| Со своей стороны, Московское государство, развивая в себе иные стихии, не только противодействовало стремлениям Польши в силу самоохранения, но, соединяя под свой власть все прежде свободные русские земли, по отсутствию определенных для своей державы на западе географических и исторических границ, в силу древнего единства земли русской, стремилось отнять от польского мира все земли, которые вошли в состав польско-литовской державы. Критическое время для Москвы было в конце XV века, когда шло дело о покорении Великого Новгорода. Тогда Великий Новгород, для сохранения своей удельной независимости и прежнего порядка, отдавался польско-литовскому государю Казимиру. Помоги ему Казимир – Новгород потянул бы за собою весь северно-русский край в состав польско-литовской державы, и, конечно, Москва, осекшись в своих стремлениях к господству, на Новгороде, не удержалась бы и с тем, что уже успела приобрести, не сохранила бы и собственной своей самобытности, и восточная Русь поглощена была бы польско-литовским элементом, как и западная; стали бы в ней господствовать польская цивилизация, польский гражданский строй, польский образ воззрений, польская речь, а, наконец, и католическая вера. Но Казимир промахнулся; поляки не узнали своего часа, не ковали железа, пока оно было горячо; Москва овладела Новгородом, потом Псковом, а потом уже стала распространять свои владения и за счет Литвы: присоединила к себе Смоленск и Северщину. И Москва с тех пор не останавливалась в своих стремлениях и постоянно заявляла свои права на все русские земли, принадлежавшие Литве и Польше, как на свое законное достояние. В самом деле, если Москва овладела Смоленском и Северщиной – русскими землями, бывшими под властью Литвы, то почему же ей не силиться и не желать овладеть Киевом, Волынью, Подолью, Галичем, Полоцком, такими же русскими землями, как Северщина и Смоленщина, но еще находившимися во власти Литвы и соединенной с ней Польши? Но этим дело не окончилось бы: притязание Москвы на русские земли, которые Польша считала своими, в случае успеха необходимо повлекло бы новое притязание на всю Польшу и Литву; естественно, приобретя земли, которые считала своим достоянием, Москва не удержала бы их, если б не уничтожила с корнем и Литву, и самую Польшу, которая не отдала бы даром того, что признавала своим, и скорее погибла бы, иссякнувши в борьбе, чем удовольствовалась бы прежним политическим ничтожеством. |
| И теперь запорожцы дурно сделали, что, не отославши ко мне Дорошенковых посланников с грамотами, отпустили их назад в Чигирин с честию и с ними отправили своих козаков к нечестивому Дорошенку не знаю с чем. Да сказывали мне мои посланники, пришедшие из Запорог, что тамошние козаки называют королей дедичными своими государями и ненавидят тех, которые служат верно вашему царскому величеству, особенно ненавидят дворян вашего царского величества, полковников Войска Запорожского, да и меня самого за то, что в малороссийские города посланы воеводы и стали ведать всякие угодья. Теперь запорожцы выслали человек больше двухсот в Полтавщину, чтоб схватить меня; стоят они в Полтавском полку, в городе Баликах. Которые города или деревни богатые отговаривались повинности свои отдавать вашего царского величества воеводам или который козак к войску не выходил, к таким, в наказание за их гордость, послал я вашего царского величества ратных людей на становище и велел брать всякий корм, чтоб им понаскучили хорошенько». В таком положении находились дела по сю сторону Днепра, когда пришла весть о заключении перемирия с Польшею. Мы видели, как истощенное государство Московское жаждало этого перемирия, и понятно, что вторжение