| Чем ближе к Богу человек, тем больше людей поручается, даруется ему. Апостолу дарован был весь корабль, то есть все верующие Церкви... Не удивительно, что ему дарованы были и все плывшие с ним тогда на александрийском корабле двести семьдесят шесть душ. Все они получили, по мере своей, «солинки» правды Божией; и многие из них, может быть, оказались не только физически спасенными своею близостью к апостолу. Человеколюбие сотника Юлия к Павлу (3) уже открывает смягченность его сердца в отношении апостола. Конечно, «кормчему и начальнику» малого корабля он еще доверял более, «нежели словам Павла» (11), знавшего тайны Небесного Кормчего жизни. Этого Кормчего Юлий не знал и оттого много трудного пережил на своем пути. Через сотника Юлия Рука Божия удержала взволнованных во время крушения корабля воинов от пролития крови и апостола, и других узников. Час Божий еще не настал для них. Снова Юлий, «желавший спасти Павла», является его ангелом, помощником того Ангела Бога, который ночью явился Павлу (25) и сказал ему: «Не бойся, Павел! Тебе должно предстать пред кесаря» (24). 50. Жители острова (гл. 28) Мало интересного изыскивать, к какому племени принадлежали жители острова Мелита (Мальта), когда кораблекрушение выбросило на этот остров апостола Павла и его спутников. Достойна примечания религиозность жителей этого острова. Она проявляется двояко. Во-первых, эти «иноплеменники оказали ...не малое человеколюбие» (2). «Они, по причине бывшего дождя и холода, разложили огонь и приняли всех нас» (2) – то есть всех путников, выброшенных на их берег. У костра, во время происшествия с ядовитой змеей (5–6), выявилась другая сторона религиозности этих язычников. Увидав «висящую на руке» апостола Павла змею, они говорили друг другу: «Верно этот человек – убийца, когда его, спасшегося от моря, суд Божий не оставляет жить» (4). Какое ясное понятие о законе Божиего Правосудия! В своей детской вере в близость и реальность суда Божиего над человеком во всех обстоятельствах его земной жизни эти примитивные люди ближе к Богу, чем многие последователи современного отвлеченного христианства, отдаляющего силу Божию от земли на небо, оставляющего земле только «законы природы» или одинокую самость человека. 51. Публий (гл. 28) |
| Затем Аппий Клавдий, один из децемвиров, который принимал величайшее участие в написании XII таблиц. После него (другой) Аппий Клавдий того же рода обладал огромными знаниями; он был назван «centemmanus» («сторуким»)... Передают, что он написал иски, и прежде всего о перерыве давности. Эта книга не сохранилась. § 37. После него был муж величайшего знания Семпроний, которого римский народ называл «мудрым» (sofos – греч.), и никто до него не носил такого прозвища. Затем – Гай Сципион Назика, который получил от сената имя «лучшего»... Затем – Квинт Муций. § 38. Вслед за ними учил Тиберий Корунканий, который, как я сказал, первый начал публично преподавать; из его писаний ничего не сохранилось, но его ответы были многочисленны и памятны. Затем Секст Элий и его брат Публий Элий, а также Публий Атилий обнаруживали в преподавании величайшую мудрость, и два Элия были консулами, а Атилию народ дал впервые название «мудрец» («sapiens»). Секста Элия восхвалял Энний, и сохранилась его книга под заглавием «Tripertita» (От «tres» (три) и «pars» (часть)). Эта книга является как бы колыбелью права; она названа «Tripertita» потому, что после закона XII таблиц прибавлено толкование и присоединены legis actiones. Ему же приписываются три другие книги, но некоторые отрицают его авторство... Затем Марк Катон, глава фамилии Порциев, книги которого сохранились, но больше – его сына. § 39. После них был Публий Муций, и Брут, и Манилий, которые основали цивильное право. Из них Публий Муций оставил десять книг, Брут – семь, Манилий – три; сохранились тома, озаглавленные «Памятники Манилия». Публий Муций и Манилий были консулами, Брут – претором, а Муций – впоследствии – даже верховным жрецом. § 40. После них был Публий Рутилий Руф, который был консулом в Риме и проконсулом в Азии, Павел Вергиний и Квинт Туберон, который был стоиком и слушателем Пансы и сам был консулом. В то же время Секст Помпей, дядя Гнея Помпея; и Целий Антипатер, который составил историю, но занимался более красноречием, чем наукой права. |
