| И действительно, как мы уже знаем, Сатур был сделан чтецом, а исповедник Оптат иподиаконом 275 . Обыкновенный порядок, которого св. Киприан доселе держался при посвящении клириков, был таков: «нравы и заслуги каждого кандидата обсуживались предварительно общим голосом клира и народа, и потом уже, с общего согласия, совершалось самое посвящение избранного и одобренного лица» 276 . Находясь в убежище и здесь совершая посвящения, св. Киприан, естественно, не мог теперь выслушивать голоса духовенства и народа, и являлся как бы нарушителем древнего обычая 277 . Но в своих письмах, писанных им по этому поводу, он оправдывает настоящий свой поступок, с одной стороны, тем, что к клиру причислялись такие лица, которые, по «общему совету всех», уже прежде были допускаемы к отправлению церковных обязанностей, а с другой он ссылается на всеобщую известность некоторых вновь посвященных клириков, как исповедников и мучеников, так что выбор этих последних должен был зависеть и зависел скорее «от указания божественного, нежели от свидетельства человеческого» 278 . Так, посвященному в клир Сатуру еще прежде неоднократно поручалось чтение в день Пасхи, а Оптат, до посвящения в иподиакона, назначен был прямо из чтецов учителем оглашенных 279 . Знаменитый юноша Аврелий сделан был чтецом, как «одобренный и возлюбленный Самим Богом, дважды исповедник и дважды славный победитель в своем исповедничестве» 280 . Таков же был выбранный в товарищи Аврелию чтец Целерин, первый и искуснейший среди воинов Христовых, которому даже не хорошо и не прилично было оставаться без церковной почести 281 . С той же целью, чтобы удостоить этих двух чтецов особенной чести, св. Киприан повелел клиру при месячных разделах церковных доходов выдавать им, как будущим пресвитерам, такие же части, какие приходятся на долю священников 282 . Тогда же причислен был к карфагенскому клиру Нумидик, пресвитер другой неизвестной церкви, прославившийся также особенными подвигами во время гонения 283 . Но главным образом предполагал св. |
| Что же касается епископов, впавших в тяжкий грех или ересь, то они не только не имели права священнодействовать, но совсем лишались своей должности, так как их, по учению св. отца, Дух Святой оставлял, – а приношение не может быть освящено там, где нет Святого Духа, и Господь не исполнит по молитвам и прошениям того, кто сам тяжко оскорбил Господа 715 . Общение с таким епископом не только не приносит никакой пользы народу, напротив, народ сам не может считать себя свободным от греховной заразы, так как всячески становятся причастны греху те, которые осквернились жертвой нечистого и неправедного священника 716 . Вот почему св. Киприан так осуждает недостойную жизнь некоторых епископов, которые, упав в смертную пропасть, снова усиливаются присвоить себе права священства, которому изменили 717 . Таких епископов он решительно отдает на суд верующих, и считает непременнейшей обязанностью этих последних отречься от того епископа, который стал недостоин своего звания, чтобы общением с нечестивым не запятнать себя и не навлечь проклятия через звание, установленное для низведения благословения 718 . В таком духе писал св. Киприан двум испанским церквям по поводу отречения от Христа их епископов Василида и Марциала; в таком же точно смысле он убеждал церкви ассуританские не признавать более своим предстоятелем прежнего своего епископа Фортунациана, отпадшего от Христа во время гонения 719 . Но если Киприан побуждал указанные церкви к отречению от падших епископов, то он, вероятно, делал это уже после того, как они были низложены собором, ибо, кажется, на соборах после Декиева гонения все падшие епископы были низложены 720 . Если бы это было иначе, то требования Киприана в письмах 64 и 68-м привели бы к опасным последствиям. При этом нужно обратить внимание на то, что Киприан в письме 68-м, где дело идет о том, чтобы падшие епископы Василид и Марциал не дерзали более удерживать за собою епископского звания, говорит не о праве народа низлагать епископов, но о праве отклонять недостойных при выборе (potestas plebi indignos recusandi) 721 , а также об обязанности верующих прервать всякие религиозные сношения с падшим и осужденным соборной властью епископом 722 . |
