| «Открой очи мои, и увижу чудеса закона Твоего. Странник я на земле; не скрывай от меня заповедей Твоих» (Псалтирь 118:18-19) Жила-была старушка в зеленых башмаках… Увлекательная, смешная и трогательная история о приключениях трех старушек-подружек адресована всем, перед тем так или иначе встает вопрос о собственной старости. Она помогает разобраться в себе и обрести надежду, Автор убедительно показывает, что поговорка «старость — не радость» не верна, если сердца чисты, вера горяча, а дружба крепко спаяна годами. Юлия Вознесенская Жила-была старушка в зеленых башмаках… История первая Этот дивный день рождения В семьдесят пятый день рожденья, под самое утро Агнии Львовне Пчелинцевой был ниспослан чудесный сон. Снилось ей, будто лежит она на летнем лугу, дышит теплыми запахами разнотравья и смотрит бездумно в глубокое синее небо, а над головой у нее колышутся ромашки да маки, васильки да лютики, плотные белые щитки тысячелистника и малиновые шапочки клевера. Потом вдруг на чистое небо набежала серая тучка с темным брюшком, и на запрокинутое лицо Агнии Львовны упали первые капли летнего дождя. И от ласкового этого дождика Агния Львовна проснулась, сожалея об уходящем дивном сне. Но… сон покидал ее как-то странно — фрагментами: ни луга, ни синего неба с тучкой посередине уже, конечно, не было, а вот запах цветов остался; под головой у нее была любимая подушка, но теплый дождик все так же продолжал капать ей на лицо. Она почувствовала в этом некоторую… несообразность, что ли, удивилась и проснулась окончательно. И открыла глаза. Над ее головой колыхались цветы! Правда, это были уже не маки и ромашки, васильки да лютики, а разноцветные осенние астры и между ними — три большие белые хризантемы. А на лицо ее падали капли с мокрого букета. Агния Львовна отвела цветы от лица и увидела за ними довольные лица своих подружек и соседок, Варвары Симеоновны Комиссаровой и Лики Казимировны Ленартович, Варежки и Лики. Варежка держала букет, слегка им помахивая, а у Лики в руках был поднос, на котором стояли парадные фарфоровые чашки Агнии Львовны, синие с золотом, Ломоносовского завода, серебряный кофейник и тарелочка с печеньем «Курабье татарское». Увидев, что Агния Львовна открыла глаза, Варвара Симеоновна бросила мокрый букет на подушку рядом с ее головой, достала из кармана халата открытку и торжественно объявила: |
| Разделы портала «Азбука веры» Пожертвовать «Если с детьми не говорить о Боге, то всю оставшуюся жизнь придётся говорить с Богом о детях...» ( 4 голоса: 5.0 из 5) В выстуженном нелюбовью взрослом мире все меньше доброты, но и в зимние дни нас согревают воспоминания о детстве. Тогда у каждого ребенка была книжка Агнии Барто. Первый опыт любви в младенчестве мы получили благодаря её стихам. Проникнуться сочувствием к мишке, которого уронили на пол, к зайке, которого бросила хозяйка, значило получить прививку доброты на всю жизнь. Для вас и ваших детей – зимние стихи Барто и немного о ней самой. Есть ли у доброты сравнительная степень? Или превосходная? Можем ли мы быть слишком добры?Измерить доброту детской поэзии Агнии Барто невозможно ни по одной известной науке шкале – она пронизана бесконечной любовью ко всему и всем. Не полюбить всей душой ближних будущий детский поэт просто не могла. А начала с малого – полюбила зверей. Дочка врача-ветеринара, она родилась в столице за 12 лет до революции, занималась балетом и рано начала писать стихи. В юности ей пришлось преодолевать голод и денежные затруднения – работать в магазине, чтобы поддержать семью, а для этого прибавить себе год к возрасту. Раннее замужество не было счастливым – брак с поэтом Павлом Барто не сложился, тогда ее и спасли стихи, в которых она обрела смысл жизни. Поначалу они ни у кого не вызывали интереса. Но когда в 1925 году напечатали ее детские произведения, их заметил Корней Чуковский. А потом появились наизусть известные «Игрушки» с их бычком и лошадкой, которые усваиваются нашими детьми вместе с молоком матери и первыми словами речи. В конце 30х годов пришла известность – книги Барто печатали огромными тиражами и развозили вагонами по всей стране. Выбор в пользу своего призвания оказался верным. Следуя Промыслу о себе, Агния обрела и семейное счастье. Муж Агнии, тепло-энергетик, впоследствии член-корреспондент РАН, был далек от поэзии, но очень любил и оберегал свою жену. Их дочке Тане достались в наследство от мамы лучшие стихи, а стихотворение о плачущей Тане, оказывается, появилось ещё до её рождения. |
