| Когда я писала эти строки, к нам зашла внучка, сияющая, прекрасная девушка, вымоленная о.Димитрием». Далее Пелагея Игнатьевна рассказывает: «Дочке ее молодой человек предложил замуж выйти. Я сказала батюшке, а он: «Зять-то будущий – не крещенный. Будем молиться». И точно не крещенный. Через год он крестился. Потом дала ему записку с именами родителей зятя, только прочитал имена и говорит: «Они не крещенные.» И точно. Маленькая внучка (4 годика) увидела фотографию батюшки и говорит: «Это наш дедушка (батюшка)?» – «Да!» – «Какой он красивый!! Весь светится!» Перед смертью говорит мне: «Игнатьевна, я скоро вас брошу.» Кто бы до батюшки ни пришел, он обязательно его выслушает и накормит. Сам голодный, а человека накормит и уже вечером, еле живой, скажет: «Надежда (жена), накорми меня, пожалуйста». И если провожает кого, то обязательно до самой калитки, а потом сам идет домой. Александра Павловна мне рассказывала со слов батюшки. «Пригласили причастить старого человека. Прихожу к ним. А он сам вышел навстречу. Я подумал – мог бы и сам придти и причаститься. Когда я все совершил, этот человек лег и скончался. Так я пал на колени и со слезами просил прощения " ». Болобченко Владимир Григорьевич (г. Донецк) «Пришел я к батюшке в 1966 году и был с ним по 1985 год. Привел меня к о.Димитрию Иван Терентьевич, который работал со мной на Путиловском заводе и был пономарем в Авдеевке. Мне трудно было вступать в беседу с батюшкой, я только взирал, наблюдал за ним. Во мне было такое борение. Полностью менялась вся жизнь. Меня он переродил, родил к новой жизни, снял с меня всю тяжесть жизненных ситуаций. А как совершал батюшка литургию!! Я забывал, где находился. Сила батюшкиного духа меня возродила. Где бы я ни был, везде со мной батюшка, слышу его голос. Батюшка любил петь. Говорит: «Если вам тяжело, Владимир Григорьевич, садитесь за пианино, играйте и пойте.» Батюшке я сослуживал в алтаре, полностью отдавался, «выползал» из храма. А как он мне радовался! Я как собачка был предан ему, везде его сопровождал, по пятам ходил. |
| В семинарии он оказался в особой атмосфере питерской духовной школы. С одной стороны, здесь была возможность для серьезной церковно-научной и богословской работы, а с другой – теплота почти семейных отношений, обусловленная проживанием под одной крышей преподавателей и студентов. Особое участие в жизни духовной школы принимал правящий митрополит Ленинградский Никодим (Ротов). Вот как вспоминает об этом времени Святейший Патриарх Московский и всея Руси Кирилл, тогда студент, а позже преподаватель и ректор Ленинградских духовных школ: «Владыка Никодим поселился в этом же доме на первом этаже. Довольно скоро он переоборудовал свои покои: приказал разломать перегородки, отделявшие маленькие комнаты друг от друга, и сделать два относительно просторных зала. С этими двумя залами у ленинградских священников, знавших владыку Никодима, связаны особые воспоминания – именно здесь проходили его замечательные встречи с ленинградским духовенством и с профессорско-преподавательской корпорацией школ. Митрополит посещал лекции, заседания Ученого совета, тщательно просматривал все журналы. Резолюции владыки никогда не были формальными, он начал оказывать реальное воздействие на учебный процесс. Но, видимо, самое главное заключалось в том, что митрополит был близок школе, был близок преподавателям, профессорам и особенно студентам. У дверей митрополичьих покоев до позднего вечера стояла группа людей, которым был назначен прием. Иногда время переваливало за полночь, и владыка продолжал прием на улице, совмещая беседу с небольшой прогулкой вдоль Обводного канала. Думаю, что многие из моих сверстников, кому посчастливилось в то время знать церковный Ленинград, помнят митрополита именно таким – идущим неторопливым шагом вдоль Александро-Невской лавры по набережной Обводного канала и беседующим с семинаристом или студентом академии. Владыка знал лично почти всех студентов, и почти каждый из нас, из тех, кто учился, чувствовал живую связь с ним. Я сам нередко проводил часы в беседах с митрополитом. При всей занятости на это ему хватало времени». 7 |
