| Подробное освещение деятельности всех этих перечисленных просветительных учреждений Академии за наступивший год, в виду их еще недавнего начала, отлагаем до следующего обзора Академической жизни. Переходим теперь к событиям, имевшим место в самых стенах Академии и связанных с ее непосредственным назначением. 22-го сентября происходили ранним утром, носившие самый сердечный характер, проводы студентами бывшего Помощника Инспектора иеромонаха о. Бориса, назначенного на должность Инспектора в Курскую духовную семинарию. За свое недолгое пребывание в Академии отец Борис своим кротким обращением со студентами, частым вхождением в их нужды, своей глубокой религиозностью, ярко отражавшейся на всей его жизни, снискал со стороны их самую горячую любовь к себе. Благодарное студенчество, после молебствия в Академическом храме, совершенного самим отъезжавшим, преподнесло ему икону, напутствуя его самыми сердечными пожеланиями. Принимая это подношение, как залог молитвенного общения между ним и покидаемою им Академию, о. Борис растроганным голосом и со слезами на глазах произнес благодарственную речь своим бывшим воспитанникам. Преосвященный со своей стороны благословил своего по- —376— стриженника иконой Препод. Сергия, пожелав ему всех милостей Господних на новом и дальнейших поприщах служения. 23-го сентября, вечером, в Посад изволил прибыть Преосвященный Митрополит Владимир на праздник преподобного Сергия. На другой день, почтив своим посещением Преосвященного Ректора Академии, он затем присутствовал на лекции проф. И.В. Попова . 1-го октября Академия праздновала свой годичный праздник. Обычная торжественность праздника в этом году была усугублена нарочитым приездом на него из Москвы Владыки-Митрополита. Соединенное с ним воспоминание о славном прошлом Академии началось с вечера 29-го сентября – заупокойным парастасом. 30-го, накануне праздника, утром были совершены в сослужении Академического духовенства о. Инспектором заупокойная литургия и Преосвященным Ректором «Великая панихида» по всем почившим «начальствовавшим, учившим и учившимся, благодеявшим и служившим в Академии». |
| Только обратившись к себе, в ту глубину души, где отразилось само Небо, мы можем найти источник истинной премудрости, просветленной Откровением и воспитываемой —381— Церковью, – той премудрости, которая приводит к Богу, сквозь которую просвечивается заря вечной жизни и полноты существования. «Я поздно возлюбил Тебя, говорит бл. Августин в своей «Исповеди», Красота столь древняя и вечно новая! Я поздно возлюбил Тебя. Ты был внутри меня, а я был всецело вне, и там искал Тебя, и безобразно врывался в Твои прекрасные творения. Ты был со мною, но я не был с Тобою... Света очей моих не было у меня. Этот свет скрывался внутри меня, а я метался вне себя; он не заключался в пространстве, а я устремлялся только к тому, что заключается в пространстве, и потому не находил места для успокоения, и ничто не могло удовлетворить меня до того, чтобы я мог, наконец, сказать: вот, я вполне доволен!... Но Ты воззвал и возопил, и расторг мою глухоту. Ты озарил и воссиял, и прогнал мою слепоту. Ты дунул, и я восприял дух, и дышу Тобою. И сама блаженная жизнь в том и состоит, чтобы радоваться Тобою; это подлинно блаженная жизнь, и другой нет» 2180 . Живое и трепетное проникновение в истину возможно только тогда, когда всем содержанием жизни христианина овладевает высшая сторона его существа, стремящаяся к идеалу Богоуподобления по заповеди Спасителя: «Будьте совершенны, как совершен Отец ваш небесный» ( Мф.5:48 ). Но в общем течении жизни душа не может хранить постоянного равновесия. Различными воздействиями она рвется и терзается, живет больше то одной, то другой стороной своего существа. Бывают моменты духовного прозрения, когда в душе ярким пламенем вспыхивает искра Божия, и огненное чувство дает смертному всезрящие очи, когда жизнь бывает так полна, так глубока, почти тождественна с блаженством. Мы не будем говорить о восторгах ученого, проникающего в тайны природы и жизни, мы не будем говорить о вдохновении художника, запечатлевающего откровение минут восторга в живых образах. Когда измученный непосильной борьбой с жизнью страдалец в таинственный час полуночи падает перед иконой Распятого, повергается перед Богом, как последним |
