителей грабежом? Говори правду, не лги! |
| На Адриатическом побережье от Циспаданской Галии, примыкающей к устью По, до Апулийской Месапии на крайнем юге полуострова лето жарче, а зима холодней, чем на Тирренском побережье; здесь значительно суше, чем в Тоскане; в Апулии дожди выпадают редко, и засуха в прошлом являлась серьезной угрозой местному земледелию. В древнем Пицене Апеннинские горы близко подступают к морю, прибрежная равнина узка, но большую часть Апулии составляет исключительно плодородная степная равнина с черноземной почвой – это и житница Италии, и земля, особенно благоприятная для культивирования маслин. После Альпийской области самый суровый климат в Италии в ее центральной части, на Апеннинских горах – в Умбрии и древнем Самнии, или современной Абруции. Здесь посреднеевропейски снежно зимой, не жарко летом и выпадает особенно много дождей. О ландшафте горной Умбрии отечественный знаток Италии и итальянского искусства П.М. Муратов писал: «Сочетание широких, открытых долин со снежными горными цепями, блистающие серебром извивы тихих рек, поля, усаженные старыми ивами, по которым вьются столетние лозы, одинокие тополя, поседелые оливковые рощи на склонах, ряды древних городов, рисующиеся строгим силуэтом на каменных ребрах гор,– вот главные черты этого пейзажа. Это один из старейших виноградников Италии… Земля плодородна, водяные мельницы на Клитумне не оскудевают полным и веским зерном» (Муратов, цит. изд., с. 366). Хлеб, больше полбу и ячмень, чем пшеницу, сеяли в Умбрии и в древности, и все же в хозяйственном отношении это была по преимуществу земля тучных пастбищ, а не колосящихся нив. Апеннинские горы богаты строительным и поделочным камнем, в особенности разнообразными видами высококачественного мрамора. Несмотря на свою значительно большую территорию, чем Эллада, Италия, как уже было сказано, уступает ей протяженностью береговой линии, не говоря уж об отсутствии в Италии какого бы то ни было аналога Архипелагу с его бесчисленными островами. Поэтому рыболовство, как, впрочем, и кораблестроение, в Италии не составляло столь значительной части народного хозяйства, как в Греции, но рыбу издревле ловили и по берегам моря, и в По, и в горных реках, несущих свои воды в Тирренское море,– Арно, Тибре и Вольтурне, во впадающих в Адриатику Рубиконе, Метавре, Ауфиде, а также в озерах, не только в альпийских, но и в Тразименском в Этрурии, Альбанском и Регильском в Лации, в Фуцинском озере в Самнии. В морях ловили моллюсков, в Таррентинском заливе добывали раковины, из которых выделывали драгоценный пурпур. |
| 2. Местонахождение души. Оставим сейчас нашу альпийскую метафору и спросим: где же находится душа в человеческом теле? На этот вопрос отвечали по-разному, наиболее удовлетворительный ответ, по-моему, таков: подобно крови, душа присутствует во всем теле. Между душой и кровью существует определенная связь. Когда течение крови прекращается (если, например, останавливается сердце) и кислород перестает поступать к разным органам, то человек умирает, это физическая смерть. Нечто похожее происходит и с душой: если она не оживотворяется божественной благодатью - если снег растаял из-за потепления, вызванного страстями, и реки не текут более по склонам горы, - тогда душа умирает, это духовная смерть, и хотя продолжается земная жизнь человека, можно сказать " животная " , но духовно он мертв. В Евангелии мы находим место, подтверждающее это, когда Христос говорит одному из Своих учеников, пожелавшему уйти, чтобы похоронить своего отца: " Предоставь мертвым погребать своих мертвецов, а ты иди, благовествуй Царствие Божие " (Лк.9:60). Подводя итог, можно сказать, что именно Божественная благодать напояет душу жизнью, а душа, в свою очередь, оживотворяет и одухотворяет тело. Так происходит, если человек возрожден для жизни во Христе. Но, как мы знаем, к несчастью, чаще всего случается обратное, и тогда мы сталкиваемся в жизни с мертвыми душами, которых описал еще Николай Гоголь. Выше я сказал, что душа, как и кровь, находится повсюду в теле человека, но что касается разумных способностей, то они рождаются в мозгу человека. Что касается ума, то его естественное местопребывание - в сердце. 