| 164 Socr. H. E. V, 11 и Ср. Sozom. H. E. VII, 13 говорят, что Грациан сражался с алеманами, а Амвросий указывает на народ Iuthungi (Ep. XXIV, Migne s. l. t. XVI, p. 1058). 165 По свидетельству Зосима (IV, 35) выходит, что Грациан прошел через Альпы, но это неверно: он умер в Лионе. 167 Обстоятельства смерти Грациана представляют собою загадочную страницу в истории, так как показания современников до крайности противоположны. Нашу версию предлагают: Сократ (V, II), Созомен (VII, 13), Орозий (VII, 34), Зосим (IV, 35), который вместо Lugdunum называет “ ν τ Σιγιδονω”, что, очевидно, простая описка. Ср. Lebeau, Op. cit. IV, p. 232. Эту же версию разделяют и большинство историков, напр.: Rauschen, Op. cit. s. 144; Guldenpenning und Ifland, Op. cit. s. 122; отчасти Schiller, Op. cit. II, s. 405. Наоборот, Broglie (Op. cit. V, 49) считает рассказы Созомена и Сократа анекдотом (Ср. Tillemont, Op. cit. V, 177–179) и, основываясь на свидетельстве Амвросия (объяснение 61 псалма Migne s. l. t. XIV, p. 1175 sq), полагает, что Грациан был убит на празднестве, устроенном для него губернатором Лиона, а убийцей был едва ли не сам губернатор. Ср. Richter, Op. cit. s. 574. Историческую достоверность этой версии подробно раскрыл Раушен, Op. cit. s. 482–484. 168 Guldenpenning und Ifland, Op. cit. s. 122. Cp. Sievers, Op. cit. s. 305; Schiller, Op. cit. s. 405. Tillemont (Op. cit. V, 2, p. 496) говорит неопределенно: или 25 июля или 25 августа. 171 О факте посольства свидетельствуют: Zosim. Op. cit. IV, 37; Фемистий, Or. XVIII, p. 217, 220d, 221a, Or. XIX, p. 227; Амвросий, Ep. XXIV, Migne s. l. t. XVI. 177 Оффициальное признание Максима императором, полагают, последовало пред 1 января 386 г. (См. Sievers, Op. cit. s. 307. Cp. Rauschen, Op. cit. s. 144, anm. 6), а Феодосий признал Максима императором в конце 384 г. Ср. Rauschen, Op. cit. s. 172. 178 Zosim. (Op. cit. IV, 37) утверждает, что Цинегий, отправленный в Александрию, между прочим получил приказ поставить на площади статую Максима и объявить народу, что он соцарствует с Феодосием. Раушен (Op. cit. s. 228, anm. 3) считает это свидетельство Зосима не заслуживающим доверия, но, кажется, напрасно. Правда Зосим мог допустить передержку и именно в факте приказа поставить статую Максима в Александрии, но что Цинегий получил приказ в городах объявить Максима соправителем Феодосия, это едва ли сомнительно: такой приказ вполне совпадал с традициями римского государственного права. Ср. Guldenpenning und Ifland, Op. cit. s. 124. |
| — Телячьи нежности пошли! — поддразнил Ракитин. — А сама на коленках у него сидит! У него, положим, горе, а у тебя что? Он против бога своего взбунтовался, колбасу собирался жрать… — Что так? — Старец его помер сегодня, старец Зосима, святой. — Так умер старец Зосима! — воскликнула Грушенька. — Господи, а я того и не знала! — Она набожно перекрестилась. — Господи, да что же я, а я-то у него на коленках теперь сижу! — вскинулась она вдруг как в испуге, мигом соскочила с колен и пересела на диван. Алеша длинно с удивлением поглядел на нее, и на лице его как будто что засветилось. — Ракитин, — проговорил он вдруг громко и твердо, — не дразни ты меня, что я против бога моего взбунтовался Не хочу я злобы против тебя иметь, а потому будь и ты добрее. Я потерял такое сокровище, какого ты никогда не имел, и ты теперь не можешь судить меня. Посмотри