| Будущее из корня и глагола быть в будущей форме (буду) ranca-bo, с усечением окончания. Третье лицо множественного числа представляет эту истину с особенной ясностью ranca-bunt (рыкать будут). Прочие времена составлены совершенно по тому же закону, и причастное прилагательное на -bundus (ranca-bundus) не оставляет никакого сомнения. Повелительное носит ещё следы глагола ire, употреблённого для обозначения веления; то же заметно в супинах. Славянский язык составляет повелительное точно также из корня и, корня глагола идти: страда–й, гуля–й, гляде–й (и и е сливаются в гляди) и пр. Итак, всё спряжение Латинское основано единственно на трёх вспомогательных есмь, быть и идти, как Славянское, и в том же порядке. Глагол же быть представляется в своей первобытной форме на б, а не на ф. Вкропившись в кристаллизацию других глаголов, он уцелел и сохранился невредим от влияния чуждых стихий и законов местного благозвучия, изменивших его в отдельном его существований (-fui из -быо, по-Гречески же πλω из был). Таким-то образом обличается чисто Славянская основа Латыни, и филолог достигает путём беспристрастной критики до тех же результатов, которые уже были ясными для критики преданий, сказок и исторических свидетельств. Мы видели, что весь южный берег синя моря (Евксина), то есть страна Саков и Гуннов (Сакастана и Гунастана клинообразных надписей 273 и восточный берег моря белого (пелагос, Славяне и теперь так зовут Архипелаг), страна Вендов Великих, так же как и земля Троянская, были населены Славянами. Миф о бегстве Энея, соединяющий основание Альбы (Белой) с падением Трои, и предания Рима, связывающие Ромула с Альбой, вполне оправдываются Славянской основой Латинского наречия и со своей стороны подтверждают славянство северо-западных жителей Малой-Азии, если бы оно ещё нуждалось в подтверждении после Ликийских надписей. Одна только щепетильная критика и полу-невежественная учёность могли отвергать сказание об Энее, т. е. Троянце, основателе Альбы. Просвещение истинное узнаёт правду древней повести из прямой зависимости Альбы и Рима, от поклонения Венере, матери Энея и матери Ромула под именем Ргеи Силвии (Фрея, Венера Лесная). |
| Каким высоким почтением к Виргилию был проникнут Торквато Тассо, яснее всего обнаруживают его „Рассуждения о героической поэме“, где нет почти ни одного пункта, в котором бы он не указывал на римского поэта, как на образец. В своей поэме он, если и не выражает этого открыто, то само содержание её показывает, что он был полон воспоминаниями из Виргилия. – Уже главный герой его поэмы, Готфред Бульонский, создан, как мы уже заметили, по образцу Энея, в котором, по словам Тассо, совмещается „благочестие, религия, воздержание, крепость, великодушие, справедливость и все другие рыцарские добродетели“ 1128 . Но Готфред Бульонский превосходит Троянца ещё тем, что он не доступен и обольщению любви. Подражание Энею в характеристике этого главного вождя крестоносцев простирается в поэме Тассо, можно сказать, до мелочей. Словами Энея Готфред утешает здесь павших духом своих сподвижников; подобно ему он троекратно простирает свои руки к явившемуся ему во сне другу; тяжело раненый, он исцеляется лишь при помощи своего Ангела —483— хранителя, – услуга, которую и у Виргилия оказывает Венера Энею, срывая для исцеления его Dictamnum на горе Иде. На ряду с такой характеристикой главного героя, в „Освобождённом Иерусалиме“ Тассо находится и множество других второстепенных вымыслов, имеющих свой прямой источник в Энеиде Виргилия. Фабула о Низе и Евриале, например, воспроизводится у него почти целиком в ночном выезде Клоринды; равным образом и прежняя история этой героини во многом напоминает собой историю Виргилиевой Камиллы. Из Виргилия взяты