| 511 По сообщению Тацита, Юлий Агрикола «неоднократно рассказывал, что в ранней молодости предался бы изучению философии с непозволительным для римлянина и будущею сенатора жаром, если бы благоразумие матери не охладило пыл его горячей души» (Agricola 4/Пер. А. С. Бобовича//Корнелий Тацит. Сочинения: В 2 т. Т. 1. Л., 1969. С. 329). Вот римская точка зрения: будущему человеку дела хорошо быть знакомый с философией, будь то ради нравственной ориентации или ради обшей культуры, но для него «непозволительно» изучать философию со страстью. На исходе античности римские и греческие воззрения еще раз выявились в оценке почестей, оказанных Юлианом Отступником его учителю философу и магу Максиму. Для Ливания, говорящей) от лица греческой культуры, император, выходящий из сената навстречу учителю, – трогательное и возвышенное зрелище: «Юлиан, вскочив со своего места среди сенаторов, побежал к двери, как Херефонт к Сократу всем показывая и возглашая своим поведением, что мудрость благороднее царской власти Что же все это значило? Он не только, как и можно подумать, отплачивая за учение, но и призывая к учению молодежь по всему свету, – да и стариков, добавил бы я, коль скоро и старцы устремились к наукам» (Libanii oratio XVIII, 155–156). Воображению Ливания предносится, так сказать, вселенский апофеоз школы. Иначе смотрит на дело Аммиан Марцеллин, исходящий из идеала римской государственности: он осуждает поведение столь любимого им Юлиана, находя, что император просто забылся и уронил себя (Amilani Marcellini Res gestae XXII, 7). 512 Для контраста можно вспомнить, что пришельцы из Западной Европы еще в XII-XIII вв. воспринимали Византию как смешной мир грамотеев (ср.: Каждая А. П. Книга и писатель в Византии. М., 1973. С. 43). 514 24 Слово «мист» ( μστης, в традиционном · славянской переводе – «таинник») вошло прямо из лексикона языческих мистерий в лексикой христианской Церкви. Климент Александрийский говорит о крещаемом: «Господь напечатлевает печать на своем мисте» (Clemenmis Protrepticus 12//PG. 8. Col. 241 А). Монах, по выражению Григория Назианзина , есть «мист сокровенной жизни Христовой» (Gregorii Nazianzeni carmen И, 1//PG. 37. Col. 1455 А). В Акафисте Богородица названа «таинницей неизреченного света» (Trypanis С. А. Fourteen Early Слово «мист» ( μστης, в традиционном · славянской переводе – «таинник») вошло прямо из лексикона языческих мистерий в лексикой христианской Церкви. Климент Александрийский говорит о крещаемом: «Господь напечатлевает печать на своем мисте» (Clemenmis Protrepticus 12//PG. 8. Col. 241 А). Монах, по выражению Григория Назианзина , есть «мист сокровенной жизни Христовой» (Gregorii Nazianzeni carmen И, 1//PG. 37. Col. 1455 А). В Акафисте Богородица названа «таинницей неизреченного света» (Trypanis С. А. Fourteen Early Byzantine Cantica. P. 31).yzantine Cantica. P. 31). |
| Методология и методы исследования. Методологической основой работы является сочетание принципов историзма, объективности, системности и комплексности изучения исторических явлений, что дает возможность изучить наследие Григория Назианзина в историческом контексте и с учетом всей известной науке совокупности факторов, оказавших влияние на его творчество. В работе использованы как общенаучные, так и специальные исторические методы. Выбор методов обусловлен формулировкой цели диссертационного исследования и постановкой конкретных эвристических задач. В связи с тем, что для выяснения места и значения литературного наследия Григория Назианзина в истории ранней Византии необходимо подробно проанализировать его теологические, общественно-политические и культурологические взгляды в конкретном историческом контексте, в нашей работе первостепенным стал историко-филологический подход, который подразумевает использование лингвистического анализа терминологии этого византийского интеллектуала. Помимо этого, в работе использовались историко-генетический, историко-сравнительный и историко-типологический методы. Для изложения материала был избран традиционный историко-хронологический метод, который в необходимых случаях сопровождался