лучше сюда на нее: видел, как она меня пощадила? Я шел сюда злую душу найти — так влекло меня самого к тому, потому что я был подл и зол, а нашел сестру искреннюю, нашел сокровище — душу любящую… Она сейчас пощадила меня… Аграфена Александровна, я про тебя говорю. Ты мою душу сейчас восстановила. У Алеши затряслись губы и стеснилось дыхание. Он остановился. — Будто уж так и спасла тебя! — засмеялся Ракитин злобно. — А она тебя проглотить хотела, знаешь ты это? — Стой, Ракитка! — вскочила вдруг Грушенька, — молчите вы оба. Теперь я всё скажу: ты, Алеша, молчи, потому что от твоих таких слов меня стыд берет, потому что я злая, а не добрая, — вот я какая. А ты, Ракитка, молчи потому, что ты лжешь. Была такая подлая мысль, что хотела его проглотить, а теперь ты лжешь, теперь вовсе не то… и чтоб я тебя больше совсем не слыхала, Ракитка! — Всё это Грушенька проговорила с необыкновенным волнением. — Ишь ведь оба бесятся! — прошипел Ракитин, с удивлением рассматривая их обоих, — как помешанные, точно я в сумасшедший дом попал. Расслабели обоюдно, плакать сейчас начнут! — И начну плакать, и начну плакать! — приговаривала Грушенька. — Он меня сестрой своей назвал, и я никогда того впредь не забуду! Только вот что, Ракитка, я хоть и злая, а все-таки я луковку подала. |
| В городах Северо-Восточной Руси бесчинствовали откупщики даней — магометане (бухарцы или выходцы из Волжской Булгарии), названные в исторических источниках «бесерменами». Торговые дома мусульман вообще получили весьма широкие полномочия по откупам налогов на колоссальных пространствах Монгольской «империи». Иначе говоря, Русь — вовсе не исключение. Те же самые «бесермены» терзали и другие обширные области. От их поборов русские испытывали, как сказано в летописи, «лютое томление». В Ярославль, как уже говорилось выше, явился представитель ордынцев мусульманин, служилец «царя Кутлубия», от коего исходило ещё и «поругание церквям«. При после Кутлубия служил некий приспешник — бывший монах Зосима, перешедший в ислам «пьяница» и «кощунник». Зосима особенно свирепствовал вместе со своим хозяином. Летопись называет его «сосудом сатаны». Исходившее от ордынцев и их прислужников разорение уже едва терпели. А ордынская власть над Русью в те годы заколебалась: между монгольскими императорами начались кровавые распри, затянувшиеся на несколько лет. Представители того самого «царя Кутлубия», в котором некоторые специалисты видят Хубилая, в сущности, пришли от государя, который не имел собственных военно-административных инструментов для управления Русью и, при необходимости, для принуждения её к покорности. Такие инструменты оказались сосредоточены в руках у ханов сарайских. А из Сарая на главенство тамошних правителей смотрели как на нечто совершенно ненужное. К чему эти начальники, выкрикивающие свои приказы издалека? Да стоит ли их слушать? Межу тем, и самому сарайскому хану Берке пришлось в 1260-х годах вести бесконечные войны на юге и востоке. Ему, мягко говоря, не до Руси. Впрочем, возможно, для того, чтобы встать против ордынской власти, было ещё одно, притом не менее, а более важное обстоятельство. В научной литературе, а больше в публицистической многое множество говорилось о веротерпимости Орды. В частности, о том, что подчинение Западу, т.е. некому альянсу крупнейших западноевропейских держав при духовном руководстве папы Римского могло закончиться и, скорее всего, действительно, закончилось бы «перекрещиванием» Руси в католицизм. Что, в сущности, значит: оригинальной самостоятельной Русской цивилизации пришел бы конец, поскольку православие составляло ее суть. Неизбежным стало бы слияние Руси с католической цивилизацией Западной Европы, а за слиянием последовало бы растворение. Что же касается Орды, то она исповедовала тэнгрианство, а к остальным религиям — вроде бы — была предельно веротерпима. Следовательно, пребывание под тяжёлой рукой Орды являлось… чуть ли не спасительным для сохранения религиозно-культурной самостоятельности Руси. Красиво, да… но не вполне точно. |