короля Яна-Казимира в Малороссию в 1663 году не могло уменьшить этой жажды. В январе 1664 года отправился к королю из Москвы посланник, стряпчий Кирилла Пущин, и повез царскую грамоту с предложением нового съезда уполномоченных. В феврале Пущин нашел Яна-Казимира под Севском, в селе Ушине. Литовский канцлер Христофор Пац объявил посланнику, что с королевской стороны комиссары готовы и что съезду быть в Белеве или в Калуге. Тут же приехал к канцлеру крымский посол и объявил, что сам хан пришел под Азов с 50000 крымцев и 40000 янычар. Татарин предлагал Пацу истребить и донских козаков, и запорожских черкас и требовал, чтоб ханские послы присутствовали на съездах королевских комиссаров с царскими уполномоченными. Канцлер отвечал, что когда король заключит мир с царем, то может помирить последнего и с ханом. |
| Очевидно, эти источники послужили основой для изложения данных событий польским историком конца XV века Длугошем. Он сделал вывод, что главной причиной произошедшего были притеснения православного большинства 205 . Это замечание историка весьма показательно. На галицко-волынских землях в политической борьбе немалую роль играли религиозные противоречия между католической верхушкой и православным населением во главе с боярством. По сведениям хрониста Яна, после смерти Юрия-Болеслава князем галицко-волынской земли был провозглашен литовский князь Любарт 206 . Юридические основания для этого существовали: во-первых, женой Любарта являлась дочь волынского князя Андрея – Буше (Луша, Лукерья) и, во-вторых, его сестра (дочь князя Гедимина) была женой Юрия-Болеслава 207 . Начал претендовать на галицко-волынское наследство и польский король Казимир. Отец Юрия-Болеслава являлся его вассалом. Казимир не стал ждать юридического разрешения спора и в том же 1340 году вторгся в галицкие земли. Некоторые польские историки рассматривали действия Казимира как вынужденную меру, дабы оградить польское государство от нападения Литвы и татар 208 . Но представляется, что дело далеко не в одной безопасности Польши. Галиция входила в сферу непосредственных интересов не только Руси и Литвы, но и Польши. Началась открытая война за овладение этой территорией. По хронике Яна, успехи Казимира были не слишком велики. Галицкий боярин Дмитрий Детко призвал на помощь татар, и польские войска встретили неожиданный отпор 209 . Длугош, напротив, пишет, что в 1340 году король присоединил к Польше не только галицкие земли, но и Волынь 210 . Хотя Ян и находился вдали от описываемых событий, его известию стоит отдать предпочтение. Во-первых, он был современником данных событий. Во-вторых, он, как подканцлер короля, имел доступ к государственным архивам. Длугош же иногда в угоду своей патриотической концепции искажал реальные события. Тем не менее рассказ Длугоша о покорении королем Казимиром Львова заслуживает внимания. По словам хрониста, король долго не мог взять город и вынужден был пойти на переговоры. И только тогда, когда он обещал не менять православную веру на католическую, городские ворота открылись 211 . |
| 133. Замечания Пушкина на поэму Рылеева «Войнаровский» не сохранились. Об ошибке в думе «Олег Вещий» см. письмо 41. Исповедь — отрывок из поэмы Рылеева «Наливайко». 135. Взгляд — статья Бестужева «Взгляд на русскую словесность…» («Полярная Звезда на 1825 год»). Критика Мерзлякова — см. примеч. 2. Ода к Зубову — «На возвращение графа Зубова из Персии» (впервые напечатана в 1804 г., в III ч. журнала «Друг Просвещения»). Карамзин с 1803 г. получал пенсию 2000 р. в год; Жуковский с 1816 г. — 4000; Крылов с 1812 г. — 1500; Гнедич с 1825 г. — 3000. Лучшая поэма Вольтера — «Орлеанская девственница». «О вспомни…» — из оды «На возвращение графа Зубова…». Послание к Александру — «Императору Александру» (1814 г.). Турнир — повесть «Ревельский турнир». Владимир — герой повести «Измена». Замечания… — см. примеч. 