| 31. Страдание св. Киприана, Епископа Карфагенскаго (258 г.). Не сказано, откуда. – Сходствует с повествованием Понтия Диакона, также с судебными записями о мученичестве св. Киприана, у Руинарта Т. II. р. 1–38. Понтий диакон сам был свидетелем жизни и мученического подвига св. Киприана. На судебные записи указывает Бл. Августин (309 sermo) и сам Понтий (п. 11.). II Обозрев источники, какими пользовался св. Димитрий при составлении четьих-миней, мы теперь должны показать, как ими он пользовался. Труд Святителя Димитрия часто состоял в одном буквальном переводе подлинника на славянский язык, или исправлении старинной славянской речи, с целью сделать ее удобопонятною, без всяких изменений в содержании. Мы имели случай отмечать жизнеописания подобного рода, при пересмотре источников. В сем случае главная заслуга повествователя состоит в верности подлиннику. Но чаще открывалась повествователю нужда составлять сказания из разных источников, или, взяв в основание один какой-нибудь разсказ, не буквально им пользоваться. В том и другом случае нужно было позаботиться как а) о построении жизнеописания, так б) и об обработке материалов. а) Общее построение жизнеописаний требовало во-первых расположения событий в известном порядке и во-вторых обстоятельности описаний. События св. Димитрий излагал большею частью в хронологическом порядке, как они следовали одно за другим на самом деле. Возьмем для примера сказание о Пр. Зосиме (4 июля, из Лимонаря.). В подлиннике сперва передается то, что сам Зосима разсказывал о себе писателю, потом, – что другой старец разсказывал о Зосиме. Поэтому хронологического порядка в изложении обстоятельств жизни Преподобного не могло быть в подлиннике. Зосима разсказал о своей жизни во время игуменства, о вступлении на кафедру епископскую и о возвращении на игуменство. Вслед за сим другой старец разсказывает писателю об одном случае, происходившем до епископства (о разбойнике, сделавшемся монахом). В наших четьих-минеях разсказ о последнем случае предшествует разсказу об обстоятельствах вступления на епископство; – и таким образом удержан хронологический порядок в изложении событий. |
| «Родиной моей был Египет. Еще при жизни родителей, когда мне было двенадцать лет; я отвергла любовь их и пришла в Александрию. Как я там вначале погубила мою девственность, как неудержимо и ненасытимо отдалась сладострастию, стыдно и вспоминать. Приличней сказать вкратце, чтобы ты знал страсть мою и сластолюбие. Около семнадцати лет, прости, прожила я, будучи как бы костром всенародного разврата, вовсе не ради корысти, говорю истинную правду. Часто, когда мне хотели давать деньги, я не брала. Так я поступала, чтобы заставить как можно больше людей добиваться меня, даром совершая угодное мне. Не подумай, что я была богата и оттого не брала денег. Жила я подаянием, часто пряжей льна, но имела ненасытное желание и неудержимую страсть валяться в грязи. Это было для меня жизнью, жизнью почитала я всяческое поругание природы. Так я жила. И вот однажды летом вижу большую толпу ливийцев и египтян, бегущих к морю. Я спросила встречного: «Куда спешат эти люди?» Он мне ответил: «Все отправляются в Иерусалим на Воздвижение Честнаго Креста, которое предстоит по обычаю через несколько дней». Сказала ему я: «Не возьмут ли и меня с собою, если я пожелаю ехать с ними?» «Никто тебе не воспрепятствует, если имеешь деньги за провоз и продовольствие». Я говорю ему: «По правде, нет у меня ни денег, ни продовольствия. Но поеду и я, взойдя на один из кораблей. А кормить они меня будут, хотят того или нет. Есть у меня тело, возьмут его вместо платы за провоз». «А ехать мне захотелось для того – прости мне авва, – чтобы иметь побольше любовников для утоления моей страсти. Говорила я тебе, авва Зосима, чтобы ты не принуждал меня рассказывать о своем позоре. Боюсь я, видит Бог , что оскверню и тебя и воздух моими словами». Зосима, орошая землю слезами, отвечал ей: – «Говори, ради Бога, мать моя, говори и не прерывай нити столь назидательного повествования». Она же, продолжая свой рассказ, сказала: – «Юноша тот, услышав безстыдные мои слова, рассмеялся и ушел. Я же, бросив прялку, которую в то время носила с собой, бегу к морю, куда, вижу, бегут все. И, увидя юношей, стоящих на берегу, числом десять или больше, полных сил и ловких в движениях, я нашла их пригодными для своей цели (казалось, одни поджидали еще путешественников, другие же взошли на корабль). Бесстыдно, как всегда, я вмешалась в их толпу». |