иллюстративными экспликациями. Указанные методы дали возможность проведения комплексного анализа литературного наследия Григория Назианзина и, прежде всего, материалов трагедии «Страждущий Христос», а также позволили рассмотреть этот феномен в его историко-культурном контексте. Второй раздел «Общественная и литературная деятельность Григория Назианзина»представляет исследование роли и значения Григория как общественного деятеля, а также уяснение места его поэтического наследия в истории ранневизантийского общества. В первом подразделеприводится характеристика Григория Назианзина как общественного деятеля Византии второй половины IV b. Большое внимание уделяется литературной полемики с императором Флавием Клавдием Юлианом по прозвищу «Отступник» (361-363 гг.), в результате которой Григорию удалось выработать и сформулировать основные принципы отношения христиан к культурному наследию античности, по которым лучшее из этого наследия стало фундаментом развивающейся христианской культуры. В этом подразделе рассматривается вопрос о церковно-каноническом статусе Григория Назианзина. В специальной литературе Григорий фигурирует как епископ Назианза, хотя официально он им никогда не являлся, однако в агиографии и гимнографии его имя ассоциируется с Константинопольской кафедрой, что вполне канонически обосновано. Также особый акцент ставится на анализе роли Григория как идейного вдохновителя, организатора и председателя Второго Вселенского собора. Сведения, прежде всего исторического характера, о сложных перепетиях этого собора, которые он приводит в своих словах, письмах и автобиографических поэмах, являются ценным, а зачастую и единственным источником информации по данному вопросу. |
| Поэтому некоторые предполагаемые сходства язычества с христианством, возникшие в достаточно позднее время и объясняемые христианами диавольским коварством, о чем пишет Тертуллиан 34 , можно в свете новых данных интерпретировать как попытку плагиата со стороны язычества. Это достаточно хорошо укладывается в имеющиеся сведения о синкретическом характере развития языческих культов. Можно также сослаться на известную фразу фригийского жреца культа Митры, которую приводит блаженный Августин : «Et ipse Pileatus christianus est». 35 Она свидетельствует о попытке язычников приспособиться к тогда уже почти господствовавшему христианству 36 . Как отмечает Брюс Метцгер, «не следует бездумно опираться на предположение, что мистические культы всегда влияли на христианство, т.к. не только возможно, но и весьма вероятно, что в некоторых случаях, влияние шло в обратном направлении» 37 . Например, современный исследователь Ян Бреммер («Взлет и падение загробной жизни» 2002) высказывает предположение о том, что культы Аттиса и Митры несут на себе следы влияния христианства 38 Некоторые авторы склонны видеть следы заимствования идей иудаизма и христианства в зороастризме 39 . Р. Нэш: «И не стоит удивляться тому, что лидеры культов, которые христианство успешно вытесняло, должны были каким-то образом сдерживать это наступление. А был ли для этого лучший способ, чем предложить языческий суррогат? Попытки язычников противостоять растущему влиянию христианства путем подражания ему ясно просматриваются в мерах, введенных Юлианом Отступником, который был римским императором с 361 по 363 гг. н.э.» 40 . Чем же тогда можно объяснить такую популярность ненаучной мифологической теории среди сторонников атеизма и агностицизма? Ответ на этот вопрос и понудил Б. Эрмана написать свою очередную книгу «А был ли Иисус? Неожиданная историческая правда». Эрман пишет в конце своего исследования такие слова: «Мифологистами движут вовсе не научные соображения. Их программа носит религиозный характер. Это религиозные идеологи. Они занимаются не историческим исследованием, а богословием. Правда, богословствуют они с целью уничтожить традиционную религию. Однако их нападки основаны не на науке, а на религиозных взглядах» 41 . |
