| Она скоро указала на дочь господина, принёсшего Гэддоку бумагу, и в точности описала как наружные симптомы болезни её, так и внутреннее состояние её мозга, в котором одном, по мнению её, заключалась причина недуга. Порекомендовав различные месмерические пассы, сомнамбула, указывая на потолок комнаты, воскликнула: «там находится то, что вместе с месмеризмом вылечит девушку!» Затем она сказала, что лекарство последней находится в виде шариков в той манчестерской лаборатории, на окне которой стоит бюст. Тогда Гэддок, вспомнив об одной гомеопатической аптеке в Манчестере с бюстом Ганемана на окне, позволил взять оттуда один из содержавших в себе, как то надобно было полагать, основываясь на словах сомнамбулы, лекарство больной футляров. По доставлении футляра, он дал его запечатанным в руки Эммы. Подержав его, она в точности обозначила место, занимаемое в нём лекарством (им оказалась ипекакуана). Когда ей предъявили одну из пилюль, она определила её состав (молочный сахар, мука и растворённая в винном спирте ипекакуана) и сказала, что в ней искомое лекарство находится в соединении с двумя другими веществами и ещё с чем-то сладким. Лечение больной этими пилюлями увенчалось полным успехом 567 . Усматривание Эммой присутствия нужных ей веществ в гомеопатических растворах указывает на высокую степень перемещения порога её сознания. Кроме того, если даже совершенно оставить в стороне вопрос о достоинстве аллопатического и гомеопатического методов лечения, он доказывает, что на нас действуют не только аллопатические дозы, но и гомеопатические растворы. Причём, вся разница в воздействии их на нас заключается только в том, что, тогда как действия на нас аллопатических доз преступают порог нашего чувственного сознания, действия на нас гомеопатических растворов остаются под этим порогом; а это обстоятельство отнимает у нас всякую возможность отрицания гомеопатии. Взгляд, по которому врачебные предписания сомнамбулов представляют продукт деятельности вступающей в область их представления целебной силы природы, получает очень веское подтверждение в том, что являющийся им в их сне сперва в неопределённых очертаниях образ лекарства мало-помалу приобретает ясность в последующих их видениях. |
| Нужно научиться ценить язык любви настоящего мужчины – он делает дело. Любящий мужчина отремонтирует полку, покажет ребенка лучшему врачу, подвезет вашу маму до вокзала. Да, он может не уметь планировать отдых и ваши развлечения. Вообще, хорошо отдыхать и наслаждаться отдыхом умеют, чаще всего, донжуаны. То, что ваш муж не такой – и слава Богу. Любовь настоящего мужчины незаметна. Она проявляется в том, что у вас всё хорошо. Всё хорошо, потому что кто-то незаметно каждый день решает ваши проблемы. Очень быстро «всё хорошо» начинает восприниматься женщиной как нечто естественное, что всегда будет, и она не замечает, какой ценой дается это «всё хорошо» ее мужчине. Такой, что он не способен тратить время и деньги на дорогие подарки, как на нечто несущественное по сравнению с существенным «всё хорошо». Ей кажется, что его порядочность и верность будут всегда. Не всегда. Презирая мужей, мы толкаем их на самоубийство. Очень редко в буквальном смысле (так, у Чехова доктор Дымов заразил себя дифтеритом). Гораздо чаще – медленнее и незаметнее. С помощью алкоголя или телевизора. Я знаю одного очень достойного мужчину, который старается поменьше бывать на кухне, и даже покушать сбегает к телевизору на диван, где провел много лет, беззвучно умирая то от язвы желудка, то от сердечных приступов. Телевизор и диван постоянно вменяется ему в вину. Если бы только его супруга знала, что именно ее язык и равнодушие толкают его на этот диван и в этот телевизор. Эти же два женских меча – язык и равнодушие – толкают других на алкоголь, что становится для женщины еще одним аргументом в поддержку того, что она вышла за никчемного мужичонку и что нужно поскорее разводиться. Заметив в себе разочарование в муже, вкладывайтесь не в мысли, гуляющие на стороне, а в ваши отношения. Мне очень нравится метафора, что отношения – это цветок, нуждающийся в поливе и прополке. Рано или поздно вокруг появляются сорные травы, которые отбирают из него все соки. Если мы начнем поливать сорный цветочек (хоть бы и наши мысли!) – он и вырастет, и загубит тот, культурный, первый. Но всегда останется сорным! А первый – не вернешь. |