3. Сердце. Оставим наш образ горы и постараемся понять, что, несмотря на нематериальность, наш ум, однако, связан с нашей телесной природой, в частности с сердцем. Вследствие первородного греха наш ум стремится вовне, к отождествлению с окружающим нас миром, к тому, чтобы жить в мире образов, питающих наши греховные страсти. Чтобы соединиться с Богом в чистой молитве, аскет стремится возвращать свой ум вовнутрь, " собирать " ум и " опускать " его в сердце, вначале в свое плотское сердце, а оттуда он умом постепенно проникает в глубину, находящуюся вне тела. Он открывает свое глубокое духовное метафизическое сердце. Истинная жизнь христианина протекает там, в глубине сердца, в этих тайниках, укрытых не только от чужих глаз, но скрытых во всей своей полноте от самого человека (...). И человек вынужден признать невозможность постижения духовных процессов в своем сердце, в глубине своей соприкасающемся с Сущим, не имеющим в Себе никаких процессов. |
| Где вы, мои любезные? Как проводите время? Верно, не так, как странствующий друг ваш, который на горах и в долинах о вас думает! – Будьте здоровы и благополучны. Унтерзеен Сейчас пришел я в здешний трактир. Почтовая лодка, в которой плыл я из Трахта, пристала к берегу в двух верстах отсюда. Сильный дождь промочил меня насквозь; однако ж, плывя по озеру, я с удовольствием смотрел на горы, которые, будучи покрыты облаками, дымились, как Этны или Везувии. Теперь, в ожидании обеда, сушусь и приготовляюсь опять к путешествию. Дождь все еще не перестал. Тун, в 8 часов вечера Я благополучно доплыл до Туна, несмотря на сильное волнение озера. Валы играли нашею лодкою, как шариком. Три женщины, бывшие со мною, беспрестанно кричали; одна из них упала в обморок, и мы с трудом могли привести ее в память. Что принадлежит до меня, то я нимало не боялся, а еще веселился волнами, которые разбивались о каменные берега. Наконец дождь перестал, и благодетельное солнце высушило мое платье. Приехав сюда, чувствовал я озноб; но, выпив чашек пять хорошего чаю, стал опять совершенно здоров. – Завтра в четыре часа отправлюсь в Берн, где остались мои пожитки. Берн, 10 сентября 1789 Возвратясь с Альпийских гор, прожил я в Берне семь дней, и притом не скучно: то посещал своих знакомцев, которые обходились со мною очень дружелюбно, то прогуливался за городом – читал – писал. Третьего дня водил меня пастор Штапфер к господину Шпренгли, имеющему полное собрание швейцарских; птиц, множество древних медалей и других редкостей. Сам он, по жизни своей, достоин примечания не менее своего кабинета. Домик у него прекрасный, за городом, на высоком месте, откуда видны окрестные селения и снежные горы. Ему теперь около семидесяти лет. В доме, кроме его самого, мы никого не видали; пожилая служанка отправляет должность привратника. Комнаты прибраны со вкусом, и все отменно чисто. Сей старик богат – наслаждается натурою, изобилием, спокойствием. За несколько лет пред сим он был беден и разбогател от наследства, полученного им нечаянно после одного дальнего свойственника. – Учася орнитологии в молодых своих летах, покупал он разных птиц, анатомировал их и отдавал делать из них чучелы: вот основание того полного собрания, которое ныне привлекает к нему в дом почти всех путешественников и которого не отдаст он ни за пятьдесят тысяч рублей! – Ему очень знаком наш доктор |
| Не выдержали Мадьяры удара Печенегов: разбитые наголову, они бежали на юг к берегам Чёрного моря и кочевали несколько времени по степям при-днестровским, признавая над собой власть Казаров 209 (как видно из свидетельства их собственных летописцев). Печенеги, которым грозили другие восточные орды, следовали за ними по пятам. Прорезав с запада область казарскую и заняв низовье Днепра, они отделили Мадьяр от казарского центра и откинули их далее на запад в нынешнюю Молдавию. Несколько лет удаляющиеся Угры вели неравную борьбу с соседями: Болгарами, Печенегами, Сербами и даже Византийцами то находясь с ними во временных союзах, то в жестокой и нещадной войне, то делая набеги на их земли, то терпя жестокие наказания в своей собственной, особенно от Болгар и Печенегов. Теснимые с востока и юга, отбитые с запада силой царства велико-моравского, они казались