| Зосима не мог более сомневаться в том, что видит истинно избранную рабу Божию, он снова бросился к ее ногам и умолял ее открыть ему, кто она, откуда, давно ли живет в этой пустыне и какую вела до их встречи жизнь? Он именем Бога убеждал ее не скрывать ничего, не полагать что он движется суетным любопытством и не опасаться, чтобы повествование это могло обратиться в удовлетворение ее гордости. Он ей открыл, что оно будет соответствовать намерению Бога, который Сам выслал его, старца, с детства находившегося в одном монастыре в другой; Сам дал Зосиме, в преклонных летах и дряхлости силу пройти так далеко от обители в пустыню, Сам устроил тут эту встречу, и потому, конечно, во всемогущем Своем Промысле, имеет какое-либо благое намерение в сообщении ею повествования о своей жизни приведенному Им сюда, недостойному старцу. «Не опасение суесловия останавливает меня, отвечала пустынница, нет; прошедшая моя жизнь и теперь еще приводит меня в омерзение! И полагаю, что едва начну рассказ, как ты, честный отец, не только не будешь побуждать меня к продолжению, но не вынеся и первых слов, отбежишь от преступницы, как от ядовитой змеи, заражающей воздух своим дыханием». Зосима настаивал. «Я повинуюсь, сказала она, но, прежде всего, заклинаю тебя, моли Бога, да помилует он меня в день страшного суда Своего! Слушай: мне было не более двенадцати лет, когда, предпочитая преступную свободу любви, которую я естественно должна бы была питать к родителям, я ушла от них в Александрию. Еще теперь сгораю стыдом в совести моей при помысле о жизни, какую я там вела!.. Почти семнадцать лет я предавалась неудержимому, никаким воображением не изобразимому распутству, и не для того, чтобы получать деньги, нет, я жила милостынею и пряла, чтобы питаться, но для того, чтобы удовлетворять пожиравшей меня, не удовлетворимой, отвратительной страсти. Отсутствие корыстолюбия помогало ей; не требуя денег ни от кого, я тем привлекала к себе всех. Живя так, на двадцать девятом году я увидела в один летний день множество людей из Египта и Ливии, которые толпами направлялись к морю. |
| ...С радостию вырвалась Надежда из дома родительского и ехала со старцем в пустынь. И потекла ее монастырская жизнь ровно и спокойно: с терпением и радостию несла она все труды монастырские и желала всю жизнь так провести. Прошло три года. И вот однажды старец Зосима сказал, что она должна оставить пустынь и поступить в Спасо-Бородинскую общину, которая тоже только еще основывалась: не много там было строений, мало сестер. Старец сам привез Надежду Маргарите Михайловне Тучковой и, смиренно упав к ней в ноги, сказал: – Маргарита Михайловна, прошу Вас, сберегите моего ягненка. Она будет полезна Вашей обители духовно. Маргарита Михайловна тоже поклонилась о. Зосиме земно и ответила: – Отче, сберегу я Ваше сокровище и думаю, что она будет моим правым крылом, моей главной помощницей. Надежда осталась в Спасо-Бородинской общине. Несмотря на молодость лет, она выделялась среди сестер, будучи уже знакомой со строго поставленной монастырской жизнью. Для Надежды опять наступило любимое ею тихое монастырское житие, но ее опять ждали скорби. Тяжело заболел старец Зосима и, чувствуя, что дни его сочтены, просил Надежду приехать. Они с Маргаритой Михайловной поспешили в пустынь и застали старца еще живым. Он встал с постели, благословил их и обратился к Маргарите Михайловне со словами: – Матушка драгоценная! Усердно я Вас прошу, сберегите этот мой еще нераспустившийся