133. Жаловаться… — в статье «Взгляд на старую и новую словесность…» А. С. Шишков недавно был назначен министром народного просвещения. 136. Бабушка Пушкина — Варвара Васильевна Чичерина. Петр Львович — брат Сергея Львовича Пушкина. Разные стихотворения — подготовляемое к печати собрание стихотворений Пушкина (см. письмо 118). Бируков — цензор. Онегин — I глава романа (изд. 1825 г.). «Русской грамоты не знал…» — слова из «Эпитафии» И. И. Дмитриева. В пяльцах — «Борис Годунов». Демьян и Фока — «Демьянова уха» Крылова. «История» — Карамзина, работавшего над XII томом. 137. Доволен ли… — статьей Вяземского «Жуковский, Пушкин…» («Московский Телеграф», 1825, «В бореньях…» — слова из послания Вяземского к Жуковскому. Фосс — И. Г., немецкий поэт и переводчик. «Былое сбудется опять…» — из стихотворения Жуковского «Я музу иную бывало…». Твое о Чернеце — статья Вяземского о поэме И. И. Козлова «Чернец» («Московский Телеграф», 1825, «Войнаровский» — поэма Рылеева. Неелов — С. А., мелкий поэт; стихи его — в (1825) «Московского Телеграфа». Статья Шаликова (см. примеч. 2) — послание «К А. С. Пушкину» («Дамский Журнал», 1825, по поводу измененного впоследствии стиха в «Разговоре книгопродавца с поэтом» («Пускай их Шаликов поет»). Твое о Байроне — задуманная Вяземским статья о Байроне. «Благодарю за Казимира» — за присланные стихи Казимира Делавиня. Полевой — Н. А. Ему случается завираться… — Пушкин критикует статьи Полевого «О Полярной Звезде на 1825 год» («Моск. Телеграф», 1825, и «Прибавление к Моск. Телегр.», «Буово д " Антона» — средневековая итальянская сказка. «Влюбленный Роланд» — поэма Боярдо. |
| — Здравствуйте, здравствуйте, дорогой сосед! — сказала Варвара Симеоновна. — День добрый, Борис Николаевич, какая приятная встреча! — пропела Лика Казимировна. — Как ваша мамочка, здорова ли? — спросила Агния Львовна. — Здорова, слава Богу, скрипит помаленьку! Вот сестрица явится, и тоже будем вывозить на дачу нашу старушку. Титаник после некоторого раздумья радостно тявкнул. — Узнал, узнал меня, Собакевич, не забыл за зиму! — Борис Николаевич нагнулся и потрепал Титаника за уши. — Там твоя поддержка ждет не дождется, каждый день к вашим воротам приходит, проверяет — не приехали ли еще соседи? — Жива Динка? — Жива, жива, старушка… Ну, давайте ваши сумки! — Да что вы, Борис Николаевич, мы же сами на колесах! — сказала Агния Львовна. Но Борис Николаевич, не вступая в переговоры, одну за другой уложил две сумки в багажник, а третью понес к дверям. — Эта не помещается — у меня в багажнике инструменты и запчасти: решил вот на даче с машиной повозиться. А мы вот что сделаем: Варвару Симеоновну посадим вперед, Лику Казимировну, она маленькая, сзади, а вы, Агния Львовна, потихонечку идите себе по дороге, а я выгружусь и за вами вернусь! — Нет, Борис Николаевич, мы поступим по-другому! — сказала решительно Варвара. — Раз уж вы столь любезны, так просто отвезете наши сумки, а мы пойдем пешком и потом за ними к вам зайдем. — Хотите пройтись по воздуху? — Вот именно. И потом у нас традиция — на дачу приходить пешком. — А, ну традиция дело серьезное! Может, мне Титаника захватить в машину? — Нет-нет, не надо! Пусть пробежится, ему полезно. — Тогда я поехал! — С Богом! Борис Николаевич уселся за руль, просигналил им на прощанье и укатил. А подруги, освободившись от багажа, сошли на пешеходную дорожку и пошли по ней вдоль шоссе. Титаник весело бежал впереди, растянув поводок на всю длину. Он на бегу заглядывал под все кустики и задирал ногу у каждого столба, облаивал проносившиеся по шоссе машины — словом, радовался жизни. Но спустить его с поводка Лика Казимировна не решалась: вдруг он за зиму забыл, что нельзя выскакивать с тропинки на шоссе? |
