| Не сокрушим и непреоборим между камнями адамант, не уступает твердым и упорным из них и никакому другому веществу не дает преодолеть присущую ему крепость, пожалуй даже может презирать силу огня. Но так как стоявший на ограде держал в руке адамант, то Он спрашивал пророка, говоря: что ты видиши, Амосе? Когда тот разобрал и сказал, что это было (он сказал: адамант), то (Господь) ясно подтвердил, что учинит его среде Израиля. Под адамантом разумей или Ассирийца, — свирепого и несокрушимого и приведенного в это состояние Богом (потому что Господь сил если кому захочет, то дает силу), или же несокрушимое и всесильное слово Божие, которого нельзя обратить в ничто или по крайней мере сделать бездейственным: что Бог провещает, то, без всякого препятствия, дойдет до конца. Так и Господь говорит: небо и земля мимоидет, словеса же моя не мимоидут (Матф. 24:35). Сказал также, что не пройдет мимо Израиля, то есть привлечет его к ответственности за его нечестивые преступления, не будет уже долготерпеливым, но предаст его тем, кто призван против него, вместе с капищами, жертвенниками и идолами. Ибо, говорит, потребятся требища смеха. По истине смех — изготовление всякого идола, но, думаю, в настоящем и собственном смысле под смехом следует разуметь Веельфегора, даже и по самой срамоте его вида. В этом одном, более всех позорном, изобличает все изготовление идолов. Итак: истреблены будут жертвенники, а вместе уничтожены будут и требы Израилевы, то есть — идолопоклоннические игрища, мерзкие и пагубные таинства. Ясно показал также, что вместе с богами своими пойдет в погибель и славный царскими почестями Иеровоам. Следует напомнить, что тот, о котором теперь идет речь, не первый, а иной: тот был сын Навата, этот — Иоаса. Сказанное имеет применение к историческому повествованию. Истинным же адамантом явит Христа, Господа сил, имеющего непреодолимую и непреоборимую крепость, сокрушающего врагов и побеждающего сопротивников и никем не сокрушаемого. Он как камень избранный учинен среде людей, ибо явился на земле и жил с людьми; посему и назван устами ангела Еммануил, еже есть сказаемо: с нами Бог (Матф. |
| Ибо перенесение [Им] страданий было бесстрастным, так как Своим страданием Он причинил им страдание и в Своем страданий показал Свое бесстрастие. Ибо что страдания производят по отношению к подверженным страданиям, то же сам Бесстрастный производит Своим страданием по отношению к страданиям, вследствие чего, при Своем бесстрастии, явился страданием страданий. Итак, когда мы утверждаем, что страдания побеждены в их деятельности, вследствие того, что Бесстрастный был причастен им, – то как иначе мы можем назвать это, если не так, что Он был страданием страданий? Ибо, если адамант, когда по нем ударили железом, не страдаете от удара, а, напротив, остается невосприимчивым к страданиям, каким и был, так что поражения от удара возвращает на ударяющего, вследствие того, что адамант по своей природе является нечувствительным к страданиям и не подвергается страданию, то почему мы не можем сказать, что Бесстрастный был страданием для страданий? Ибо как не изобразить страданием страданий Того, Кто не терпит вреда и страхом не устрашается, хотя бы Он добровольно и вошел с ними в общение? Или как не бесстрастен Тот, Кто, при своем страдании, не потерпел вреда от страданий? Как не бессмертен Тот, Кто, проходя чрез смерть, не был устрашен смертью? Пришествие Бога на смерть явилось смертью для смерти, так как Он не был удержан ею; подобным же образом бесстрастие Бога было страданием страданий, когда Он снизошел до страданий. Ибо если предметы мира сего, когда смешиваются с противоположными им предметами, поистине обнаруживают свою силу и невосприимчивую к страданиям