| Усердная молитва приготовила царя к мыслям набожным. Раздражительное воображение не раз уже представляло ему картину будущего возмездия, но сила воли одолевала страх загробных мучений. Иоанн уверял себя, что страх этот и даже угрызения совести возбуждаемы в нем врагом рода человеческого, чтоб отвлечь помазанника Божия от высоких его начинаний. Хитростям дьявола царь противуставил молитву; но часто изнемогал под жестоким напором воображения. Тогда отчаяние схватывало его как железными когтями. Неправость дел его являлась во всей наготе, и страшно зияли перед ним адские бездны. Но это продолжалось недолго. Вскоре Иоанн негодовал на свое малодушие. В гневе на самого себя и на духа тьмы, он опять, назло аду и наперекор совести, начинал дело великой крови и великого поту, и никогда жестокость его не достигала такой степени, как после невольного изнеможенья. Теперь мысль об аде, оживленная наступающею грозой и пророческим голосом Онуфревны, проняла его насквозь лихорадочною дрожью. Он сел на постель. Зубы его застучали один о другой. – Ну, что, батюшка? – сказала Онуфревна, смягчая свой голос. – Что с тобой сталось? Захворал, что ли? Так и есть, захворал! Напугала же я тебя! Да нужды нет, утешься, батюшка, хоть и велики грехи твои, а благость-то Божия еще больше! Только покайся, да вперед не греши. Вот и я молюсь, молюсь о тебе и денно и нощно, а теперь и того боле стану молиться. Что тут говорить? Уж лучше сама в рай не попаду, да тебя отмолю! Иоанн взглянул на свою мамку, – она как будто улыбалась, но неприветлива была улыбка на суровом лице ее. – Спасибо, Онуфревна, спасибо; мне легче; ступай себе с Богом! – То-то легче! Как обнадежишь тебя, куда и страх девался; уж и гнать меня вздумал: ступай, мол, с Богом! А ты на долготерпение-то Божие слишком не рассчитывай, батюшка. На тебя и у самого у господа терпения-то не станет. Отречется он от тебя, посмотри, а сатана-то обрадуется, да шарх! и войдет в тебя. Ну вот, опять дрожать начал! Не худо б тебе сбитеньку испить. Испей сбитеньку, батюшка! Бывало, и родитель твой на ночь сбитень пивал, царствие ему небесное! И матушка твоя, упокой господи душу ее, любила сбитень. В сбитне-то и опоили ее проклятые Шуйские! |
| Марина с новорождённым сыном Иваном заключена была под стражу. Когда опасность со стороны Калуги миновала, Москва начала понемногу оправляться и подыматься, чтобы нанести решительный удар и главнейшему своему врагу, полякам. Когда попытка посадить Владислава на престол не удалась, когда свободная уния с Речью Посполитой грозила перейти в формальное подчинение ей, на спасение Московского государства явилась новая сила, могучая и надёжная. Население Москвы и всего государства видело полное распадение думы и чувствовало, что, по слову современника, „оскудети премудрые старцы и изнемогоша чудные советники и отъя Господь крепкого земли“. Митрополит Филарет, князья Шуйские и В. В. Голицын были в польском плену. Князья И. М. Воротынский и А. В. Голицын сидели в Москве „за приставами». Прочие бояре или должны были служить полякам, или потеряли всякое влияние на дела. Народ считал одних бояр страдальцами, других изменниками и понимал, что отныне боярская дума перестали быть руководительницей общественной жизни и правительственной власти. Всем правил начальник польского гарнизона в Москве, Гонсевский, и два его приспешника, изменники Михаил Салтыков и Фёдор Андронов. Но если пало боярское правительство, если земский совет при боярах был разогнан „изменниками» или милостиво распущен Сигизмундом из его королевского стана, то ещё было цело правительство церковное и не был поколеблен патриарший авторитет. Патриарх выступал теперь на первое место и не мог, если бы и хотел, уклониться от действия в такую минуту, когда не стало вовсе государственной власти. „Ныне, по греху нашему, мы стали безгосударны, и патриарх у нас человек начальный», говорили тогда русские люди. Однако, патриарх не сразу занял подобающее ему место, но лишь после того, как стали обнаруживаться гибельные для Москвы последствия призвания Владислава. Водворение у власти в Москве „изменников-воров», тушинских дьяков и „верников» Сигизмунда, холодный приём, оказанный великому посольству королём под Смоленском, унижение и аресты московских бояр, слухи о том, что Сигизмунд сам желает московского престола, – всё это были такие признаки грядущих бед, которые должны были встревожить самые беспечные умы. |
