| Принимая во внимание обвинения в адрес И. Т., папа был готов приостановить процедуру признания его как Александрийского патриарха, но требовал, чтобы кафедру занял православный иерарх ( Simplicius, papa. Ep. 68//CSEL. 35. Vol. 1. P. 151-154). Изгнание И. Т. с кафедры без соборного осуждения было воспринято в Риме как незаконное. И. Т. пробыл в Антиохии всю зиму 482/3 г. Илл посоветовал И. Т. заручиться поддержкой Антиохийского патриарха Календиона . И. Т. обменялся с Календионом синодиками. Календион писал по делу И. Т. патриарху Акакию, имп. Зинону и папе Симплицию, но ответов не получил ( Zach. Rhet. Hist. eccl. V 9). В это же время И. Т. обратился в Рим с просьбой повлиять на патриарха Акакия. В ответе папе Симлицию Акакий заявил, что не знает никакого патриарха Александрийского И. Т. и признает Петра Монга. В последних письмах Симплиция в К-поль (сер. нояб. 482; Simplicius, papa. Ep. 18//PL. 58. Col. 59-61) нет упоминания об И. Т., хотя папа не смирился с реабилитацией Монга. Нек-рые совр. исследователи считают, что, находясь в Антиохии, И. Т. мог участвовать в мятеже Илла ( Grillmeier, Hainthaler. 1996. P. 72). Однако мятеж Илла против имп. Зинона начался лишь весной 484 г. К.-л. упоминаний в источниках, в т. ч. в переписке имп. Зинона, о причастности И. Т. к мятежу нет. Весной 483 г. И. Т. покинул Антиохию и направился в Рим. Папа Феликс III, вступивший на престол 13 марта 483 г. по смерти Симплиция, в 2 первых посланиях к Акакию и Зинону сообщал, что разделяет позицию своего предшественника (март 483; Felix, papa. Ep. 1, 2//PL. 58. Col. 893-904). Папа не признавал Петра Монга, но и не настаивал на возвращении на престол И. Т. Однако прибытие И. Т. в Рим (в кон. апр.- мае 483) и получение папой от И. Т. «Петиции против Акакия» (Libellus adversus Acacium), написанной им, видимо, в Антиохии, изменили т. зр. Симплиция. Текст петиции не сохранился, но о ее содержании известно из последующих 2 папских посланий Акакию и Зинону, к к-рым она прилагалась ( Felix, papa. Ep. |
| От имени последнего было составлено следующее послание к св. Кириллу: «мы пребываем в вере собиравшихся в Никее святых отцев, каковая вера содержит евангельское и апостольское учение и не нуждается в добавлении. Смысл ее разъяснил святейший и блаженнейший Афанасий, епископ Александрийский и исповедник, в письме к блаженнейшему и боголюбезнейшему Епиктету, епископу Киринфскому. Итак, мы остаемся и при нем, как имеющем здравое истолкование названной веры. Что касается недавно введенных сверх этого догматов, – чрез письма ли то, или чрез главы, – все это, как производящее беспорядок, мы отвергаем, довольствуясь древним законоположением отцев и следуя Тому, Кто сказал: не прелагай предел вечным, яже положиша отцы твои ( Npum. XXII, 28 )» 444 . Трибун Аристолай и магистриан Максим взяли на себя обязанность доставить этот документ в Александрию и вручили его св. Кириллу. Естественно, что последний был в высшей степени недоволен переданными ему условиями и отказал «Восточным» в своем согласии. По его словам 445 , «они хотели уничтожить все то, что он обнародовал посланиями, или отрывками (краткими трактатами) или целыми книгами, и ограничиться одною верою, изданною святыми отцами в Никее». Для епископа Александрийского это равнялось прямому и решительному признанию справедливости Нестория; посему он категорически заявил, что недопускает и мысли о подобном самоосуждении. В таком именно духе он и отвечал Акакию обширным письмом, привезенным в Антиохию магистрианом Максимом, который вместе с этим доставил еще несохранившееся до нас послание преемника Целестина , папы Сикста III (432–44 гг.) 446 . Выражая полное сочувствие намерениям Акакия, св. Кирилл в то же время указывает адресату на резкое противоречие между целью и самым делом. Он, конечно, всегда готов сохранять Никейское исповедание, но не находит возможным отречься от сочинений против Константинопольского ересиарха. «Твоя святость понимает, – замечает св. Кирилл Акакию 447 , – насколько будет несообразно, если мы откажемся от написанного нами в пользу правой веры, – вернее сказать, – осудим эту самую благочестивую веру. |
