| Самые «программы» не дошли до нас. Сохранился, и то в плохом греческом переводе, лишь рескрипт императора, данный на имя Дионисия александрийского и других египетских епископов, когда в 262 г. Египет перешел под власть Галлиэна. «Император Кесарь Публий Ликиний Галлиэн, благочестивый благополучный Август, Дионисию, Пинне и Димитрию и прочим епископам. Я приказал во всем мире привести в исполнение благодеяние моего дара, чтобы полиция отступилась от мест богослужебных. Поэтому и вы, в силу настоящего рескрипта, можете пользоваться ими, так что никто не будет беспокоить вас. Чтобы этим правом мог воспользоваться каждый из вас, об этом я сделал давно распоряжение. В этом смысле получил предписание и Аврелий Квириний, заправляющий финансовою частью в Египте» (Eus. VII, 13). Вместе с тем посланы были на имя всех других епископов подобные же указы, где говорится о возвращении христианам кимитирий. Некоторые ученые и прошедшего времени и современные (например, Gorres) толкуют выражение церковных писателей о «мире церквей» и рескрипт Галлиэна в том смысле, что Галлиэн дал христианской религии свободу признанной законом, возвел ее в разряд религий дозволенных и таким образом существенно изменил римскую политику в отношении христиан, отменяя все, что было направлено против христиан римской империи, начиная с Траяна. Но значительная часть других ученых не соглашается с подобным толкованием, находя, что этот рескрипт дает христианам меньше, чем возведение их религии в разряд признанных государством. В самом деле, в тексте рескрипта, как он доселе сохранился, нет заявления о том, что христианство признается религией) дозволенною, что позволяется, например, принимать ее всякому. Не говорится даже и о том, что все действовавшие против христиан законы теперь отменяются. Рескрипты Валериана, направленные против христиан, несомненно, отменяются фактически, лишаются действия. Но эти рескрипты были, так сказать, частным проявлением общего начала. Христианство не было религией, дозволенной уже со дней Траяна, но не всегда было положительно гонимо. |
| Другой так: «Элий Публий Юлий, епископ Девельта, фракийской колонии». В указанных писаниях имеются собственноручные подписи многих единомысленных им епископов» . Это свидетельство Евсевия не дает ответа даже на вопрос, что именно происходило в Антиохии в эпоху епископства Серапиона (190–212). Harnack предположительно высказывается, что в Антиохии происходил «какой–то собор». Тот факт, что письмо Серапиона снабжено подписями других епископов, делает близким предположение, что от него ведет происхождение «какой–то собор» . Если принято это предположение, то возникает вопрос, был ли этот собор собранием–собором или церковным собранием, усиленным присутствием приглашенных епископов. Различие между первой и второй формой, как было указано, заключается в том, что при первой форме участие епископов не является обязательным, как это имеет место для второй формы собора. Трудно предположить, чтобы Серапион специально созвал столь отдаленных епископов, как епископ фракийской колонии. С другой стороны, после серии пасхальных соборов вряд ли можно предположить, чтобы в Антиохии по–прежнему считали церковное собрание правомочным обсуждать и решать догматические вопросы. Поэтому, скорее всего, можно думать, что Серапион воспользовался пребыванием в Антиохии епископов, сведущих в монтанистических ересях и было решено составить собор. Составление собора из случайно находящихся епископов в истории соборов становится обычным явлением, и, может быть, Антиохийский собор Серапиона является первым собором такого рода. Однако следует заметить, что такое предположение ничем не может быть доказано. С не меньшей вероятностью можно выказаться и за то, что в Антиохии происходил собор в первоначальной форме. Из области предположений мы могли бы прийти к уверенности только в том случае, если бы мы знали, каково было церковное сознание как самого Серапиона, так и Антиохийской церкви . 4. Несколько полнее наши сведения относительно Карфагенского собора при епископе Агриппине. Положительные сведения об этом соборе мы находим у Киприана: «Это постановил и утвердил по взвешенном обсуждении на общем соборе доброй памяти Агриппин с прочими своими епископами, которые управляли церковью Божией в провинциях Африке и Нумидии " . |
