| Хотя комитет Министров при обсуждении вопроса о веротерпимости принципиально и высказался против полицейской опеки со стороны государства господствующего вероучения, доказывая моральный вред, причиняемый этой опекой православию, тем не менее, принципы религиозной полиции сохранили всю свою силу в программе намеченных Комитетом преобразований в этой области. Последний же циркуляр министра внутренних дел очень определенно говорит, что всякое совращение должно быть причислено к деяниям, подлежащим уголовной каре; однако это административное предписание Министерства Внутренних дел требует разъяснения, которое, вероятно, и не замедлить последовать со стороны Министерства Юстиции, на которое возложены согласование уголовного закона с принципами веротерпимости и юридическая разработка нового вопроса о переходе из одного вероисповедания в другое. Если отпадение от православия не включено в число преступных деяний, то невозможно признавать наказуемым совращение, если только оно не носило насильственного характера, так как, естественно, нельзя карать за подстрекательство к деянию, которое не считается преступлением. В сущности, с некоторыми ограничениями на такую именно точку зрения и становится новое, еще непереведенное в действие Уголовное Уложение. Провозглашенное им понятие о совращении устраняет преступность этого акта, так как совращение посредством убеждения, т.е. совращение без употребления преступных средств, как-то: злоупотребление властью, обольщение обещанием выгод, обман, насилие над личностью, угрозы, по смыслу закона (ст. 82–84), не является наказуемым, если только это совращение не было связано с публичным оказательством вероучения (ст. 90). Если тенденция, которую явно обнаруживает бюрократия в нашем полицейском государстве, – тенденция признать всякое совращение преступным деянием, – будет осуществлена в жизни, важный по своему смыслу закон 17 апреля, допускающий свободный переход из православия в другое вероисповедание, не произведет, в сущности, коренных изменений по сравнению с предшествующей практикой и сведется лишь к юридической санкции того, что и прежде правительство, считаясь с реальными фактами, принуждено было так или иначе до известной степени признавать. Наше законодательство, запрещая категорически православным, рожденным или вступившим в православие, отступать в другую веру, не решалось, однако, такую вероисповедную закабаленность назвать юридической, так как самый акт отступничества не облагало наказанием: отступник подлежал лишь усмотрению духовного начальства до вразумления. Правительствующий же Сенат в последние годы в своих решениях по сектантским делам не делал никакого различия между сектантами коренными от рождения и сектантами некоренными, т.е. отпавшими от православия. |
| В заметке о павловцах В.Г Короленко интересовал вопрос, как отразится на павловцах новый правительственный акт, провозглашающий облегчения в деле веры и совести русского народа, как совместятся принципы веротерпимости с принципами полицейского надзора. Лучшим ответом на поставленный вопрос, пожалуй, будет бесхитростное описание моих приключений при посещении Павловок. Мне пришлось быть там два раза, в начале и середине мая, и оказалось, что веротерпимость еще не коснулась павловских сектантов и что по-прежнему там царит административный произвол. В Павловки, очерченные как бы заколдованным кругом полицейской опеки, с 1901 г. не проникал никто из посторонних лиц. Не только местные церберы в виде полицейских стражников, в особенном обилии сосредоточенные в этом якобы «революционном» гнезде, но и каждый обыватель Павловок получил исключительное право арестовывать без объяснения причин вновь прибывшее неизвестное в деревне лицо и доставлять на усмотрение бесконтрольного вершителя местных дел – урядника Заички. Понятно, что при таких условиях всякие попытки проникнуть в Павловки, миновав эти полицейские заставы, оканчивались крайне неудачно. Нам известны две такие неудачные попытки за истекшие четыре года, и обе они окончились весьма печально для смельчаков. Так, пытался однажды посетить Павловки один американец, не знакомый с нашими отечественными порядками; если его миссия к сектантам и не удалась, то он вознаградил себя за то сторицей, ознакомившись с павловскими порядками и лично на себе испытав всю тяжесть этого режима: при въезде в Павловки любопытный американец был немедленно арестован и без дальних разговоров отправлен этапным порядком к харьковскому губернатору. Пытались сюда в другой раз проникнуть и двое из наших наивных соотечественников, недостаточно еще освоившихся с «самобытными устоями» русской жизни, но их судьба была еще более печальна... Итак, впервые пришлось проникнуть в Павловки мне после официального провозглашения в России веротерпимости. Я явился туда, имея, конечно, в порядке паспортную книжку, помимо этого – удостоверение своей личности и цели поездки в виде корреспондентского билета от редакции Русских Ведомостей и, наконец, другие документы, свидетельствующие о моих занятиях по истории раскола и сектантства. |