| Ночь. Братия спит. У чугунной доски Игумен, в тулупе, с клюкою, Не ведая страха, не зная тоски, Хранит это место святое. Как сердца молитва, – безмолвье ночное, Звезда, как свеча пред иконой, дрожит; В низинах прибрежных дыханье речное —312— Куреньем кадильным летит. Игумен дремлет... Вдруг сквозь сон Шаги он слышит и шуршанье, Тяжелый вздох и слабый стон... Пред ним – в одном полукафтанье, Босой, с открытой головой, Как оглашенные в притворе, Стоит отшельник молодой, С мольбой отчаянья во взоре. – Отец, о, выслушай, прошу, Последнее моленье. В груди моей я вновь ношу Забытое томленье... Когда с истерзанной душой В твою, отец, обитель Вступил я твердою стопой, – Я верил: мой мучитель, – Унынья дух, – под кров святой Не вступит дерзновенный; И я душе моей покой Найду благословенный, – Покой незлобивых сердец, Не ведших с жизнью битвы; – И я искал его, отец, В трудах поста, молитвы... И вот что раз со мною было: Зима уж уходила, Природы мертвенный покой Сменяла жизни сила. Пригретый солнечным лучом, Стал таять снег на нивах; Ручей катился за ручьем В причудливых извивах. Глубок и чист был свод небес, В реке струи блестели; Листвою опушился лес; Немолчно птицы пели. Тянули в небе журавли; Проснулся бор сосновый... Теплом дышала грудь земли, —313— Все билось жизнью новой... А я себя не узнавал: Без счастья, без волненья, Бесстрастно, холодно взирал На праздник обновленья... Мне жизнь чужда. О, я спасен... Покой душе мятежной Моей настал. Но то был сон, Виденье грезы нежной. …………………………… Ты помнишь, наконец, послал Меня за подаяньем, Как всех. Я знаю: ты желал Чтоб это испытаньем Последним было для меня. Повеяло былое, Я видел ужас нищеты, Я видел там страданья, И смерти грозные черты; И слышал стон, рыданья... Тогда я понял наконец, Как жизнь моя бесплодна. Скажи, молю тебя, отец, Такая ль жизнь угодна Тому, Кто нас учил творить Дела любви, спасенья, Им жизнь, им силы посвятить, Терпеть вражду, мученья? На что ж моленья вам мои, Подвижники терпенья? Вам легче ль будет, что они |
| Другая стратегия интерпретации — политико-апологетическая. Покровительство Константина христианству породило новые размышления как о роли Церкви и ее представителей, так и о характере имперского правления. Неуверенность, которую, должно быть, испытывали христианские авторы, столкнувшись с трудностями в определении природы имперского и церковного руководства, отражается в их предпочтениях Моисея как библейского примера, который можно было бы с равным правом применить к императорам, епископам и святым . В этой логике Константин представлен Евсевием как подражатель Моисея в военном и политическом лидерстве, так же как и в духовном руководительстве, в роли, совместимой с епископом . По Дамгаарду, сравнение с Моисеем — часть пропаганды Константина, соответствующая интересам самого Евсевия, целью которого является контроль над епископами, упразднение разногласий в их среде . Согласно Раймонду Ван Даму, сам Константин применяет к себе образ Моисея для демонстрации модели правителя, которую он себе избрал, — попечения о духовном состоянии подданных, какое проявлял Моисей к народу израильскому во время странствия по пустыне. Евсевий же улавливает и использует намерение Константина быть религиозно-нравственным лидером граждан . Третья — философско-миметическая стратегия. Сквозь призму образа Моисея Константин понимается как подражатель божественного Логоса, воплощенный закон эллинской философии и священный царь иудейской традиции. Константин причастен божественному Логосу и сообщает его империи, подобно тому как Христос правит универсумом. Константин — образ Бога, открывающий в правлении на земле небесное правление Бога . Именно таковой «живой иконой Бога», «живым законом» понимался Моисей у Филона Александрийского . «Жизнь Константина» продолжает эту линию, изображая императора Константина как «живую икону» правления Бога. Четвертая — библейско-типологическая стратегия. Этот подход мы находим в работах Майкла Холлерича . Помимо риторического синкрисиса, автор особое внимание уделяет библейской типологии как форме сопоставления двух персонажей, представляющей собой диалектику прообразования и осуществления событий в истории. Именно типологию исследователь видит в описании победы Константина над Максенцием при Мульвиевом мосту, которая у Евсевия воспроизводит переход евреев через Красное море под предводительством Моисея. Здесь автор видит не только сравнение, но и противопоставление истории Моисея, передаваемой в форме мифа, неопровержимым и хорошо известным фактам жизни Константина, сопоставление-противопоставление мифа и реальности. Холлерич прослеживает то, что типология Моисея-Константина в VC проводится новаторски, переходя в область секулярной истории, она демонстрирует попечение Бога о людях в жизни императора, аналогичное истории евреев времени Моисея. |