| Этот слух будут возбуждать в сложные для власти на Москве времена, например, в 1598 году сразу после кончины царя Феодора Иоанновича. Еще при жизни царя Феодора Иоанновича борьба вокруг престола велась между царевыми родственниками Годуновыми и Романовыми. Но родовитей их, в более ранней, дальней кровной связи с Рюриковичами были некоторые князья, своего рода «принцы крови» — Шуйские, например. И Романовы, и Годуновы княжескими родами не были, к Рюриковичам или Гедиминовичам не принадлежали. Оба семейства были малочисленны, принадлежали к новой аристократии. У старой аристократии при Годуновых или при Романовых не было никаких шансов на власть. Ясно было, что при политике Годунова у нее никаких перспектив на полновластие не предвидится. Было ясно, что и Романовы (сыновья Никиты Романовича Захарьина-Юрьева, который, умирая, передал Годунову свое место около царя Феодора Иоанновича), будут ориентироваться отнюдь не на родовитую знать. Поэтому Романовых всячески подвигали против Годунова, да еще и скомпрометировали тем, что боярский самозванец — Григорий Отрепьев — был взят «с их двора». Сами не ведая того, Романовы, как и ненавидимые ими Годуновы, стали жертвами боярских интриг. Связи боярской аристократии (политические и родственные) с Литвой были столь тесными, пример олигархической власти шляхетской аристократии в Польской республике был столь привлекателен, что объединение враждебных Годунову сил в России и за ее пределами стало реальностью и привело к невероятной политической интриге. Изощренные иезуиты держали ее нити в своих руках вплоть до воцарения Самозванца. Казалось, чудовищная затея удалась. Но Самозванец стал проявлять признаки независимости, а боярская аристократия, удовлетворенная тем, что Годуновых более нет, а Романовы еще прежде устранены от борьбы за престол, прочувствовала свой момент и, возглавляемая Василием Шуйским, расправилась с недавними союзниками. Запад явно недооценил способности «московитов». Отметим, что мнение Н. М. Павлова об исключительных заслугах иезуитов в успехе первого Самозванца несколько преувеличено. |
| Вся страна содрогалась от страха опричнины и жестокости Грозного. Боярство, титулованное и простое, гибло в опалах и спасалось в Литву. Убыль в составе современного Грозном у боярства была так велика, что по словам его историка В. О. Ключевского «в начале XVII века из больших боярских фамилий прежнего времени действовали Мстиславские, Шуйские, Одоевские, Воротынские, Трубецкие, Голицыны, Куракины, Пронские, некоторые из Оболенских и в числе их последний в роду своем Курлянтев, Шереметовы, Морозовы, Шеины и почти только». Остальная знать бежала или вымирала, разорялась, словом исчезала с вершин московского общества. Таяли и исчезали в набегах опричнины и имущества знати. Вместе с политическим быстро изменялось к худшему и материальное положение боярства. Оно чувствовало себя угнетенными, и были глубоко недовольно. Не менее боярства страдали от опричнины и малоземельные служилые люди, которых переселяли по соображениям государственным. На старой земле погибало устроенное хозяйство служилого человека. На новой трудно было ему устроиться без крестьян, которые или сами разбредались, или сводились соседями. Опричнина отозвалась тяжело и на многочисленной дворне боярства, погибшего от преследований Грозного. Она делалась свободной и осуждалась на голодное существование. Таковы были, по исследованию профессора О.Ф. Платонова, обстоятельства московской жизни перед кончиной Грозного. Высший служилый класс, частью взятый в опричнину, частью уничтоженный и разогнанный, запуганный и разоренный, переживал тяжелый нравственный и хозяйственный кризис. Гроза опалы, страх за целость хозяйства, из которого уходили крестьяне, служебные тяжести, вгонявшие в долги, все это угнетало и раздражало московское боярство, питало в нем недовольство и приготовляло к смуте. Мелкий служилый люд, сидевший на обезлюдивших поместьях и вотчинах, был прямо в ужасном положении. На нем всею тяжестью лежала военная служба, которая не давала им и короткого отдыха, а в то же время последние средства для отбывания военных повинностей иссякли, вследствие крестьянских переходов и переводов крестьян богатым помещикам, и постоянному передвижению самих служилых людей. |
| Начальниками первого восстания были: Ляпунов, один из первых, который воспользовался Смутным временем, чтоб выдвинуться вперед, Ляпунов, враждебно относившийся к боярам и вообще отецким детям, а подле Ляпунова тушинские бояре, князь Трубецкой и козак Заруцкий. «Как таким людям, Трубецкому и Заруцкому, государством управлять? Они и своими делами управлять не могут», – писали бояре из Москвы по областям. Русские люди были согласны в этом с боярами, но никак не хотели согласиться в том, что надобно держаться Владислава, т. е. дожидаться, пока придет сам старый король в Москву с иезуитами, и выставили второе ополчение, главный воевода которого был член захудалого княжеского рода, малочиновный человек, стольник Пожарский, а подле него – мясник Минин. Ополчение успело в своем деле; большинство, истомленное смутами, громко требовало, чтоб все было по-старому; старина была действительно восстановлена, но не вполне, ибо в народе историческом никакое событие не проходит бесследно, не подействовав на ту или другую часть общественного организма. В первенствующих фамилиях оказался недочет: Романовы перешли на престол, удалились Годуновы, исчезли Шуйские беспотомственно, за ними – Мстиславские, за теми – Воротынские, изгибли самые важные, самые энергические из Голицыных, а при чиновном составе тогдашнего