| Вникая в сущность и содержание нового закона о раскольничьих браках, для каждого не остаётся сомнения в том, что между узаконением раскольнических браков и введением нового закона о гражданском браке вообще в государственную, социальную жизнь и в среду членов православной церкви нет ни малейшей органической связи, эти вопросы между собою посторонние, и исключительное специальное назначение нового закона только для раскольников устраняет всякую мысль о том, что правительство не только прямо, но и косвенно признавало возможным узаконять гражданские брачные союзы вместе с существующим по основам господствующей в государстве православной церкви браком церковным как таинством. Принцип, положенный в основании нового закона о раскольнических браках, тождествен с принципом признания браков, заключаемых лицами инославных и иноверных подданных государства, браки которых, заключённые по обрядам их верования, имеют только значение как акты гражданского состояния. Как по отношению признания браков инославных подданных и иноверцев – наше православное правительство, допуская принцип веротерпимости, признаёт их браки в смысле гражданских актов, не касаясь существа их вероучения, точно также закон о раскольничьем браке, также как акте гражданском, основан на начале той же веротерпимости и не допускает исследований о религиозной стороне брака раскольников, он не разбирает способов заключения браков между раскольниками разных сект, предоставляя ведать это самим раскольникам по их верованиям и обрядам. Этот закон прямо определяет тот правительственный взгляд, что раскольническому обряду брака как бракосочетанию в смысле религиозном, таинственном не придаётся никакой законности; закон определяет только чисто гражданскую форму раскольнического брака как необходимого акта гражданской правоспособности каждого подданного государства, как члена определённой семьи, он ведает только желание брачащихся и следит за условиями, предписываемыми существующими законами гражданскими в правах семейных – родство, лета и тому подобное и при соблюдении чисто гражданских условий закрепляет союз раскольников чисто как акт гражданский, специально узаконенный для раскольников от рождения, а не для других подданных государства, смотря по желанию. |
| Текст Миланского эдикта помещен в латинском подлиннике в книге Лактанция «О смертях гонителей» и в переводе на греческий язык в «Церковной истории» Евсевия. Эдикт начинается со ссылки на изданный ранее акт о веротерпимости, который признается несовершенным: «С давних пор считая, что не следует стеснять свободу богопочитания, но, напротив, надо предоставить уму и воле каждого заниматься божественными предметами по собственному выбору, мы издали повеление как всем другим, так и христианам хранить свою веру и свое богопочитание. Но так как в указе, содержавшем это разрешение, были упомянуты неопределенно многие и различные вероисповедания, то, возможно, некоторые вскоре лишились возможности хранить свою веру. Когда же я, Константин август, и я, Лициний август, благополучно прибыли в Медиолан и обсуждали все, что относится к общей пользе и благополучию, то среди прочего, что сочли мы во многом полезным для всех, решили прежде всего издать постановление, которое поддерживало бы страх Божий и благоговение, то есть даровать и христианам, и всем свободно, по своему собственному желанию, выбирать веру, дабы небесное Божество, как бы Его ни называли, относилось благосклонно и к нам, и к подданным нашим» . Хотя в апелляции к Божеству здесь нет прямых христианских коннотаций, но употребленная формула имеет явно выраженное монотеистическое звучание и плохо совместима с официальным римским пантеизмом. В отличие от изданного в 311 году эдикта Галерия, Миланский эдикт провозглашает принцип, идущий дальше самой широкой веротерпимости. Он дарует римским гражданам и подданным полную религиозную свободу: «Руководствуясь здравым и правым смыслом, мы объявляем следующее наше решение: никому не запрещается свободно избирать и соблюдать христианскую веру, и каждому даруется свобода обратить свою мысль к той вере, которая, по его мнению, ему подходит, дабы Божество ниспосылало нам во всех случаях скорую помощь и всякое благо» . Затем в эдикте отменяются и дезавуируются ранее изданные акты, касающиеся христиан: «Угодно нам совершенно отменить посланные прежде твоему благочестию (как и другие эдикты, Миланский адресован был президам провинций. – прот. В.