| 262 Бонконте — сын графа Гвидо да Монтефельтро, полководца и политика XIII b. ( " Ад " , XXVII), предводитель аретинских гибеллинов в войне против флорентийских гвельфов, погиб в битве при Кампальдино (1289), в которой в составе флорентийской кавалерии участвовал и Данте. 263 Пия деи Толомеи — родом из Сьены, вышла замуж за Нелло деи Панноккьески, из ревности тайно убившего ее в одном из своих замков в сьенской Маремме. 264 Сорделло — поэт XIII b., писавший на провансальском; уроженец Мантуи, как и Вергилий. По преданию, погиб насильственной смертью. 265 Стаций, Публий Папиний (ок. 45 — ок. 96) — римский поэт, при дворе императора Домициана (81–96), автор " Фиваиды " (поэмы о походе семерых против Фив), незаконченной " Ахиллеиды " и др. 266 Гвиницелли, Гвидо (между 1230–1240 — 1276) — один из основоположников поэзии " нового сладостного стиля " , воспевший любовь как чувство, облагораживающее человека не менее чем любовь к Богу. 267 Даниелъ, Арнаут (Арнальд) (ум. ок. 1200) — провансальский поэт. 268 Лета — река (у Данте) в Земном Раю, ее воды снимают у людей " память согрешений " . 269 Мателъда — прекрасная женщина, встретившая Данте в Господнем лесу, т. е. Земном Раю. 270 Лукреций — см. коммент. к эссе " Классическая филология и литератор " . " Бхагавадгита " — древнеиндийский памятник религиозно-философской мысли (часть 6-й книги " Махабхараты " ) сер. 1-го тысячелетия до н. э. 271 Ломбардец Марко — " профессиональный придворный " , жил в XIII в. 272 Аристотелев трактат " О душе " — Аристотель писал (рус. перевод 1937 г.) о трёх душах или трёх частях души: растительной, животной (ощущающей) и разумной. 273 " Мистическая процессия " — двадцать четыре маститых старца (24 книги Ветхого завета), четыре зверя (четыре Евангелия), колесница меж ними — символ христианской церкви; впряжённый в колесницу Грифон (лев с орлиными крыльями и головой) — символ Христа и т. д., " одинокий старец " в конце — Апокалипсис. 274 Откровение св. Иоанна — Иоанн Богослов, один из апостолов, учеников и последователей Христа; в его Откровении — " Апокалипсисе " (сер. 68 — нач. 69), вошедшем в Новый завет, описаны видения автора: борьба " агнца-спасителя " с сатаной и его победа; конец света, " страшный суд " , наступление царства Божьего на земле. |
| После него в списке епископов… стоят: Кассиан, за ним Публий, потом Максим, за ними Юлиан, потом Гаий, потом Симмах, потом другой Гаий, опять другой Юлиан, Капитон, за ними Валент Долихиан и после всех Наркисс, тридцатый по преемству от апостолов» . Список Евсевия Кесарийского охватывает период до 196 года. По изысканиям архиепископа Сергия (Спасского), отраженным в его «Полном месяцеслове Востока», этот перечень не полон. В нем пропущены имена епископов, возглавлявших христианскую общину Элии Капитолины в промежуток между Капитоном и Валентом: Илия, Максим Второй и Антонин. Священномученик Ириней Лионский Исчерпывающий перечень Римских епископов, начиная от времени поставленного апостолами Лина и заканчивая концом II столетия, приводит священномученик Ириней Лионский в творении «Против ересей»: «Блаженные апостолы… вручили служение епископства Лину… Ему преемствует Анаклит, после него на третьем месте от апостолов получает епископство Климент… Этому Клименту преемствует Эварест, Эваресту – Александр, потом