природу, то насколько более мы должны разуметь, что страдание Бога было страданием для страданий. Ибо как железо, ударяя адамант, принимаете на себя удар и само получаете повреждение от удара, вследствие твердости адаманта, так и о Боге, Который силен по своей воле и бесстрастен по своему существу, когда Он принял на Себя страдания, как не сказать, что Он пребыл в своем бесстрастии даже в то время, когда подвергался пытке железом и огнем, поскольку природа Божества сильнее всего, даже когда она в страданиях? Ибо истинным доказательством божественного бесстрастия и бессмертия должно признать то, что, находясь под действием страданий, Он Сам явился причиною страданий, поскольку этим доказательством обнаруживается, какова была причина того, что совершилось. |
| Ибо, что страдания производят по отношению к подверженным страданиям, то же сам Бесстрастный производит Своим страданием по отношению к страданиям, вследствие чего при Своем бесстрастии явился страданием страданий. Итак, когда мы утверждаем, что страдания побеждены в их деятельности вследствие того, что Бесстрастный был причастен им, то как иначе мы можем назвать это, если не так, что Он был страданием страдания? Ибо если адамант, когда по нему ударили железом, не страдает от удара, а, напротив, остается невосприимчивым к страданиям, каким и был, так что поражения от удара возвращает на ударяющего вследствие того, что адамант по своей природе является нечувствительным к страданиям и не подвергается страданию, то почему мы не можем сказать, что Бесстрастный был страданием для страданий? Ибо как не изобразить страданием страданий Того, Кто не терпит вреда и страхом не устрашается, хотя бы Он добровольно и вошел с ними в общение? Или как не бесстрастен Тот, Кто, проходя через смерть, не был устрашен смертью? Пришествие Бога на смерть явилось смертью для смерти, так как Он не был удержан ею; подобным же образом бесстрастие Бога было страданием страданий, когда Он снизошел до страданий. Ибо если предметы мира сего, когда смешиваются с противоположными им предметами, поистине обнаруживают свою силу и невоспримчивую к страданиям природу, то насколько более мы должны разуметь, что страдание Бога было страданием для страданий? Ибо, как железо, ударяя адамант, принимает на себя удар и само получает повреждение от удара вследствие твердости адаманта, так и о Боге, Который силен по Своей воле и бесстрастен по Своему существу, когда Он принял на Себя страдания, как не сказать, что Он пребыл в Своем бесстрастии даже в то время, когда подвергался пытке железом и огнем, поскольку природа Божества сильнее всего, даже когда она в страданиях? Ибо истинным доказательством Божественного бесстрастия и бессмертия должно признать то, что, находясь под действием страдания. Он Сам явился причиною страданий, поскольку этим доказательством обнаруживается, какова была причина того, что совершилось. |
| 2. Это часто случалось и со мной, когда я творил [молитву] вместе с другими [братиями], а потому я советую вам делать то же самое в своих прошениях к Богу, особенно если мы не знаем, есть ли воля Божия на наши будущие деяния или ее нет. Ибо когда двое или трое от всей души молятся о чем-либо или подвизаются в посте [ради этого], то часто на второй или третий день либо [даруется наставляющее нас] видение, либо сердце желающего свершить деяние удостоверяется [в правильности его]. Равным образом после молитвы удостаиваются правильного ответа и те, которые открывают [Писание в поисках такого ответа]. 