| Стремясь теперь перед угрозой реванша со стороны Зенона опереться на жителей столицы, большая часть которых, следуя за своим архипастырем, сохраняла приверженность Халкидонскому оросу, Василиск издал новую энциклику, в которой дезавуировал содержание предыдущей: «Мы приказываем, чтобы апостольская и православная вера, которая издавна господствовала в кафолических Церквах с самого начала и до нашего царствования, господствует и при нашем царствовании и должна господствовать постоянно… Именно по этой причине мы предписываем, чтобы и то, что было содеяно в наше царствование – будь то энциклика, либо другие (послания)… не имело силы и прекратило (действовать); при этом мы подвергаем анафеме Нестория и Евтихия и любую другую ересь и всех, кто мыслит подобное… (мы предписываем) также возвратить богобоязненнейшему и святейшему патриарху и архиепископу Акакию те епархии, (правом) рукоположения в которые обладает трон этого царствующего и славного города» . Это был один из первых официальных документов, в котором по отношению к предстоятелю Константинопольской Церкви Акакию употреблялся, помимо титула архиепископа, также и патриарший титул. Этот вынужденный и лихорадочный поворот в религиозной политике лишь дискредитировал Василиска: оттолкнув монофизитов, он не вселил к себе доверия со стороны православных жителей «царствующего и славного города». После устранения Василиска император Зенон сам оказался в трудном положении. Против него действовали новые мятежники, и одна из причин непрочности режима заключалась в конфессиональной розни. И тогда он по совету архиепископа Акакия прибег к радикальному средству, целью которого было привлечь на свою сторону монофизитов, не оттолкнув при этом и православных диафизитов. В 482 году он издал знаменитый «Энотикон», в котором провозглашалась незыблемость решений, принятых тремя первыми Вселенскими Соборами, а относительно Халкидонского ороса было сказано обтекаемо, чтобы не задеть прямо ни монофизитов, отвергавших его, ни последовательных халкидонитов: «Любого же, кто что-то другое мыслил или мыслит либо ныне, либо еще когда-нибудь, либо в Халкидоне, либо на каком-нибудь другом Соборе, мы предаем анафеме, и в первую очередь… Нестория и Евтихия и тех, кто разделяет их учения» . |
| Когда Св. Евфимий вышел из младенческих лет, еп. Отрей отдал его для обучения Акакию и Синодию, которые по благородству, уму и трезвенной жизни были известнее других чтецов, так как, упражняясь в божественном писании, они были любителями образованности и не пренебрегали внешним просвещением. Приняв Евфимия из рук епископа, Акакий и Синодий научили его высшему благочестию. Первым и главным предметом из тех, которые изучались под их руководством, было Св. Писание; Св. Евфимий непрестанно упражнялся в нем и весьма ревностно прилежал к нему. Кирилл Скифопольский сохранил одну весьма данную черту из этого периода жизни Св. Евфимия, которая указывает на развитие и направление мыслей будущего подвижника еще в юном возрасте, – на любовь его к повествованиям о ком либо из древних божественных мужей, сиявших добродетелью. Когда он находил такое повествование, то считал его драгоценностью, воодушевлялся любовью к тому, о ком повествовалось и воспламенялся подобною ему ревностью. 123 Внутренней настроенности Св. Евфимия вполне соответствовало и внешнее его поведение; превосходя всех сверстников боголюбием души и любовью к учению, он нисколько не вспоминал о разнообразной пище, не стремился к тщеславию, но прилежно, в определенное время читал божественную службу; помышлял, что подобает служить Богу со страхом и трепетом; свободное же от учения и богослужений время проводил в молитве, псалмопении и чтении божественных писаний. Стремление к ограничению своих потребностей, воздержание, сближение только с теми из сверстников, которые стремились к благочестию – все эти черты настолько превосходили возраст Св. Евфимия, что приводили в изумление его воспитателей. Отшельнические стремления в столь юном возрасте могли, очевидно, проявиться только из подражания другим. Действительно, в житии Евфимия говорится, что воспитатели его были лица аскетически настроенные, и что образу жизни одного из них – Акакию он подражал, стараясь быть учеником не только слов его, но и дел, и как внимательно слушал все, что учитель говорил, так тщательно наблюдал и за тем, что делал. 124 |