цветочек! Маргарита Михайловна на это ответила: – Будь покоен, отче! Я люблю Надежду, как дитя свое. Она мне в скорбях – радость, утешение и хорошая помощница. Пришло время расставаться. С плачем припала Надежда к одру о. Зосимы. Получив последнее старческое благословение и наставление, они двинулись в обратный путь. Старец умер в 1833 году, 24 октября. Надежда еще ревностнее предалась трудам монашеским: целые ночи простаивала на молитве, а дни проводила в трудах. К ней приехал отец, но уже не прежний. За это время у Александра Ивановича умерли два сына, и смирилась его душа, о ее спасении он теперь думал и плакал о грехах своих. |
| Л. 64 об. 45 Митрополит Варлаам (Эристов; †1830), бывший митрополит Мцхетский, Тифлисский и Карталинский, экзарх Грузии в 1817 г. был уволен от управления и введен в Святейший Синод. 46 Имеется в виду, очевидно, — начало монастырской жизни, которое должно было произойти по возвращении преподобного Зосимы. 47 Начало общежития преподобного Зосимы мы относим ко второй половине 1818 г. (см. “Сибирский период… основные события”). Следовательно это письмо было написано не ранее осени 1821 г. Однако особенности бумаги сближают его с письмом Евдокии Романовой 1823 г. (см. ниже) и, напротив, существенно отличают от первого письма сестер. Это означает, что первое и второе письма сестер не были написаны одновременно. Скорее всего, автор второго письма отсчитывал начало общежития с момента заключения “завета”. Таким образом, оно было написано в начале 1822 г., когда преподобный Зосима был уже в Петербурге. 48 В черновике отсутствует подпись Анисьи Конюховой и есть (по правому полю) вторая подпись Натальи Васильевой: Гнуснейшая самих бесов, недостойная быть и рабою твоею, честнеиший о [те]ц Зосима! с помощи ю Б [о]жи ею желающая подражать с [вя]тым сестрам в их начинани и; много-окаянная, Натал и я. 49 Это место позволяет предполагать, что второе и третье письма сестер были ответом на неизвестное нам послание преподобного Зосимы. 52 Имеется в виду подвижник, упомянутый в “Лествице” (Слово 4, 23–24). Происходя “из князей города Александрии”, при вступлении в обитель он был “весьма коварен, суров, зол и горд”. Игумен поручил Исидору стоять “у ворот обители и всякому входящему и исходящему” кланяться “до земли, говоря: помолись обо мне я одержим злым духом”. В этом подвиге он пребывал семь лет, по прошествии которых скончался. “В начале, говорил он, я помышлял, что продал сам себя в рабство за грехи мои, и потому со всякою горестию, самонасилием и кровавым понуждением делал поклоны. По прошествии же года сердце мое не ощущало скорби, ожидая награды за терпение. Когда минул еще один год, я уже в чувстве сердца стал считать себя недостойным и пребывания в обители и поникши очами долу, а мыслию еще ниже, уже искренно просил входящих и исходящих помолиться обо мне”. — Лествица, в русском переводе. С. 28–29; Лествица [слав.]. Л . 52 об.–53 об. |
| Сохранилась еще у Августина в его письме к Оптату выдержка о таинстве крещения, где Зосима прямо признает учение о первородном грехе, как о причине общего осуждения всех людей, не возрожденных в таинстве крещения 121 . Наконец, в послании папы Целестина к галльским епископам сохранились две небольшие выдержки о благодати 122 . Кроме того, Августин упоминает еще, что Зосима в этом послании решительно осудил учение о спасении младенцев, умерших без крещения 123 . Вскоре после этого были приняты против пелагиан и гражданские меры. «По получении актов вышеозначенного собора», т. е. Карфагенского собора 417 года, императоры Гонорий и Феодосий издали 30 Апреля 418 года «священный рескрипт», осуждавший пелагиан на изгнание. Вот текст этого документа. «Императоры Гонорий и Феодосий, Августы, Палладию, префекту