3. Поэтому каждый христианин должен иметь духовный эфуд, 268 то есть должен иметь [в себе] Святой Дух, просвещающий его и показывающий, что ему полезно. Обладающие этим [духовным эфудом] рассказывали нам, что когда они вопрошали Бога о каком-либо деле, то, если их вопрошание было угодно [Богу], то сразу же их осеняла благодать Святого Духа. Вопрос 98. Что собой представляет то, что в Законе называется эфудом? Ответ 1. Если толковать это слово само по себе, то оно обозначает «обнаружение» или «выкуп». 269 Вид же эфуда, как свидетельствует Писание, представлял собою ткань размером в пядь, по форме прямоугольную, целиком из щелка с золотыми нитями и с большим искусством сотканную. В середине эфуд имел, словно печать, сделанную полностью из золота пластину с двумя совершенными смарагдами по обеим сторонам с начертанными [названиями] двенадцати колен Израиля, а между этими смарагдами находился камень адамант. 2. Плечи архиерея покрывала накидка как бы в форме фелони, доходящая до бедер: архиереи надевали ее, когда они совершали каждение и богослужение. 3. Когда возникала необходимость спросить Бога о каком-либо важном деле, архиерей привязывал один край эфуда к накидке на плечах на уровне сердца и накладывал обе руки свои сверху так, чтобы [эфуд] распростирался на его ладонях как дощечка, и таким образом он вопрошал Бога, взирая на эфуд. 4. И если дело было благоугодно Богу, то камень адамант начинал сиять, испуская лучи, а если, наоборот, дело не было богоугодным, то он пребывал в состоянии [обычного] камня. Когда же Бог собирался предать народ [Израиля] мечу, то адамант приобретал огненно-кровавый цвет; а когда предвиделась в будущем какая-нибудь смертельная напасть, то он становился черным, подобным морскому гиацинтовому [камню]. |
| Замечай, что не железом (железным ножом) Сепфора обрезает дитя, ибо железо служит для наказания и приличествует находящимся под наказующим законом, – но „камешком“ (острым), как написано ( Исх.4:25 ), понимаемым в значении прообраза Христа, ибо этим указывается на непреложность и твёрдость во всём природы Единородного. Поэтому Бог и Отец через святых пророков называл Христа и „адамантом“ (алмазом), говоря так: „вот Я влагаю адамант в средину народа Моего Израиля“ ( Ам.7:8 ). Адамант образно опять указывает нам на то, что божественная и неизреченная природа Слова отнюдь не может уступать противникам Своим. Таким образом и божественный Иисус, после военачальствования Моисея и его кончины призванный для предводительства (Израилем), по божественному определению делал чистыми сынов Израиля. И так как им подобало восставать против неприятелей, то и благовременно приказывал им как бы наперёд вооружиться посредством обрезания, зная, что иначе не избегнут поражения и не спасутся от смерти уже долженствовавшие немедленно же начать сражение. Написано же о нём так: „и сказал Господь Ии- —163— сусу: сделай себе ножи каменные из камня острого и, седши, обрежь сынов Израиля 1611 ; и сделал Иисус ножи каменные и обрезал сынов Израиля“ (Иис. Нав.5:2–3 ). Наименование „камня“ здесь указывает нам как бы на твёрдость и несокрушимость Божия Слова. А название его „острым“ обозначает Его силу тонко проникать во всё и острейшую Его действенность, как и Павел, воспитанный на священных и божественных писаниях, называет нам Божественное Слово „живым и действенным, и острейшим более всякого меча обоюдоострого“, и говорит, что оно проникает „до разделения души и духа“ ( Евр.4:12 ). Столь тонкое и острое, проникая в наши сердца через Собственного Духа 1612 , Оно освобождает от всякой нечистоты. Обрезая неизреченным образом то, что наполняет нас превеликой мерзостью, Он делает нас и святыми и непорочными. Замечай, пожалуйста, здесь яснейший образ истины. Обрезывающий Иисус, а подвергающиеся этому от него суть „всякое дитя молодое“, как написано, „которое не знает сегодня доброго или злого“ ( Втор.1:39 ). Так вышедшие из Египта имели на себе божественный гнев возмездием за непослушание и разнообразные наказания постигали их в пустыне, так как всесвятому Богу благоугодно было справедливо не вводить их в землю, которой клялся отцам их. Бывшие же после них, как свободные от вины непослушания, служили прообразом нового народа, почему и принимают обрезание в духе через Христа, между тем как дре- |
