| Он хмуро умолк. Ассоль примостилась рядом с ним на углу табурета; он видел сбоку, не поворачивая головы, что она хлопочет утешить его, и чуть было не улыбнулся. Но улыбнуться — значило спугнуть и смутить девушку. Она, приговаривая что-то про себя, разгладила его спутанные седые волосы, поцеловала в усы и, заткнув мохнатые отцовские уши своими маленькими тоненькими пальцами, сказала: — “Ну вот, теперь ты не слышишь, что я тебя люблю”. Пока она охорашивала его, Лонгрен сидел, крепко сморщившись, как человек, боящийся дохнуть дымом, но, услышав ее слова, густо захохотал. - Ты милая, — просто сказал он и, потрепав девушку по щеке, пошел на берег посмотреть лодку. Ассоль некоторое время стояла в раздумье посреди комнаты, колеблясь между желанием отдаться тихой печали и необходимостью домашних забот; затем, вымыв посуду, пересмотрела в шкафу остатки провизии. Она не взвешивала и не мерила, но видела, что с мукой не дотянуть до конца недели, что в жестянке с сахаром виднеется дно, обертки с чаем и кофе почти пусты, нет масла, и единственное, на чем, с некоторой досадой на исключение, отдыхал глаз, — был мешок картофеля. Затем она вымыла пол и села строчить оборку к переделанной из старья юбке, но тут же вспомнив, что обрезки материи лежат за зеркалом, подошла к нему и взяла сверток; потом взглянула на свое отражение. За ореховой рамой в светлой пустоте отраженной комнаты стояла тоненькая невысокая девушка, одетая в дешевый белый муслин с розовыми цветочками. На ее плечах лежала серая шелковая косынка. Полудетское, в светлом загаре, лицо было подвижно и выразительно; прекрасные, несколько серьезные для ее возраста глаза посматривали с робкой сосредоточенностью глубоких душ. Ее неправильное личико могло растрогать тонкой чистотой очертаний; каждый изгиб, каждая выпуклость этого лица, конечно, нашли бы место в множестве женских обликов, но их совокупность, стиль — был совершенно оригинален, — оригинально мил; на этом мы остановимся. Остальное неподвластно словам, кроме слова “очарование”. |
| Никто не заметил, как маленькая группа учеников во главе с своим Учителем оставила город и, пройдя чрез одни из восточных ворот, спустилась в долину Иоасафатову, по которой извивался уже маловодный в ту пору поток Кедронский. Сколько раз по этому пути ходил Божественный Учитель с своими учениками! Это путь и Его славы, и Его страданий. По сторонам дороги и по прибрежью Кедрона уныло кивали ветвями маслины и пальмы: с этих самых дерев вероломный народ срывал ветви, чтобы подстилать их на пути торжественного входа Иисуса Христа в Иерусалим, и из окружающих же дерев сделал крест, чтобы пригвоздить к нему того же Христа. Перейдя мост, перекинутый чрез поток, и пройдя мимо Гефсиманского сада, путники стали подниматься на гору. Но вот они на ее вершине. Возвышаясь над всею окрестностью, Елеон открывает далекий, очаровательный вид. Как раз под горою лежит многолюдный город с своим величественным храмом, с шумною площадью – Харам; за ним на западе виднеется далекая синева Средиземного моря; на юго-востоке как в гробе колышется Мертвое море в окружающей его низменной котловине, лежащей гораздо ниже уровня Средиземного моря; на восточном склоне горы приютилась Вифания, где жили Марфа и Мария с своим воскрешенным братом Лазарем; на север тянутся необозримые холмы Галилеи, между которыми голубой лентой извивается быстроводный Иордан, на юге – Вифлеем... Сколько воспоминаний, сколько дум и теперь возбуждает эта картина! Для учеников же с их Божественным Учителем эта картина дышала только что пережитою жизнью, на всех деталях этой картины еще лежали следы их деятельности, их чувств, их радостей и слез. Взор их невольно пробегал по всем окрестностям: вот около Вифлеема по-прежнему пастухи стерегут свое стадо, – быть может это те самые пастухи, которые первые воздали Божественному Младенцу поклонение; а вот родные галилейские холмы, среди которых прошло детство и Учителя, и большинства Его учеников; под ногами шумит беззаконный город, глухой к добру, избивавший пророков... «Иерусалим, Иерусалим!..» Вон за Вифанией торчат обнаженные сучья неплодной смоковницы: такова, Иерусалим, будет и твоя судьба!.. |