| Немало нареканий по поводу строптивой дежурной выслушивал от прихожан настоятель. Но терпел. Однако были у Агнии еще два пунктика. Первый: она никому не разрешала самостоятельно зажигать свечи – буквально выхватывала их из рук прихожан и мгновенно куда-то прятала. Люди жаловались. Отец Сергий ругался. – Зачем ты это делаешь, объясни?! – безнадежно спрашивал он у старухи. Агния молчала, тупо глядя ему в бороду. Сторожа и на сей счет получили особые указания. Да разве углядишь? И опять жалобы. – Батюшка, ваша глухонемая бьет людей по рукам! Действительно, свечи Агния отнимала без слов, причем не делая различий по полу. Грозно сопел отец Сергий и ругал от бессилия сторожей. Но все оставалось без изменений, пока не появился в храме иеромонах Иннокентий. Какое-то время он присматривался к Агнии и даже о чем-то с ней беседовал наедине. Все стали замечать, что строптивая старуха благоволит иеромонаху: и принос ему от своих щедрот пополняет, и благословение у него чаще, чем у других, берет да и смотрит на него с тихим умилением. Самого же отца Иннокентия особенно возмущал второй пунктик Агнии, заключающийся в следующем. Тогда еще не было указа архиерея, запрещающего собирать пожертвование во время службы. Кто-либо из причта, чаще староста, брал благословение и обходил храм с блюдом, куда и складывались посильные пожертвования прихожан. Чаще это была мелочь. На всенощном бдении едва ли не постоянно с блюдом ходила Агния. Бывало, кто-нибудь не положит монетку, так она станет напротив него и стоит молча, пока нерадивый не раскошелится. За что настоятель называл ее мытарем. Ладно бы только это. Бессовестная старуха ссыпала собранное в жертвенники как нарочно в самые ответственные моменты богослужения, так что звон стоял по всему храму. И вот как-то раз на полиелее, когда вспыхнуло всеми лампами двенадцатиярусное паникадило и священство вышло из алтаря под торжественное пение «Хвалите имя Господне», Агния принялась за свое, и грохот ссыпаемых в жертвенники монет заглушил чудные слова Псалтири. |
| К IV-мy же веку принадлежит фреска из катакомбы Агнии, изображающая Богоматерь с Младенцем Спасителем. Она не лишена красоты, написана не без достоинства и составляет светлый пункт, среди художественных произведений этого столетия, отражающих в себе заметный упадок. С IV-м веком прекращается, можно сказать, почти совершенно, живопись в катакомбах. В V-м столетии погребение в этих подземных кладбищах делается все реже, и фрески этого века встречаются в незначительном числе. Упадок искусства еще сильнее обозначается в них, исполнение делается уже совсем поверхностным, как это мы видим, например, в стенописи из катакомбы Каллиста, изображающей fossor’a Диогена. Другие фрески V-ro столетия находятся в катакомбах святой Агнии 866 , Generosa 867 , Каллиста 868 . По ним мы также замечаем падение техники и формы в этом веке; но, вместе, некоторые из них, подобно тем образчикам живописи VII-ro, VIII-ro, IX-ro столетий, встречающимся, как исключение, в подземном христианском Риме, уже имеют византийский или, лучше сказать, восточный характер, преобладавший все средние века на западе и развившийся полнее в мозаиках, о которых мы будем говорить дальше. XIV. Кроме Рима, мы можем также проследить начало и развитие христианской живописи в катакомбах Неаполя 869 , о положении и архитектурных формах которых мы уже говорили в первой части. Самые древние фрески этого ипогея принадлежат также к концу I-ro или ко II-мy столетию и имеют тот же характер, как живопись римских катакомб, но с более преобладающим, чем в последней, веселым, живым, склонным к игривой орнаментации направлением, и с предпочтением блистательной орнаментики – сложной символике. Так, например, очень часто в сводах Arcosolium’ob, иногда, даже в центре потолка усыпальницы, где в Риме, обыкновенно, изображен какой-нибудь христианский сюжет, мы находим в катакомбах Неаполя цветы, зелень, маски, вазы с растениями, красивых птиц с яркими перьями, других животных, гирлянды цветов и т. д. и т. д., или даже аллегорические фигуры, взятые из классического искусства. |