| Перевод: Гиро П. Частная и общественная жизнь римлян. 3 изд. М., 1995. С. 407–416; Деяния Божественного Августа/Перев. В. Г. Боруховича//Хрестоматия по истории древнего мира. Эллинизм. Рим. М., 1998. С. 386–411. Литература: Парфенов 2001; Шифман 1990; Bengtson 1981; Gardthausen 1891–1904; Vittinghoff 1959. Деяния божественного Августа 31, 1. ...Нашу дружбу просили через послов бастарны 817 , скифы и цари сарматов 818 , живущих по сю сторону реки Танаиса и за ней 819 , а также цари албанов, иберов и медов. (Перевод В. В. Латышева из: ВДИ. 1949. 1. С. 215) Публий Овидий Назон Великий римский поэт Публий Овидий Назон (43 г. до н. э. – 18 г. н. э.) родился в Сульмоне (Италия), умер в ссылке в Томах – греческом городе на западном побережье Черного моря, в непосредственной близости от низовьев Дуная. В ссылку его отправил (по неизвестной причине) император Август в 8 г. н. э. В ссылке Овидий написал и послал в Рим пять книг элегий под названием «Tristia» (букв. «Печальные [песни]» или «Скорбные элегии»), четыре книги поэтических посланий «Epistulae ex Ponto» («Послания с Понта»), а также некоторые другие, менее значительные произведения. Будучи на протяжении десяти лет очевидцем и участником процессов, происходивших в черноморском греческом городе на краю Римского государства, по его представлениям – практически «в скифской стране», Овидий оставил множество интереснейших свидетельств местной жизни. Вместе с тем, не следует забывать, что Овидий был поэтом, который к тому же боролся за свое возвращение в Рим, поэтому надо с осторожностью относиться ко многим его заявлениям об условиях жизни в ссылке. Издания: Ovid in six volumes. Cambridge; London, 1965–1979; P. Ovidius Naso. [Opera]. Vol. I–VII. Patavii, 1970; P. Ovidius Naso. Tristia/Herausg., übers. und erkl. von G. Luck. Bd. I–II. Heidelberg, 1967–1972. Переводы: Публий Овидий Назон. Собрание сочинений. Т. СПб., 1994; Публий Овидий Назон. Скорбные элегии. Письма с Понта/Изд. подг. М. Л. Гаспаров и С. А. Ошеров. |
| 13. Вот каких победоносных подвижников представил Богу божественный Евсевий, учитель и наставник их! Воспитал он и очень много других подобных мужей и разослал их в другие иноческие школы как учителей благочестия. Поэтому они всю ту священную гору преисполнили божественными и благоуханными лугами. Ибо кроме подвижнического убежища, основанного им сначала на востоке, можно видеть побеги этого любомудрия и на западе, и на юге, хороводом сияющие как звёзды вокруг луны. Одни из живущих в этих местах прославляют Творца на греческом, другие на местном языке. Но я бы взялся за дело невозможное, если бы решился излагать всё, что сделано божественной душой Евсевия. Поэтому здесь пора, положив конец повествованию о нём, обратиться к другому и опять искать такой же пользы, испрашивая благословения у этих великих мужей. V. ПУБЛИЙ 1. В то же время жил и некто Публий, достопримечательный и своим внешним видом, и душу имевший сообразную с наружностью, или, лучше сказать, еще более благолепную, чем тело. Происхождения он был знатного и родился в том городе, где знаменитый Ксеркс, во время войны с Грецией желая переправиться с войском через реку Евфрат, собрал множество кораблей, соединил их друг с другом и построил таким образом мост, а потом назвал это место Зевгма, отчего и произошло такое же название города. Публий, родившийся здесь и происшедший из знатного рода, избрал одну возвышенность, отстоящую от города не более чем на тридцать стадий. На ней он построил себе маленькую хижину, роздав перед этим всё свое наследство, полученное от отца: дом, имение, стада, одежды, сосуды, как серебряные, так и медные, и остальное имущество. 2. Роздав же всё это тем, кому должно было дать по Божественному закону, и освободив себя от всякого земного попечения, он принял на себя, вместо всего, одну заботу — о служении Тому, Кто призвал его к Себе; эту заботу Публий постоянно хранил в душе, ночью и днём погруженный в неё, и старался приумножить её. Поэтому труд его непрестанно возрастал, увеличивался и усиливался с каждым днём и был для него столь сладостным и приятным, что он никогда не мог насытиться им. Никто никогда не видел Публия проводящим в праздности хоть самую малую толику дня, но за псалмопением у него следовала молитва, молитву сменяло псалмопение, а после этого он обращался к чтению Божественных Писаний; затем следовало попечение о приходящих посетителях, а потом что-нибудь еще из необходимых дел. |