| Постараемся теперь проверить другие характеристические особенности «Наказа» (II-й части Домостроя), которые, по мнению г. Некрасова, заставляют смотреть на эту часть памятника, по сравнению с третьим отделом последнего («о домовном строении»), как на отдельное сочинение. Эти особенности «Наказа» сводятся автором «Опыта» к следующему. В то время, как «Наказ» изображает вам быт исключительно новгородского богатого боярина, для которого он собственно и писан, третья часть Домостроя «имеет в виду уже быт всякаго мало-мальски состоятельнаго человека» 34 . В доказательство подобного предположения г. Некрасов ссылается: 1) на 29-ю главу, в которой, по его мнению «действительно виднеется быт новгородскаго богача боярина» 35 ;2) на то, что положение женщины в «Наказе» представлено более свободным, менее зависимым, а потому, скорее, «относящимся к жизни новгородских, нежели московских боярынь XV века» 36 , и на то, что в «Наказе» нет предписаний, отличающихся скупостью и скопидомством, а это, по мнению г. Некрасова, указывает лишь на жизнь богатого человека. Этими тремя ссылками и исчерпывается вся сумма доказательств г. Некрасова в пользу того, что II-я и VII-я части Домостроя суть отдельные сочинения, написаны разными лицами и в разное время. Проверим каждую из этих ссылок в отдельности. Г. Некрасов категорически утверждает, будто 28-я и 29-я главы рисуют «идеал новгородскаго богача боярина» и властелина, а в доказательство приводит начало главы: «О праведном житии». Но если начало этой главы заставило г. Некрасова сделать такой вывод, то к какому пришел бы он заключению, если бы прочел следующий конец той же самой главы по списку Общества Истории и Древностей Российских: «А торговые люди и мастеровые и земледельцы тако прямым и благословенны торгуют и рукодельничают, и пашут не оукрачи. Ни разбоем, ни граблением, ни поклепом, ни вылгав, ни выбожи, ни которым злохитрвством, ни разбойством, но прямою своею силою и благословенными приплоды и праведными труды торгуют, и рукодельничают, и ли пашет хлеб и всякое изобилие, и всякие дела творя добрая по христианскому закону и по заповеде господним, в се веце оугоди, и жизнь вечную наследит». |
| — Я — Венди, разве ты забыл? Питер очень смутился и попросил прощения: — Пожалуйста, Венди, когда тебе покажется, что я тебя забыл, ты крикни: «Я — Венди». И я сразу же вспомню. Все это было как-то тревожно. Так они летели и летели и уже стали приближаться к острову Нетинебудет. И не столько потому, что Питер и Динь хорошо знали дорогу, сколько оттого, что остров сам отправился им навстречу. Он сам искал их в пространстве. Надо сказать, что только в этом случае и можно достичь его волшебных берегов. — Вон он виднеется, — сказал Питер будничным голосом. — Где? Где? — Там, куда показывают все стрелки. И действительно, миллион золотых стрелочек указывал детям в сторону острова. Это их друг солнышко направило стрелки, чтобы помочь им найти дорогу, прежде чем самому лечь спать. Вам может показаться странным, но они сразу узнали остров, точно они на нем когда-то побывали и теперь возвратились обратно. — Джон, смотри, вон