| Уже закончилась регистрация, и нужно было идти на проверку вещей и документов, а мы с Эммой все стояли, взявшись за руки, и не могли оторваться друг от друга. — Ты сообщишь, как доедешь? Я буду очень-очень ждать. Не смогу ничего делать, ни о чем думать, пока ты не позвонишь. Позвони сразу из Москвы и потом, когда доберешься до места… Господи, помоги тебе… Ну что ты задумала… У меня целый дом в распоряжении, могла бы жить, сколько надо. Я бы только счастлива была. Может, вернешься? Погостишь два месяца, пока виза не кончится, и вернешься. А?.. — говорила волнуясь Эмма. Говорила, приговаривала, чтобы не плакать. И все же расплакалась. — Оо-о, Ванесса… скучать буду, уже скучаю… Обещай, обещай, обещай… — Я тоже буду скучать… уже скучаю, — отвечала я, прижавшись к теплому плечу подруги. — Присматривай за матушкой. С ногой у нее хуже стало. Навещай почаще. Ну мне пора, пора, пора. Храни Господь! Мы обнялись еще раз крепко, до хруста в косточках, и в конце концов оторвались. Я двинулась к паспортному контролю, оглядывалась, искала глазами Эмму и находила в толпе провожающих ее худенькую фигурку с поднятыми на кончики пальцев поцелуями. «Увидимся ли когда-нибудь? Увидимся ли?», — защемило сердце. Расставание, как маленькая смерть. И была бы маленькой смертью, если бы не надежда на встречу… Рейс отложили на два с половиной часа. Я села у стеклянной стены и стала смотреть на взлетное поле, на суетящихся возле мощных аэрокрафтов людей в оранжевой униформе, портативные трактора, движущиеся лестницы, грузовики… Куда собралась? К кому? Зачем? Никто ведь и не заставляет, никто не просит и не ждет. И что если не получится за два месяца восстановить русский паспорт, что если и самого дома, и документов давно нет? Может, действительно, возвратиться назад, к матушке или пожить у Эммы, пока не найдется работа? И не желать иного… Но как преступника влечет на место преступления, так и мне неудержимо хочется возвратиться к отправной точке моих грехов, к началу падения. Не из болезненного любопытства или подсознательного желания разоблачения, а из стремления к очищению. |
| Как мы уже говорили, Джозеф был из бедной семьи и образования не получил. Он читал с большим трудом, а писал только самые примитивные фразы, да и то с большими ошибками. Переводить же ему, как он сам объявил, нужно было с “реформированного” древнеегипетского языка, на котором были написаны пластины. Конечно, языка этого он не знал, но ему было дано откровение о том, как нужно переводить. Нужен был писарь, и вначале им была Эмма Смит. Пластин никто не видел, было объявлено, что они лежат в сундуке под кроватью. У Джозефа были два магических камня, “Урим” и “Туммим”, которые он якобы раскопал вместе с пластинами (как видим, тема магического камня тоже получила продолжение) — они-де были прикреплены к панцирю, прикрывавшему пластины. Камни были оплетены металлической оправой, так что получилось нечто вроде очков. Джозеф, надев эти “очки” на нос, опускал лицо в шляпу и диктовал, а Эмма все это записывала. Вскоре после начала работы Джозеф Смит познакомился с Мартином Харрисом — богатым фермером, жившим по соседству, который поверил его рассказам и стал писцом вместо Эммы Смит. К14 июня 1828 г. Харрис написал под диктовку