| Такое предложение было неприятно императору, и Евдоксий хитро использовал этот момент. Он цинично заявил, что он согласен анафематствовать термин «аномиос,» если Василий согласится анафематствовать «омоусиос.» Честный Василий отказался. Тогда Констанций за несговорчивость отверг василиан и связал себя с цинично сговорчивыми акакианами. He без некоторой сценической искусственности во время этих дебатов объявляют радостное известие ο прибытии Урсакия и Валента с казавшимся невероятным известием o том, что все представители западного собора подписали наконец «Никское исповедание,» в котором нет ни «единосущия,» ни даже «подобосущия,» a только «подобие.» Констанций был в восторге от такого совпадения в общем результате западной половины «вселенского» собора с восточной. Оставалось только просмотреть текст и, может быть, его в чем-то отшлифовать. Снова начались очные ставки пред императором вождей двух партий. Беспринципная смелость Акакия и Евдоксия давала им победу в глазах императора. Оба они анафематствовали свое аномейство. От омиусиан потребовали также пожертвовать каким бы то ни было, прямым или косвенным, маневрированием термином «усиа.» После немалых споров омиусиане наконец сдались и подписали «Никскую веру.» Это случилось в вечерне-ночном заседании как раз в новогоднюю ночь на 1 января 360 г. Так получился после всей лукавой волокиты официальный результат искусственного «вселенского» собора в Арле-Селевкии. Императорский центр отныне с формальным правом предложил всем возглавителям церкви Востока и Запада объединиться на умолчании и об аномиос, и об омиусиос — всем стать омиями. B это «казенное» объединение входили разнородные элементы: и а) старые ариане Урсакий с Валентом и Георгий Александрийский, и b) надевшие овечью шкуру аномеи Евдоксий с Акакием, и с) многочисленные невольники на Западе и Востоке. Все должны были стать Такой результат, выжатый политическим давлением, не мог дать вселенской церкви догматического выздоровления и успокоения. Тем более что приближался момент быстрых смен на императорском троне со сценарием восстановления в империи даже язычества Юлианом Отступником. |
| Жрецов Юлиан подчинил епископам, подобно тому как епископы стояли во главе христианских Церквей, хотя исконному язычеству этот институт не известен. Назначая на должность епископа некоего Феодора, он писал ему: «Я хочу поручить тебе дело и мне дорогое, и для всех весьма важное, именно – главное начальство по всем религиозным учреждениям в Азии, епископскую власть над жрецами в каждом городе и право суда над ними» . Давая наставление Феодору, Юлиан стремится внушить ему чувства и мысли, заимствованные у христиан и чуждые подлинному этосу «эллинизма»: «Первое качество, какое требуется в этом положении, это мягкость, доброта и человеколюбие», – правда, лишь – и это звучит уже совсем не по-христиански – «к достойным». С горечью он сетует в этом письме на религиозное равнодушие язычников: «Видя господствующую у нас холодность по отношению к религии, я глубоко страдал при размышлении об этом. В то время как приверженцы ложных учений оказываются так ревностными, что готовы пожертвовать за свою веру жизнью, выносить всякую нужду и голод… мы же оказываем такую холодность к богам, что совсем забыли отеческие законы» . Среди поставленных Юлианом жрецов были и подобные ему отступники. С одним из них, Пигасием, занимавшим ранее Троадскую церковную кафедру, Юлиан познакомился еще при Констанции, когда, находясь в пути, остановился в Троаде. В одном из своих писем он пишет: «Епископ встретил меня и, когда я пожелал осмотреть памятники города… – а это был у меня предлог для посещения священных храмов – предложил себя в проводники и повел меня повсюду… Там есть святилище Гектора, где стояла медная статуя в маленьком храме, при нем под открытым небом стояло изображение великого Ахилла… Заметив, что жертвенники еще хранят следы жертвоприношений и что статуя Гектора обильно полита благовониями, я обращаюсь к Пигасию с вопросом: “Что это? Разве троянцы приносят жертвы?” “Что же дурного, – ответил он, – если они почитают хорошего человека и своего согражданина, как и мы кланяемся своим мученикам” ”Пойдем, – сказал я, – к святилищу Афины Троянской”. Он очень охотно повел меня и открыл храм и, как бы рисуясь, с полным вниманием показал мне сохранившиеся статуи, причем не позволил себе ничего такого, что обычно делают в таких случаях эти нечестивцы: не делал знамения на нечестивом челе и не шептал про себя, как они. Ибо высшая степень богословствования у них заключается в этих двух вещах: шипеть против демонов и делать на челе крестное знамение… Я слышал… что тайно он воздавал поклонение солнцу… По моему мнению, не его только, но и других, переходящих к нам, следует принимать с честью, дабы они охотней следовали нашим призывам» . |