| Только указание на то, что император Никифор давно спит в гробнице, если на нем особенно напирать, противоречило бы этому объяснению. Время Василия II, которым гораздо более занимается наш поэт, и к которому относятся почти все подобные пьесы, могло быть изображаемо теми же красками; только под Скифами тогда следовало бы разуметь Болгар, а под «русским всеоружием» враждебные действия Владимира около 986–988 года. Следующее стихотворение VII, р. 274 Cram., не совсем отчетливое по своему содержанию, относится, очевидно, к борьбе между Вардою Склиром и Вардою Фокой; оно озаглавлено: «На (междоусобную) борьбу Римлян» (то есть, Греков). «Еще раз земля возрастила семя дракона, мужей гигантов взаимногубительных. Странное зрелище, дело чуждое веры: медное лицо, железное тело, ярость зверя и страшный взгляд. Горгоны. Но где тот противник гигантов, тот, кто один мужественно нападает на всех, тот муж другого образа и способный являться в различной форме: светлый, как золото, по красоте и крепкий, как железо, сложением тела; огонь по быстроте движения, лев, когда его вызовут (на бой), адамант по твердости; Аргос, кругом озирающийся молниеносным взглядом, дышащий кровью и убийством? – Не какой-либо адамант, не железо, не камень; ни даже золотой или какой-либо гигант, но триада; представляющая слияние трех свойств: мужества, разума, силы к трудам, как бы вместе соплетающихся для борьбы, – покажет, как велика сила добродетели. Как в борьбе гигантов и титанов, стоит хор звезд. Зря это, с высоты спустилась слава, прекрасно венчая добродетели победами». Гораздо яснее и для нас любопытнее те небольшие стихотворения, в которых прямо говорится о болгарском восстании. Одно из них XXIV в изданиях Крамера р. 283 и Миня со1. 920 озаглавлено так: πλ ες τν ομιτ. Такое странное в печатном новом издании начертание двух букв наверху, конечно, передает нам верно рукописное сокращение слова, но в то же время показывает малое знакомство издателей с болгарскою и византийскою историей. Следует читать: «На комитопула» (Ες τν ομιτπουλον) 141 . |
| И чем дальше говорит братец, тем радостней и как-то чище становятся все в собрании. Точно одна за другой улетают тёмные тени какие-то. Светло делается. Поражают лица: ни малейшего «нервного» напряжения, ничего «вымученного», никакой «подавленности». Самое основное чувство – всеобщая радость. И главное, все «живут», не застывают в «молитвенных», красивых позах. Не склоняют голов. Не вздыхают. Какой там! Шумно: – Так, братец, верно. – Я вам напомню сегодняшнее Евангелие, – говорит братец. – Напомни, напомни, дорогой. Радуются: значит, мол, не конец, ещё говорить будет. Нет ни одного человека, который бы думал: скоро ли кончится. Кажется, всю ночь можно слушать. – Нет такой души, – говорит братец, – которую добром нельзя было бы тронуть: разве уж душа попадётся такой адамант... И братец рукой показывает этот «адамант». Чувствуешь, что, действительно, что-то «твёрдое». А братец даже брови немножко сдвинул. Неприятно ему, что такие «адаманты» попадаются. Но сейчас же лицо делается по-прежнему светлым, и он говорит. – Если бы души не гибли от этого, я бы ничего не сказал, – а то ведь гибнут, как гибнут-то ещё. Проваливаются! – Верно, верно, братец! И так до конца. Ничего притворно-сантиментального. Ни одного слова о том, что он «всех любит». И в то же время такая олицетворённая