Джозефа уже целых 116 страниц. Поначалу Джозеф относился ко всему этому достаточно небрежно: надиктовав уже довольно много, он позволил Харрису отнести рукопись домой, чтобы показать жене. Каким-то образом Харрис потерял рукопись. Копии не было, и весь перевод пропал, поэтому Джозефу пришлось начать все сначала. Однако перед этим к нему предусмотрительно явился Мороний и сказал, что переведенные места переводить заново не нужно, а нужно переводить новые места. Это было весьма кстати, потому что, если бы нашлась потерянная рукопись, могло бы выясниться, что переводы не совпадают, и опять получилась бы неувязка. Джозеф, глядя в шляпу, где теперь лежал один небольшой магический камень, принялся за дело. В это время он познакомился с по-настоящему грамотным человеком — Оливером Каудери, которого можно считать вторым основателем мормонской церкви. Оливер Каудери стал секретарем и писарем Джозефа Смита, так что его помощь в создании второй версии “Книги Мормона” трудно переоценить. Интересно, что до встречи со Смитом Каудери имел личный оккультный опыт и считал себя пророком-прорицателем. Он никогда не расставался с неким жезлом, обладавшим, по его мнению, духовной силой. Каудери называл его “жезлом природы”. |
| Больше мне добавить нечего. — Позвольте же и мне, хударь, — заговорил Слири, — молвить хлово, чтобы ей было видно и лицо и изнанка. Ежели ты, Хехилия, хочешь пойти ко мне в ученье, что ж, — работу ты знаешь, и ты знаешь тоже, кто твои товарки. Эмма Гордон, у которой ты хидишь на коленях, будет тебе матерью, а Джозефина — хехтрой. Я не говорю, что я ангел во плоти и что, когда ты промажешь, я не выйду из хебя и не пошлю тебя к черту, но имейте в виду, хударь, никогда в жизни, что бы там ни было, как бы я ни рычал, я даже лошадь ни разу пальцем не тронул и уж навряд ли в мои годы начну колотить наездников. Я никогда не был говоруном, хударь, и потому на этом кончаю. Вторая половина этой речи была адресована мистеру Грэдграйнду, и тот, наклоном головы давая понять, что принял слова Слири к сведению, сказал: — Джуп, я ни в какой мере не хочу влиять на твое решение. Я только замечу тебе, что получить здравое практическое воспитание — большое благо, и что твой отец сам (насколько я понимаю) отдавал себе в этом отчет и желал такового для тебя. Последние слова, видимо, подействовали на девочку. Рыдания утихли, она слегка отодвинулась от Эммы Гордон и обратила лицо к мистеру Грэдграйнду. Все присутствующие отметили происшедшую в ней перемену и испустили дружный вздох, означавший: «Пойдет!» — Подумай хорошенько, Джуп, прежде нежели принять решение, — предостерег мистер Грэдграйнд. — В последний раз говорю: подумай хорошенько. — Когда отец воротится, — после минутного молчания вскричала девочка, снова заливаясь слезами, — как же он найдет меня, если я уйду? — Насчет этого не тревожься, — спокойно отвечал мистер Грэдграйнд (он словно решал арифметическую задачу). — В таком случае, я полагаю, твой отец должен будет разыскать мистера… — Хлири. Таково мое имя, хударь. И не плохое. Мало кто в Англии его не знает, и оно хорошо оправдывает хебя. — …разыскать мистера Слири и от него узнать, где ты находишься. Не в моей власти будет удерживать тебя против воли, а твой отец в любое время без всяких затруднений найдет мистера Томаса Грэдграйнда из Кокстауна. Я человек известный. |