твоя перевернутая лодка! — Майкл, гляди, вон твой вигвам! — Посмотри, Венди, из твоего шалаша выходит ручной волк! — Ой, Джон, я вижу поселение индейцев. — Где, где? Дай я посмотрю. Я тебе сразу скажу по форме дыма, вышли ли они на военную тропу. — Вон там, за Волшебной рекой. — Вижу. Ого! Краснокожие — на военной тропе! Питеру было слегка досадно, что они так много знают про его остров. Он хотел было с ними поссо " -риться, но все трое ребят вдруг как-то странно притихли. Солнечные стрелки погасли, солнце скрылось, стало темнеть. На них вдруг напала тоска. Конечно, они давно были знакомы с островом Нетинебудет. Но там, дома, в детской, он был какбудтошний и нестрашный, и рядом была Нэна, и горели ночники. Питер тоже как-то посерьезнел. Ничто вроде бы не мешало им продвигаться, но полет вдруг замедлился, точно в воздухе какие-то недобрые силы противились им. — Они не хотят, чтобы мы приземлились. — Кто они? — спросила Венди. Питер промолчал. Он пристально смотрел на землю и не терял присутствия духа. — Что бы ты хотел сначала, — спросил он Джона спокойным голосом, — чтобы с нами приключилось приключение или лучше сперва попить чаю? |
| Но когда мы говорим о «небе», что мы имеем в виду? Небо – это не только то, что мы видим своими глазами. Есть также «небо небес» (см.: Втор. 10: 14; Пс. 67: 34, 112: 24; Сир. 16: 18) или «небеса небес» (см.: Пс. 148: 4). То прекрасное небо, где днем виднеется солнце, а ночью – луна и звезды, галактики и кометы, является частью окружающей нас природы. И когда-то оно исчезнет. Но есть и еще одно Небо – непреходящее, вечное, Небо неописуемой красоты. Что это такое? Это духовное Небо, или «третье Небо», на которое вознесся апостол Павел (см.: 2 Кор. 12: 2). И как на нашем природном, видимом небе есть солнце, луна и звезды, так и на духовном, невидимом Небе есть Солнце Незаходимое – наш Господь Иисус Христос, луна – Пресвятая Богородица и сияющие звезды – наши святые. Вот куда мы должны устремляться, братья мои. Мои возлюбленные! Божественная литургия, которую мы совершаем, представляет нашему мысленному взору всё таинство Божественного домостроительства. Мы вспоминаем Рождество Христа, Его пришествие в мир как Учителя, Тайную вечерю, Распятие, Воскресение и, наконец, на каждой Божественной литургии – и Вознесение Господне. Какие моменты Литургии напоминают нам о Вознесении? Когда после великого входа и «Верую» иерей возглашает: «Гор е имеим сердца!». Вот что это обозначает: поскольку Христос вознесся на Небо, то и мы с вами должны обратить сердца к Небесам и всею душой устремиться ко Господу. Представьте, что горячо любимый и дорогой вам человек находится в Австралии или в Америке и вы думаете о нем постоянно, днем и ночью, – точно так же все наши мысли должны быть обращены ко Христу. «Наше бо житие на Небесех есть» (Флп. 3: 20). Ближе к концу Литургии, после Святого Причастия, священник говорит: «Вознесися на Небеса, Боже, и по всей земли слава Твоя» (Пс. 56: 6), что тоже подразумевает Вознесение. Не будем прилепляться к земному и тленному. Последуем за Вознесшимся Христом на орлиных крыльях веры, вознесемся на духовное Небо, потому что иначе «нас поглотит болото», как говорит один поэт. Раньше в бедных избушках жили простые и честные люди, словно ангелы земные. А теперь в роскошных особняках живут неразумные скоты и злобные демоны. Свинья опускает голову вниз: она ищет желуди и, встретив прекрасный жемчуг, попрет его ногами, как сказал нам Христос (см.: Мф. 7: 6). Что любит свинья? Валяться в грязи. Точно так же и мы презираем бесценные слова Господа и, как свиньи, стремимся в болото нравственной скверны и вони. Свинья видит небо только один раз: когда мясник переворачивает ее на спину, чтобы зарезать. То же самое касается и скотоподобного человека. Когда явится Архангел с мечом, чтобы изъять его душу из тела, только тогда он впервые возвысит свой ум и увидит, что за пределами этого суетного мира есть еще и другая – вечная – жизнь. |