| Не смея более отказываться, кузнец, скрытно от брата, сказал об этом настоятелю. Настоятель приказал ему: когда придет к тебе брат просить о веригах, то ударь его в щеку. Если он со смирением перенесет, скуй ему вериги, а ежели рассердится или оскорбится, то обличи его, говоря: “Научись прежде переносить обиды, а потом носи вериги”. Так и сделал кузнец, при этом брат не только рассердился, но даже отомстил за себя кузнецу таким же образом и, обличенный и пристыженный кузнецом, ушел от него и уже более не упоминал о веригах». «И действительно, – продолжал отец Зосима, – подвиг терпения скорбей, обид и поношений выше всяких вериг и власяниц. Ибо Иисус Христос не дал нам заповеди о веригах и власяницах, но заповедал переносить обиды, и любить обидящих нас, и молиться о них. И подлинно, мы должны почитать их даже нашими благодетелями, потому что они со вредом для души своей соделывают наше спасение». В 1830 году, когда по случаю холеры Москва была оцеплена, малое стадо отца Зосимы терпело великий недостаток пищи, и старец, укрепляя и утешая ослабевших сестер, говорил: «И турок, и татар, и жидов, которые не знают Христа и не веруют Ему, Бог кормит: они с голоду не умирают, а мы ли умрем с голоду? Нас ли Он не прокормит? Хоть мы грешные, но Его слуги». И действительно Господь Своим милосердным Промыслом являл непостыдным упование отца Зосимы. Когда не только всякая другая провизия, но даже ржаная мука истощилась и сестры принуждены были питаться одними картофельными лепешками, старец решился отправиться для испрошения помощи к одному христолюбивому благодетелю, Александру Афанасьевичу Долгову, жившему в Калужской губернии, в Медынском уезде, и поехал на паре лошадей в большой повозке. Проезд был тогда неудобный: по случаю свирепствовавшей холеры везде расставлены были карантины. Старец, подъехав к одному из них, спросил: «Как проехать к такому-то?» Офицер, не останавливая его, без дальнейших расспросов указал дорогу. Увидя старца и услышав, как благополучно, без задержки, он проехал, помещик был вне себя от удивления, говоря: «Видно, вы как птицы небесные, ничто вас не удерживает. |
| Умоляю васъ, отецъ мой! не замедлить ответомъ и наставить насъ, какъ намъ, и подъ какимъ предлогомъ отъ селе уехать? нынешней нашъ владыка ни за что не отпуститъ насъ навсегда изъ монастыря, ибо даже и только отпустилъ на одинъ годъ въ kiebъ, а она просилась навсегда, но онъ сказалъ, что неприлично монахине скитаться безъ монастыря, и такъ далъ только ей пашпортъ на годъ съ темъ, чтобъ по npoшecmbiu срока немедленно возвратится сюда; и такъ, на что же намъ решится? я прошлой годъ лично просилась у него по въ kiebъ, но онъ не отпустилъ, а прислалъ спросить указомъ сестръ, согласны ли они отпустить меня? но они все сказали, что не отпускаютъ меня, потому что я имъ нужна. — и такъ теперь нетъ иной надежды, какъ только разве apxiepeй уважитъ прозбу маминьки и отпуститъ только на годъ, то можно ли будетъ по npoшecmbiu года отъ васъ уже послать npoшehie, чтобъ уволили//навсегда изъ монастыря? или просить о семъ синодъ, бога ради, наставте насъ, что намъ делать? еще скажу вамъ, что владыка все денги съ земель, проценты, и церковныя велелъ хранить на церкви, а сестрамъ жить своими трудами, и такъ мы покудова что имели, то и держали для всехъ, а теперь Зинаида чемъ будетъ содержать сестръ? и новой настоятелнице тоже мало