у него два брата, сходные между собой до такой степени, что их часто смешивают родители; но образ поранения их в битве делает между ними ужасное различие. Жалобы и угрозы Армиды по удалении от неё Ринальда сходны в поэме Тассо с жалобами и угрозами Дидоны в четвёртой песни Энеиды. Нептун и Юнона, являющиеся видимо для человеческого глаза при падении Трои, живо напоминают собой убитых героев, принимавших участие в окончательном штурме Иерусалима. – Равным образом, Торквато Тассо пользуется Виргилием и при различных сравнениях и описаниях в своей поэме. |
| В это время афиняне, после смерти Кодра, перестали иметь царей, а стали иметь для управления государством гражданских сановников. После Давида, который царствовал тоже сорок лет, царем израильтян был сын его Соломон, построивший Богу знаменитейший Иерусалимский храм. В его время у латинян была построена Альба, от которой цари, хотя царствовали в том же Лациу-ме, стали называться не Латинскими, а Альбанскими. Преемником Соломона был сын его Ровоам, при котором народ еврейский разделился на два царства и каждая часть стала иметь своих собственных царей. Глава XXI. О царях Лациума, из которых первый Эней и двенадцатый Авентин причислены к богам После Энея, который был признан богом, Лациум имел одиннадцать царей, из которых ни один не был сделан богом. Но затем Авентин, бывший после Энея двенадцатым царем, когда был убит на войне и похоронен на той горе, которая и в настоящее время называется его именем, был причислен к таким богам, каких они себе делали. Другие, впрочем, не хотели говорить, что он был убит в сражении, и утверждали, что он попросту исчез, да и что гора получала свое название не от его имени, а от прилета птиц (ex adventu avium). После него в Лациуме никого уже не делали богом, кроме Ромула, основателя Рима. Между тем и другим было, однако же, два царя, из которых первым был, выражаясь словами Вергилия, Прока, народа троянского слава». Так как в его время уже некоторым образом начинались роды, произведшие на свет Рим, то величайшее из всех царств, Ассирийское, окончило свое весьма продолжительное существование. Оно перешло к мидянам, просуществовав почти тысячу триста пять лет, если причислить сюда и время Бела, который был отцом Нина и первым царем тогда еще небольшого Ассирийского царства. Прока царствовал раньше Амулия. Этот Амулий посвятил в весталки дочь своего брата Нумитора Рею, мать Ромула, иначе называвшуюся Илиею. Утверждают, будто она своих близнецов зачала от Марса: этим хотят скрасить или извинить ее падение и добавляют в доказательство, что выброшенных детей кормила волчица. |
| Глава V. Нет доказательств, что боги наказали прелюбодеяние Париса, если не отмстили за прелюбодеяние матери Ромула Вопрос о том, могла ли Венера от совокупления с Анхизом родить Энея или Марс от совокупления с дочерью Нумитора родить Ромула, оставим открытым. Такой же почти вопрос возникает и при чтении наших Писаний. Спрашивают: не преступные ли ангелы смешались с дочерьми человеческими (Быт. VI:4), и рожденными от этого гигантами, т. е. людьми чрезвычайного роста и силы, в известное время наполнилась земля? Наше рассуждение может одинаково относиться к тому и другому. Итак, если верно то, что у них написано относительно матери Энея и отца Ромула, то почему бы богам могли не нравиться прелюбодеяния человеческие, когда себе самим они их дозволяли? А если ложно, то и в таком случае не могут приходить в гнев от действительных человеческих прелюбодеяний те, которые услаждаются своими, пусть даже и вымышленными. Кроме того, если одно невероятно относительно Марса, как другое — относительно Венеры, то преступление матери Ромула не находит себе оправдания ни в каком божественном совокуплении. Ведь