| После ухода гостей Агния Львовна еще немножко полежала, отдыхая от них, любимых, но шумных, а потом встала и отправилась через площадку к соседкам. Позвонила в ту и в другую дверь, а когда подруги выглянули, сказала: — Девочки! Берите Таньку и марш ко мне — будем теперь справлять мой день рожденья в самом узком семейном кругу! И они его справили. Вынули из холодильника остатки закусок, достали из буфета спрятанную в углу бутылку кагора и сели пировать. Поели, выпили по рюмочке, поговорили о том, что Агния Львовна скоро станет прабабушкой, еще раз выпили — теперь за непраздную Екатерину. А потом Варвара Симеоновна сходила к себе за гитарой и спела песню. Не свою, правда, но очень подходящую к случаю: А на Марата, как тогда, летают сизые голуби, Снуют у белых колонн Музея Арктики. Я вспоминаю о годах, в которых не было холодно, Когда мечты наши были завернуты в фантики. Гитарой баловалась юность в наше время веселое, И узнают меня все на этой улице, И с рынка тянет свежей зеленью и маслом подсолнуха, Но, чтоб увидеть тебя, надо зажмуриться. …И, засыпая в эту ночь, Агния Львовна сказала мысленно: «Спасибо Тебе, Господи, за этот чудесный день рожденья!» История вторая Птичий грипп на троих Утром Варвара Симеоновна вышла из своей квартиры и увидела на площадке Титаника, сидящего с самым несчастным видом на привязанном к перилам поводке. На двери его хозяйки Лики Казимировны Ленартович белел листок бумаги. Она подошла, вынула из сумки очки для чтения и в величайшем недоумении прочла следующий текст: ОСТОРОЖНО! НЕ ВХОДИТЬ! В КВАРТИРЕ ПТИЧИЙ ГРИПП! Дорогие мои Варежка и Агуня, я заболела. Это птичий грипп. Возьмите к себе Титаника. Врача я вызвала сама. Прощайте, мои дорогие подруги, это конец, я ухожу в вечность. Я вам позвоню, если смогу. — Однако! — сказала Варвара Симеоновна в раздумье. Она достала из сумочки ключ от квартиры Лики Казимировны, повертела его и сунула обратно, позвонила в квартиру Агнии Львовны, но той не оказалось дома. «В магазин, наверное, вышла! Значит, записку и Таньку она не видела, они появились позже», — решила Варвара Симеоновна и стала отвязывать поводок Титаника. |
| Мы помним День Бородина. Его встречает вся родня. Ведь он у нас такой один — Иван Петрович Бородин! Заказчик указывал число строк или четверостиший, потому что оплата производилась построчно: одна четверть оплаты шла владельцам сайта, а три четверти получал поэт. В том числе Лика Казимировна. Эти гонорары были серьезным подспорьем к ее небольшой пенсии, именно благодаря им Лика могла содержать Интернет и Титаника. Ну, а раз уж она через Интернет зарабатывала, то она позволяла себе роскошь посещать и настоящий поэтический форум, куда посылала стихи, написанные уже не на заказ, а от души. Сайт носил изысканное название «Кастальский ключ», и понятно, что только литературно образованный человек мог соблазниться таким названием. На форуме «тусовались» поэты различных направлений, и в том числе группа «куртуазных поэтов», к которым принадлежала Лика Казимировна. Впрочем, публиковалась она под псевдонимом (по-интернетски — «ником») Орхидея Нежная, а в качестве аватара (это такая картинка, которая помещается рядом с ником) вместо портрета у нее была помещена фотография розовой орхидеи. Стихи она писала изысканные, соответственно направлению. Например, такие: Вдали растаяла Альгамбра, От слез кружится голова, Но мне уже до канделябра Твои прощальные