определёнными на погибель, несмотря на приглашения и союз императора Арнульфа, когда умер Святополк. Междоусобия возгорелись в Моравии, оплот был прорван, и вся теперешняя Венгрия сделалась в конце IX века и начале Х добычей мадьярских дикарей. Первый их налёт был ужасен, и едва ли какой-нибудь народ превосходил их в свирепости, за исключением Аваров и Печенегов. Славяне и Румуны (Волохи), жители роскошных равнин древней Паннонии, погибли или бежали, кто в лесистые горы, кто в непроходимые болота. Широко и привольно расположился кочующий Мадьяр на неистощимом богатстве пажитных долин и гладких, травянистых степей. Это нашествие Мадьяр на славянскую землю представляет в малом виде повторение того, что происходило в огромных размерах слишком за 20 веков по всей средней Европе, когда Кельто-Кимрийцы и Германцы выдвинули отовсюду вендо-славянские семьи и откинули их или в альпийские горы и пиринейские предгорья или в приморские болота на берегах Балтики и на устьях Луары и Рейна. Замена старых славянских имён большей части городков и урочищ именами уйгурского наречия, несмотря на близость славянских поселений и на остатки народа, поступившего в рабство или тяжёлое вассальство, объясняет полное исчезновение древне-славянских названий в Приволжье и в степях восточной России, где гибель старожилов была гораздо полнее и совершеннее. Отрицательные доказательства, взятые из этого обстоятельства, на которых так спокойно и самодовольно отдыхает старая критика, только слегка встревоженная глубокомысленной догадкой Венелина, не значат ничего перед сравнением группировки народных и племенных имён и перед беспристрастным изучением движения этих групп. |
| Впрочем, еще одну поездку Байрон всё-таки совершил, с Гобгаузом, в сторону бернского Оберланда. Горы на этот раз показались ему величественней, чем когда-либо, и впечатление, произведенное ими, явно выразилось в «Манфреде», но всё-таки он нашел, что слишком уж много попадается в пути английских туристов, что нигде нельзя остаться наедине с альпийскими снегами и с собой. Одинокие восхождения его, впрочем, тоже не прельщали; он был не легок на подъем и рано не любил вставать. Под конец всё стало раздражать его, и со злости он где-то купил уродливого, всех кусавшего пса, с которым и вернулся в Женеву. Лил дождь. Гобгаузу настало время собираться в Англию. Полидори уже не было на вилле Диодати. На прощание Байрон еще раз заехал в Коппе. Там были те же, говорили о том же. Бонштеттен опять вспоминал Грея. Пора было уезжать в Италию. «Лозаннская Газета» сообщила своим читателям (сильно опоздав) о том, что лорд Байрон покинул берега Лемана и отправляется в Италию, а, быть может, и в Грецию, ища забвения и тоскуя по «разорванным узам Гименея». Пребыванием в Женеве Байрон остался не слишком доволен. Встреча с Шелли отозвалась в его душе странным беспокойством, чем-то вроде угрызений совести. Воспоминаний — не об одном Гименее — убить не удалось; ни озеро, ни горы, ни друзья, ничто не развлекало его надолго. И какое скверное лето, какой беспросветный дождь! Он уезжал из Женевы без сожалений. Через год, в Шильонском замке на столбе появилось имя Байрона; к нему приписали впоследствии имя Шелли. Гюго, осмотрев замок, счел нужным заявить, что буквы этой надписи испускают странное сияние. По всему побережью стали говорить, что поэтов во время их озерного путешествия сопровождали две женщины, называли даже их имена. Стали продавать картинки» сувениры, филигранные брошки, с портретом Байрона. Лето 1816 года «вошло в литературу». Двадцать лет спустя, когда не было в живых ни Байрона, ни Шелли, ни маленького сына, и только Клара Клермонт присылала письма из России, где жила у кого-то «на кондициях», Мэри Шелли приехала в Женеву. Она была еще хороша собой, так же умна, как в то лето, когда этим умом даже слегка пугала Байрона. Она была одна. Из Женевы она подолгу глядела на виноградники Колоньи. «Тут, на склоне, писала она, — вилла Диодати, а внизу наше скромное жилище у самого озера. Вот эти террасы, тропинки, маленькая гавань, где стояла наша лодка. Я узнаю тысячи подробностей, тысячи мелочей, когда-то близких, забытых, и теперь опять возвращенных мне. Неужели я — та же самая, что жила здесь, в обществе всех этих мертвых. Все, все ушли, и только эти безжизненные вещи, когдато окружавшие нас, всё те же, те же, что и прежде.». Кинжал |