| 623 Ep. 65, ad Rogatianum, c. 3: «Meminisse diaconi debent, quoniam Apostolos, id est episcopos et praepositos, Dominus elegit, diaconos autem, post abceusum Domini in coelos, Apostoli sibi constituerunt episcopatus sui et Ecclesiae ministros». Patr. curs. compl. t. 4, p. 396. 624 Ep. 45, ad Cornelium, c. 4: «Dominus sacerdotes sihi in Ecclesia sna eligere et constituere dignatur…». Patr. curs. compl. t. 3, p. 712. Срав. Ep. 65, ad Rogatianum, ep. 35, ad clerum et plebem, ep. 52, ad Antonianum et caet. 630 Это место св. Киприан приводит в своих творениях много раз: см. напр. Ep. 62, ad Pomponium. Ep. 65, ad Rogatianum. Ep. 69, ad Flor. Pupianum. 639 «Надлежит следовать в церкви тем пресвитерам, которые… имеют преемство от Апостолов и, вместе с преемством епископства по благоволению Отца, получили известное дарование истины. Ибо они сохраняют нашу веру в Единого Бога…, приращают любовь к Сыну Божию… и безопасно излагают нам писания». Advers. Haeres. Lib. 4, c. 26, §§ 2 et 5. Рус. перев. Преображ. стр. 498 и 501. 640 De praescript. haereticorum, c. 20, p. 237238. Edit. Rigaltii. По отношению к Иринею и Тертуллиану нужно заметить, что и их требование вполне понятно, так как они имели в виду таких противников, которые отвергали апостольство истинной церкви. 642 Это письмо адресовано к клиру и народу испанскому по поводу избрания нового епископа Сабина на место павших Василида и Марциана. История этого дела изложена выше. 644 Ср. Hatch, «Gesellschaftsverfassunf der christlich. Kirchen in Alterthum», s. 129. Тогда как при назначении других клириков наименование совершалось через епископа и клир, при назначении епископа оно усвоялось присутствующим епископам; но они весьма часто, вероятно, советовались с клиром города. Последний сам в каждом случае особенно подавал свой голос при выборе. См. Ritschl, op. cit. s. 174. 645 Согласие народа, названное в ep. 68 «suffragium» обозначается в других местах «publicum judicium ac testimonium», «omnium suffragium et judicium» – в том же ep. 68, – «plebis testimonium et judicium» – в ep. 41, ad Cornelium. |
| Тогда-то явился св. Киприан ангелом-хранителем своего города, как доселе он был ангелом благовестия и православия 387 . Он составил по поводу моровой язвы, свирепствовавшей в Карфагене и других городах и местностях римской империи, трактат «О смертности», в котором картина смертности представлена в высшей степени живо, и в котором он убеждает христиан усматривать в этом бедствии волю Промысла. В этом бедствии св. Киприан видел прекрасный случай для христиан доказать свою христианскую любовь. Он неоднократно созывал свою паству и беседами своими внушал ей тот дух веры, который торжествует над самой смертью, ту полноту любви, которая не знает для себя пределов, не ограничивается ни единоверцами, ни согражданами. «Прежде говорит он, одни богатые обладали возможностью оказывать благодеяния, теперь это равно сделалось возможным и для бедных. Требуются не деньги, а усердие; ибо предметом благодеяния сделались не живые, а умирающие, которые имеют нужду только в сострадании и призрении, или мертвые, для которых потребна одна могила. Вот случай – показать христианам свое достоинство пред язычниками. Прострите руку помощи к тем, над коими тяготеет рука смерти. Не смотрите на лица страждущих: они все ваши братья, дети единого Отца небесного. Пусть язычники узнают, что самая смерть не может угасить в христианине любви ко врагам» 388 . Слово, а еще более пример любимого пастыря нашли полное сочувствие в пастве. Христиане отыскивали больных, утешали умирающих, хоронили мертвых. Те, которых покидали ближайшие друзья и родственники, пользовались услугами со стороны христиан; те самые, которые некогда громче всех вопили: «Cyprianum ad leones!», первые теперь обращались к нему за помощью, в которой тот никогда не отказывал; вдовы, сироты, беспомощные старцы и старицы, римляне и варвары, язычники и христиане – все одинаково пользовались от щедрот св. Киприана и его достойных сподвижников, и взирали на него с мольбою о помощи в то страшное время, когда всякий думал единственно о том, чтобы скорее бежать из зачумленного города. |