шестым от апостолов был поставлен Сикст, после него – Телесфор, который славно претерпел мучение; потом Гигин, потом Пий, после него – Аникита; после Сотира, преемствовавшего Аниките, ныне на двенадцатом месте от апостолов жребий епископства имеет Елевфер» . Преемником упомянутого последним Елевферия, современника святого Иринея, стал Виктор, занимавший Римскую кафедру со 190 по 202 год. Александрийскую Церковь после Кердона, скончавшегося в 107 году, последовательно возглавляли Прим, или Ефрем, Иуст, Евмений, Марк, Келадион, Агриппин, Иулиан и с 189 по 231 год Димитрий. Преемником священномученика Игнатия на Антиохийской кафедре стал Ирон, вслед за ним ее занимали Корнилий, Ерос, знаменитый апологет Феофил и Максимин, скончавшийся в 201 году. Из «Истории» Евсевия известны имена многих других епископов II века: Клара Птолемаидского, Кассия Тирского, Феофила Кесарии Палестинской, Сотаса Анхиальского, Элия Девельтского, Юлиана Апамейского, Зотика Команского, Сагариса Лаодикийского, Папия, Аверкия и Аполлинария Иерапольских, Мелитона Сардийского, Пальма Амастридского, Поликрата Ефесского, Поликарпа Смирнского, Филиппа Гортинского, Пинита Кносского, Пуплия и Кодрата Афинских, Дионисия и Вакхила Коринфских, Пофина и Иринея Лугдунских. |
| Перегородка разделяла ее на две части: одна – для простого народа, другая – для более почетных гостей. Под потолком, почерневшим от едкого дыма, висели копченые окорока и пучки душистых горных трав: жена Сиракса, Фортуната, была добрая хозяйка. Дом считался подозрительным. Ночью добрые люди в нем не останавливались; ходили слухи о темных делах, совершенных в этой лачуге. Но Сиракс был пронырлив, умел дать взятку, где нужно, и выходил сух из воды. Перегородка состояла из двух тонких столбиков, на которые натянута была, вместо занавески, старая полинявшая хламида Фортунаты. Столбики эти составляли единственную роскошь кабачка и гордость Сиракса: некогда позолоченные, они давно уже растрескались и облупились; прежде ярко-лиловая, теперь пыльно-голубая ткань хламиды пестрела многими заплатами и следами завтраков, ужинов и обедов, напоминавшими добродетельной Фортунате десять лет семейной жизни. В чистой половине, отделенной занавеской, на единственном ложе, узеньком и продранном, за столом с оловянным кратером и кубками вина, возлежал римский военный трибун шестнадцатого легиона девятой когорты Марк Скýдило. Марк был провинциальный щеголь, с одним из тех лиц, при виде которых бойкие рабыни и дешевые гетеры городских предместий восклицают в простодушном восторге: «какой красивый мужчина!» В ногах его, на той же лектике, в почтительном и неудобном положении тела, сидел краснолицый толстяк, страдавший одышкой, с голым черепом и редкими седыми волосами, зачесанными от затылка на виски, – сотник восьмой центурии Публий Аквила. Поодаль, на полу, двенадцать римских легионеров играли в кости. – Клянусь Геркулесом, – воскликнул Скудило, – лучше бы я согласился быть последним в Константинополе, чем первым в этой норе! Разве это жизнь, Публий? Ну, по чистой совести отвечай – разве это жизнь? Знать, что кроме учений да казармы, да лагерей ничего впереди. Сгниешь в вонючем болоте и света не увидишь! – Да, жизнь здесь, можно сказать, невеселая, – согласился Публий. – Ну, уж зато и спокойно. |