| Она, с светлым и кротким взором и лицом, смотрит не на людей, а просто в даль горизонта, как будто уже ощущая, при явлении Сына Божия в человечестве, веяние Отчей любви в самой природе, чающей достигнуть свободы от своего рабства тлению, с освобождением Христом чад Божиих. Не видно самого лица той еврейки, которая, в испуге (так мне показалось) от неожиданной близости воинственных римских всадников на могучих конях, быстро обернулась в их сторону, опираясь одною рукою на плечо сановитого книжника и приподняв другую руку, из-под которой виднеется еще женщина с ребенком. Если впрочем и эту случайность в положении и движении этих двух женщин смотреть – не теряя из виду Отчей любви, в явившемся миру Сыне и Агнце Божием проливающейся на все и всех, как и сколько кто приемлет: то сам собою открывается, выраженный творческим инстинктом художника, следующий прекрасный смысл всей этой группы: при безнадежности к духовному обновлению самого фарисейства, уклончивость наилучшего в этом сонмище остатка послужит, по крайней мере, опорою для женщины, когда любовь Отчая каким-нибудь случаем – хотя бы какою пугающею нечаянностью, обратит ее глаза и сочувствие на близость и начинающуюся уже внимательность ко Христу самых язычников. Ибо для поддержки и возрастания зарождающейся в самом язычестве мысли и чувства веры также нужно охранение живым и даже нежным сочувствием, как для виднеющегося здесь же младенца с матерью нужна материнская ее поддержка. – Наконец, есть и еще, на картине Иванова, израильтянка, одна из всех у него женщин смотрящая прямо на Господа, в которой одной и выражается вся тайна и условие духовной благотворности женского влияния. Она и по внешнему своему положению – одна из ближайших к подходящему Господу, на которого, сжав губы, и смотрит она с самым сосредоточенным вниманием; как будто, при виде самого Божественного главы Церкви, глубокая душа этой жены ощутила в себе отпечатлеваемый благодатно образ Его Церкви, и как будто душа ее (впрочем испытывая еще истину) прислушивается уже к Божественному гласу небесного своего Жениха, изрекающего тайны, слышимые им непосредственно у Своего Отца. |
| Свежий, прохладный ветерок не располагал проводить время на палубе. А скоро наступил и вечер, когда, наслушавшись вдоволь граммофонной какофонии, можно было лечь спать: мы с о. Н. в особой каюте. Жаль лишь, что от табаку, да ещё дурного, нет спасения и в каюте: ползёт его дым через все щели!.. 31 августа (13 сентября)... Ясное утро. Давно уже мы оставили налево «Нисиноторо-мисаки»... Налево виднеется берег, который уходит куда-то в глубь залива, постепенно принимая всё более бледные цвета.... Вместо него вырисовывается всё яснее и яснее другая, правая сторона залива... Вот уже заметны крыши, дымит какая-то труба... пред самым входом на рейд Отомари обгоняет нас вышедший на 2 часа позднее «Хиросаки-мару»... Мы прибыли в Отомари... Но как быстро меняется картина! С юго-востока над самой водой надвигается тёмное облако: то стелется всё ближе и ближе туман. Ещё пять минут, – и исчез из виду даже наш сосед «Хиросаки-мару»; лишь по грохоту подъёмной лебёдки можно было определять, где стоит гигант, грузящий лес... Не видя ничего пред собой и определяя берег лишь по шуму, по звукам, плывём мы на большой барже... Пронизывает туман до костей, отсырела одежда, неприветливо