| Еще более удручала его религиозная холодность профанов, иными словами, народа. Когда в Антиохии совершалось празднование в честь Аполлона, Юлиан, в ту пору имевший там свою резиденцию, рано утром отправился в загородную Дафну, где находилось главное святилище этого божества. Он надеялся увидеть там «торжественное собрание народа для жертвоприношений, но вместо этого встретил одного только жреца, несшего гуся. Юлиан спросил, какая жертва будет приноситься? Жрец ответил: “Я от себя несу гуся”. “А народу почему нет?” Жрец объяснил, что народ не находит нужным тратиться на жертвы. Юлиан вследствие этого корил антиохийцев. Он говорил: “Я полагал, что каждая фила… принесет по белому быку, или, по крайней мере, весь город представит одного быка”. Антиохийцы за это отплатили ему двустишием: “Белые быки приветствуют Юлиана; если он победит персов, то белым быкам житья не будет”» . Как видно из этого эпизода, язычники с иронией относились к императору-единоверцу. Пылкий ревнитель языческого культа, он сам любил подводить жертвенное животное к алтарю, подносить дрова к костру, изучать внутренности закланных быков или баранов, пытаясь обнаружить в них тайные указания на волю богов. Наблюдая такой его неумеренный неофитский энтузиазм, народ прозвал его «вомолохом» (составлено из двух слов: арамейского вомо – «жертвенник» и греческого лох – «воинский отряд»). Это была презрительная кличка малоимущего и нищего сброда, который во время жертвоприношений стекался к алтарю, чтобы полакомиться кусками жертвенного мяса. Одной из репрессивных мер, предпринятых Юлианом против христиан, было увольнение их из армии и с государственных должностей. Он находил для этой меры не чуждое издевки благовидное основание: «Тем, кто не хотел отречься от христианства и приносить жертвы идолам, Юлиан, – по словам Сократа Схоластика, – запретил служить в придворном войске. Христианам не позволялось также быть начальниками провинций – потому, говорил он, что закон повелевает им не употреблять меча для наказания людей, заслуживших своими преступлениями смерть. Многих располагал он к приношению жертв ласками и подарками, и тут-то, как в горниле, открылось перед всеми, кто был истинный христианин и кто мнимый. Христиане в смысле собственном охотно снимали с себя пояс, соглашаясь лучше претерпеть все, чем отречься от Христа» . Чистка армии от христиан при нем, однако, далеко не была доведена до конца, вероятно, потому, что в противном случае армия осталась бы обезглавленной и сильно поредевшей. |
| Устранение и убийство Галла по приказу императора поставило в смертельно опасное положение его младшего брата. Юлиана срочно доставили в Медиолан, где тогда находился Констанций, и в течение семи месяцев он содержался под домашним арестом, против него велось следствие, которое легко могло закончиться казнью. Но Юлиана выручила императрица Евсевия. Она посоветовала мужу освободить юношу, не причастного ни к какому заговору, и позволить ему продолжить образование уже в Афинах. Юлиан провел там несколько месяцев, слушая лекции знаменитых профессоров – знатоков классической философии и литературы, остававшихся язычниками. Впоследствии он тепло вспоминал о времени, проведенном в этом городе, в котором повсюду были следы классической древности, «о садах, об афинском предместье, о миртовых аллеях и о домике Сократа» . Там он, как считает большинство историков и биографов Юлиана, «был посвящен элевсинским иерофантом (жрецом) в элевсинские мистерии. Это было, по словам Буасье, как бы крещением новообращенного» , иными