| 130 И. Деле считал десятидневный пеший путь из Эмесы (современный Хомс) до Синая нереалистичным, что не соответствует действительности. Однако также возможно, что герои идут в Зевгму (см. ст. «Галактион и Эпистима...», раздел Гора Публий), откуда от Эмесы ближе. 131 Топоним «Пуплий», или «Публий» (Ποπλιον), один из трёх топонимов в ГиЭ и единственный ниоткуда иначе не известный. В главе 11 он отождествляется с Синаем, но на Синае не засвидетельствован. Метафраст расположил гору рядом с горой Синай, очевидно для того, чтобы согласовать 9-ю главу, в которой герои приходят к горе Публий, с 11-й главой, где они оказываются на Синае. Метафраст такой горы не знает, но почёл за лучшее не убирать название святого места вовсе, а переложить ответственность за него на местную традицию. О возможной связи названия этой горы с диакониссой Публией или отшельником Публием на горе возле города Зевгмы на Евфрате см. ст. «Галактион и Эпистима...», раздел Гора Публий. 132 «Поодаль» (μκοθεν), «вдали от (них)», т. е. сёстры-монахини вдали от своих братьев-монахов. В ранневизантийское время известны монастыри, где по соседству проживали мужчины и женщины. Впервые они были запрещены Юстинианом в Новелле CXXIII (промульгация 1 мая 546 г.), гл. 36 (CIC. Vol. 3. Berolini, 1895. Р. 619–620), однако как terminus ante quem для ГиЭ этот факт использовать сложно: запрет был повторен в 787 г. на VII Вселенском Соборе (правило 20). См. Konidares I.M. «Die Novelle 123 Justinians und das Problem der Doppelkloster»//Κονιδρης I. Ζητματα βυζαντινο κα κκλησιαστικο δικαου. ϑνα, 1990. Τ. I. 14. В «Лавсаике» Палладия (420 г.; 11, 1, 1–5) Аммоний с тремя братиями и всего лишь с двумя сёстрами также основывает в пустыне парную обитель (κατ’ δαν μονν) с порядочным расстоянием между женским и мужским поселениями (ς κανν πχειν μεταξ λλλων). 133 Число монахов равно числу апостолов, старость монахинь (ср. ниже о том, что диакониссе девяносто лет) подчёркнута, чтобы подчеркнуть и юность Эпистимы. У Метафраста четыре монахини именуются не старицами, а девами. |
| После победоносного завершения войны с Антиохом III, в которой Публий Сципион сопровождал своего брата Луция, консула 190 г., и был фактически главным стратегом, он вместе с братом был обвинен в утайке денег из военной добычи и в даровании Антиоху благоприятных условий мира, в чем обвинители усматривали последствие подкупа. Когда при рассмотрении дела в сенате от Публия затребовали отчет, он, по рассказу Полибия, «отвечал, что отчет у него есть, но что он не обязан отчитываться перед кем бы то ни было. Когда противник настаивал и требовал представить счеты, Публий попросил брата принести их. Книга была доставлена. Тогда Публий протянул ее вперед и на глазах у всех изорвал, предложив своему противнику восстановить отчет по отрывкам, а прочих спросил, почему они так доискиваются отчета о том, каким образом и кем израсходованы три тысячи талантов, между тем не спрашивают, каким образом и через кого поступили к ним те пятнадцать тысяч талантов, которые получены ими от Антиоха, равно как и о том, каким образом они сделались обладателями Азии, Ливии, а также Иберии» (Полибий, цит. изд., т. 2, с. 266). Пораженные театральным жестом любимца народа, многие из сенаторов устыдились своей подозрительности, но на Катона экстравагантные выходки политического противника не производили впечатления, и он добился судебного расследования по обвинению Сципионов в растрате казенных средств. Луций Сципион признан был виновным и присужден к уплате большого штрафа; Публий сумел оправдаться перед судом в комиции, но, как и его брат, после этого процесса устранился от участия в политической жизни и удалился из Рима в свое имение в Кампании, где и скончался вскоре после смерти брата, в 183 г., запретив перед кончиной переносить свой прах в Рим, на который он, очевидно, был в большой обиде. На политической арене Рима стала решительно доминировать партия Катона, которого, впрочем, не раз, а по свидетельству Плиния Старшего, 44 раза – так много было у него врагов,– привлекали к суду, но во всех случаях его обвинители терпели поражение. |