Сильвия была жрицею Весты, и потому боги за ее святотатственное преступление должны были бы отомстить римлянам гораздо строже, чем мстили троянцам за прелюбодеяние Париса. Сами древние римляне обличенных в прелюбодеянии жриц Весты зарывали в землю даже живыми, между тем как прелюбодействовавших женщин, хотя и наказывали известным образом, смертной казни не подвергали; до такой степени они строже охраняли неприкосновенность божественной святыни по сравнению с неприкосновенностью ложа человеческого. Глава VI. О братоубийстве Ромуловом, за которое боги не отмстили Прибавлю еще следующее: если эти боги были до такой степени недовольны человеческими преступлениями, что, оскорбившись поступком Париса, предали оставленную ими Трою огню и мечу, то убитый брат Ромула должен был бы еще более вооружить их против римлян, чем оскорбленный греческий супруг вооружил против троянцев; братоубийство рождающегося государства должно было бы разгневать более, чем прелюбодеяние бывшего уже в силе. |
| Пусть же вникнут, не более ли тяжкий грех веровать в таких богов, чем нарушить клятву, данную таким богам? Сам Гомер не особенно верил последнему: потому что, представляя Нептуна сражающимся против троянцев, он Аполлона выводит сражающимся за троянцев; хотя басня рассказывает, что они оба были оскорблены клятвопреступлением. Итак, если они этим басням верят, пусть стыдятся иметь таких богов; а если не верят, пусть не ссылаются на троянское клятвопреступление; или пусть объяснят ту странность, что боги троянские клятвопреступления наказывали, а римские — любили. Ибо откуда бы иначе заговор Каталины приобрел в таком обширном и столь развращенном городе такую массу сторонников, «руки и язык которых питали клятвопреступлением и кровью сограждан». А столько сенаторов, судивших не по совести, а весь народ на выборах и в других делах, которые решались на его собраниях, чем другим они согрешили, как не клятвопреступлением? При крайнем развращении нравов древний обычай клятвы сохранялся не для того, чтобы удерживать от злодейства страхом религии, а для того, чтобы к другим злодействам прибавлять и клятвопреступления. Глава III. Богов не могло оскорбить прелюбодеяние Париса, потому что, по рассказам, оно часто случалось и между ними самими Итак, если боги, которыми, как говорят, держалось то государство, оказываются побежденными более сильными греками, то нет причины представлять их разгневанными клятвопреступлением троянцев. Не рассердило их и до такой степени, что они могли оставить Трою, и прелюбодеяние Париса, как стараются нам представить некоторые их защитники. Ибо они привыкли быть пособниками и учителями грехов, а не мстителями за них. «Город Рим, как я слышал, — говорит Саллюстий, — основали и удерживали за собою первоначально троянцы, которые, бежав под предводительством Энея, бродили туда и сюда без определенного пристанища». Поэтому, если бы боги считали нужным отомстить за прелюбодеяние Париса, божественная кара скорее всего обнаружилась бы на римлянах или, по крайней мере, в том числе и на римлянах, ибо прелюбодеяние совершила и мать Энея. |
| – Бедняжка, мне тебя так жаль! Посмотрите, какое у пего грустное выражение лица. – Изольда, у драконов не лица, а морды! – усмехнулся Генрих. – Учти, если его отпустить, он снова начнет охотиться за красивыми девушками. – Клевета! – пробурчал вдруг Фафнир. – Стыдно клеветать на пленных, люди! В жизни не обидел ни одной девушки, тем более красивой: на что мне ваши дурочки, дракониц мне что ли не хватает? – Да он говорит человеческим голосом! Какая прелесть! – захлопала в ладоши Энея. От прелести и слышу, – недовольно буркнул Фафнир. – Ка-а-а-кой ты гала-а-а-нтный, дракоша! – пропела Энея. – Так ты, значит, говорящий, – задумчиво