| Киприан, – от Самого Христа называются противниками Его, а от апостолов – антихристами» 1054 . В этом же смысле имя антихриста усвояет он всем еретикам и раскольникам 1055 ; даже волнение, произведенное в церкви неблагочинным поведением падших, он называет подражанием пришествию антихриста (antichristi appropinquantis adventum conantur imitari). Будущее с его ужасами, давление язычества, гонения, ереси и расколы, как дело дьявола, сливаются, таким образом, у св. отца с его представлением об антихристе 1056 . Впрочем, встречается у Киприана и общепринятое представление об антихристе, по которому антихрист означает противника Христа, имеющего явиться перед кончиной мира для противодействия христианству. Так, имя антихриста, как отдельного и определенного лица, стоит у него рядом с именем Иисуса Христа, и явление первого предваряет пришествие последнего. «Боязнь пришествия антихриста – говорит св. Киприан, – да не устрашит никого… Приходит антихрист, но и Христос не медлит. Восстает и неистовствует враг, но тотчас следует и Господь, имеющий ответить за наши страдания и раны. Ярится и угрожает противник, но есть могущий исхитить из рук его» 1057 . Но, не высказывая об антихристе ясного и точного представления, какое мы встречаем у других отцов и учителей церкви 1058 , св. Киприан тем не менее постоянно возвещает его скорое пришествие и последующую затем кончину мира. Таких мест в творениях св. отца встречается великое множество 1059 ; всего же подробнее развивает он эту мысль там, где защищает христиан против обычных несправедливых нареканий на них со стороны язычников, – будто презрение христианами языческого культа служит причиной всех различного рода болезней и других физических бедствий империи 1060 . Защищая христиан от такого в высшей степени несправедливого упрека, св. Киприан представляет эти бедствия скорее необходимым следствием устаревших сил природы и начинающегося уже конца мира. «Ты должен знать – пишет св. Киприан к язычнику Деметриану, – что мир уже устарел, что он не держится теми силами, какими держался прежде, и нет уже в нем той крепости и устойчивости, какими был он богат когда-то… Мир красноречиво говорит об этом сам, и в разрушающихся вещах представляет явное доказательство своей преходимости» 1061 . |
| Но ты, несчастная, утратила свою душу; умерши духовно, пережила здесь самое себя и, ходя, носишь труп твой: а между тем ты не плачешь горько, не скорбишь постоянно, не уединяешься, чтобы или скрыть стыд преступления, или продолжать сетование» 1033 . «Глубокую рану – пишет он в другом месте, – надобно врачевать прилежно и долго. Думаешь ли ты, что скоро можно умилостивить Бога, Которого ты отрекся вероломными словами, Которому предпочел наследственное достояние, Которого храм осквернил святотатственной заразою? Думаешь ли ты, что легко тебе получить помилование от Того, Кого ты не признал своим? Надобно молиться усерднее и просить; надобно проводить день в рыдании, ночь – в бдении и слезах, все время наполнить плачевным сетованием, – повергшись, приникнуть к земле, – валяться в пепле, во вретище и в грязи, – после утраченной одежды Христовой не желать никакого убранства, – после пищи дьявольской возлюбить пост, – прилежать к добрым делам, которыми очищаются грехи, – подавать часто милостыню, которой души освобождаются от смерти» 1034 . Между тем, от взора св. отца не укрылось и то, что все эти внешние знаки покаянного состояния падших не могут обезопасить епископа от дарования мира недостойным; он признает, что через притворство могут быть совершаемы обманы; относительно этого он говорит: «мы не предваряем Господа, имеющего судить: если он найдет покаяние грешника полным и правдивым, то утвердит тогда то, что поставлено нами здесь. Если же кто обманет нас притворным покаянием, то Бог, Который поругаем не бывает ( Гал.6:7 ) и прозирает в сердце человеческое, будет судить о том, чего мы не досмотрели, и исправит приговор своих рабов. Между тем мы должны помнить, что сказал апостол, предостерегая нас от искушения: друг друга тяготы носите и тако исполните закон Христов ( Гал.6:2 ) 1035 . Кроме полного раскаяния, которое считалось необходимым условием принятия падших, было еще необходимо согласие народное, как это видно из письма 59. В письме этом говорится, что епископ Ферапий получил от собора выговор за то, что он принял падшего пресвитера Виктора, «прежде исполнения законного времени покаяния и удовлетворения, без прошения с его стороны и без одобрения народа (sine conscientia plebis), при отсутствии всякой настоятельной помощи и нудящей необходимости». |