надежды. — При семъ посылаю десять рублей, прошу на пять купить золотыхъ блестокъ среднихъ, фолги: только вызолоченныхъ хорошо, а на пять золота на шелку полуторнаго, такого же, какъ вы присылали въ разъ, катушечку. — Прощайте, чecmheйшiй отецъ Зосима! Мысленно припадая къ честнымъ стопамъ твоимъ, испрашиваю твоего заочнаго блarocлobehiя и молитвъ и всемъ возлюбленнымъ о господе матерямъ и сестрамъ земно кланяюсь. Остаюсь грешная и недостойная дочь твоя духовная и раба м рахиль. П: П: Старушка туголукова весьма тоскуетъ о детяхъ своихъ, заботится знать, здоровы ли они? и посылаетъ имъ свое то же и хомутовы старики крайне плачутъ о своей дочери 118 . — iюля 31 го дня. 1827 го года 119 . любезнои друкъ о христе отецъ зосима, и я васъ покорно прошу, писать къ намъ, помолясь богу съ сестрами, и что тебе велитъ духъ святый, какъ намъ къ тебе приехать и ково взять съ собой. я желаю душевно, чтобы по смерти оставить рахиль на вашихъ рукахъ, ты попечесся о спасение. скажу вамъ, александро пареновъ умеръ 120 , и мы не получали меду несколко и воску, то пришлите намъ сколка можно на дорогу денег, мы все придержали, вы зна те, что я все продавала дешево. любезнымъ сестрамъ анисие, вере, маргарите и всемъ мои нискои поклонъ, прошу вашихъ молитвъ, остаюсь сестра ваша покорная августа. |
| к. я просила у него помощи и молитв. Он мне говорит: «Приезжай ко мне на могилку.» И вот мы подходим к могилке, одет он в монашеской одежде, открывает свою ладонь и протягивает 3 росточка пшеницы, зелененькие, с корешками, и все разных размеров. «Держи, это тебе.» Я обрадовалась, взяла их, и корешки с земелькой. Я их, говорю, посажу. Сон закончился и недоумении, что это значит. Помолилась в этот день на могилке, заказала панихидку на одного батюшку, поплакала, поблагодарила и пошла в с. Васильевку к сестре, т. к. у нее часто останавливаюсь приезжая. Иду по дороге, слышу голос батюшки в уме: «Вера, надежда, любовь.» Вот и ответ получила: три росточка пшеницы, все живые, нужно посадить, и так думаю: вера – большой росток, надежда – средний, а любовь – самый меньший, ее еще нужно приобрести, что самое трудное. Бог знает, может, не так. Простите меня грешную. 17 февраля 2007 г. г. Донецк. Анна. Воспоминания о старце Зосиме Впервые меня, грешную Анну, Господь сподобил побывать на службе у батюшки Савватия в селе Александровке. Из автобуса вышло много богомольцев, все торопливо шли к храму, и я примкнула к ним, так как ехала впервые и не знала дороги. В храме стояла у боковых дверей слева, вдруг подходит ко мне женщина лет на 10–15 старше меня и недружелюбно говорит мне, что это ее место. Я уступила и слышу голос батюшки из алтаря, порицающего кого-то, что «это ее место.» Дословно я уже не могу передать, но меня прошибли слезы, что батюшка знает, кому говорит, что «это ее место.» Потом эта женщина испросила у меня прощение. Окончилась служба, и батюшка вышел поздравить нас с праздником и сказать нам проповедь. Его слова «поздравляю вас, возлюбленная моя паства..» поразили меня – именно «возлюбленная моя паства», и у меня, грешной, появилось желание быть в числе возлюбленной батюшкиной паствы. Затем батюшка благословлял всех крестом, но он шел в народ и давал каждому целовать крест, не стоял на амвоне, а именно шел к народу. Я, грешная, была и этим очень удивлена. Лик батюшки был радостный, сияющий. |