проговорил Ланселот. – Говорящий, – кивнул мордой дракон. – А также читающий, знающий математику и геральдику, пишущий стихи и поющий. Вот только на музыкальных инструментах не играю и не рисую – форма конечностей не позволяет, – и он устрашающе поиграл своими длинными изогнутыми когтями, похожими на серпы. – Придумала, какой с тебя взять выкуп, Фафиир! – сказала я. – Ты исполнишь нам балладу собственного сочинения. – Запросто! Умеет тут кто-нибудь из вас, разнолапых, играть на лютне или гитаре? Я предпочитаю петь с сопровождением, а не а капелла. – Ишь ты, действительно грамотей, – уважительно заметил Генрих. – Поживешь с мое, тоже кой чему научишься, – утешил его Фафнир. Позвали бродячего музыканта. Он встал со своей лютней напротив Фафнира, но поодаль, а мы уселись на коновязи рядком и приготовились слушать. Дракон прокашлялся и напел аккомпанемент баллады– У него оказался мягкий бархатный бас. Музыкант тут же подобрал мелодию, и Фафнир запел свою песню: Состарилась, состарилась принцесса: Спина согнулась, расшатались зубы, И так уныло клок волос белесых Поник на горностай потертой шубы. Прошло сто лет, а принц не появился. Она проснулась так, без поцелуя. Быть может, он дорогой заблудился, А может быть, расколдовал другую. Сто лет, сто лет! Уж где тут выйти замуж! Ветшают королевские палаты. Разваливается старинный замок, А слуги спят, волшебным сном объяты. А там, под сводом дальнего покоя. Отец-король на золоченом ложе Спит, королеву приобняв рукою, И мать намного дочери моложе. Все больше седины, все меньше кружев… Пришлось бедняжке, наконец, смириться И вспомнить, что среди принцесс-подружек Она слыла когда-то мастерицей. Нашла на чердаке запас кудели, Веретено – то самое, конечно, И села прясть. И потекли недели — Она прядет прилежно и неспешно. Прядет, прядет у тусклого окошка, Свою судьбу меж пальцев пропускает. У ног свернулся старенький дракошка, Во сне дымок колечками пускает. Нет принца из сиреневого леса, И все прошло, и ничего не жалко. Состарилась, состарилась принцесса. Скрипит, скрипит рассохшаяся прялка. |
| Кто-нибудь скажет: «Неужели ты этому веришь? Лично я этому не верю». Действительно, и ученейший муж их Варрон, хотя и не решительно и не с полной уверенностью, но все же признает все это ложным. Однако он считает полезным для государства, чтобы выдающиеся люди считали себя рожденными от богов, даже если это было и ложью: чтобы в силу этого дух человеческий, питая, так сказать, самоуверенность божественного отпрыска, смелее приступал к совершению великих дел, с большей горячностью вел их и счастливее, в силу самой уверенности, выполнял. Видишь сам, какое обширное место открывает лжи это мнение Варрона, которое я, как сумел, высказал своими словами. Поймем же, что очень многое священное и как бы религиозное могло быть вымышлено там, где ложь о самих богах считалась полезной для граждан. Глава V. Нет доказательств, что боги наказали прелюбодеяние Париса, если не отмстили за прелюбодеяние матери Ромула Вопрос о том, могла ли Венера от совокупления с Анхизом родить Энея или Марс от совокупления с дочерью Нумитора родить Ромула, оставим открытым. Такой же почти вопрос возникает и при чтении наших Писаний. Спрашивают: не преступные ли ангелы смешались с дочерьми человеческими ( Быm. VI, 4 ), и рожденными от этого гигантами, т. е. людьми чрезвычайного роста и силы, в известное время наполнилась земля? Наше рассуждение может одинаково относиться к тому и другому. Итак, если верно то, что у них написано относительно матери Энея и отца Ромула, то почему бы богам могли не нравиться прелюбодеяния человеческие, когда себе самим они их дозволяли? А если ложно, то и в таком случае не могут приходить в гнев от действительных