| Юлиан оглянулся: все было по-прежнему – как восемь веков назад; цикады начинали свои песни в траве. «Этой земли касались ноги Сократа», – подумал он и, спрятав голову в густые травы, поцеловал землю. – Здравствуй, Юлиан! Ты выбрал славное место для чтения. Можно присесть? – Садись. Я рад. Поэты не нарушают уединения. Юлиан взглянул на худенького человека в непомерно длинном плаще, стихотворца Публия Оптатиана Порфирия и, невольно улыбнувшись, подумал: он так мал, бескровен и тощ, что можно поверить, будто бы скоро из человека превратится в цикаду, как рассказывается в мифе Платона о поэтах. Публий умел, подобно цикадам, жить почти без пищи, но не получил от богов способности не чувствовать голода и жажды: лицо его, землистого цвета, давно уже не бритое, и бескровные губы сохраняли отпечаток голодного уныния. – Отчего это, Публий, у тебя такой длинный плащ? – спросил Юлиан. – Чужой, – ответил поэт с философским равнодушием, – то есть, пожалуй, и мой, да на время. Я, видишь ли, нанимаю комнату пополам с юношей Гефестионом, изучающим в Афинах красноречие: он будет когда-нибудь превосходным адвокатом; пока – беден, как я, беден, как лирический поэт – этим все сказано! Мы заложили платье, посуду, даже чернильницу. Остался один плащ на двоих. Утром я выхожу, а Гефестион изучает Демосфена; вечером он одевает хламиду, а я дома сочиняю стихи. К сожалению, Гефестион высокого, я низенького роста. Но делать нечего: я хожу «длинноодеянный», подобно древним троянкам. Публий Оптатиан рассмеялся, и землистое лицо его напомнило лицо развеселившегося похоронного плакальщика. – Видишь ли, Юлиан, – продолжал поэт, – я надеюсь на смерть богатейшей вдовы римского откупщика: счастливые наследники закажут мне эпитафию и щедро заплатят. К сожалению, вдова упрямая и здоровая: несмотря на усилия докторов и наследников, не хочет умирать. А то я давно купил бы себе плащ. – Послушай, Юлиан, пойдем сейчас со мною. – Куда? – Доверься мне. Ты будешь благодарен… – Что за тайны? – Не ленись, не спрашивай, вставай и пойдем. Поэт не сделает зла другу поэтов. Увидишь богиню… |
| – Никаких предписаний; никто ничего наверное не знает. Но слухи, видишь ли, – тысячи различных слухов и ожиданий, и намеки, и недомолвки, и угрозы, и тайны – о, тайнам нет конца! Всякий дурак сумеет исполнить то, что сказано. А ты угадай безмолвную волю владыки – вот за что благодарят. Посмотрим, попробуем, поищем. Главное – смелее, смелее, осенив себя крестным знамением. Я на тебя полагаюсь, Публий. Может быть, мы с тобою скоро будем пить при дворе вино послаще этого… В маленькое решетчатое окошко падал унылый свет ненастного вечера; однообразно шумел дождь. Рядом, за тонкой глиняной стенкой со многими щелями, был хлев; оттуда пахло навозом, слышалось кудахтанье кур, писк цыплят, хрюканье свиней; молоко цедилось в звонкий сосуд: должно быть, хозяйка доила корову. Солдаты, поссорившись из-за выигрыша, ругались шепотом. У самого пола, между ивовых прутьев, чуть прикрытых глиной, в щель выглянула нежная и розовая морда поросенка; он попал в западню, не мог вытащить головы назад и жалобно пищал. Публий подумал: «Ну, пока что, а мы теперь ближе к скотному, чем царскому двору». Тревога его прошла. Трибуну, после неумеренной болтовни, тоже сделалось скучно. Он взглянул на серое дождливое небо в окошке, на глупую морду поросенка, на кислый осадок скверного вина в оловянном кубке, на грязных солдат – и злоба овладела им. Он застучал кулаком по столу, качавшемуся на неровных ногах. – Эй, ты, мошенник, христопродавец, Сиракс! Поди-ка сюда. Что это за вино, негодяй? Прибежал кабатчик. У него были черные, как смоль, волосы в мелких кудряшках, и борода такая же черная, с синеватым отливом, тоже в бесчисленных мелких завитках; в минуты супружеской нежности Фортуната говорила, что борода Сиракса подобна гроздьям сладкого винограда; глаза черные и необыкновенно сладкие; сладчайшая улыбка не сходила с румяных губ; он походил на карикатуру Диониса, бога вина: весь казался черным и сладким. Кабатчик клялся и Моисеем, и Диндименой, и Христом, и Геркулесом, что вино превосходное; но трибун объявил, что знает, в чьем доме зарезан был памфилийский купец Глабрион, и что выведет когда-нибудь его, Сиракса, на чистую воду. Испуганный армянин бросился со всех ног в погреб и скоро с торжеством вынес бутылку необыкновенного вида – широкую, плоскую внизу, с тонким горлышком, всю покрытую благородною плесенью и мхом, как будто седую от старости. Сквозь плесень кое-где виднелось стекло, но не прозрачное, а мутное, слегка радужное; на кипарисовой дощечке, привешенной к горлышку, можно было разобрать начальные буквы: «Anthosmium» и дальше: «annorum centum» – «столетнее». Но Сиракс уверял, что уже во времена императора Диоклетиана вину было больше ста лет. |