словами, ритуальным актом отпадения от христианской Церкви. В Афинах Юлиан познакомился с обучавшимися там же выходцами из христианских семей Каппадокии, ставшими впоследствии вселенскими учителями Церкви, – Василием Великим и Григорием Богословом. Святой Григорий, вспоминая свое знакомство с Юлианом, набросал его выразительный портрет: «По мне, не предвещали ничего доброго: шея нетвердая; плечи движущиеся и выравнивающиеся; глаза беглые, наглые и свирепые; ноги, не стоящие твердо, но сгибающиеся; нос, выражающий дерзость и презрительность; черты лица смешные и то же выражающие; смех громкий и неумеренный; наклонение и откидывание назад головы без всякой причины; речь медленная и прерывистая; вопросы беспорядочные и несвязные; ответы ничем не лучшие, смешиваемые один с другим, нетвердые, не подчиненные правилам… Тогда же, как увидел это, сказал я: “Какое зло воспитывает Римская империя!” – и, предрекши, желал быть ложным прорицателем» . Юлиан и сам был писатель и в памфлете «Мисопогон» («Ненавистник бороды»), написанном уже в бытность императором, предлагает читателю ироничный, хотя при этом и нацеленный на самооправдание и даже самовозвеличивание автопортрет, рисуясь и стилизуя себя под философа-киника: «Природа не дала мне ни большой красоты, ни величественности, ни привлекательности, и я по своей нелюдимости прибавил еще эту большую бороду как бы назло природе, что она не дала мне красоты. |
| Церковная история. 8,2). Так язычник Либаний сказал об Иоанне, которому предстояло войти в историю с прозвищем Златоуст. Впрочем, Либаний был действительно достойный человек – например, он ходатайствовал перед императором Юлианом о помиловании христиан: «Если Орион думает о богах иначе, чем мы, то это заблуждение вредит только ему одному, но нисколько не служит причиной его преследовать» . Конечно, посылая христианских юношей на учебу в языческие школы, св. Василий предостерегал их: «Не должно однажды навсегда предав сим мужам кормило корабля, следовать за ними, куда ни поведут, но, заимствуя у них все, что есть полезного, надобно уметь иное и отбросить… Нам предлежит подвиг, для приготовления к которому надобно беседовать и со стихотворцами, и с историками, и с ораторами, и со всяким человеком, от кого только может быть какая-либо польза к попечению о душе» . То, что христианам удавалось жить по этому правилу, свидетельствует Юлиан Отступник: «Нас колют нашими же стилями , то есть ведут против нас войну, вооружившись произведениями наших же писателей» (Феодорит Кирский. Церковная история 3,8). Это было в четвертом веке. Сейчас уже век двадцать первый. И дискуссии возобновились по тем же самым вопросам: можно ли христианскому ребенку читать не-христианские книги? Вспоминая реакцию св. Григория Богослова на указ Юлиана, я и сегодня спрашиваю: зачем же христианам уходить из мира детской и школьной культуры? Зачем помогать Отступнику? Чего мы испугались? Просто того, что где-то рядом с нами кто-то читает детские сказки, в которых действуют персонажи языческих мифов… Так, может, не будем выставлять свое маловерие напоказ? Не будем позорить Православие? Ну, почему мы считаем апостольскую веру столь слабой, что все время пробуем ее спрятать от дискуссионного сопоставления, защитить полицейскими и цензорскими ограждениями? Катится какая-то цепная реакция: преизобилие наших страхов мешает понять суть нашей веры и надежды; плохое знание своей веры опять же порождает увлеченность новыми волнами паники… Чтобы не сорваться в апокалиптической истерике, надо знать церковную традицию – во всей ее сложности и многообразии. |