человеческих прелюбодеяний те, которые услаждаются своими, пусть даже и вымышленными. Кроме того, если одно невероятно относительно Марса, как другое – относительно Венеры, то преступление матери Ромула не находит себе оправдания ни в каком божественном совокуплении. Ведь Сильвия была жрицею Весты, и потому боги за ее святотатственное преступление должны были бы отомстить римлянам гораздо строже, чем мстили троянцам за прелюбодеяние Париса. Сами древние римляне обличенных в прелюбодеянии жриц Весты зарывали в землю даже живыми, между тем как прелюбодействовавших женщин, хотя и наказывали известным образом, смертной казни не подвергали; до такой степени они строже охраняли неприкосновенность божественной святыни по сравнению с неприкосновенностью ложа человеческого. Глава VI. О братоубийстве Ромуловом, за которое боги не отмстили |
| Гектор меж тем на Аякса направил сияющий дротик. 305 Тот, хоть и в пору завидел, от быстронесущейся меди Чуть уклонился; но Гектор Схедия, Ифитова сына, Храброго мужа фокеян, который в славном Панопе Домом богатым владел и властвовал многим народом, — Мужа сего поразил под ключом: совершенно сквозь выю 310 Бурное жало копья и сквозь рамо вверху пробежало; С шумом упал он на дол, и взгремели на падшем доспехи. Мощный Аякс бранодушного Форка, Фенопсова сына, Труп защищавшего Гиппофооя, ударил в утробу: Лату брони просадила и внутренность медь сквозь утробу 315 Вылила; в прах повалившись, хватает рукою он землю. Вспять отступили передних ряды и сияющий Гектор. Крикнули громко данаи и Гиппофооя и Форка Разом тела увлекли и с рамен их сорвали доспехи. Скоро опять бы трояне от бранолюбивых данаев 320 Скрылися в град, побежденные собственной слабостью духа; Славу ж стяжали б данаи, противу судеб громодержца, Силой своею и доблестью; но Аполлон на данаев, Гневный, Энея воздвигнул, образ прияв Перифаса, Сына Эпитова: он при отце престарелом Энея, 325 Вестником быв, состарелся, исполненный кротких советов; Образ приявши его, Аполлон провещал ко Энею: “Как же могли б вы, Эней, защитить, вопреки и бессмертным, Град Илион, как я некогда видел других человеков , Крепко надежных на силу, на твердость сердец и на храбрость, 330 С меньшей дружиной своею, превысшею всякого страха! Нам же и самый Кронид благосклоннее, чем аргивянам, Хощет победы; но вы лишь трепещете, стоя без битвы!” Так провещал, – и Эней пред собою познал Аполлона, В очи воззревший, и крикнул он Гектору голосом звучным: 335 “Гектор и вы, воеводы троян и союзных народов! Стыд нам, когда мы вторично от бранолюбивых данаев Скроемся в град, побежденные собственной слабостью духа! Нет, божество говорит, – предо мною оно предстояло, — Зевс, промыслитель верховный, нам благосклонствует в брани! 340 Прямо пойдем на данаев! Пускай сопостаты спокойно К черным своим кораблям не приближатся с телом Патрокла!” Рек – и, из ряду переднего вылетев, стал перед войском. |
| е. иллирийском, происхождении Энея» (И.Л. Маяк. Ранний Рим.– История Европы, цит. изд., с. 186). Вытекающая из троянской версии происхождения альбанских царей датировка основания города kohцoм II тысячелетия до Р.Х. представляется вполне вероятной с учетом обстоятельств истории Лация. На первый взгляд, столь ранняя дата основания Альбы противоречит основанному на римском предании рассказу Тита Ливия о сражении Энея с царем этрусков из Цере, который решил помочь царю рутулов Турну, оскорбленному тем, что просватанная ранее за него дочь Латина Лавиния была затем отдана в жены пришельцу. Битва закончилась победой латинов, которыми командовал выходец из Трои, но сам Эней погиб в сражении, оставив сиротой своего сына Аскания: «Эней, по словам историка, пренебрег могуществом Этрурии, чьей славой полнилась и суша, и