| Об этой легенде трактовалось в многочисленных сочинениях, особенно же об отношении ее к так называемой легенде Христиана. Это жизнеописание св. Вячеслава было написано по повелению императора Оттона (973–983) и ранее было не безызвестно. Бальбин послал Болландистам 139 список его из рукописей Пражской капитульной библиотеки, а Папеброх сделал для себя иной список из рукописей коллегиальной библиотеки св. Войтеха (Адальберии, в Ахене, о котором говорят, что он может быть отнесен ко времени 600, даже 700, лет тому назад (ср. Acta sanct. ad 28 Sept.). Но так как Болландисты имели у себя Христианову легенду, которой придавали наиболее доварию и не напечатали жизнеописания, о котором идет речь, а поместили только некоторые места из него в примечаниях, то Добнер (Ann. Haj. Tom. 3, стр. 579–581) старался показать, что легенда эта важнее, чем так называемая Христианова. Что совсем неудалось Доблеру, то сделал проницательный и критический ум Добровского: посредством сравнения всех латинских легенд между собою Добровский доказал, что все они происходят из одного общего источника, а именно из легенды, написанной по повелению императора Оттона. Наконец в Вольфенбительской библиотеке в 1823 году Георг Генрих Пертц нашел великолепную рукопись конца 11-го или начала 12-го в., писанную по приказанию некой княжны Геммы или Эммы (ср. Archiv der Geselischaft fur altere deutsche Geschichtskunde V, стр. 135 и 665, и Verhandlungen aer Gesellschaft fur vaterlandischen Museums in Bohmen v. Iahre 1824, стр. 75–80), где назван по имени и автор, а именно – «Gumpoldus Mantuanus episcopus». Но так так Гумпольд не находится ни в одном списке мантуанских епископов, то Палацкий как бы мимоходом заметил, что следовало бы исследовать, не тожественна ли эта личность с Гильдиболдом (Удельбалдом), ранее королевским канцлером, потом епископом Вормским, который, быть может, некоторое время был также епископом в Мантове (Wurdigung der alten bohm. Geschichtsschreiber, стр. 294). Бюдингер указал документ, удостоверяющий, что действительно Гумпольд за время царствования Оттона II был епископом в Мантуе, а именно был преемником приблизительно епископа Мартина. В то же время Бюдингер старался доказать, что составление легенды сделано Гумпольдом в 981 г., на том в особенности основании, что пролог легенды относится будто к диспуту между Гербертом и Отрихом, происходившему в конце 980 г. или в начале 981 г. С этим доводом, однако, не соглашается Ваттенбах и думает, что Гумпольд мог написать жизнеописание еще и раньше учреждения епископства в Праге, о чем он упомянул бы, если бы оно существовало. Из всего этого вытекает наверно лишь то, что автором был мантуанский епископ Гумпольд и что легенда написана за время царствования Оттона II. Мы позволяем себе высказать предположение, что, может быть, в то время, когда шла речь об учреждении пражского епископства, и дан был повод к составлению данного жизнеописания. |
| Позднее последователь Блаватской, доктор Франц Гартманн, описывал Эмму Куломб в своем злобном памфлете как «ужасную ведьму с морщинистым лицом, пронзительным взглядом и уродливым телом… Казалось, она считала долгом чести вмешиваться в личные дела других людей» 64 , а ее супруга изображал «отвратительным на вид французом, похожим на помойный бак, к которому прицепили бороду. Один его глаз был стеклянным и пялился сквозь собеседника, сбивая его с толку, а второй окидывал вас с вежливым вниманием, окончательно сбивая с толку» 65 . Куломбы обосновались в штаб-квартире Теософского Общества. Эмма стала бесплатно работать экономкой, а ее муж сделался подручным работником. Хотя сами супруги не участвовали в управлении Обществом, они были причастны ко многим делам. При этом мадам Куломб чувствовала себя униженной черной работой и покровительственным отношением бывшей подруги. Она была надменной, мстительной и сварливой женщиной, и вдобавок мелкой воровкой, не гнушавшейся красть деньги, выданные на ведение хозяйства. Алексис же был полностью под каблуком у свой злоязычной и тщеславной жены, компенсировавшей униженное положение тем, что на каждом шагу заявляла: если бы не ее преданность Блаватской, она давно уже разоблачила бы кое-какие странности, творившиеся в доме. Она не лгала: оценив ее незаменимую помощь