| Однако подробный рассказ Синильги о Музыканте делал ее доводы убедительными. Когда Синильга стала рассказывать, что Музыкант давно разыскивает сестру в Америке, видя в этом чуть ли не смысл своей жизни, Агния запретила ей говорить, прикусила губу, вышла в соседнюю комнату и там расплакалась. Когда она, наплакавшаяся, вернулась, Синильга предложила: — Мы можем попробовать позвонить ему прямо сейчас. — Прямо сейчас? — переспросила Агния осипшим от волнения и слез голосом. — Ладно. Только говори с ним ты, я не смогу, я слишком сильно мечтала о таком разговоре. Назначь ему встречу. Но запомни, если окажется, что ты блефуешь, умрешь не только ты, но и человек, которого ты выдашь за моего брата, — она подумала, оглянулась по сторонам, словно они были в гостиной не одни, и добавила: — Если ты говоришь правду, я сохраню тебе жизнь. Обещаю. — Поверь, я делаю это не только ради своего спасения, но и ради тебя и ради Музыканта. Он мой близкий друг. И я вижу, как ты страдаешь. Я тоже обещаю, что не оставлю тебя, пока вы не встретитесь с братом, — Синильга говорила искренне; рассказ Агнии поразил ее, глубоко тронув сердце. — Только не играй в благородство. Если бы тебе не повезло знать моего брата, даже не сомневайся, я бы уже отдала приказ начать жертвоприношение. Звони, — она протянула Синильге свой мобильный телефон. Синильга позвонила. Сердце ее учащенно билось от волнения. Но Музыкант не ответил. «Да что же у них автоответчики-то у всех!», — с досадой думала Синильга, оставляя сообщение Музыканту, чтобы он перезвонил на высветившийся номер. Агния еще не успела решить, что же делать дальше, как телефон призывно заиграл. Она посмотрела на обратный номер и отдала телефон Синильге, сказав: — Это он. Звонил Музыкант. Синильга выпалила: — Только ни о чем не спрашивай меня сейчас. Твоя сестра нашлась. Она хочет встретиться! Ты можешь? — Шутишь? Как нашлась? Я, конечно, могу! Только я в Вашингтоне, но я все брошу и прямо сегодня… Я выезжаю! А ты серьезно? — Серьезно. Подожди секунду, — Синильга закрыла трубку рукой и обратилась к Агнии: — Он выезжает из Вашингтона. |
| То, что рассказала мне схимонахиня Ангелина о Старце Однажды после Всенощной батюшка остался ночевать в сторожке. С ним вместе осталась староста храма Чалова. После ужина она хотела с ним побеседовать, и вдруг батюшка ее спрашивает: – Ты такую-то знаешь? Отвечает, что знает, да только она уже умерла, а отец Амвросий добавляет: – И Чалова с нею. Та с изумлением: – Батюшка, да что вы, Чалова – ведь это же я! Он словно не замечает: – А этих-то знаешь? – Знаю, батюшка, и они тоже умерли. – И Чалова с ними. – Батюшка, это меня зовут Чалова! Как бы, не слыша, старец продолжает: – Такую-то помнишь? – Ну а как же, батюшка, помню, хорошая женщина, Царствие ей Небесное. – И Чаловой тоже. Как бы выходя из терпения: – Батюшка, да что же вы такое говорите? Чалова – это же я! До трех раз спрашивал ее старец. Отошла она от него раздосадованная и говорит матушке Агнии: – Мать, батюшка, видно, совсем уже состарился, ну надо же! Говорит – и Чалова с ними! Тут отец Амвросий кричит матушке Агнии: – Мать, неси скорее из храма мою епитрахиль и поручи! Быстрее иди, тебе говорю. Матушка очень удивилась и бросилась скорее исполнять поручение. Когда она прибежала с епитрахилью, то внезапно с испугом заметила из-под двери в комнату тонкую струйку крови. «Кошка, что ли набедокурила?» – подумалось ей. Открыв дверь, она увидела Чалову, лежащую на полу у ног батюшки, изо рта ее текла кровь. Старец накрыл ее епитрахилью и стал читать разрешительную молитву. Несколько писем Старца, обращенных к его чадам † 1971, 20 м. Христос посреди нас. Многоуважаемая и дорогая о Господе Анна Семеновна и досточтимый о. диакон Алексей Михайлович с Вашими детками! Я, недостойный во иноцех архм. Амвросий, священым долгом считаю Вас поблагодарить за память и внимание ко мне грешному и за все ваши житейские новости. Спаси Вас Господи и дай Вам Господи доброго здоровья, а наипаче духовного и душевного СПАСЕНИЯ. † Христос Раждается, Славите. Досточтимые и дорогие мои о Христе Иисусе о. иерод. Алексий и мат. Анна Семеновна и Ваши чада Ольга и [имя] Алексеевны!!! |