| Весь остаток дня, мучаясь от голода, но так и не притронувшись к гнилому чесноку, Эвбулид пролежал на пахнущем немытыми человеческими телами тряпье в углу. К вечеру в комнату потянулись домашние рабы — садовник, повар, водонос, знакомый уже ему старый привратник. От них, пока управляющий имением с Протасием наслаждались вином и пением молодых кифаристок, он узнал, что Публий — греческий перс с римским именем — незаконнорожденный сын Эвдема, что мать его, как и у брата нынешнего царя, — бывшая рабыня, со временем надоевшая Эвдему, в отличие от наложницы отца Аристоника, которую Эвмен — царь любил всю свою недолгую жизнь. Запутавшись в том, кто от кого родился, кто кому надоел и у кого брат в нынешних правителях Пергама, Эвбулид понял только одно: больше всех наук пятнадцатилетний Публий любит уроки, которые дают ему юные и особенно зрелые рабыни, а высшую философию видит в том, как бы понаряднее разукрасить лица попавшихся ему под руку рабов. В последнем новоявленный грамматик смог убедиться уже на следующее утро во время первого занятия с сыном Эвдема. — Начнем с истории! — приветливо сказал он ворвавшемуся в увешанную коврами комнату чернявому юноше. — Амура и Психеи? — уточнил, плюхаясь в высокое кресло и задирая ноги, Публий. — Это слишком обыденно! Давай лучше про гермофродита! Только не до того, как его увидела нимфа, а после, когда по ее просьбе боги слили их в одно двуполое существо. Вот бы и мне так, а то, понимаешь, надоело все! Одно и то же… — Я вижу, ты неплохо разбираешься в жизни богов и героев, если знаешь даже такие малоизвестные истории, гм-м, не очень-то подходящие для твоего юного возраста. Поэтому давай лучше перейдем к истории Эллады — величайшей из всех государств мира. Я расскажу тебе о ее прекрасном и трагическом прошлом, — пообещал Эвбулид зевающему Публию, — о величественных статуях Фидия и справедливых законах Солона, о неповторимых шедеврах Праксителя и Тимомаха, моего далекого предка скульптора Эвбулида и Скопаса. Я расскажу тебе о знаменитой Марафонской битве, в которой эллины одержали решительную победу над персами… |
| — …Ты что? — набросился Эвбулид на Лада, когда они остались вдвоем на тропинке. — Надо было рассказать обо всем Эвдему! Ведь сегодня участь Домиции в этой же баньке разделит еще одна несчастная! — Эвдем наказал бы только одного Филагра! А Публий? — покачал головой Лад. — Нет, Эвбулид, тут силой не возьмешь, попробуем хитростью. Весь день Лад проработал в подручных у Эвбулида и после заката попросил Кара открыть дверь, сказав, что ему нужно срочно видеть самого Эвдема. Прослышавший о том, что господин собирается назначить скифа надсмотрщиком, Кар беспрепятственно выпустил его из кузницы. Сколот быстрыми шагами прошел по дорожке, подкрался к баньке и, увидев сквозь щели свет, бесшумно отворил дверь. В одном углу низкого помещения сидел пьяный Филагр. Голова его безвольно свешивалась на грудь. В другом углу, белея юным телом, лежала рабыня, над которой стоял Публий. — А ну очнись, дрянь! — кричал он, пиная ее ногой, и недовольно обернулся к Филагру: — Слушай, что вы мне с Протасием подсунули? Глаза его округлились. Публий увидел сколота. — Ты что? Кто?! — попятился он, но споткнулся о тело рабыни и растянулся на полу. — Я — твоя смерть! — тихо ответил Лад и, выхватив из-за пояса бесчувственного Филагра кинжал с ручкой в виде змеи, обвившей зайца, замахнулся на онемевшего от страха Публия. …Вернувшись в кузницу, сколот разбудил крепко спящего Эвбулида. — Зачем ты ходил к Эвдему? — спросил, потягиваясь, грек. — Свершить правосудие, — коротко ответил Лад. Сон мигом слетел с Эвбулида. — Я убил Филагра его же оружием, — видя недоумение друга, усмехнулся Лад и объяснил: — Я прирезал Публия кинжалом управляющего и вложил его в руку пьяного Филагра. Теперь Эвдем решит, что управляющий убил его сына из ревности к рабыне, и мерзавец сам кончит свою жизнь у столба! И поделом ему — не будет рыть яму другому! — Значит, бежим? — радостно вскочил Эвбулид. — Да… Но сначала подождем, пока придет в себя Домиция. — Ты прав, Лад. Но если она проболеет слишком долго? — Тогда, боюсь, нам снова придется искать твоего купца! Золотой на это дело у нас есть, попросим нового управляющего. |