при постановке сложных «феноменов», Блаватская необдуманно сделала Эмму доверенным лицом. Это могло бы сойти с рук, если бы растущая ненависть Эммы не подогревалась мощными атаками со стороны других врагов. Общества христианских миссионеров в Мадрасе и на Цейлоне были в бешенстве от деятельности теософов и открытой неприязни Блаватской к иезуитам. Хотя христианство и не исключалось из синтеза теософской мудрости, явная склонность полковника к буддизму и равнодушие ЕПБ ко всем религиям, кроме собственного учения, были очевидным выпадом против имперской власти. Официальным вероисповеданием правящей власти в Индии было англиканство, но британское правительство не навязывало свою веру местным жителям. И это еще больше выводило из себя христианских миссионеров. Добившись за целое столетие весьма скромных успехов на субконтиненте (не шедших ни в какое сравнение с достижениями в Африке), они не собирались терпеть такого влиятельного соперника, как Теософское Общество. Ректор Христианского колледжа в Мадрасе, многие студенты которого неожиданно встали на сторону ЕПБ и Олькотта за их позицию по национальному вопросу, был особенно заинтересован в дискредитации теософии. |
| С. 34 , о достоинстве так называемого мистицизма, – мы хвалили его, разумея оный не в чистом смысле его наименования, а только как половину Христианского Богопочитания, животворнейшую и существеннейшую. Поводом к сему разговору были мистерии магнетизма, весьма тесно соединяющиеся с религиозным мистическим направлением. Я недавно читал в Телеграфе 1–4. 1834) повесть под названием: Эмма, которая очень заинтересовала меня: в ней раскрывается влияние магнетического существа Эммы на одного молодого, сумасшедшего князя Движимая чистою любовью девушка вылечивает, своим бытием несчастного; наделяя оным сего; сама истощается; и тогда, когда оставалось сим двум существам, наполненным теперь одною жизнию, сложиться между собою, как двум половинам разсеченного шара, рассчеты матери, думающей лучше устроить участь возвращенного ей бедною немкою сына, затягивают его в сети лучшей, блистательнейшей партии, а жалкую Эмму в несколько часов сводят в гроб! Задача магнетизерам: позволительно ли бытием одного искупать другого, душу, полную силы и жизни, переливать из одного склепа в другой, – когда неизвестно еще, может ли новообразующееся существо перейти опять к слиянию заимствованной своей силы и жизни – с их истоком; убивать одного, чтобы дать жизнь другому, когда неизвестно еще, и даже очень сомнительно, чтобы эта жизнь развилась в сем новом существе тою полнотою и силою, в какой она являлась в том… Поэтому мне очень нравится замечание, которое делает сочинитель книги о Преворстской ясновидящей 35 , всем магнетизерам, лекарям, отцам, матерям, желающим подать сим образом лечения помощь своим болящим детям, – следующее замечание, что к магнетизированию надлежит прибегать как последнему, как к отчаянному средству, и то с великой осторожностию. 21 апреля. Навечерие Св. Пасхи. Древняя Пасха или пасхальный агнец снедаем был с горькими травами: и новая Пасха или Новозаветный Пасхальный Агнец разделяется только после приобщения скорби и болезни жертвы крестной. Кто сообразен будет Иисусу смертию, тот будет сообразен Ему и воскресением, по учению Апостола. |