Ц.) распоряжения относительно христиан, весьма нелепые и несовместимые с нашей кротостью. Отныне всякий, свободно и просто выбравший христианскую веру, может соблюдать ее без какой бы то ни было помехи. Мы даровали христианам полное право совершать богослужение» . Предоставленная христианам свобода вероисповедания не нарушала, однако, принципа юридического равноправия религий: «Поскольку же им даруется неограниченная свобода, то твоей чести должно быть понятно, что дается свобода и другим по желанию соблюдать свою веру, что и соответствует нашему мирному времени: пусть каждый свободно, по своему желанию избирает себе веру. Так определено нами, дабы не казалось, будто мы умаляем достоинство какой-либо веры» . |
| На такие действия полиции я не мог, конечно, претендовать: несмотря на губернаторское разрешение, она видела во мне все же человека не своего лагеря и чутьем угадывала, что я на стороне бесправного, т.е. сектантов. Докучливый негласный полицейский надзор, раздражая несколько, не мог, впрочем, особенно мешать моим беседам, и потому я против него ничего даже не имел: no крайней мере администрация, предприняв со своей стороны все возможные меры предосторожности, могла более беспокоить меня своим назойливым присутствием. Любопытная деталь: случайно или нет, но в тот же вечер в Павловки прибыл и становой пристав по своим служебным обязанностям; с ним же я встретился на другой день в соседнем селе Искрисковщине. Итак, троекратная попытка проникнуть в заколдованные Павловки в конце концов увенчалась успехом, но я получил возможность приехать в это русское село не потому, что имел на это неоспоримое право, принадлежащее каждому русскому гражданину, и не потому, что объявленная правительственным актом веротерпимость уничтожила все существовавшие ранее ограничения, нет, – я был допущен туда лишь в силу исключительных условий, в силу тех уполномочий, которые я имел от известных общественных учреждений. Надо ли говорить, что если бы какое-нибудь постороннее лицо вздумало явиться в Павловки только на основании объявленной веротерпимости, не заручившись предварительно санкцией высших административных властей, которая, в свою очередь, была бы дана лишь в том случае, если бы это лицо было облечено авторитетными уполномочиями, то его постигла столь печальная участь, как некогда любопытного американского корреспондента. Вот ответ на вопрос, которым интересовался В. Г. Короленко, – как отразится новый правительственный акт о веротерпимости на положении Павловских сектантов. Когда я был в Харькове и беседовал с губернатором, я поинтересовался, между прочим, узнать: на каком, в сущности, основании по прошествии более месяца после издания закона 17-го апреля с Павловских сектантов все еще не сняты административные стеснения, наложенные еще в тот период, когда правительство и в теории считало возможным бороться с распространением религиозных вольномыслий единственно только путем полицейских мероприятий. |
| Эдикт начинается со ссылки на изданный ими ранее акт о веротерпимости, который признается несовершенным: «С давних пор считая, что не следует стеснять свободу богопочитания, но, напротив, надо предоставить уму и воле каждого заниматься Божественными предметами по собственному выбору, мы издали повеление как всем другим, так и христианам хранить свою веру и свое богопочитание. Но так как в указе, содержавшем это разрешение, были упомянуты неопределенно многие и различные вероисповедания, то, возможно, некоторые вскоре лишились возможности хранить свою веру. Когда же я, Константин август, и я, Лициний август, благополучно прибыли в Медиолан и обсуждали все, что относится к общей пользе и благополучию, то среди прочего, что сочли мы во многом полезным для всех, решили прежде всего издать постановление, которое поддерживало бы страх Божий и благоговение, то есть даровать и христианам, и всем свободно, по своему собственному желанию, выбирать веру, дабы небесное Божество, как бы Его ни называли, относилось благосклонно и к нам, и к подданным нашим» 26 . Хотя в апелляции к Божеству здесь нет прямых христианских коннотаций, но употребленная формула имеет явно выраженное монотеистическое звучание и плохо совместима с официальным римским пантеизмом. В отличие от изданного в 311 г. эдикта Галерия, Миланский эдикт провозглашает принцип, идущий дальше самой широкой веротерпимости. Он дарует римским гражданам и подданным полную религиозную свободу: «Руководствуясь здравым и правым смыслом, мы объявляем следующее наше решение: никому не запрещается свободно избирать и соблюдать христианскую веру и каждому даруется свобода обратить свою мысль к той вере, которая, по его мнению, ему подходит, дабы Божество ниспосылало нам во всех случаях скорую помощь и всякое благо» 27 . Затем в эдикте отменяются и дезавуируются ранее изданные акты, касающиеся христиан: «Угодно нам совершенно отменить посланные прежде твоему благочестию (как и другие эдикты, Миланский адресован был президам провинций. |