| — Замолчи!! — Нет, это ты помолчи! — строго сказал Эвбулид. — Я твой грамматик, и не ты, а я должен разговаривать с тобой и задавать вопросы! Мне противно даже слушать тебя! — А может, ты не хочешь меня и видеть? — привстал Публий. — Да, — признался Эвбулид. — Я даже не хочу видеть такого испорченного, невоспитанного и неблагодарного мальчика, как ты! — Тогда, — процедил сквозь зубы юноша, поднимая с пола массивное блюдо с изображением Орфея, спускающегося в Аид, — закрой глаза, раб! — Для чего? — А чтобы ты больше никогда в жизни не увидел меня и своей вонючей Эллады, жалкий раб! — воскликнул Публий, замахиваясь блюдом. Защищаясь, Эвбулид выставил руку. Блюдо скользнуло по его ладони и грохнулось на потерявшего равновесие юношу. Публий закричал. В то же мгновение дверь распахнулась, в комнату вбежала ключница, крича и царапая себе лицо ногтями: — Убили! Убили!.. Солнышко ты мое ненаглядное, и как же это я не уберегла тебя, как не углядела! Опустившись на колени, она подняла голову удивленного Публия и принялась гладить его волосы, обливая их слезами. На вопли ключницы сбежался весь дом. — А вон и управляющий — волчьи зубы ему в глаз — идет! — шепнул повару привратник. — Конец теперь эллину! — И надо было Афинею связываться с этой мерзкой бабой! — согласно вздохнул повар. Узнав в чем дело, Филагр шепнул на ухо Публию, что только что в баньку пошли две десятилетние девочки из соседнего имения. Когда тот, резво вскочив, выскочил из комнаты, гневно повернулся к Эвбулиду: — Как смел ты, раб, поднять руку на своего господина?! — Но я не поднимал, я только защитился! — попытался было объяснить Эвбулид, но управляющий не слушал его. — Как смел ты защищаться, когда тебя бьет господский сын?! — вскричал он. — Но иначе он размозжил бы мне голову! — возразил Эвбулид. — Видишь, какого грамматика ты приставил к Публию? — возмутилась ключница, подступая к управляющему. — Уверена, что наш господин не одобрит твоего выбора. Ведь этот эллин даже не понимает, что лишил бедного мальчика нового развлечения! |
| Наконец, взгляд его остановился на злосчастной мыши, и он растерянно пробормотал: — Не знаю… Может, случайно она попала в кувшин, когда я набирал воду. — Я говорила ему, я предупреждала его: миленький, носи воду из дальнего ручья, там и вода слаще, и рабы в нем не купаются! Так нет же, этот ленивый Афиней решил носить из ближнего, а в нем столько грязи, столько грязи, вон — даже мыши попадаются! Управляющий перехватил взгляд ключницы на раба и усмехнулся в бороду: — Да, этот ручей так близко, что в него даже попадают домовые мыши! Однако ему не хотелось портить отношения со сварливой старухой, отливавшей для него в минуты безденежья вино из хозяйских амфор, и он добавил: — Повара, наливавшего воду в гидрию, и Афинея — к столбу. Всыпать каждому по двадцать пять ударов — и на неделю в эргастул! — И потом — на поля? — уточнила ключница. — Зачем? — покачал головой управляющий. — Уверен, что это послужит им неплохим уроком! — Только сначала пусть сделают то, что предназначалось для нас! — воскликнул Публий. — Что именно? — не понял Филагр. — Пусть сожрут эту мышь! — Ах, мой миленький! — восхитилась ключница. — Ты будешь большим человеком, когда вырастешь! — Справедливое решение! — наклонил голову управляющий и приказал надсмотрщикам: — Сарда сюда! Вбежавший повар пал на колени перед столом и застыл в глубоком поклоне, как бы заранее соглашаясь на любое наказание. Эвбулид расширенными глазами смотрел, как Публий, взяв нож, разрезал мышь пополам и протянул одну из половинок повару. Не поднимая головы, тот покорно принял ее, глотнул и зажал кулаком рот, удерживая рвоту. — На, запей! — управляющий с брезгливой гримасой протянул рабу кубок вина. Сард проворно схватил кубок и, обливаясь, сделал несколько мучительных, шумных глотков. — А теперь ты! — подошел к Эвбулиду Публий, протягивая окровавленный кусок со слипшимися волосами. — Нет! — отшатнулся Эвбулид. — А я говорю, ешь! — Нет! — Ешь! Половинка мыши прижалась к самым губам Эвбулида. Он оттолкнул руку юноши и закрыл лицо ладонями, решив: пусть лучше его убьют, чем он падет до такой степени. |
|
|