слова! Или вот еще такие: Наш бедный сад совсем заглох, Зарос бурьяном, снытью, пижмой. На днях я зацепилась фижмой За пурпурный чертополох. Я уронила свой парик В фонтан, но он сухим остался, Поскольку бег струи прервался — Иссяк питающий родник. Подружки, Агния с Варварой, над куртуазными стихами Лики потешались вовсю, но ее это не особенно волновало: на форуме «Кастальский ключ» они пользовались неизменным успехом. Более того, Орхидею Нежную форумчане любили, к ее мнению прислушивались, с нею делились бедами и радостями. Впрочем, когда к ней обращались за советом по житейским делам, она бежала к Агнии Львовне и спрашивала у нее, запоминала ответ и затем выкладывала его на форуме. Однажды на форуме появился новый поэт, выступивший под псевдонимом Парсифаль. Он писал рыцарские стихи. |
| Плащ мой вьется за спиною, Панцирь блещет на груди. Просишь ты: «Побудь со мною!» Плачешь ты: «Не уходи!» «О прекрасная маркиза, — Мой ответ ей был суров, Ради твоего каприза Долг забыть я не готов». Позвала меня идея, Я умчался на коне. Но росою орхидея Тихо плачет обо мне. Прочтя эти вирши, Лика Казимировна, она же Орхидея Нежная, тихо вскрикнула и схватилась за сердце. Потом выпила корвалолчику, успокоилась, села за клавиатуру и в очередные стихи о разлуке с вечно куда-то отъезжающим возлюбленным вставила следующие строфы: От печали я вся холодею И схожу потихоньку с ума: На прощание орхидею Я ему подарила сама! Видно, годы еще мне терзаться, Вспоминая свой глупый каприз: Что бы. стоило мне догадаться Подарить ему кипарис? Проезжая долиной нездешней Он, конечно, забыл про меня, Уронив мой цветок почерневший Под копыта родного коня. С замиранием сердца трепещущая Орхидея выложила сии вирши на сайте. И ответ пришел незамедлительно. В летучем войске Бодуэна Я был и рыцарь, и пиит. И замирала Ойкумена От звуков песен и копыт. Но пораженья и успехи Чередовались у меня: Утратил я свои доспехи, И даже потерял коня! Но твой подарок — орхидея Мне одному принадлежит. И никакого прохиндея Рука сей дар не осквернит. Не сохранить ни шарф, ни вымпел, Но дар твой вечен под луной: Я высушил цветок и выпил, Его настой всегда со мной. Пусть я лечу, палимый жаждой, К очередному миражу, Но я молекулою каждой Тебе одной принадлежу! Орхидея что-то там пролепетала в ответ — и Парсифаль опять ей ответил точно в тон. И так они перекидывались изысканными стихами, словно играли в порхающий волан, и, похоже, оба этой игрой безмерно наслаждались. Но вот однажды Парсифаль намекнул — о, только намекнул! — что не худо бы им встретиться «в реале», то есть не в Интернете, а в жизни. Они могли бы, писал он, встретиться где-нибудь в городе: сходить в кафе, поговорить, почитать друг другу стихи. К этому времени уже выяснилось, что оба они живут в Петербурге: он — на набережной Невы, а она — возле Музея Арктики. Лика Казимировна заволновалась, перепуталась и кинулась за советом к подружкам. |
| С другой стороны, псковичи, узнавши, что новгородцы жгут их пограничные волости, выезжая из Вышгорода, осадили это место, начали бить пушками, стрелами стрелять, примет приметывать. Первый день новгородцы крепко оборонялись, но на другой день, видя, что у них нет ни запасов, ни воды, вышли со крестами на заборало и начали говорить осаждающим: " В чем вы изобижены, то ведает государь наш и ваш, князь великий, и Великий Новгород; а вы бы над нами свое милосердие показали, мы же вам животворящий крест целуем " , - и отдали весь псковский полон, даже стрелы, собравши их на городе или кругом заборал. Псковичи челобитье их приняли, кровь их пощадили, отступили от городка и занялись опустошением пограничных мест верст на 50 и больше. Не