| Смирение есть приобретение духовного мира, единение с высшими духовными силами, а не рабья покорность, всегда основанная на отсутствии этого мира и единения, на разрыве и отчуждении. Смирить свою волю значит проявить величайшую свободу, освободить свою волю от власти темных стихий. Смирение есть один из путей свободы. Смирение совсем не есть Гетерономия, и явление смирения в жизни величайших святых и мистиков есть обнаружение совершенно " автономного «религиозного опыта. В акте смирения действует не чужая воля, а моя собственная воля, но воля просветленная и преображенная в высшую духовную природу. Смирение перед старцем, подчинение своей воли его духовному руководительству есть совершенно вольный акт, акт свободы, а не подчинение принуждающей силе. В самоутверждении я разрушаю собственную свободу, ввергаю свою природу в небытие. Смирение есть переход от эгоцентризма к теоцентризму. Автономия морали, науки, искусства, права, хозяйства, которую утвердила новая история, совсем не есть автономия самого человека. Все освобождалось, кроме самого человека. Человек делался рабом автономной морали, науки, права, хозяйства и пр. Признает ли христианство свободу совести и веротерпимость? Этот вопрос имеет кровавую и трагическую историю, о нем соблазнялся христианский мир. Горели костры, лилась кровь, кипели злобные страсти, совершались величайшие насилия во имя религии любви, религии свободы. Защищали свободу совести и веротерпимость люди, равнодушные ко всякой религии; всякой вере. Легко быть терпимым ко всякой вере тому, кто ни во что не верит, кто равнодушен к истине. Но как соединить горячую веру и преданность единой Истине с терпимым отношением к ложной вере и к отрицанию Истины? Не есть ли веротерпимость всегда признак индифферентизма? Так и думают те христиане, которые отрицают свободу совести и веротерпимость. Защита свободы совести и веротерпимости стала прерогативой либерализма и гуманизма, никакой религиозной веры не держащегося. Свобода совести и веротерпимость защищаются, как совершенно формальные принципы, безотносительные к какойлибо положительной истине. |
| дворянства, вывод испан. войск и восстановление прежних политических порядков. В этих условиях сев. провинции 23 янв. 1579 г. в Утрехте заключили Утрехтскую унию, в соответствии с к-рой Голландия, Зеландия, Утрехт, Гелдерн, Гронинген, Фрисландия и Оверэйссел, а также нек-рые города Фландрии и Брабанта объявили о совместном ведении военных действий до победного конца за политическую независимость и свободу вероисповедания, определили структуру органов гос. власти, фактически не оставлявшую места королю. Заключение Утрехтской унии де-факто положило начало новому гос-ву на севере страны. Вильгельм Оранский не сразу поддержал этот союз, т. к. какое-то время еще надеялся на присоединение к нему юж. провинций. Когда эти надежды рухнули, 3 мая 1579 г. он подписал унию. Одновременно им была выдвинута идея замены Филиппа II новым сувереном, поддержанная как в северных, так и в южных провинциях Н. Филипп II в изданном в июне 1580 г. «Бане и эдикте» объявил Вильгельма Оранского мятежником вне закона. В ответ на это 13 дек. 1580 г. Вильгельм Оранский обнародовал «Апологию», указав в тексте на преступления испан. режима и самого Филиппа II. Опираясь на реформатские государственно-правовые концепции и теории франц. монархомахов-протестантов, он заявил о праве на сопротивление государю-тирану вплоть до его низложения. Вильгельм Оранский особо подчеркнул возможность введения положений о веротерпимости и открыто заявил о своем неповиновении королю и в свою очередь объявил его вне закона. После неск. неудачных попыток заручиться поддержкой Франции и Англии, а также найти нового суверена штаты Голландии, Зеландии и Утрехта в июле 1581 г. принесли присягу Вильгельму Оранскому как своему статхаудеру, наделенному чрезвычайными полномочиями, сопроводив это решение рядом оговорок и условий. 26 июля 1581 г. Генеральные штаты сев. провинций подписали акт о низложении Филиппа II как тирана, поправшего обычаи и законы страны. Этот акт означал окончательный разрыв между сев. провинциями и Испанией. |