любовь ко всем, кто стоит вокруг его кафедры, – и такая же глубокая, нежная, задушевная любовь слушателей. На которую, кажется, способно только измученное сердце простого русского человека. Хороший братец. Спасибо, братец!.. Заморский «проповедник» Фетлер тоже, вероятно, хороший человек. Но русский «братец Иванушка» ближе моему сердцу. Красивые слова мы и сами умеем говорить не хуже Фетлера. А вот у кого научиться простоте? Все эти «приёмы», слёзы, дрожание голоса, подымание к небу глаз и рук – всё это пустышка. «Не тае это»... А глаза, улыбка, простые слова братца Иванушки – это не пустышка. Это «настоящее». Если бы баптистскому проповеднику противоставить не православного миссионера, которому не верят ни баптисты, ни православные, ни он сам себе, наконец, – а вот такого «хорошего братца», то заморскому проповеднику скоро бы пришлось уезжать на родину! |
| Сам он поместился около своего необъятного дивана и из скрытого под ним ящика начали появляться и возноситься в Мишиных руках унаследованные от монахов приземистые оловянные мисы и деревянные блюда. – Salade des pommes de terre. Etoile du Nord , – торжественно, как заправский метр-д-отель, объявлял Егоров. – Saute de тюленья печенка, чорт ее знает, как она по-французски будет! – Ну, это брат, сам лопай, – буркнул Овчинников. – Действительно ты – адамант рогожский! Столп и только! Дубина! Я пробовал, лучше телячьей! Поверь! Ragou sovietique . Пальчики оближете! Frit de селедка avec луком! Riz russe… кутья… Вот что даже достал! С изюмом! – Подлинно изобилие плодов земных и благорастворение воздухов! В азарте сервировки мы не заметили, как в келью вошел отец Никодим. Он стоял уже среди нас, и морщинки его улыбки то собирались под глазами, то разбегались к седой, сегодня тщательно расчесанной бороде. Он потирал смерзшиеся руки и ласково оглядывал нас. – Ишь ты, как прифрантились для праздника! Герои!.. А сиятельного барона и узнать невозможно: жених, прямо жених! Ну, а меня уж простите, ряска моя основательных дополнений требует, – оглядел он отрезанные полы, – однако, материал добрый… В Киеве купил, в году – дайте вспомнить… в девятьсот десятом! Знаменито тогда вырабатывали… – Дверь! Дверь! – страшным голосом зашептал Миша. – Забыли припереть, анафемы! Чуть-чуть не влопались. Придвигай «бегемота»… Живее да потише! Приказание было мгновенно исполнено. – Ну, пора и начинать. Ставь свою икону, адамант. Бери требник, отче Никодимче! На угольном иноческом шкапчике-налое, служившем нам обычно для дележки хлебных порций, были разостланы чистые носовые платки, а на них стал темный древний образ Нерукотворного Спаса, сохраненный десятком поколений непоколебимого в своей вере рода Овчинниковых. Но лишь только отец Никодим стал перед аналоем и привычно кашлянул… вдруг «бегемот», припиравший дверь, заскрипел и медленно пополз по полу. Дверь приоткрылась, и в щель просунулась голова дежурного по роте охранника, старого еврея Шапиро, бывшего хозяйственника ГПУ, неизвестно за что сосланного на Соловки. |
| Глава 7 Сице показа ми Господь Бог, и се, приплод пружий при появлении поздней травы (Ам. 7:1). Таковы именно были Израильтяне для народа, который напал на них во дни Фулбелоха (подразумевается здесь Фула (4 Цар. 15:19), что ясно видно из последующих слов истолкователя), царя Ассирийского, то есть то же, что поздняя трава для саранчи. А поздняя трава была после царского покоса , то есть после того, как, по приказанию царскому, трава была скошена на лугах, и на них начала произрастать новая трава. Саранчой же пророк называет Ассириян, потому что они ходили по землям Израильским, более захватывая грабежами их имущество, нежели их самих, поэтому бедствие это и было отвращено данью в тысячу