| В наше время эта идея стала столь популярной, что легла в основу французской концепции «Вооруженного мира» ( Paix armée), английской консервативной доктрины «К миру через силу» (Peace through strength) и даже принципа «Pax Americana» времен холодной войны. Развитие данной идеи в древнем обществе также имело существенные следствия. Воин постепенно начинает выделяться из среды хлебороба, пастуха или охотника, а война становится настоящей наукой. В греко-римском мире, со свойственным ему академизмом, к ней подошли обстоятельно. Появляется целая литература, связанная с военным искусством: тактика , стратегикон , полиоркетика и, конечно же, искусство искусств, параскевастика . Параскевастика – наука о подготовке воины и поддержании боеспособности целой армии. Поскольку боеспособность связана не только с укомплектованностью, материальными запасами и обученностью личного состава, но и с моральной устойчивостью воина, это военное искусство развивалось в двух направлениях: внешнем и внутреннем. С одной стороны, параскевастика заботилась о поддержании физической формы и военных навыков, с другой стороны, предметом ее заботы становился боевой дух и моральная атмосфера армии. Параскевастику можно встретить еще в ветхозаветных книгах, например, в 3 и 4 Книгах Царств, а также в книге Иисуса Навина, которая является как бы сборником реляций с поля боя. Этой науке посвятил несколько глав своего трактата «О военном деле» римский историк V века Публий Вегеций Ренат. О ней писали и думали практически все крупные военные деятели: от императора Юстиниана Великого до Наполеона Бонапарта. В исследовании взаимоотношений христианской веры и византийской армии параскевастика так же занимает видное место. Под ней мы понимаем меры, которые предпринимали военные стратеги для поддержания духовного состояния своего войска, а также сохранения его триумфального настроя и уверенности в божественном проведении. II Согласно логике византийских стратегов, всё самое важное происходит накануне битвы. За несколько дней до решающего сражения религиозная жизнь византийского солдата входила в самую активную фазу. Важно было всё: пост, молитва, причастие, окропление святой водой и, конечно же, личное следование нравственным нормам. За этим следили строго. Порою так строго, что принцип христианского милосердия затмевал беспощадный военно-полевой суд. Любая провинность по части Заповедей Божьих каралась с той же строгостью, с какой могло караться военное преступление. Стратеги полагали, что в считаные дни, которые остаются до начала битвы, любой проступок отдельно взятого воина мог повлиять на Высшее благоволение, а значит на судьбу всей операции. Причем сразу после сражения или задолго до его начала солдат мог жить обычной жизнью сурового мужчины. |
| Раззадоривающее чувство насильственной отторгнутости, которую необходимо преодолеть. В том числе и отторгнутости географической. Едва ли я так старался бы расписывать в статье про Гессе городок Кальв, если бы не имел оснований полагать, что мне суждено до скончания века лицезреть его только на фотографии в упомянутом альбоме Бернгарда Целлера, а читатель мой не увидит его ни в каком виде… «Сокровища мировой культуры» — за вычетом того, что чужие люди отобрали нам в паек, да еще изжевали своими зубами, — были для нас воистину сокровищами в самом что ни на есть буквальном, этимологическом