| Он усадил ее на диван, говорил нежно, страстно: «Бедная моя, девочка моя… успокойся…» — не помня себя, стал целовать ей руки, жалкие, мокрые глаза, прижимая ее к груди. Не помня себя, не понимая, может быть, смешивая его с кем-то, ласково утешающим, она трепетала в рыданиях на его груди. Он целовал ей детский, сомлевший рот, выбившиеся из-под платочка темные кудерьки… Она открыла глаза, по которым застлало тенью, и исступленная его жалость перелилась безвольно в страстное исступление… — в преступление. Произошло ужасное, чего он хотел и ждал, что связало на счастье и на муки. Он был на погребении матушки Агнии. В те часы он ничего не помнил, не помнил даже светлого «как бы ангельского лика» рабы Божией новопреставленной инокини Агнии. Но помнил до мелочей, как через день после похорон, когда Дашенька была уже у него, как вошел в пахнувшие кипарисом и елеем покои настоятельницы, строгой и властной, — кажется, бывшей баронессы, и объявил, что девица Дарья Королева оставляет обитель и будет жить у него. Настоятельница пожевала презрительно губами, отыскивая слова, и ответствовала холодным тоном: «Вы, сударь, совратили с пути девчонку… сделали гадость, как делают все у вас. Наша обитель… — и холодные, черные глаза ее вдруг зажглись, — т а к о й в нашей обители места нет! Но паспорта ее я вам не дам, будет переслано в квартал». Он подчеркнуто-дерзко поклонился и вышел, провожаемый взглядом испуганных келейниц, которые слушали за дверью. Словом, разыграл оскорбленного за сиротку, как он рассказывал. Все случилось «как бы в стихийном вихре», как в исступлении. Он тут же поехал к полицмейстеру, который был в приятельских отношениях с покойным его отцом, и объяснился, «как на духу». Бывший кавалерист покрутил молодецкий ус, хлопнул нежданно по коленке и сказал ободряюще: «Молодцом! И никаких недоразумений. Дня девицы опека кончилась, и началось попечительство… девица может, если желает того, избрать себе попечителем кого угодно. А раз избирает вас, могу только приветствовать. А паспорт перешлем вам через квартал». |
| С летами все это обошлось; старики, примирившись с молодой монахиней, примерли; брат, над которым она имела сильный умственный перевес, возвратясь из своих походов, очень подружился с нею; и вот сестра Агния уже осьмой год сменила умершую игуменью Серафиму и блюдет суровый устав приюта не умевших найти в жизни ничего, кроме горя и страдания. Мать Агнию все уважают за ее ум и за ее безупречное поведение по монастырской программе. У нее бывает почти весь город, и она каждого встречает без всякого лицезрения, с тем же спокойным достоинством, с тою же сдержанностью, с которою она теперь смотрит на медленно подъезжающий к ней экипаж с двумя милыми ей девушками. Сбоку матери Агнии стоит в почтительной позе Марина Абрамовна; сзади их, одною ступенькою выше, безответное существо, мать Манефа, друг и сожительница игуменьи, и мать казначея, обе уже пожилые женщины. Наверху же крыльца, прислонясь к лавочке, стояли две десятилетние девочки в черных шерстяных рясках и в остроконечных бархатных шапочках. Обе девочки держали в руках чулки с вязальными спицами. — Какой глупый человек! — проговорила разбитым голосом мать Манефа, глядя на приближающийся тарантас. — Кто это у тебя глупый человек? — спросила, не оборачиваясь, игуменья. — Да Арефьич. — Чем он так глуп стал? — Да как же, не пускать. — Ничуть это не выражает его глупости. Старик свое дело делает. Ему так приказано, он так и поступает. Исправный слуга, и только. Старухи замолчали, няня вздохнула, тарантас остановился у крыльца перед кельею матери Агнии. Глава пятая Старое с новым — Тетя! это вы, моя милая? — крикнула, выпрыгивая из тарантаса, Лиза Бахарева — Я, мой дружочек, я, — отвечала игуменья, протянув к племяннице руки. Обе обнялись и заплакали. — Ну, полно, полно плакать, — говорила мать Агния. — Хоть это и хорошие слезы, радостные, а все же полно. Дай мне обнять Гешу. Поди ко мне, дитя мое милое! — отнеслась она к Гловацкой. С этими словами старуха обняла Женни, стоявшую возле Лизы, несколько раз поцеловала ее, и у нее опять набежали слезы. |