| — Как же так, адмирал? — искренне изумился Ушаков. — Ведь Мальта — наша общая цель. Она должна быть взята, и там должен быть водружен флаг наших держав. Ведь вы взывали ко мне с просьбой принять участие в осаде. Что за сила отвращает вас от крепости? Чего мы боимся? Нельсон вспыхнул, на его щеках и лице заиграл румянец, поползший вверх и проступивший сквозь редкие волосы на голове. Он не мог позволить, чтобы кто-нибудь усомнился в его храбрости. Да еще здесь, в каюте русского адмирала, в присутствии Эммы Гамильтон. — Я не знаю ничего выше преданности Англии и королю. Я не испытываю страха перед смертью. Наша жизнь находится в руках того, кто лучше других знает, нужно ли ее продлить или оборвать. И в этом отношении я отдаю себя его воле. Но мое имя, моя честь, — дерзко взглянул на Эмму, — находятся в моих руках. Жизнь с запятнанной репутацией кажется мне невыносимой. Смерть — есть только долг, который мы все рано или поздно должны уплатить. Мальта не уйдет от нас, и я прошу вас не ходить туда без английской эскадры. Нельсон пристукнул рукой и с вызовом посмотрел на Ушакова. Федор Федорович вздохнул с сожалением, как делают деревенские бабы при виде странника или блаженного деревенского мужика. — Я ценю вашу храбрость, адмирал, и тоже никогда не задумываюсь о смерти в бою. Но нам следовало бы подумать, как и когда мы завершим это дорогостоящее и кровавое предприятие. И, естественно, победой над нашим общим врагом. Нельсон стал остывать. Понимал, конечно, что без объединенной эскадры с французами не управиться. Египет, Мальта, Анкона, Рим, Генуя, Тулон, Мальорка — слишком растянуты были коммуникации, чтобы уловить все замыслы и действия противника. Сказал примирительно: — Господин адмирал одержал славнейшую победу на Корфу, оставьте нам что-нибудь для пиршества. — Думаю, что герою Абукира хватит лакомства от сией славы до конца жизни, — весело парировал Ушаков. — Ну а как же с крейсированием на севере? Нельсон отвел руку в сторону и пожал плечами: — Где же? Где у нас столько кораблей? |
| – Пошевеливайтесь! – повторил пожилой джентльмен, но это приказание оказалось совершенно излишним, так как одна девушка уже наливала черри-бренди, другая принесла полотенца, а один из слуг, ухватив внезапно за ногу мистера Пиквика и подвергая его опасности потерять равновесие, чистил ему башмак, пока мозоли не раскалились докрасна, в то время как другой чистил мистера Уинкля тяжелой платяной щеткой, насвистывая при этом, как имеют обыкновение насвистывать конюхи, отчищая лошадь скребницей. Покончив с омовениями, мистер Снодграсс, стоя спиной к камину и с истинным наслаждением попивая черри-бренди, осматривал кухню. Он описывает ее, как просторное помещение с красным кирпичным подом и вместительным очагом; потолок украшали окорока, свиная грудинка, связки луковиц. Степы были декорированы охотничьими хлыстами, несколькими уздечками, седлом и старым, заржавленным мушкетоном, под которым красовалась надпись, возвещавшая, что он «заряжен», – если верить свидетельству того же источника, – уже по крайней мере полстолетия. В углу важно тикали старинные часы с недельным заводом, отличавшиеся нравом степенным и уравновешенным, а на одном из многочисленных крючков, украшавших кухонный шкаф, висели серебряные карманные часы, не менее древние. – Готовы? – осведомился пожилой джентльмен, когда его гости были вымыты, заштопаны, вычищены и подкреплены бренди. – Вполне, – ответил мистер Пикник. – В таком случае идемте! И компания, миновав несколько темных коридоров, где к ней присоединился мистер Тапмен, который замешкался, чтобы сорвать поцелуй у Эммы, должным образом вознаградившей его толчками и царапинами, приблизилась к двери гостиной. – Добро пожаловать, джентльмены! – промолвил гостеприимный хозяин, распахивая дверь и проходя вперед, чтобы представить гостей. – Добро пожаловать в Менор Фарм! ГЛАВА VI. Старомодная игра в карты. Стихи священника. Рассказ о возвращении каторжника При входе мистера Пиквика с друзьями гости, собравшиеся в старой гостиной, встали им навстречу; и пока шла церемония представления, сопровождавшаяся всеми обязательными формальностями, у мистера Пиквика было время рассмотреть лица и поразмыслить о характерах и стремлениях людей, его окружавших, – привычка, которой он, наряду со многими великими людьми, предавался с наслаждением. |
|
|