смысле слова: тем, что от нас сокрыли, спрятали, намеренно утаили. Кладом, который надо раскапывать без посторонней помощи, голыми руками, не жалея крови из–под ногтей. Да еще не забывая хорониться от лихого человека. Уверял же лектор на закрытом инструктаже в конце шестидесятых, что этот Герман Гессе, про которого пишет Аверинцев, — не кто иной, как известный гитлеровец; грозилась же сотрудница Библиотеки Ленина потребовать расследования, для чего бы это мне в семидесятые понадобились издания древних молитв; отнимали же у меня в восьмидесятом в ленинградской таможне, вполне официально, Исаака Сириянина по–сирийски, а перед этим на почте — Григория Паламу по–гречески! Пойми, читатель, я не жалуюсь, я любуюсь сюжетом. Сюжет о запретном кладе — архиромантический, даже сказочный. Сам Клеменс Бретано не побрезговал бы. Так скажи на милость: ощущая себя внутри такого сюжета, — не выше ли сил человеческих воздержаться от романтических излишеств слога? О невидимой миру доле моей жены во всем, что я пишу, сказано. Хотелось бы еще помянуть моих покойных родителей, благодаря которым язык старой русской поэзии — для меня не мертвый. И Резо Каралашвили, безвременно умершего друга моего из Тбилиси, вернейшего из учеников Гессе по всему свету. И всех, с кем была разделена тайная свобода. Две тысячи лет с Вергилием Когда 21 сентября 19 года до н. э. в калабрийском городе Брундизии, подле моря, соединяющего южную Италию с Элладой Гомера, на пятьдесят первом году своей тихой жизни трудолюбца скончался Публий Вергилий Марон — уже тогда, пожалуй, это событие означало для сознания одних современников и хотя бы для смутного чувства других нечто большее, чем просто смерть любимого и почитаемого поэта. |
| Ахматова 1988 — А. Ахматова. Листки из дневника (О Мандельштаме)//Вопросы литературы, 1988, 2. Белинский 1947 — В. Г. Белинский. Избр. соч. М., 1947. Белый 1916 — Андрей Белый. Вячеслав Иванов//Русская литература XX века (1890—1910)/Под. редакцией профессора С. А. Венгерова, т. 3. М., 1916. Белый 1921 — Андрей Белый. Первое свидание. Пб., 1921. Белый 1922 — Андрей Белый. Офейра. М., 1922. Белый 1933 — Андрей Белый. Начало века. М., 1933. Блок 1960 — А. Блок. Собр. соч. в 8 томах. М. —II., 1960. Брюсов 1976 — Валерий Брюсов. Переписка с Вячеславом Ивановым//Литературное наследство, т. 85. М., 1976. Гаспаров 1970 — М. Гаспаров. Поэзия Горация//Квинт Гораций Флакк. Оды. Эподы. Сатиры. Послания/Редакция переводов, вступ. статья и комментарии М. Гаспарова. М., 1970. Гаспаров 1979 — М. Л. Гаспаров. Вергилий — поэт будущего//Публий Вергилий Марон. Буколики. Георгики. Энеида. М., 1979. Гаспаров 1980а — М. Л. Гаспаров. Древнегреческая хоровая лирика//Пиндар. Вакхилид. Оды. Фрагменты. М., 1980. Гаспаров 19806 — М. Л. Гаспаров. Поэзия Пинадара//Пиндар. Вакхилид. Оды. Фрагменты. М., 1980. Герштейн 1986 — Э. Г. Герштейн. Новое о Мандельштаме. Париж, 1986. Гоголь 1952 — Н. В. Гоголь. Полн. собр. соч. в 14–ти томах, т. 8. М., 1952. Гофман ред. 1909 — Книга о русских поэтах последнего десятилетия/Под ред. М. Гофмана. СПб., 1909. Гроссман 1922 — Л. П. Гроссман. Семинарий по Достоевскому. Материалы, библиография и комментарии. М. —Пг., 1922. Данилова 1970 — И. Е. Данилова. Итальянская монументальная живопись. Раннее Возрождение. М., 1970. Достоевский 1976 — Φ. М. Достоевский. Полн. собр. соч., т. 15. Л., 1976. Егунов 1964 — А. Н. Егунов. Гомер в русских переводах XVIII–XIX веков. М. —Л., 1964. Епифаний Премудрый — Житие Стефана Пермского, написанное Епифанием Премудрым//Хрестоматия по древней русской литературе/Сост. Н. К. Гудзий. Изд. 8–е. М., 1973. Жирмунский 1919 — В. М. Жирмунский. Религиозное отречение в истории романтизма. Пг., 1919. Житие Григора Нарекаци — Житие Григора Нарекаци//Собрание житий святых, т. 5. Изд. М. Авгеряна. Венеция, 1813. |
|
|