| Никто ему на это ничего из его сопутников не заметил, так что нечего ему было конфузиться; но, заметив это, он еще больше сконфузился. Было однако странно; их по-настоящему должны бы были ждать и может быть с некоторым даже почетом: один недавно еще тысячу рублей пожертвовал, а другой был богатейшим помещиком и образованнейшим так-сказать человеком, от которого все они тут отчасти зависели по поводу ловель рыбы в реке, вследствие оборота, какой мог принять процесс. И вот однако ж никто из официальных лиц их не встречает. Миусов рассеянно смотрел на могильные камни около церкви и хотел было заметить, что могилки эти должно быть обошлись дорогонько хоронившим за право хоронить в таком " святом " месте, но промолчал: простая либеральная ирония перерождалась в нем почти что уж в гнев. -- Чорт, у кого здесь однако спросить, в этой бестолковщине... Это нужно бы решить, потому что время уходит, -- промолвил он вдруг, как бы говоря про себя. Вдруг подошел к ним один пожилой, лысоватый господин, в широком летнем пальто и с сладкими глазками. Приподняв шляпу, медово присюсюкивая, отрекомендовался он всем вообще тульским помещиком Максимовым. Он мигом вошел в заботу наших путников. -- Старец Зосима живет в скиту, в скиту наглухо, шагов четыреста от монастыря, через лесок, через лесок... -- Это и я знаю-с, что чрез лесок, -- ответил ему Федор Павлович, -- да дорогу-то мы не совсем помним, давно не бывали. -- А вот в эти врата, и прямо леском... леском. Пойдемте. Не угодно ли... мне самому... я сам... Вот сюда, сюда... Они вышли из врат и направились лесом. Помещик Максимов, человек лет шестидесяти, не то что шел, а лучше сказать почти бежал сбоку, рассматривая их всех с судорожным, невозможным почти любопытством. В глазах его было что-то лупоглазое. -- Видите ли, мы к этому старцу по своему делу, -- заметил строго Миусов, -- мы так-сказать получили аудиенцию " у сего лица " , а потому хоть и благодарны вам за дорогу, но вас уж не попросим входить вместе. -- Я был, был, я уже был... Un chevalier parfait! -- и помещик пустил на воздух щелчок пальцем. -- Кто это chevalier? -- спросил Миусов. -- Старец, великолепный старец, старец... Честь и слава монастырю. Зосима. Это такой старец... Но беспорядочную речь его перебил догнавший путников монашек, в клобуке, невысокого росту, очень бледный и испитой. Федор Павлович и Миусов остановились. Монах с чрезвычайно вежливым, почти поясным поклоном произнес: -- Отец игумен, после посещения вашего в ските, покорнейше просит вас всех, господа, у него откушать. У него в час, не позже. И вас также, -- обратился он к Максимову. -- Это я непременно исполню! -- вскричал Федор Павлович, ужасно обрадовавшись приглашению, -- непременно. И знаете, мы все дали слово вести себя здесь порядочно... А вы, Петр Александрович, пожалуете? -- Да еще же бы нет? Да я зачем же сюда и приехал, как не видеть все их здешние обычаи. Я одним только затрудняюсь, именно тем, что я теперь с вами, Федор Павлович... |
| Можно предполагать, что он никогда не прочел ни одной богословской книги, но это знание он вынес мы знаем откуда, это не тайна — тот маленький хор, который его отец создал из подростков в Таганроге и который пел в угоду купцам таганрогским в разных приходских храмах. Эту любовь к аромату православного богослужения Чехов сохранил навсегда. Но при этом (и это тоже можно было бы доказать очень легко) никогда не было у него никакой идеализации церковной среды, [особенно] если сравнить его с некоторыми другими писателями, мы это тоже увидим сейчас. Поэтому можно сказать так: нет у него идеализации Церкви, нет у него и карикатуры Церкви, но то, что о ней сказано, есть абсолютное, внутреннее, реализм в чистом смысле этого слова, так, как оно есть, не только так, как выглядит, но так, как и чувствуется, и всегда переживалось в русском благочестии. Мы знаем, что агностик, неверующий, скептик, иронический Чехов, когда был в Мелихове, жил со своими родителями, и на Страстную неделю батюшку выписывали, и там служили они в храме Страстную седмицу, и он баритончиком подпевал и все знал, все, когда и что и как нужно. Есть у него и знания об этом всем, и любование, но есть и нечто другое, неизмеримо более важное. И вот я перехожу к главной теме моего сегодняшнего доклада, а именно: есть у него, единственного, пожалуй, из всех русских писателей, совершенно особенный, единственный образ русского духовенства. Я бы сказал так: русская литература, даже при всех своих взлетах, христианских, мистических, пророческих, проглядела