| И исповедующие, что тоже самое единородное Слово, которое родилось от Бога Отца, родилось по плоти и от жены, и что св. Дева есть Богородица, и лицо Христа одно, и не два Сына и не два Христа, а один только, – каким образом могут считаться согласными с Несторием? Ибо Несторий в своих исповеданиях притворяется только, что он признаете одного Сына и одного только Господа, а на самом деле сыновство и господство относит к одному только Слову Божию. И где доходит дело до таинства воплощения, он опять отдельно называет другим Господом человека от жены рожденнаго, который только по равночестию имеет связь с Словом. Почему говорить, что Слово Божие потому называется Христом, что имеет связь с Христом, не значит ли ясно признавать двух Христов, если Христос имеет связь со Христом, т. е. как один с другим? Восточные же ничего подобного не говорят, а только различают наименования. И различают таким образом, что одни считают приличными божеству, другие – человечеству, третии – тому и другому вместе, – содержащие в себе вместе то, что прилично и Богу и человеку, так впрочем, что все произносятся об одном и том же лице. А Несторий не так; он одни приписывает Слову Божию отдельно, а другие отдельно Ему, рожденному от жены, как другому Сыну. Ибо другое дело допускать различие названий, и опят другое дело приписывать различные названия двум личностям, как одной и другой. Письмо к Акакию, начинающееся так: „приветствие братьям есть подлинно приятное и похвальное дело“ 22 , излагает все это с особенною ясностию и удовлетворительностию. Имеешь довольно много писем в ящике, которые ты должен аккуратно передать; доставь по принадлежности знаменитейшему начальнику и две посланные мною ему книжки, из которых одна написана против богохульств Нестория, другая содержит акты собора против Нестория и его последователей, и опровержения, сделанные мною против епископов Андрея и Феодорита, писавших против (моих 12) глав. В книжке этой содержится также на конце краткое учение о воплощении Христа, впрочем прекрасное и полезное. |
| Стремясь теперь перед угрозой реванша со стороны Зенона опереться на жителей столицы, большая часть которых, следуя за своим архипастырем, сохраняла приверженность Халкидонскому оросу, Василиск издал новую энциклику, в которой дезавуировал содержание предыдущей: «Мы предписываем, чтобы и то, что было содеяно в наше царствование – будь то энциклика, либо другие (послания) ... не имело силы и прекратило (действовать); при этом мы подвергаем анафеме Нестория и Евтихия и любую другую ересь и всех, кто мыслит подобное... (мы предписываем) также возвратить богобоязненнейшему и святейшему патриарху и архиепископу Акакию те епархии, (правом) рукоположения в которые обладает трон этого царствующего и славного города» 929 . Это был один из первых официальных документов, в котором по отношению к предстоятелю Константинопольской церкви Акакию употреблялся, помимо титула архиепископа, также и патриарший титул. Вынужденный обстоятельствами лихорадочный поворот в религиозной политике лишь дискредитировал Василиска: оттолкнув монофизитов, он не вселил к себе доверия со стороны православных жителей «царствующего и славного города». После устранения Василиска император Зенон сам оказался в трудном положении. Против него действовали новые мятежники, и одна из причин непрочности режима заключалась в конфессиональной розни. И тогда он по совету Акакия прибег к радикальному средству, целью которого было привлечь на свою сторону монофизитов, не оттолкнув при этом и православных диафизитов. В 482 г. он издал знаменитый «Энотикон», в котором провозглашалась незыблемость решений, принятых тремя первыми Вселенскими Соборами, а относительно Халкидонского ороса было сказано обтекаемо, чтобы не задеть прямо ни монофизитов, отвергавших его, ни последовательных халкидонитов: «Любого же, кто что-то другое мыслил или мыслит, либо ныне, либо еще когда-нибудь, либо в Халкидоне, либо на каком-нибудь другом соборе, мы предаем анафеме и, в первую очередь... Нестория и Евтихия и тех, кто разделяет их учения» 930 . |