претории. Из общераспространенной молвы мы узнали, что хитрым искусством произведено внезапно новое коварство для помрачения света православной веры. Прикрываясь лживыми уверениями, оно вызвало такие волнения, что поколебало безмятежный покой божественной веры: оно измышляет лживые обвинения в новом преступлении 124 и разрушает установленное, полагая, что мыслить согласно со всеми есть особенный признак плебейской подлости и что они имеют пальму особенного благоразумия. Виновниками этого нечестивого измышления молва называет Пелагия и Целестия. Родоначальнику всех вещей, Богу, этому вечному величию, безгранично могущественному, они приписывают суровую жестокость превратной воли, так как Он, начавши заботиться об образовании мира и глубокою мыслию духа обсудивши качество имеющего быть человека, предпочел постыдное начало 125 и имеющему родиться обещал смерть. Смерть произошла не вследствие греха, но изначала была законом неизменного установления; для отклонения нападения губительного ада не помогла воздержность от преступления, способность к каковой воздержности была дарована человеку так, что не могла быть уничтожена потом. Заблуждение первого человека, вызванное слабою разумом слепотою пленного ума, не перешло на потомков; преступление существует только на том, кого злосовестные обманы лишают благодати, в то время как всеобщий авторитет православного закона ясно свидетельствует, что для всех потеряна та дверь, которую разрушила божественная воля. |
| А как хорошо умереть на Пасху! Отслужить пасхальную заутреню с литургией, причаститься, похристосоваться со всеми, а заодно и проститься, и тихо, мирно отойти ко Господу. Или на Светлой Седмице. Да куда мне, грешному! Господь сподобил бы умереть на Успение! Святейший Патриарх Тихон кончины сподобился на Благовещение... Остановить батюшку в подобных рассуждениях было трудно. Казалось бы, такие тяжелые мысли в критические моменты болезни тяготят душу, усугубляют болезнь, но о. Савватий в эти минуты оживал, ободрялся, видя смущение окружающих: – Витя будет плакать: батюшка, на кого Вы нас оставляете, мы же крышу не успели перекрыть... А Сашка: батюшка, Вы же меня не повенчали, как же мне теперь?! Что мне теперь делать? Как характерна подобная ситуация! Только батюшка умирал, говорил о смерти, отдавал распоряжения, касающиеся погребения, и через миг – уже шутит, смеется и подтрунивает над нами. Еще с Александровки неизменно рядом с батюшкой были три брата с семьями, три помощника, двое из которых жили в Донецке, а третий в селе, рядом с городом. Глядя на их преданность, бескорыстие, я как-то спросил у батюшки, не являются ли они ему родственниками. – Я был бы рад, если бы они были моими родственниками! Нет у меня никого уже... Один брат двоюродный, и тот где-то затерялся. Нет с ним никакого сообщения. Вот вы мои братья, вот мои сестры, что ухаживаете за мною, возите, кормите из ложечки, да обстирываете, да лечите, да молитесь за меня грешного, да плачете со мною, когда я плачу, смеетесь, когда я смеюсь. Болезнь болезнью, а службы батюшка не оставлял. Поболеет, бывало, среди недели, а в субботу вечером на всенощной уже на ногах – как ни в чем не бывало. Особенностью субботней службы вечером была лития, на которой батюшка поминает по памяти святых. И поминает он их ровно 45 минут. Такой объем не вместил бы, наверное, тогдашний компьютер. В торжественнопраздничные дни по вдохновенью о. Савватий поминает святых больше часа, иногда – 1 час 30 минут. Другой особенностью всенощного бдения была неизменная короткая проповедь-слово в конце полиелея, в основном касающаяся праздника или святого. Делом старец подтверждал свои слова, что молиться – это тяжкий труд, и ноги его – тому видимое свидетельство. Русь Святая ногами молится! |
|
|