| В настоящий раз мной сделано изложение мыслей графа Толстого, поскольку они нашли себе место в одном из его сочинений. Мои слушатели, прослушав это изложение, пожалуй в свою очередь скажут: каким образом такие неосновательные мнения, как разобранные нами мнения Толстого, могут находить себе такое широкое распространение в обществе: ведь, каждый из моих слушателей заметил, что неосновательность этих мыслей так сказать сама бросается в глаза. Что ответить на этот вопрос – не знаю. Должно думать, что у многих наших современников, говоря евангельскими словами: „глаза отяжелели“ ( Мф.26:43 ), „спящим же человеком прииде враг и всея плевелы посреде пшеницы, и от-иде“ ( Мф.13:25 ), т. е. сам спрятался. И к сожалению, кажется, нет такого вздора, какой не мог бы встретить себе приёма у нас; известно, что очень недавно появилась секта, которая стала воздавать божеское поклонение высокоуважаемому Кронштадтскому пастырю, о. Иоанну Сергиеву, поставляя его портрет рядом с иконой Спасителя. Одного, только трудно дождаться у нас: искренней, без всякого лицеприятия, и откровенной общественной протестации там, где нашлись бы для неё и честь и место. действующим законодательством. Казалось бы, такая долговечность учреждения должна считаться показателем его соответствия нуждам и интересам церковной жизни России; между тем, на самом деле, за весь этот период трудно указать такое время, когда бы как в духовенстве, так и в народе не существовало скрытого недовольства своими церковными порядками, проявлявшегося иногда и в форме открытой критики и протестов. Началось это с самого учреждения св. Синода и продолжается вплоть до наших дней. Возьмём хотя бы последние 30–40 лет, – мы увидим, что время от времени деятели как духовной, так и светской журналистики с замечательной настойчивостью возвращаются к этому старому вопросу о достоинстве нашего церковного устройства и управления. Обыкновенно кто-либо выступает апологетом или противником последнего; – сейчас же появляется ряд статей, или примыкающих к этому взгляду, или опровергающих его; разгорается полемика, в большинстве случаев, безрезультатная – как в смысле соглашения между собой спорящих сторон, так (тем более) и в смысле каких-либо практических последствий. |
| Что это за некое отображение? Почему такая изумительная темнота мысли и выражения? Как можно говорить «некое отображение», когда весь вопрос и всё разногласие и всё волнение христианской совести именно в том, какое отображение Существа Божия налично в Имени Божием? Словом «некое» арх. Никон поворачивается спиной к исследуемому им моменту догматического сознания и, вместо какого бы то ни было ответа, произносит неопределённую и решительно ничего не значащую фразу. В самом деле. Имя Божие, как отображение Существа Божия, может быть мыслимо нами в двух диаметрально противоположных смыслах: в смысле отображения, созидаемого Самим Богом и человечеству лишь благодатно являемого, и в смысле отображения, созидаемого умственными средствами человеческого сознания. Эти два отображения между собой отличны, как небо и земля, как нерукотворный образ Самого Бога, в нём живущий и совершенно Его отображающий, и как тварное – самостоятельное, бесконечно-неадекватное постижение Бога в терминах уединённого и искажённого грехом человеческого сознания. В каком же из двух смыслов Имя Божие может быть названо «чудотворной иконой»? Ответ предрешается самой постановкой вопроса. «Чудотворной иконой» может становиться лишь то отображение Бога, которое строится средствами естественного человеческого разума в его искреннем и благородном искании лица Божьего, а никак не Имя Божие, как всецелое и безусловное действие Самого Существа Бога. Чудотворной иконой может быть названа, например, философия Платона, в коей есть прямое напечатление божественной силы и некое излияние дара, идущего свыше, почему св. Иустин и называет Платона χριστιανος προ Χριστου, а Климент Александрийский «боговдохновенным», ϑεοφορουμενος. Имя Божие, как отображение Существа Божия в Самом Боге – есть уже не икона, а нечто безмерно большее, не точка приложения Божественной энергии, а сама энергия in actu, в её премирной Божественной славе и (по отношению к человечеству) в благодатном и неизреченном её богоявлении (феофании). И, конечно, действительно достойная Бога, внутренняя и безусловная цель Откровения есть священное и страшное Имя Божие в его существе, т. е. |