| Из этого видно, что, во-первых, оба листка Ленинградской коллекции заполнялись Гоголем в один и тот же период работы и что, во-вторых, отсутствие прямой связи между их текстом предполагает другие листки той же редакции, соединявшие содержание первого с содержанием второго. Обращаясь, в поисках этих промежуточных звеньев, к отрывкам московской коллекции, мы находим ту же, что с ленинградских отрывках, бумагу, того же размера (22 см. × 17 см.) лишь у двух из них, — как раз у тех, которые по содержанию примыкают к началу и к концу отрывка 10-го; эти, согласно нумерации Тихонравова, отрывки 9-ый (от слов: „Так и оторопел“, до слов: „Что ж это говорит Петрович, чтобы шить новую шинель. Ведь“) и начало 11-го (от слов: „Один раз переписывая“, до слов: „какого Акакию Акакиевичу еще никогда“) заполняют собой перегнутый пополам, в виде двух указанного размера четверток, лист знакомой уже нам бумаги в следующей последовательности: отрывок 9-ый — большую часть лицевой стороны первой четвертки, низ и оборотная сторона которой оставлены пустыми; отрывок 11-ый — лицевую сторону второй четвертки. Очевидно, вслед за отрывком 9-м, как прямое его продолженье, записан был не отрывок 11 (на том же листке), а на особом листе (той же однако бумаги) отрывок 10-ый, сходный с 9-м отрывком и по почерку, тогда как почерк отрывка 11-го иной, более мелкий; значит, только закончив отрывок 10-ый, после известного перерыва, начал Гоголь записывать его продолжение, отрывок 11-ый, на оставленной-было половине того листа, где отрывок 9. Не переходя затем на оборотную страницу этой четвертки, так как она ранее была уже заполнена отрывком о косноязычии Акакия Акакиевича (см. о нем ниже ), отрывок 11-ый обрывается тут на половине фразы („в лице его показалось выражение самое значительное, какого Акакию Акакиевичу еще никогда“), конец которой („не случалось видеть“) перенесен на другой уже лист голубой бумаги, перегнутый тоже в виде двух четверток и содержащий окончанье отрывка 11-го (до слов: „пошел вызвать“) тем же почерком, что и его начало. Несмотря на несходство бумаги, непрерывность текста вынуждает и этот конец отрывка 11-го отнести к наметившемуся выше циклу следовавших друг за другом записей одной и той же редакции. Нельзя не присоединить к нему и два последних отрывка (12-ый и 13-ый): 12-й (от слов: „частный как-то странно“, до слов: „некоторый страх“, на двух четвертках, перегнутых не обычным способом, а в виде столбца, причем вторая заполнена только с одной стороны, вверху) непосредственно продолжает отрывок 11-ый и записан одинаковым с ним почерком и чернилами, хоть и на другой (белой) бумаге; 13-ый же (от слов: „Акакий Акакиевич уже и не слышал“, до слов: „к Семеновским казармам“, на перегнутом в две больших четвертки листе белой плотной бумаги, с соколом на скале и литерами „F“ „G“ в филиграни) непосредственно продолжает отрывок предыдущий, будучи с ним сходен и почерком. |
| В продолжение каждого месяца он хотя один раз наведывался к Петровичу, чтобы поговорить о шинели, где лучше купить сукна, и какого цвета, и в какую цену, и хотя несколько озабоченный, но всегда довольный возвращался домой, помышляя, что наконец придет же время, когда все это купится и когда шинель будет сделана. Дело пошло даже скорее, чем он ожидал. Противу всякого чаяния, директор назначил Акакию Акакиевичу не сорок или сорок пять, а целых шестьдесят рублей; уж предчувствовал ли он, что Акакию Акакиевичу нужна шинель, или само собой так случилось, но только у него чрез это очутилось лишних двадцать рублей. Это обстоятельство ускорило ход дела. Еще какие-нибудь два-три месяца небольшого голодания – и у Акакия Акакиевича набралось точно около восьмидесяти рублей. Сердце его, вообще весьма покойное, начало биться. В первый же день он отправился вместе с Петровичем в лавки. Купили сукна очень хорошего – и не мудрено, потому что об этом думали еще за полгода прежде и редкий месяц не заходили в лавки применяться к ценам; зато сам Петрович сказал, что лучше сукна и не бывает. На подкладку выбрали коленкору, но такого добротного и плотного, который, по словам Петровича, был еще лучше шелку и даже на вид казистей и глянцевитей. Куницы не купили, потому что была, точно, дорога; а вместо ее выбрали кошку, лучшую, какая только нашлась в лавке, кошку, которую издали можно было всегда принять за куницу. Петрович провозился за шинелью всего две недели, потому что много было стеганья, а иначе она была бы готова раньше. За работу Петрович взял двенадцать рублей – меньше никак нельзя было: все было решительно шито на шелку, двойным мелким швом, и по всякому шву Петрович потом проходил собственными зубами, вытесняя ими разные фигуры. Это было… трудно сказать, в который именно день, но, вероятно, в день самый торжественнейший в жизни Акакия Акакиевича, когда Петрович принес наконец шинель. Он принес ее поутру, перед самым тем временем, как нужно было идти в департамент. Никогда бы в другое время не пришлась так кстати шинель, потому что начинались уже довольно крепкие морозы и, казалось, грозили еще более усилиться. |