талантов. Ибо и саранча истребляет не людей, а траву и растения. И се, призва прю во огни Господь Бог (Ам. 7:4). Пророк говорит, что, по молитве его, Бог отвратил прежнее бедствие, потому что для малочисленного народа было оно невыносимо, а теперь удерживает и огонь, опустошающий землю Израильтян, удерживает Феглаффелласара, царя Ассирийского, который пришел с многочисленным войском и уподоблялся всепожирающему огню. И се, Господь (Муж) стояй на ограде адамантове, и в руце Его адамант (Ам. 7:7). Стояй , то есть стоит Он за истину, определяет и возвещает истину. Адамант есть Салманассар, царь Ассирийский, который отвел в плен Израильтян и разорил Самарию. И потребятся требища смеха, и требы . Феглаффелласар и Салманассар, цари Ассирийские, разрушат капища Израильские, истребят жертвы и достойные смеха служения идолам. И востану на дом Иеровоамль со оружием (Ам. 7:9). Престол царства Израильского называет пророк Иеровоамль , потому что Иеровоамом положено начало этому царству, продолжавшемуся и при его преемниках. И отвеща Амос и рече ко Амасии . Амасия, жрец Вефильский, видя, что царь отложил намерение убить Амоса, говорит пророку: отыди ты во Иудею (Ам. 7:12), там в награду за твое пророчество дадут хлеб устам твоим. Ибо знал Амасия, что в Иудее уважают пророков. Амос отвечает Амасии: не… пророк аз… но пастырь бех и ягодичия обирая (Ам. 7:14). Так говорит пророк, чтущий Бога своего, жрецу, расхищающему капища своих богов: «Не учился я этому, потому что пастырь бех и ягодичия обирая , чтобы питаться ими, и привык к пище, какую легко находит всякий». |
| Сам он поместился около своего необъятного дивана и из скрытого под ним ящика начали появляться и возноситься в Мишиных руках унаследованные от монахов приземистые оловянные мисы и деревянные блюда. – Salade des pommes de terre. Etoile du Nord – торжественно, как заправский метр-д-отель, объявлял Егоров. – Saute de тюленья печенка, чорт ее знает, как она по-французски будет! – Ну, это брат, сам лопай, – буркнул Овчинников. – Действительно ты – адамант рогожский! Столп и только! Дубина! Я пробовал, лучше телячьей! Поверь! Ragou sovietique. Пальчики оближете! Frit de селедка avec луком! Riz russe… кутья… Вот что даже достал! С изюмом! – Подлинно изобилие плодов земных и благорастворение воздухов! В азарте сервировки мы не заметили, как в келью вошел отец Никодим. Он стоял уже среди нас, и морщинки его улыбки то собирались под глазами, то разбегались к седой, сегодня тщательно расчесанной бороде. Он потирал смерзшиеся руки и ласково оглядывал нас. – Ишь ты, как прифрантились для праздника! Герои!.. А сиятельного барона и узнать невозможно: жених, прямо жених! Ну, а меня уж простите, ряска моя основательных дополнений требует, – оглядел он отрезанные полы, – однако, материал добрый… В Киеве купил, в году – дайте вспомнить… в девятьсот десятом Знаменито тогда вырабатывали… – Дверь! Дверь! – страшным голосом зашептал Миша. – Забыли припереть, анафемы! Чуть-чуть не влопались. Придвигай " бегемота " … Живее да потише! Приказание было мгновенно исполнено. – Ну, пора и начинать. Ставь свою икону, адамант. Бери требник, отче Никодимче! На угольном иноческом шкапчике-налое, служившем нам обычно для дележки хлебных порций, были разостланы чистые носовые платки, а на них стал темный древний образ Нерукотворного Спаса, сохраненный десятке поколений непоколебимого в своей вере рода Овчинниковых. Но лишь только отец Никодим стал перед аналоем и привычно кашлянул… вдруг " бегемот " , припиравший дверь, заскрипел и медленно пополз по полу. приоткрылась, и в щель просунулась голова дежурного по роте охранника, старого еврея Шапиро, бывшего хозяйственника ГПУ, неизвестно за что сосланного на ловки. |
|
|