русского священника, а Чехов не проглядел. Есть в этой области заслуги у Лескова, конечно, но подать русское духовенство с той глубиной, с которой явил нам его Чехов, — этого в русской культуре просто нигде ни в каком другом месте нет. А, скажете, старец Зосима в «Братьях Карамазовых»? Я вам отвечу: прочитайте совершенно изумительную по своему таланту статью на эту тему Константина Леонтьева, правда, зло названную «Розовое христианство». Старец Зосима, может быть, что-то чаянное, но был ли он так типичен, это другой вопрос, об этом можно спорить, но спорить об этом мы сейчас не будем. |
| Побежали от мира, где сообщество с мирскими непрестанно рассеивает мысль, порабощает желания, возмущает душу и совесть. Побежали в пустыню, где отстраняясь от тварей, могли ближе ощущать Бога, и, удаляясь, так сказать, на самую границу видимого и невидимого мира, перенесли туда добровольно и благовременно, и мысль, и сердце; и если принуждены были оставить бренное тело, то, по крайней мере, старались постом, бдением и другими подвигами, очищать и утончать его так, чтобы не столько оно отягощало душу ( Прем.9:15 ), сколько душа облегчала его и воскрыляла, чтобы оно, сколько можно, менее препятствовало им подражать жизни бесплотных и принимать благодатные посещения Святого Духа (П. 121–123). Таким был блаженный старец Зосима. Хотя нам неизвестно с каких лет был иноком блаженный старец схимонах Зосима, но мы не ошибемся, если скажем, что он был призван Господом с малолетства. В этом убеждают нас высокие добродетели схимонаха Зосимы. Чтобы достичь чистоты сердца, сделаться обителью Духа Святого и быть призванным к уединенному жительству в пустыне – надо трудиться на пути духовного делания, очень долго, много десятков лет, надо быть истинным монахом. А истинный монах только тот, говорит Лествичник, кто во всяком месте и деле, во всякое время руководствуется единственно Божиими заповедями и Божиим словом. Только исполнители правды Божией могут возобладать своим сердцем и своей плотью. Инок должен сперва обучаться деланию заповедей в обществе человеческом, в котором душевное делание сопряжено с деланием телесным, а потом уже, достигнув достаточного преуспеяния, заняться исключительно и душевным деланием в отшельничестве или безмолвии, если окажется способным к нему. Редкие способны к безмолвию и отшельничеству. Также надо много лет трудиться, терпеть искушения и скорби и бороться со страстями, чтобы сделаться истинным монахом, способным к пустынножительству. Св. Ефрем Сирин указывает на семь необходимых направлений в духовном делании монаха. Первое – молчание, т.е. жизнь, провождаемая без развлечений, в удалении от всякого житейского попечения, чтобы монаху, становясь выше человеческого ублажения, можно было прилепиться к Богу. |
| Второе – соразмерный пост, т.е. однократное вкушение в продолжение дня пищи и то не до сытости. Третье – соразмерное бдение, т.е. употребление одной половины ночи на псалмопение, воздыхание и слезы. Четвертое – псалмопение, т.е. телесная молитва , состоящая в псалмах и коленопреклонениях. Пятое – молитва духовная, совершаемая умом, удаляющая от себя всякую постороннюю мысль. Шестое – чтение житий св. отцов и их словес, совершенное удаление от светских учений, чтобы словесами отцов препобеждать страсти. Седьмое – вопрошение опытных о всяком слове и деле. Вот сколько труда, борьбы и занятий, – каждому монаху. Поэтому, новоначальный или молодой монах не может вынести одного душевного делания и не способен к уединению. Приступающие к душевным деланиям – вступают в мир духов, для чего именно опытные иноки, исполнители правды Божией и удаляются в пустыни. В мире духов первоначально встречают христианина падшие духи и потому они легко побеждают неопытных и не приготовившихся к борьбе. Но так как схимонах Зосима, пришедший уединиться на живописный берег речки Молохчи, был исполнителем правды Божией, то из этого, вероятно, что он