| Дождавшись удаления из Рима своих самых опасных противников, Цезарь, который до завершения этих дел находился поблизости от столицы, отбыл спокойно в Галлию. 13. Галлия и ее завоевание Цезарем Трансальпинская Галлия занимала b I столетии до Р.Х. обширную территорию, включавшую Францию, Бельгию и Люксембург в их современных границах, франкофонную Швейцарию, а также часть Германии и Голландии, расположенную на левом берегу Рейна. Галлию омывали воды Бискайского залива на западе, Ла Манша и Па-де-Кале на севере и Средиземного моря на юге, сухопутная граница страны проходила по Рейну, Роне, Пиренейским горам и Альпам. Центр и юго-восток Галлии, или современной Франции, занимает состоящее из гранитных пород плоскогорье с кратерами потухших вулканов и застывшими потоками лавы – Центральный массив, который на востоке ограничен горной цепью Севенн, тянущейся вдоль долины Роны. Левобережная часть этой долины примыкает к Юрским горам и восточным отрогам Альп с их самыми высокими в Западной Европе вершинами, покрытыми вечным снегом и ледниками, включая знаменитый Монблан высотой 4810 метров. Другая вершина восточных Альп – пик Визо достигает 3840 метров. В сторону Средиземного моря горы понижаются. Между самими Альпами и берегами Роны лежат предгорья – Малые Альпы. К северу от Альп вдоль Рейнской долины, то приближаясь к реке, то удаляясь от нее, простираются невысокие Вогезы, а за ними Арденны, пригодные для жилья и земледелия и издревле обжитые не только на своих пологих склонах, но и на высотах, больше похожих на холмы, чем на альпийские горные пики. Покрытые вечными снегами Пиренейские горы ниже Альпийских, но из-за своей крутизны, отвесных скал и бездонно глубоких ущелий они столь же малодоступны и труднопроходимы, как и Альпы. Бретанский полуостров представляет собой плоскую возвышенность из гранитных пород, обрывающуюся крутыми отвесными скалами у Атлантического океана. На севере и западе Галлии простирается равнина, которая в устье Рейна соединяется с Германской низменностью. |
| Вторая, человек приходит к священнику за благословением, он уже сделал выбор, но просит, чтобы священник своим благословением утвердил этот выбор, и благодать Божия содействовала бы ему. Здесь человек уже несет определенную ответственность за полученное благословение и должен стараться исполнить его, но если возникают какие нибудь дополнительные препятствия, то это исполнение не является обязательным: обязательно уважение к самому благословению, а грех – это пренебрежение им. Третья, когда человек предоставляет священнику решить, как поступить ему в данном случае, как бы указать путь на перекрестке нескольких дорог. Такое благословение более обязывает человека к его исполнению. Здесь он должен стараться приложить все силы, чтобы исполнить его, и только при явной невозможности снова обратиться к тому же священнику, рассказать о своих обстоятельствах и попросить вновь оценить их – оставить благословение или переменить. Если человек самовольно нарушит благословение, добровольно взятое им, то это благословение превратиться в будущем в камень преткновения на его пути. Здесь, конечно, наличествует проблема, справедливо отмеченная прот. Владимиром Ворорбьевым: “Можно провести такую параллель. Вот какая-то туристская группа подымается все выше и выше в горы. Сначала это лесистые тропки, ущелья очень красивые, дорога, а там, глядишь, альпийские луга, леса уже нет. Еще выше подымаешься и попадаешь в ущелье, где нет никакой растительности, только низкорослые кустарники, травка небольшая и высокие снежные горы, с которых сползают ледники. Из этих ледников берут начала реки. Доходишь до места, где обычно бывает приют, и дальше на перевал нужно идти уже по снегу, лезть на ледник. А для этого необходимо иметь специальное снаряжение, ботинки, ледорубы, связки, инструктора совсем другого, уже не туриста, а альпиниста. И поэтому на таком рубиконе туристы останавливаются и уже дальше не идут. Дальше смертельно опасно, дальше другая категория трудности. Туристские прогулки на этом уровне заканчиваются. |