встречает Сахалин нас!.. В Отомари Лишь на полчаса каких-нибудь опоздали мы, и пришлось ждать вечернего поезда. А до него ещё 6 часов! Остановились и обогрелись в гостинице. А потом сходили посмотреть город... Одна из первых встреч: идёт Егор Бубер... Это – тот самый Бубер, который был безнадёжно пьян в прошлом году и довёл меня почти до слёз малодушия... нынче трезв, одет в чистый пиджак... «Прости, батюшка, за всё, что было в прошлом году», – догадался начать свой разговор Бубер... «Ну ладно, что чувствуешь свою вину... Бог простит... Всё ещё пьёшь?» – спрашиваю я... «Никак нет, больше не пью... так что ихняя «сача» (т. е. саке) мне вредна, а спирту стало не достать»... – Так или иначе, но даже Бубер не пьян и, кажется, не пьёт... Ещё встреча: идёт молодой парень с закрученными усами... оказался – Фома Кривовезов и, кажется, весьма рад был, когда пришло время сказать «прощайте»... |
| За этой решеткой виднеется скала, возвышающаяся примерно на 5 футов над мраморным полом, что говорит о высоте около 10–15 футов над уровнем земли. Длина этой каменной глыбы из светло-серого известняка составляет, по всей видимости, от 30 до 40 футов, ее ширина на один фут меньше 124 . Она обладает неровной формой, и верхняя часть ее скорее производит впечатление камня, который грубо обработали, чтобы выровнять его поверхность. Как и следует, скала покрыта тяжелым шелком пурпурно-красного и зеленого с отливом цветов; во время нашего посещения это покрывало было наполовину откинуто, чтобы лучше продемонстрировать камень. Однако этой выставленной на обозрение скалой святыни храма еще не исчерпываются: под ней находится «благородная пещера мусульман», к которой с юго-восточной стороны ведут каменные ступени. Эта пещера, представляющая собой прямоугольник, каждая сторона которого составляет от 15 до 20 футов в длину и от 7 до 8 футов высоту, снаружи ограничена стенами, которые в некоторых местах сделаны не из твердой скалы, а из каменной кладки, отчего мусульмане, основываясь на своих преданиях, верят, что эта каменная глыба, не имея под собой никакой искусственной опоры, висит в воздухе. В стенах находится много молитвенных приделов, названных в честь известных лиц. Два из них, привлекающие внимание небольшими мраморными плитами, названы в честь Давида и Соломона. Круглое отверстие в центре потолка пещеры, диаметром в три фута, достигает свода. В конце мы осмотрели встроенную в пол в центре пещеры плиту из цветного мрамора, которая, если к ней прикоснутся металлическим посохом, издает глухой звук, свидетельствующий о том, что под ней находится еще одно пустое пространство. Эта глубокая подземная комната называется у мусульман Бир-эль-Аруаг, Колодец душ. Он, по их мнению, открывает доступ в преисподнюю, и по нему перемещаются души усопших. Получив представление об этой величайшей мусульманской святыне, мы становимся перед вопросом: считать ли ее плодом рук человеческих и отнести к новому времени или видеть в ней реликвию прошлого. |
| Скажу только, что пред моими глазами всегда с южной стороны Золотой Рог, покрытый великим множеством пароходов и других судов, а за ним Стамбул с возвышающимся куполом Софии, за ним Мраморное море и на нем Принцевы острова, а вдали за ними в тумане виднеется на берегу моря исторический Халкидон, и с этой стороны картина закрывается далеко, далеко горами, вершины которых белеются от снега. На восточную сторону Босфор прекрасный, окаймленный по тому и другому берегу самыми разнообразными зданиями, равно как и с прочих сторон виды на Стамбул и предместья один другого лучше. Местоположение весьма неровно-холмистое сообщает городу самую причудливую