| Один товарищ был где-то на стороне заражен материализмом и проповедовал страшные вещи в нашем кружке. Однажды, принес он к нам Бюхнера и я с жадностью бросился на этого развратителя Господа, чего я тут не вычитал. Время летело, и я сделался отъявленным материалистом. Бытие Бога, бытие души, будущая загробная жизнь, – все это я считал порождением фантазии и зло смеялся над всем. Крест, – это орудие нашего спасения, – я сбросил с себя и с каким-то презрением посмотрел на него. Когда я стоял в церкви по приказанию начальства, как же издевался я, как смеялся я над отправлением Божественной службы! Когда наступали постные дни, я нарочно старался поесть скоромного, чтобы показать полное презрение к церковным постановлениям. Св иконы, жития святых были главными насмешками моими. Всегда, пред принятием св. Таин, я старался хоть чего-нибудь поесть и потом уже шел к приобщению. Одним словом, – в эту пору я был каким-то извергом, а не человеком. Но вот наступило время моего выхода из заведения, и тут-то со всей силой я ринулся в бездну погибели и много, много я увлек за собой чистых, невинных душ. Брак есть предрассудок, – так думал я и первой моей заботой, по выходе из института, было распространение этой идеи. Я был вхож в один дом, где жила молодая женщина, несчастная замужеством. Вместо того, чтобы подкрепить ее, упадающую духом и вложить в нее упование на Бога, я стал проповедовать свои идеи о браке и горе мне – бедная женщина расторгла оковы брака и бросилась в мои объятия. Бедная! Она ожидала от меня чего-нибудь человеческого, но я тогда был опошленный материалист и далее чувственных наслаждений ничего не видел. Другой жертвой моего разврата была одна девушка. Виновником и нравственного, и материального ее падения был тоже я; – это тогда называл я умением пользоваться обстоятельствами. Сначала она еще скрывала свой разврат, но потом пошла обычной и широкой дорогой всех падших женщин. Да за эти падшие души мне придется отдать страшный отчет Господу! Я их соблазнил и в Писании сказано уне есть, да обесится жернов (соблазнителю) на выю и потонет в море. |
| – Послушайте! – к чему такие извинения? – отозвался я. Мне, как человеку, очень интересно познакомиться с вами, потому что здесь нет никого, с кем бы можно поговорить о чем-нибудь серьезном. Потом, как пастырь, я должен по своей обязанности придти к вам, потому что, быть может, вам нужен я как пастырь, как врач духовный? – Именно так; вы мне нужны, как врач! Мне нужно ваше поучение, ваше теплое, сочувственное, наставительное слово! Вы теперь лицом к лицу с дряхлым, изможденным, не успевшим еще оправиться от моральной болезни, членом Церкви. – Очень рад, что могу послужить вам. Прошу говорить все, что есть у вас на душе. Мое дело разделить все нужды моих пасомых, врачевать их раны и приводить к Отцу Небесному. – Благодарю, благодарю вас, батюшка! Позвольте же попросить у вас внимания и терпения для выслушания рассказа о моей короткой, но дурной жизни. Когда вы узнаете ее, то лучше вам будет предписывать то или другое средство для уврачевания. – Я слушаю. – Отец мой, – начал он, – был мелкопоместный помещик; в Я губернии, Д уезда, принадлежала ему одна деревенька. В этой-то деревне мой батюшка имел большой дом, в котором он постоянно жил и в котором я получил первоначальное воспитание. Мой батюшка постоянно почти был дома и вместе с матушкой старался вложить в меня начала всякого добра и христианского благочестия. Оба они любили разсказывать мне разные священные истории и часто бывало, слушая эти рассказы в продолжение долгого зимнего вечера, я так и засыпал, где сидел. И, Боже мой, какие сладкие сны тогда грезились мне! – Все, что я ни слышал в этот вечер отражалось у меня во сне и в моем истинно-невинном воображении, как бы в панораме, проносились дорогие, священные образы из рассказов моих родителей. Вот, как теперь вижу – Спаситель в терновом венце, обагренный кровью, висит на дереве; Его глаза полны любовью и Он простит Бога Отца отпустить мучителям – «не ведать бо, что творят». – И Божия Матерь, как теперь вижу, стоит при кресте, с бледным лицом, полная беспредельной любви к страдающему Сыну и сколько муки, сколько страданий выражается в Ее очах! – Все эти сны наполняли мою душу неизъяснимым блаженством, я переживал много такого, что недоступно иногда другому человеку и на моем лице показывалась какая-то неземная улыбка, как говорила моя добрая мать. |