| Здесь Суворов минуту еще мог стоять в нерешительности и думать о том, что делать, мог еще думать о нападении! Его гений, беспримерно отважный, еще хотел бы устремиться на Французов, бывших в долине, сквозь их ряды до Цюрихского озера, соединиться с Австрийским корпусом Готце и остатками Русского корпуса Римского-Корсакова. Но взглянув на горсть своих храбрых товарищей, истощенных трудностями похода, и узнав в Гларисе, что состояние разбитого войска Корсакова было хуже, чем он представлял себе по первым известиям, непобедимый герой должен был покориться своей судьбе и решил в первый раз в жизни отступить от неприятеля, имея возможность сразиться с ним. Но это отступление принадлежит к числу его важнейших побед: так велики были трудности, сопровождавшие его, так невероятны были усилия, с какими надо было произвести его. Чтобы читатели могли иметь вернейшее представление об этом знаменитом подвиге Суворова и его воинов, я предлагаю здесь рассказ о переходе через Альпийские горы одного из очевидцев и участников этого славного похода — действительного статского советника Егора Фукса, служившего в то время при фельдмаршале и описавшего эту военную кампанию 1789 года. «Надо было перейти через горы Бинтнер, Ринкнен и Панике, подобные Сен-Готарду, возвышающиеся над пропастями, покрытыми вечными снегами. Русские забирались к облакам по крутизне гор, скользких от падающего снега, где никогда не бывало следов человека; где измученные мулы и казачьи лошади постоянно должны были останавливаться и часто падали в бездну, где не находилось ни кустика, чтобы развести огонь и согреться. Жизнь храбрых воинов, изнуренных походами, нуждающихся в пище, обуви и одежде, на каждом шагу подвергалась опасностям. На гору Бинтнер надо было подниматься навстречу шумящим потокам водопада, который многих пеших и конных низвергал в бездны. Темные ночи и раскаты грома довершали опасности этого похода. Поднимаясь на высоты гор, воины должны были спуститься в необитаемую часть Граубиндена, в пустынные равнины, скрытые от них мрачными туманами. |
| Лесные человечки охотно остались бы подольше в Италии, но ласточки не любили задерживаться надолго в одном месте, и, спустя день, собрались они снова в путь. Вскоре наши малютки вместе с ласточками очутились в гористой Швейцарии. На пути встречали они высокие горы со снеговыми вершинами, бездонными пропастями и бешеными водопадами; по склонам зеленели леса, расстилались пастбища, на недосягаемых высотах паслись альпийские козы и серны. Живописные долины и озёра ютились у подножия громадных гор. Большие орлы парили в облаках. Малютки мало обращали внимания на всё это и ждали с нетерпением, когда, наконец, ласточки снова опустятся на землю. Но вот желание их сбылось. Усталые ласточки, выбрав удобное местечко, решили остановиться для отдыха. Как только они сели на верхушку горы, Чумилка-Ведун первый опустился на полянку и сейчас же закричал товарищам: – Ах, поглядите, мишень и стрелы! – Не захватить ли нам их с собою и где-нибудь в укромном местечке по упражняться? – предложил Мурзилка. Сказано – сделано! Крошечные ручки ухватились за подставки и с большим трудом двинулись в путь. Дорога шла в гору; с носильщиков пот лил градом. Один Мурзилка ничего не нёс, а бегал и суетился больше всех; он всегда ухитрялся ускользать от работы, пользуясь чужими трудами. Наконец, они дошли до тенистой полянки среди густого леса и на ней поставили мишени. Эльфы по очереди метали стрелы, но в цель попадал только один Пучеглазка. – Браво, брависсимо, Пучеглазка! – кричали ему братья, – ты важный стрелок! – Вот ещё! – ворчал обиженный Мурзилка, – какой он важный стрелок? Хотел бы я видеть, как он со мною посоперничает. – Поди сам метать, – сказали ему братья. – Вот ещё новости, стану я себе руки портить, – ответил заносчиво Мурзилка. – Ну, полно дуться! Послушай-ка лучше, что я расскажу, – сказал доктор Мазь-Перемазь. – Толпа побросала стрелы и окружила рассказчика. – Несколько сот лет тому назад в Швейцарии жил один человек по имени Вильгельм Телль; он славился во всей стране как самый меткий и искусный стрелок, а это что-нибудь да значит в такой стране, где почти всякий житель стреляет получше Пучеглазки… |
|
|