панораму, которая вечером представляется еще восхитительнее, потому что бесчисленные огоньки, сверкающие во всех частях города, на Золотом Роге, Босфоре и за Босфором, сообщают картине что-то фантастическое. Среди такой ласковой природы я встретил еще более ласковых и добрых людей, потому что обо всей русской колонии я могу сказать, что их добродушие и радушие ко мне грешному превзошли все мои ожидания. Поэтому мне и живется с ними хорошо и легко. Представлялся я вселенскому патриарху Иоакиму, который очень болен чахоткою и, как говорят, безнадежно; но не смотря на свою слабость, принял меня весьма любезно, сидя в кресле; ноги окутаны одеялом, – но здороваясь и прощаясь, даже встал; жалко, что его болезненною слабостию злоупотребляет Синод, втягивая его в дела неладные. Сейчас был протосингел 72 и сказал, что патриарх поправился на столько, что был в Синоде. Мне представляется его болезнь греческою штукою пред своим синодом. Познакомился и с экзархом болгарским Иосифом, который хотя мало, но все-таки говорит по-русски, а протосингел его говорит даже хорошо. – Из болгар есть и другие лица, знающие русский язык; один архимандрит даже учился в Киевской академии; а между греками нет ни одной души, говорящей по-русски; даже бывшие в России по сбору, как теперешний протосингел патриарха – и тот ничего не знает; говорит: «все забыл». Да что, – из них своего древнего языка никто не знает, и говорят и пишут на общенародном, который у них и называется πλ γλσσα, с которым и я теперь знакомлюсь, так теперь уже разговариваю с своими посетителями-греками по- гречески. |
| Изгнанники в кожи и мех наготу облачили, Устроили быт хитроумным набором ремёсел. Построили башни, дворцы, алтари, пирамиды. Простёрли могущество даже до края вселенной… Но книги и речи их ядом смертельным горчили, Но злоба, неверность, двусмысленность капали с дёсен, Но лесть и лукавство учтивостью были прикрыты, А мысли и чувства дышали подспудной изменой. Последствия бегства не сразу осознаны были, — Точнее, во всей полноте не предстали внезапно. Их разум в веках раскрывал, утончаясь в познании Природы души и её отношения к Богу. С тех пор как творение паче Творца возлюбили, Деяньям и мыслям своим покланяясь превратно, Святая потребность в живительном Божьем дыхании Иссякла в засушливом зное сердец понемногу. Как яблоко, павшее наземь, лежит живописно, До времени блеск и приятность для глаз сохраняя, И как хризантему упрямую срезанный стебель Над вазой немного, в предсмертной истоме, подержит, — Так люди, лишённые связи с Подателем жизни, Живут на земле, и себя, и других уверяя, Что живы они. Лишь один существует Свидетель, Кто видит всю гибельность хитро расставленной мрежи Земных наслаждений, гордыни, томления духа. За нею — лишь мёртвенный холод вселенской пустыни, Пустынной, как храмина, что не наполнена Богом. Как нищего кружка, забытая им на кладбище… Есть мёртвые люди, хотя это страшно для слуха! И кажутся многим неискушенным живыми. Вот так же костёр угасает тускнеющим оком, А дым ещё долго виднеется над пепелищем. Пилигрим (опыт гекзаметра) Всякой душе предназначено время и место под солнцем. Мысли, явлению также время и место родиться. Истину эту раскрыли великих пророков прозрения, То же писали в трактатах философы древней Эллады, Екклесиаст многоопытный с хором мудрейших согласен, Кратко сказать, это знание свыше, от Бога, ниспослано. Но, пилигримы извечные, мы поучений не слушаем, Дом покидаем, стремимся с ветром сравниться в движении… В нашей крови это бегство, с тех самых пор, как бежали Предки из рая, стеная, гонимые Ангелом грозным. Вот и несёмся поныне, словно листва под ногами, |
|
|