| Попытки создания некой " леонтьевской школы " в традиционалистской публицистике предпринимались молодыми друзьями Константина Николаевича (Фудель, Александров, Розанов, Тихомиров и др.) в 1890-е гг. Так, Розанов писал Александрову в 1892 г.: " сплотиться нам нужно, бывшим друзьям его (Леонтьева. - С.С.), сообщникам по убеждению, раскиданным здесь и там " . В другом письме тому же адресату Василий Васильевич, узнав, что тот сделался издателем журнала " Русское обозрение " , радуется: можно теперь " многое сделать между прочим и в память Леонтьева, для развития его идей " (320). В РО действительно было напечатано много материалов о мыслителе: его письма к разным лицам, статьи о нем Тихомирова, Фуделя и др. Но назвать этот журнал " леонтьевским " все же нельзя - в нем участвовали представители практически всех направлений традиционализма: от Победоносцева и Грингмута до Шарапова и Н. Аксакова. Сам Александров на страницах журнала как публицист не выступал и очертить его взгляды довольно сложно. Фудель, хотя и популяризировал идеи своего наставника, но по свидетельству сына, " до конца жизни оставался больше " ранним славянофилом " , чем " леонтьевцем " " (321). Тихомиров, критически переосмыслив леонтьевское наследие, создал свой вариант творческого традиционализма. Некоторые взгляды старшего друга вызвали отталкивание у Розанова, писавшего Александрову: " Леонтьев - велик, но он требует поправки Эстетика его жестоковыйна, а предпочтение Алкивиада Акакию Акакиевичу вызвало бы протест во всем христианском мире, и больше всего - в Апостолах (которые ближе были к Акакию Акакиевичу, чем к Алкивиаду). Если Вы вспомните " повести Белкина " Пушкина и также " смирного типа " у Ап.Григорьева, восстающего против " хищного типа " - Вы поймете мотивы, меня заставившие пересмотреть весь вопрос о Леонтьеве " (322). Константин Николаевич остался " вечным спутником " Василия Васильевича, но последний сам был слишком своеобразным мыслителем, чтобы сделаться чьим-то учеником-продолжателем. |
| Аминь. – Приветствуй братий, находящихся с тобою. Приветствуют тебя о Господе братия, находящиеся со много. Молю Господа, достопочтеннейший и боголюбезнейший брат, чтобы ты был здрав и помнил нас. Послание епископа Кирилла к Ювеналию епископу и прочим послам собора, отправленным в Константинополь Достолюбезным господам, служителям Божиим и сослужителям (нашим) Ювеналию, Флавиану, Аркадию, Фирму, Феодоту, Акакию и Филиппу пресвитеру, Кирилл о Господе всякого блага (желает). Снова мы достаточно убедились и самым опытом узнали, что истина живет и одерживает победу, по слову Святого; ничто совершенно не противостоит ей: она столь сильна, что восстает против всех врагов и разрушает силу противящихся ей. Ибо вот она заградила уста говорящих ложь, и мрак непозволенных хулений прошел; напротив воссияло благолепие догматов истины, когда, по определению Божию и соборному, вашею святостию рукоположен был во епископа служитель Божий, достопочтенный Максимиан, который, предаваясь не лености и удовольствиям, а трудам и добродетели, украсился долголетием жизни, и во многих случаях прославился попечением об истине и догматах благочестия. Итак, сорадуясь всем церквам и находящимся в них народам, я по справедливости воскликну: блгагословен Господь, иже посети и сотвори избавление людем своим ( Лук. 1, 68 ). Ибо добрый пастырь не мог так нерадеть об овцах, чтобы не положить за них душу свою, и всегда ведая, как спасать, отогнал лютого зверя от священного и божественного двора, а избрал славного учителя всякой добродетели, который, как мы верим, украшается всеми добрыми качествами и управляет вверенным ему народом с преимущественною и достойною уважения силою. Молим Бога о вас, любезнейшие и вожделеннейшие братия, чтобы вы были невредимы о Господе и помнили нас. Послание папы Целестина, писанное к святому ефесскому собору после осуждения Нестория Целестин епископ святому собору, составленному в Ефесе. Наконец надобно возрадоваться о пресечении зла; наконец мы все вообще должны сказать: десница твоя, Господи, прославися в крепости десная рука твоя, Господи, сокруши враги ( Исх. 15, 6 ). |
|
|