| Агния поспешила выручить подругу; она сказала шутя, что Фабиола не хотела, вероятно, появиться во всем блеске роскошного наряда с нею, одетого так просто, чтобы не затмить ее собою. Эта невинная фраза послужила поводом к шуткам, которые привели Агнию в замешательство. Фабий, смеясь, уверял Агнию, что пора ей подумать о женихах и замужестве и больше заботиться о своих нарядах, что она уже не дитя, а почти взрослая девушка. Бедная Агния смутилась и поспешила оставить Фабия, возвратившись к подруге, разговаривавшей с гостями. Мы упомянем о некоторых из них и, во-первых, о Кальпурнии — человеке начитанном, но страшно нудном, надоевшим всем своею ученостью. Это был плотный, высокого роста мужчина с короткой, толстой шеей, как будто вросшей в его туловище. Такие короткие и толстые шеи всегда придают человеку незавидное сходство с каким-нибудь сильным, но тупым животным. Второй гость был Прокул, он жил в доме Фабия и любил хорошо поесть. Кроме этих двоих, были и другие, более интересные люди. Между ними выделялся умом и красотой молодой офицер преторианской гвардии Себастьян, находившийся в дружеских отношениях с семейством Агнии и Фабиолы. Ему не было и тридцати лет, но будущность его была уже обеспечена; он был любимцем обоих императоров, Диоклетиана на Востоке и Максимиана в Риме, и мог надеяться на самую блестящую карьеру. Одет он был очень скромно, был прост и в обращении; разговор его, серьезный, умный и занимательный, привлекал к нему общество. Все любили говорить с ним, все любили его слушать. Себастьян был представителем лучшей молодежи того времени. Он славился своею щедростью, благородством, мужеством и добротой. Рядом с ним, будто для контраста, стоял красавец Фульвий, новая звезда римского общества, о котором Фабиола говорила Агнии. Он был молод, щегольски одет, речь его была изысканна, но с легким иностранным акцентом. Его подчеркнутые учтивость и светскость многим уже начинали казаться приторными. Кольца на руках, золотые вещи на платье свидетельствовали о внимании, которое он уделял своему наряду, и соответствующих денежных расходах. |
| На лице Максимиана мелькнуло невольное выражение ужаса и гнева, и Тертуллий, поняв, что зашел слишком далеко, поспешил перейти к другому предмету. — И что принесла нам смерть Агнии? Ровно ничего! Богатство ее, о котором так кричали, совсем невелико. Земли стоят необработанными, запущенными; капиталов нет, — притом у нее есть родственница, знатная римлянка Фабиола, отец которой всю жизнь свою ревностно служил цезарям. Лишать ее наследства опасно. В публике начнется ропот. — Я знаю ее, — сказал Максимиан. — Она поднесла мне дивное кольцо… Что ж, пусть вступает во владение имением… это, быть может, утешит ее; смерть Себастьяна, кажется, очень ее встревожила… Заготовь эдикт, я подпишу его. Тертуллий тотчас подложил ему заранее приготовленную бумагу и объяснил, что сделал это потому, что не сомневался в великодушии и щедрости цезаря. Цезарь подписал свое имя; Тертуллий взял эдикт и вручил его с торжеством своему сыну. Едва Тертуллий и Корвин вышли из дворца, как туда явился Фульвий и попросил аудиенции. Всякий, кто бы увидел его, ожидающего приема в зале дворца, понял бы, что он не в силах преодолеть своей тревоги. Действительно, положение Фульвия было весьма опасно. Оставаться в Риме ему было невозможно. Фабиола публично нанесла ему такой удар, от которого трудно, почти невозможно было оправиться. Одного слова цезаря достаточно было, чтобы самого его предать в руки римского правосудия, а он хорошо знал, каково оно!… Не только Фульвий, имевший за собою множество нечистых дел, но и справедливейший и честнейший из смертных не мог бы спасти свою голову от судей, всегда заранее знавших, желает ли цезарь осуждения или помилования подсудимого, и решавших дело в соответствии с его желанием. Фульвий пришел узнать, на что ему надеяться, и может ли он получить состояние Агнии, единственную надежду для будущей спокойной жизни на родине. Наконец, его ввели в приемную залу; он подошел к трону с льстивою улыбкою и стал на колени. — Что надо? Ты зачем? — закричал цезарь. — Я пришел просить твоей милости. Закон дает мне часть из наследства христиан, которые открыты моими стараниями… Агния раскрыта мной, и я умоляю тебя, цезарь, отдай мне ее состояние, я заслужил его своими трудами… |
|
|