даже море вдоль всей Италии от Альп до Сицилийского пролива» (Ливий, цит. изд., т. 1, с. 12). Могущество Этрурии относится к гораздо более позднему времени, he pahee VIII и более определенно k VII u VI bekaм, но совершенно очевидно, что здесь мы имеем дело с легко выявляемым анахронизмом. Латины не могли одолеть Этрурию в пору ее расцвета, а вот ко времени, последовавшему за падением Трои, относится появление в Италии первой волны предков расенов – этрусков, с которыми и мог сразиться их в некотором роде земляк, предводительствуя отрядом аборигенов. На склонах Альбанских гор, кроме Альбы Лонги, располагались также такие города, как Тускул, Ариций и Ланувий, на равнине между Альбанскими и Сабинскими горами сложились города-государства Пренест, Лабики, Номент и неизменно враждебные Риму Габии, а также один из самых крупных городов Лация Тибур. На морском берегу выросли города Лаврент, Анций и Лавиний. Что же касается Рима, то в самом начале его истории латинское поселение на его месте, которое должно было входить в Латинский союз, вступило в отношения синойкизма с проживавшими поблизости сабинами и этрусками, после чего принадлежность города к этому союзу должна была прекратиться, во всяком случае римляне изначально отличали себя от латинов, хотя и помнили свое происхождение от них, знали о своих альбанских корнях. Читать далее Источник: История Европы: дохристианской и христианской : [в 16 т.]/протоиерей Владислав Цыпин. - Москва : Изд-во Сретенского монастыря, 2011-./Т. 3: Рим в эпоху царей и республики. – 2011. – 632 с. Вам может быть интересно: Поделиться ссылкой на выделенное |
| Но слово «ввести» звучит странно, почти иронически, ибо процедура нашего прибытия туда совпадает с уходом Мелибея оттуда. Первый старожил этих мест, которого мы встречаем и голос которого мы слышим, оказывается изгнанником, беженцем, как раз начинающим свой путь на чужбину. Но этого мало. Не только какой-то один злополучный обитатель буколической страны, «Аркадии», теряет ее; она, так сказать, сама теряет себя, ибо перестает быть тем, чем была по главному своему признаку и главному своему содержанию – местом покоя. Мало сказать, что мы видим ее в первый раз глазами Мелибея и в час беды Мелибея; мы видим ее, собственно, в час ее катастрофы – почти так, как увидим Трою во II книге «Энеиды». Правда, она продолжает жить в сладостном досуге Титира – но так и Троя продолжает жить в деяниях и замыслах Энея. Важно, что судьба Титира, как и судьба Энея, – исключение. Мелибей говорит, что не завидует счастью Титира, но дивится ему: поп equidem invideo, miror magis 204 . До чего дошла буколическая страна, если ненарушенный покой ее насельника – предмет удивления! Уже не «там», вдали от мирных полей и пастбищ, но «здесь», среди них, и притом на всем их пространстве, царит тревога: …undique totis usque adeo turbatur agris… 205 Священный распорядок пастушеского труда прерван и осквернен: новорожденных козлят Мелибея, «надежду стада», пришлось бросить, родившая их коза не хочет идти дальше 206 . Мысль о земледельческих работах вызывает сарказм: insere nunc, Meliboee, piros, pone ordine vitis 207 («Прививай же, Мелибей, груши, рассаживай в порядке лозы»). Груши привиты и лозы рассажены в порядке для ненавистного нового хозяина, для хищника и захватчика – воина, дорога для которого открыта гражданскими распрями 208 , но который в его отношении к буколической стране предстает как «варвар» 209 , т. е. иноземец. У него есть, наверное, римское гражданство, но гражданства буколической страны у него нет. Италийская «Аркадия» – мы продолжаем условно употреблять это обозначение с приведенной выше оговоркой – захвачена врагами, пришедшими извне; трудно не вспомнить еще раз Трою. |
|
|