монашествовал с юных лет 1 . Мир, относящийся всегда с нерасположением к монастырям, следящий за монашествующими и охотно осуждающий иноческие обители, пожалуй, и в этом последнем схимонахе Зосиме, готов видеть доказательства, что обители не оправдывают своего назначения. «Для чего существуют обители?» – до сих пор спрашивает мир. Если для постоянной молитвы Богу, для нравственного совершенствования души, для утверждения жизни в христианской чистоте, то это все и в мире возможно и там есть примеры высоких христианских добродетелей. Если же обители наполняются иноками для ограждения себя от мирских соблазнов, для подвигов высшей духовной жизни, то оправдывают ли обители такое назначение? И место ли им среди мирских поселений? Действительно, не потому ли ушел схимонах Зосима из своей обители в пустыню? «Где ваше иночество?» – вопрошает мир. Покажите его миру! Ваше черное одеяние – не ответ; ваша многочисленность – не ответ; устройство монастырей – не ответ; ваши долгие богослужения – не доказательство; ваше уединение, ваши посты, ваша наружная обстановка и соблюдение уставов – не ответ. |
| Преподобный старец крайне изумлен быль внешним видом отшельницы; но, когда он спросил ее: кто она и давно ли находится в таком самоумерщвлении: ответ Марии еще более изумил его. «Не испытуй, отче, прошедшей жизни моей», сказала Мария: «о ней страшно мне и вспомнить». Затем, кратко поведав старцу о своей юности в отцовскому доме, об оставлении сего дома и о любогреховной жизни в Александрии, о приезде в Иерусалиме о последовавшем там обращении, присовокупила: «Я уже давно здесь, и первые семнадцать лет провела в непрерывной борьбе, то с внешними нуждами в необходимых, жизненных потребностях, то с внутренними помыслами и страстями. Живя в мире, и предаваясь всем чувственным наслаждениям, я не знала меры ни в пище, ни в питии, и даже упивалась вином; здесь же, лишенная насущного хлеба, я почасту не находила и капли воды для утоления палившей меня жажды, а зимний холод и летний зной повергали меня в лютые недуги. Истощение сил нередко доходило до замирания, и я по нескольку часов лежала, как труп бездыханный. Но все лишения и скорби телесные были почти ничто в сравнении с страданиями душевными. Прежние вожделения плоти, действием сил темных, как пламень адский, возгорались во мне и пожирали мою внутренность. Я неистово бегала между горами, как безумная, падала ниц, билась о землю, и с сильным воплем и слезами взывала ко Христу Спасителю, да простить мне мои грехи и ослабит страдания. Наконец, благой Господь внял молитве грешницы. И вот, уже тридцать лет, как благодать Божья приосенила меня, водворила отрадный мир и тишину в моем духе и теле. Но я чувствую, что конец жизни моей близок; силы мои со дня на день слабеют, и скудельная храмина плоти моей видимо распадается. Молю тебя, отче, исполни единственное желание сердца моего. Я не приобщалась таин Христовых с того времени, как перешла Иордан. На следующий год, выйди на берег реки, со святыми дарами в великий четверток, и ожидай меня по ту ее сторону, а теперь прощай и молись о грешнице». По прошествии года, в названный день, старец Зосима сидел уже на берегу Иордана, держа при персях св. тайны, я думал, где-то и как перейдет, чрез бурные, разлившиеся воды, дивная пустынница. Отшельница не заставила ждать себя долго. Она явилась на другой стороне, и осенив крестом себя и быстрые струи реки чудодейной, смелой стопой пошла по ее поверхности. Видя это, затрепетавший Зосима, в благоговейном ужасе пал на землю. «Священник Бога вышнего», воскликнула Марья, «не унижай держимой тобой святыни таким смирением пред грешницей», и затем, подойдя к трепещущему старцу, сама поверглась пред святыми божественными тайнами, и, приобщившись их в невыразимом веселии духа, еще раз обратилась к Зосиме, и сказала: «в этот же день будущего года, приди опять на то место, где ты меня видел в прошлом году; такова воля Божья». |
|
|