| Смирение есть приобретение духовного мира, единение с высшими духовными силами, а не рабья покорность, всегда основанная на отсутствии этого мира и единения, на разрыве и отчуждении. Смирить свою волю значит проявить величайшую свободу, освободить свою волю от власти темных стихий. Смирение есть один из путей свободы. Смирение совсем не есть гетерономия, и явление смирения в жизни величайших святых и мистиков есть обнаружение совершенно «автономного» религиозного опыта. В акте смирения действует не чужая воля, а моя собственная воля, но воля просветленная и преображенная в высшую духовную природу: Смирение перед подчинение своей воли его духовному руководительству есть совершенно вольный акт, акт свободы, а не подчинение принуждающей силе. В самоутверждении я разрушаю собственную свободу, ввергаю свою природу в небытие. Смирение есть переход от эгоцентризма к теоцентризму. Автономия морали, науки, искусства, права, хозяйства, которую утвердила новая история, совсем не есть автономия самого человека. Все освобождалось, кроме самого человека. Человек делался рабом автономной морали, науки, права, хозяйства и пр. § Признает ли христианство свободу совести и веротерпимость? Этот вопрос имеет кровавую и трагическую историю, о нем соблазнялся христианский мир. Горели костры, лилась кровь, кипели злобные страсти, совершались величайшие насилия во имя религии любви, религии свободы. Защищали свободу совести и веротерпимость люди, равнодушные ко всякой религии, всякой вере. Легко быть терпимым ко всякой вере тому, кто ни во что не верит, кто равнодушен к истине. Но как соединить горячую веру и преданность единой Истине с терпимым отношением к ложной вере и к отрицанию Истины? Не есть ли веротерпимость всегда признак индифферентизма? Так и думают те христиане, которые отрицают свободу совести и веротерпимость. Защита свободы совести и веротерпимости стала прерогативой либерализма и гуманизма, никакой религиозной веры не держащегося. Свобода совести и веротерпимость защищаются, как совершенно формальные принципы, безотносительные к какой-либо положительной истине. |
| [англ. Baxter] Ричард (12.11.1615, Раутон - 8.12.1691, Лондон), пуританский богослов, св. англикан. Церкви (пам. 14 июня). Происходил из религ. семьи, начальное образование получил в нонконформистской школе в Роксетере. В 15-летнем возрасте после прочтения книги англ. иезуита Р. Парсонса, отредактированной протестантом Э. Банни и известной под заголовком «Решимость Банни» (Bunny " s Resolution), пережил религ. обращение. В 1633 г. на короткое время оказался при дворе, однако светская жизнь его не привлекла, и он вернулся домой и занялся самообразованием. В 1638 г. он был рукоположен во священника Вустерским англикан. еп. Дж. Торнборо и назначен помощником настоятеля на приход в Бриджднорте (1639), в 1641-1660 гг. служил на приходе в Киддерминстере. Несмотря на то что Б. разочаровался в епископальной системе и не стал подписывать «Et cetera oath» - присягу, подтверждавшую признание главенства епископального строя в Церкви Шотландии (1640), он не делал различий между англиканами, пресвитерианами и индепендентами, что обеспечило Б. возможность осуществлять свою пастырскую деятельность с большой эффективностью. С началом гражданской войны (1640) Б. ненадолго стал капелланом в армии парламента, но в 1647 г. окончательно оставил службу. В 1660 г. он принял деятельное участие в возведении на престол Карла II , при этом отверг предложенный ему сан епископа. В результате Б. изгнали из его прихода в Киддерминстере и запретили заниматься пастырской деятельностью. В 1661 г. он принял участие в Савойской конференции, на к-рой представил свои предложения по реформе Книги общих молитв , выдержанные в пуританском духе и ставшие известными как «Изъятия из Книги общих молитв» (Exceptions against the Book of Common Prayer), и проект самого Служебника. Хотя большинство предложений Б. были отклонены, они оказали влияние на подготовку Книги общих молитв 1662 г., к-рая и в наст. время употребляется в Церкви Англии. Поскольку Б. отказался подписать новый Акт о единообразии (1662), до низложения Якова II он подвергался различным преследованиям, с марта 1685 по нояб. 1686 г. находился в тюрьме. Б. принял участие в Славной революции, приведшей на трон Вильгельма III Оранского , к-рый издал Акт о веротерпимости (1688), положивший конец его преследованиям. Б. погребен в ц. Христа на Ньюгит-стрит в Лондоне. |
|
|