| 123 Так, например, именовалась икона Спаса XV в. из московского Успенского собора (там же, с. 62; ч. 304, 324). 124 Деисус (от греч. δησις – моление) икона, изображающая Иисуса Христа, Богоматерь по правую сторону от него и Иоанна Предтечу по левую сторону в молитвенной позе. Обычно деисус ставится в третьем ряду иконостаса, над иконой «Тайная вечеря». Иногда деисусом называют также три отдельные иконы с теми же изображениями или весь ряд икон, в котором помещен собственно деисус. 125 Кирилл Александрийский (ум. 444) – архиепископ александрийский с 412 г., один из отцов церкви. Его церковно-общественная и литературная деятельность связана с противонесторианским движением, сутью которого был вопрос о способе соединения в личности Христа божественной и человеческой природы. В отличие от Нестория, учившего о различии двух природ во Христе, Кирилл мыслил их в тесном и гармоническом сочетании. В то же время он не допускал слияния и смешения двух природ в единой личности Христа и учил о неизменяемости божественного существа. «Бог неизменяем по природе, следовательно, и Сын Божий, Божественное слово, соединившись с человеком-Христом, не мог слиться с человеческою природой последнего до степени полного смешения, полного поглощения божеской природы человеческою природой. Что Бог, даже в том случае, когда снизошел до человеческой природы и сделался таким образом плотию, не перестал быть Богом; что он. сделавшись человеком, все равно остается сам по себе Богом, притом Богом абсолютным, вечно и неизменно тождественным, – это положение составляет, можно сказать, главный и существенный пункт во всей теории св. Кирилла Александрийского » ( Писарев Л. Кирилл Александрийский//Богословская энциклопедия. СПб., 1909, т. 10, стлб. 268). 126 Халкидонский собор (451 г.), развивая решения предыдущих Вселенских соборов (в частности, Эфесского, 431 г.), провозгласил учение о Богочеловеке, которое в основных чертах сохраняется неизменным до нашего времени. Халкидонское определение о вере учило исповедовать «одного и того же Христа, Сына, Господа единородного в двух естествах, неслитно, неизменно нераздельно, неразлучно познаваемого, так что соединением нисколько не нарушается различие двух естеств, тем более сохраняется свойство каждого естества и соединяется в одно лицо, в одну ипостась, – не в два лица рассекаемого или разделяемого, но одного и того же Сына, Единородного, Бога Слова, Господа Иисуса Христа» ( Лебедев А. |
| Само Священное Писание представляет собой огромный, величественный, ослепительно-белоснежный айсберг, лишь вершина которого видна над поверхностью моря, а большая часть этой огромной ледяной горы находится в глубине океана, в бездне Божественных тайн. Язык же Священного Писания позволяет нам увидеть не только вершину «айсберга», но и представить те его очертания, которые скрыты от поверхностного взгляда. Аллегорические толкования Библии существовали еще во времена, предшествовавшие Рождеству Христову. Иудейско-греческий философ Филон, рассказывая о жизни ферапевтов (иудейской общины наподобие монашеской), говорит о том, что у них было много книг, которые аллегорически толковали Священное Писание. Позже святые Отцы создали целую науку толкования Библии – экзегетику. Среди них: свв. Афанасий Великий , Григорий Богослов , Василий Великий , Ефрем Сирин , Климент Александрийский и многие другие. Язык Библии оказывает могущественное, непосредственное воздействие на душу человека: никакое переложение Библии, никакой пересказ не может передать ту внутреннюю энергию, то духовное величие, которое сокрыто в словах, излившихся из сердец пророков – сердец людей, находившихся под действием Духа Святаго. Всякий пересказ Библии становится уже обесцвеченным, прозаическим, обедненным, похожим на Священное Писание не более, чем тень человека может быть похожа на него самого. Итак, язык Священного Писания – это особый язык, он дает возможность в видимых событиях прозревать духовное, невидимое, то, что позволяет соприкоснуться, сделаться соучастником другого эона – эона вечности. Так же и у иконы есть свой условный язык. Перед иконой и Священным Писанием стоят одни и те же цели: через земное показать небесное, через вещественное – духовное; включить человека в другую – благодатную, стоящую вне земных ограничений и категорий жизнь, дать ему возможность соприкоснуться с вечностью, пережив ее в своем внутреннем, духовном, религиозном опыте. Как складывалась икона? В чем ее отличие от картины? Картина – живописное изображение; она мимитична, то есть подражательна: в картине художник стремится зеркально отразить реалию и действительность – чем больше сходство, тем лучше считается картина. Но перед иконой стоит другая, более сложная задача – передать не столько внешний, сколько внутренний образ человека. |