| Ты видишь, читатель, что то направление, каким проникнута духовная жизнь современного культурного человека, не только не может дать последнему внутреннего удовлетворения, напротив, поселяет в нем какое-то болезненно тоскливое настроение, скорбь о чем-то утраченном, какое-то утомление, чувство апатии, даже отвращение к жизни. Что бы это значило? Ведь изучение природы, наука, искусство, так называемая цивилизация, культура – все это прямое и естественное призвание человека на земле. И мы видели, что он не сидит, сложа руки, а безостановочно идет вперед и может с некоторым правом сказать, что он, если не постиг еще тайны бытия, то все же немало знает об этом бытии и не малых достиг результатов, особенно в умственно-практическом направлении. И все же мы видим, что жалок и слаб человек, мы непрестанно слышим его вопли бессилия, его стоны и крики печали. Томится, тоскует человек, да и только. Что бы это значило? Отчего это человек томится и тоскует? Старая истина, но, к сожалению, часто забываемая человеком, что если прогресс земной жизни покупается отвержением Божества и забвением души, то он приносит не радость, а страдание человеку, так как без Бога, и вне Бога нет и не может быть жизни. Между тем, мы постоянно все дальше и дальше удаляемся от Бога. Мы не ищем познания Бога и славы Божией, но только своих си, только одних удобств и земных выгод; не ищем того, единого на потребу что так нужно для нашего бессмертного духа, а только полезного и приятного для нашей временной жизни и преимущественно для нашего тела. Устремляя все свои силы на материальный прогресс, мы нисколько или слишком мало заботимся о нашем духовном прогрессе, о нашем нравственном развитии и самоусовершенствовании в духе Евангелия. И вот, по мере того, как наш внешний мир расширяется более и более, науки, искусства, промышленность, удобства жизни достигают изумительной высоты, – наш внутренний мир, мир живой веры, братской любви, благочестия, семейных и гражданских добродетелей, постепенно падает и замирает. Мы похожи на тех душевнобольных, у которых тело растет и крепнет за счет души. Но тело не может жить без души, а душа, как и тело без Бога. Цивилизация, удаляющаяся от Бога и от духовной жизни, сама в себе носит зародыш смерти. Если жизнь теряет свой путь к небу, то она неизбежно становится путем в бездну. Такова неумолимая логика вещей, логика жизни. |
| И сколько радости было у них, когда они любовались мною у моей кровати – «с ангелами беседует, – говорили они. Тихо, плавно текла моя жизнь, и я был примерный ребенок. Я молился, и моя детская молитва была искренняя, усердна и тепла, – хорошо жилось тогда и нельзя без радостного замирания сердца вспомнить теперь об этой детской жизни. Но не всегда же должна была продолжаться эта блаженная жизнь, мне исполнилось 10 лет, и я поступил в одно из средне-учебных светских заведений. Тяжело мне было привыкать к новой жизни в заведении, в которое меня отдали, я уже не слышал более того теплого истинно-религиозного наставления, какое мне давалось дома на каждом шагу. Сначала я был религиозен и часто молился. Молился я, но эта молитва была часто причиной насмешек моих товарищей. Все воспитанники этого заведения, без надзора богобоязненных родителей, были страшными кощунниками и их язвительные насмешки сыпались градом на мою голову за мою религиозность. Время шло, поддержки у меня не было; и моя охота к молитве пропала сначала, потому что я боялся товарищей, потом уже это у меня обратилось в привычку; я пристал к моим товарищам и молитва более уже никогда не приходила мне на ум беседы, и разговоры наши были самые грязные, богопротивные насмешки над священным Писанием, над усердием и религиозностью некоторых священников и простого народа – вот что было постоянным предметом наших разговоров! Сначала меня коробило от всего этого; потом время и общество притупили во мне и это последнее проявление доброго – остаток домашнего воспитания. Но все-таки, как я ни опошлился в этой среде, во мне было сознание того, что я грешу пред Богом; а между тем я продолжал делать то же, что и товарищи. Иногда, – это бывало очень нередко, – я чувствовал потребность молиться; но это была уже не прежняя молитва , а скорее механическая работа, не согретая сердцем и я чувствовал, что чего-то недостает во мне. Время шло; я перешел в последний класс, и тут-то окончательно совершилось мое падение, прежние насмешки над обрядностью и религиозностью людей перешли в полное сомнение во всей Божественной религии. |
|
|