так был счастлив другой полуторатысячный отряд псковичей, собранный из охочих людей, которые отправились на север: за рекой Лютой, притоком Плюсы, ударили на них врасплох новгородцы и разбили наголову; но скоро весть о Шелонском поражении заставила победителей бежать с места победы. Великий князь получил весть о победе, когда стоял в Яжолбицах, в 120 верстах от Новгорода; отсюда он двинулся к югу и стал против Демона, который сдался князю Верейскому, заплативши сто рублей окупа; от Демона Иоанн пошел к Русе и вступил в нее 24 июля; он ждал послов новгородских с челобитьем, потому что еще из-под Демона отпустил в Новгород гонца, ириезжавшего за опасной грамотой, но вместо того получил весть, что Новгород волнуется по-прежнему. Несмотря на Шелонское поражение, несмотря на то, что здесь литовская сторона лишилась предводителей своих, взятых в плен, несмотря на то, что гонец, посланный к Казимиру для понуждения его садиться поскорее на коня за Новгород, возвратился с печальной вестью, что магистр ливонский не пропустил его через свою землю (если магистру не нравилось господство московского князя над Новгородом, то еще более должно было не нравиться господство литовского князя по тогдашним отношениям обоих орденов к Казимиру), несмотря на все это, когда в Новгороде узнали, что Иоанн в Русе, то встал сильный мятеж, сторожа заняли стены и башни, переменяясь день и ночь, а люди по-прежнему разделились: одни хотели за Москву, а другие - за Литву. |
| Она вдруг улыбнулась, по-детски взяла рукой руку Геннадия Андреича у локтя и слегка погладила ее. – Я рада, что вас нынче встретила, потому что вы его друг. Да, да, а в общем я заговорилась и зашла далеко, мне пора. И мне совсем в другую сторону. Она пожала ему руку. – До свиданья! И вдруг тут же на тротуаре, точно стряхнув года, в шубке своей и калошах сделала то волшебное па, от которого замирал некогда Большой театр. А потом, легко взмахнув ручкой, будто собираясь улетать, быстро и беззвучно потонула в снежной мгле. Геннадий же Андреич взял извозчика. Потряхивая на ухабах, извозчик медленно вез его чрез Москву на Земляной вал. Геннадий Андреич прочно держал свой пакет с книгами. «Да, да, такая же осталась… Все в порядке. Несмотря ни на чтос…» И ему было даже странно, но как-то и радостно, что вот на Неглинном, в полуголодной Москве, при убогой жизни, пред ним вдруг явилась волшебница. Малая летопись Плющихи Дом на Плющихе не весьма был наряден, но доволен удобен: двухэтажный, с просторным двором, разными сарайчиками, закутами, даже кой-где с зеленой травкой и собственной липой на дворе – половина ее свешивалась над чужим владением. Можно сказать о нем: средней давности особнячок в Москве, ныне обогнанный планетарным ходом истории. Верх занимали Мстислав Казимирович и Собачка. Там же и мать. Ксану перевели вниз к Прасковье Ивановне, а в комнате рядом жила Евдокия Михайловна, специалистка по дефективным детям – худенькая, невысокая дама, скромно одетая, с остроугольным лицом и задумчивыми глазами. Мстислав Казимирович пропадал в своем учреждении, Собачка – в больнице – как всегда, к свежести и здоровью тела присоединялся в ней некий лекарственно-больничный привкус. Ксана училась на бухгалтерских курсах, иногда плакала, готовясь к зачетам. Евдокия Михайловна отдавалась своим дефективным. Здоровье ее было слабовато – начинался диабет. Собачка за ее здоровьем наблюдала, как и за сердцем матери. – Душенька, душенька, – говорила Евдокии, – вы со своими идиотами не надрывайтесь. Диабет такая вещь, утомление для него первый враг. Идиоты все равно такими же болванами останутся. Здоровье важнее возни с выродками и всяких ученых изысканий. |
|
|