| Впрочем, вернемся к настоящему предмету. Любезный, кто, посмотрев внимательно на картину, с правой или с левой стороны, отходит от нее, не получив впечатления в уме, от прекрасной - прекрасного, а от постыдной - постыдного, так что часто, даже находясь дома, то сокрушается, то волнуется страстью? Не случается ли иногда, что кто-нибудь, заснув, пробуждается от ночных видений с радостью или скорбью? Если же так бывает, то тем более взирающий на изображения наяву обязательно получает то или иное впечатление. Разве ты, любезнейший, не читал, что древние служили образу и тени небесного (Евр.8:5). Не является ли иконой то и другое? Не иконой ли они были возводимы к созерцанию небесного? Не подобно ли призраку, скажу словами Давида, ходит человек (Пс.38:7)? И сам ты, иконоборец, не являешься ли образом Божиим, не рожден ли по подобию Отца и не изображаешься ли на картине? Или ты один без образа, как не человек, а выродок, и потому так думаешь и о святых? Но, чтобы речь об этом получила большую достоверность, оставив собственные рассуждения, представим самих светил вселенной, которые ответят тебе на вопрос. Григорий Нисский говорит: " Я часто видел на иконе изображение страдания, и без слез не проходил мимо этого зрелища, так живо искусство представляет зрению событие " Святой Златоуст говорит: " Я с любовью смотрел и на вылитое из воска изображение, совершенное по благочестию; ибо я видел на иконе Ангела, прогоняющего толпы варваров, видел попираемые племена варваров, и Давида истинно взывающего: Господи, уничтожь образ их в городе Твоем (Пс.72:20) " Кирилл Александрийский: " Я видел картину на стене, деву, ратоборствующую на ристалище, и не без слез взирал на это зрелище " . Григорий Богослов: " На ней (т.е. на двери) был начертан образ Полемона и имел столь почтенный вид, что она (т.е. блудница), увидев его, тотчас ушла, пораженная этим зрелищем и устыдившись написанного, как живого " Василий Великий: " Встаньте теперь предо мной вы, славные живописатели подвижнических заслуг, дополните своим искусством это неполное изображение военачальника, цветами вашей мудрости осветите неясно представленного мной венценосца. Пусть я буду побежден вашим живописанием доблестных дел мученика, рад буду признать над собой и ныне победу вашей крепости. Посмотрю на эту, более точно изображенную вами, борьбу руки с огнем, посмотрю на этого борца, живее изображенного на вашей картине. Да плачут демоны, и ныне поражаемые у вас доблестями мученика, опять да будет показана им палимая и побеждающая рука " |
| Разве ты, любезнейший, не читал, что древние служили «образу и тени небесного» ( Евр.8:5 ). Не является ли иконой то и другое? Не иконой ли они были возводимы к созерцанию небесного? Не «подобно ли призраку», скажу словами Давида, «ходит человек» ( Пс.38:7 )? И сам ты, иконоборец, не являешься ли образом Божиим, не рожден ли по подобию Отца и не изображаешься ли на картине? Или ты один без образа, как не человек, а выродок, и потому так думаешь и о святых? Но, чтобы речь об этом получила большую достоверность, оставив собственные рассуждения, представим самих светил вселенной, которые ответят тебе на вопрос. Григорий Нисский говорит: «Я часто видел на иконе изображение страдания, и без слез не проходил мимо этого зрелища, так живо искусство представляет зрению событие» 159 . Святой Златоуст говорит: «Я с любовью смотрел и на вылитое из воска изображение, совершенное по благочестию; ибо я видел на иконе Ангела, прогоняющего толпы варваров, видел попираемые племена варваров, и Давида истинно взывающего: «Господи, уничтожь образ их в городе Твоем» ( Пс.72:20 )» 160 . Кирилл Александрийский : «Я видел картину на стене, деву, ратоборствующую на ристалище, и не без слез взирал на это зрелище». Григорий Богослов : «На ней (т.е. на двери) был начертан образ Полемона и имел столь почтенный вид, что она (т.е. блудница), увидев его, тотчас ушла, пораженная этим зрелищем и устыдившись написанного, как живого» 161 . Василий Великий : «Встаньте теперь предо мной вы, славные живописатели подвижнических заслуг, дополните своим искусством это неполное изображение военачальника, цветами вашей мудрости осветите неясно представленного мной венценосца. Пусть я буду побежден вашим живописанием доблестных дел мученика, рад буду признать над собой и ныне победу вашей крепости. Посмотрю на эту, более точно изображенную вами, борьбу руки с огнем, посмотрю на этого борца, живее изображенного на вашей картине. Да плачут демоны, и ныне поражаемые у вас доблестями мученика, опять да будет показана им палимая и побеждающая рука» 162 . |
|
|