| Гай Марий Викторин (290 – после 363) Гай Марий Викторин Богослов, философ и ритор. Биография Родился в Африке, где получил образование со специализацией в области риторики. Около 340 г. переехал из Африки в Рим (в связи с чем там получил прозвище «Африканский»), скорее всего, с целью преподавания ораторского искусства. Его карьера была успешной, и со временем он получил должность нижнего ранга в сенате. Расцвет его карьеры пришелся на время правления Констанция II. По-видимому, тогда же он был удостоен почетной статуи на Форуме Траяна в 354 году. Обращение Викторина от платонизма к христианству (крестился в 355 г.) произвело глубокое впечатление на Аврелия Августина, как видно из Книги 8 его Исповеди. Его обращение имело большое историческое значение и стало предвестником отказа все большего числа интеллектуалов от язычества. Как показали последующие события, связанные с возрождением язычества, инициированным последним языческим императором, Флавием Клавдием Юлианом, обращение Викторина в христианство было несомненно искренним, хотя некоторые ученые (Эрнст Бэнц, а вслед за ним и другие) считали его чисто рационалистическим. Воспитанный в христианской вере, Юлиан (прозванный христианами Отступником) позднее стал исповедовать язычество и предпринял попытку вернуть ему главенствующий статус в государстве. Желая искоренить школы христианских учителей, в июне 362 года император издал указ, в соответствии с которым все государственно аккредитованные профессора должны быть утверждены муниципальным советом. В сопровождающем пояснении императора было высказано неодобрение в адрес христиан, читающих лекции о поэмах Гомера и Вергилия, в то время как их религия требует искоренения религии Гомера и Вергилия. Викторин отказался от своей официальной должности «ритора города Рима», профессора риторики, но не оратора. Полный энергии пожилой профессор продолжил писать научные труды о Троице, чтобы отстоять правильность положения Никейского Символа Веры, согласно которому Бог Сын «единосущный (др.-греч. μοοσιος, лam. consubsmanmialis) Отцу». Завершив серию работ (начатую предположительно в конце 357 года), он взялся за написание первых комментариев на латинском языке к Посланиям Павла. Хотя есть упоминания о том, что он также написал комментарии и к Посланию к римлянам и Посланиям к коринфянам, однако до нас дошли только работы (с некоторыми лакунами) о Посланиях к галатам, ефесянам и филиппийцам (комментарии к первым 16 строфам последнего утеряны). |
| 22, 25 и 26). Между тем, и сам тиран, видя в Константине опасного для себя соперника, Максентий, сидевший в Риме, объявил ему войну. " Силы Константина были слабее, нежели вражеские. Он чувствовал, что ему нужна помощь свыше и искал ее. Он стал думать, какого бога призвать бы себе на помощь. При этом пришло ему на мысль, что не малое число прежних державных лиц, возложив надежду свою на многих богов, обманулись и окончили дело свое несчастливо и что отец его Констанций, во всю свою жизнь почитавший Единого Всевышнего Бога, имел знамения Его покровительства, и убедился, что должно чтить Бога отеческого " (Гл. 27). " И начал призывать Его, просить и умолять, чтобы Он явился, вразумил его о Себе и в предлежащем деле простер ему Свою десницу. Усердно вознося свои молитвы и прошения об этом, Царь получил удивительнейшее, посланное от Бога знамение; так что и поверить было бы не легко, если бы говорил кто другой. Но нас с клятвою уверял в этом сам победоносный Царь, когда, спустя много после того, мы писали настоящее сочинение и удостоились его знакомства и беседы; посему, кто станет сомневаться в истине сего сказания, – тем более что и последующее время было свидетелем его истины?! " Однажды, в полуденные часы дня, когда солнце начало уже склоняться к западу, – говорил Царь, – я собственными очами видел составившееся из света и лежавшее на солнце знамение креста, с надписью " Сим побеждай! " Это зрелище объяло ужасом, как его самого, так и все войско, которое, само не зная куда, следовало за ним и продолжало созерцать явившееся чудо " (Гл. 28). Было это в 28-ой день октября 312 года, когда Константин с войском шел против Максентия, заключившегося в Риме. Это чудесное явление креста среди белого дня засвидетельствовано и многими современными писателями, со слов очевидцев. Особенно важно свидетельство исповедника Артемия перед Юлианом-Отступником, которому при допросе Артемий говорил: " Христос свыше призвал Константина, когда он вел войну против Максентия, показав ему в полдень знамение креста, лучезарно сиявшее над солнцем и звездовидными римскими буквами предсказавшее ему победу на войне. |
|
|