общества, при малочисленности фамилий, стоявших наверху и хранивших старые предания, исчезновение важнейших из этих фамилий имело решительное влияние. Так Смутное время доканчивало то дело, которое коренилось в первоначальных отношениях государственных органов при самом начале истории и ясно вскрылось в половине XV века, когда сложилось Московское государство. В это время княжеские и старые вельможеские роды, обступившие престол собирателя земли, государя всея Руси, не принесли с собою средств для поддержания своей самостоятельности. Это не были богатые наследственные владельцы целых областей и городов, которые бы могли дать средства к жизни многочисленным подручникам, уделяя им земельные участки, содержа их на жалованье с зависимостию от себя. |
| Но до этого было еще далеко. Вознесенный на невиданную российским иерархам высоту, Иов должен был отслужить опричнику, метившему на место самого царя. Он должен был еще проявить ту особую нравственную бестрепетность, которая воспитывалась у людей, выживших при дворе Ивана Грозного. Наконец, Иову предстояло дожить до расплаты наследников тирана перед своим разоренным и закрепощенным народом. Дело царевича Дмитрия 2 июня 1591 г. патриарх Иов с освященным собором слушал дело о смерти младшего сына Ивана Грозного, царевича Дмитрия Углицкого. Давно уже вся Россия полнилась слухами о зловещем преступлении, совершенном клевретами Бориса Годунова на заднем дворе угличского дворца: злодейскими руками убийцы перерезали горло восьмилетнему отроку, наследнику российского престола при бездетном царе Федоре Ивановиче, пресекли древнюю династию Рюриковичей. Страна волновалась, но спокойно восседали на своих местах за большим столом церковные иерархи и бояре, не проявляли беспокойства и занявшие лавки вдоль стен окольничие и думные дворяне. Влиятельный прислужник правителя Годунова дьяк Василий Яковлевич Щелкалов (брат еще более знаменитого Андрея Щелкалова) важно читал свиток. Сразу было видно, что это подлинник, в спешке писавшийся прямо на месте следствия. Оборотная сторона склеенных в длинную ленту столбцов пестрела корявыми подписями свидетелей, " рукоприкладствами " их духовных отцов. По лицам присутствующих было видно, что они знают, что произошло в Угличе 15 мая. Взгляд Иова остановился на хитром лице князя Василия Ивановича Шуйского. Тот был явно доволен, что после пятилетнего перерыва вновь заседает на своем месте, среди бояр. Все его родственники оставались в опале, а Василий Иванович сумел доказать Годунову свою преданность и выбрался из ссылки. Именно ему было поручено возглавить угличский обыск, что должно было свидетельствовать об объективности следствия. По крайней мере для большинства народа, не бывшего в курсе придворных игр, Шуйские оставались противниками Годуновых, а именно Бориса Федоровича молва обвиняла в убийстве царевича. |
| Лжедимитрий просил Рангони уверить короля, что он не забыл его благодеяний, почитает его не столько братом, сколько отцом, и согласен исполнить все его желания, но что касается до титулов, то никогда не откажется от своего требования, хотя из-за этого и не начнет войны с Польшею. Касательно Густава Рангони должен был сказать королю, что царь держит его и ждет, что велит сделать с ним Сигизмунд. Любопытны последние слова наказа, данного Рангони; из них ясно видно, что царь льстил королю только для того, чтобы как можно скорее выманить из Польши Марину: «Мы хотели, – велел сказать Лжедимитрий Сигизмунду, – отправить наших великих послов на большой сейм, но теперь отсрочили это посольство, потому что прежде хотим поговорить о вечном мире с вельможным паном Юрием Мнишком». Бучинский после объяснял королю, что некоторые поляки задержаны Димитрием именно из опасения, что не выпустят Марину из Польши; Бучинскому был дан наказ: соглашаться на все, лишь бы выпустили панну. Бучинский пересылал Лжедимитрию дурные вести: он писал, что требования его относительно титула произвели всеобщее негодование между панами; что те из них, которые и прежде ему не благоприятствовали, подняли теперь снова головы и голоса: так, воевода познаньский упрекал короля в неблагоразумном поведении относительно дел московских, говорил, что, отказавши Димитрию в помощи, можно было бы много выторговать у Годунова, а теперь от Димитрия вместо благодарности одни только досады: требует такого титула, какого не имеет ни один государь христианский; за это самое, продолжал воевода, Бог лишит Димитрия престола да и в самом деле пора уже показать всему свету, что это за человек, а подданные его должны и сами о том догадаться. Сюда присоединялись еще жалобы поляков, приехавших из Москвы ни с чем, потому что пропировали там все жалованье. В заключение Бучинский доносил о слухах из Москвы, что Димитрий не есть истинный царевич и недолго будет признаваться таким. Слухи эти, по польским известиям, дошли таким образом: когда Димитрий, узнавши об обручении Марины, выбирал человека, которого бы мог послать с благодарственными письмами к Мнишку и королю, то Шуйские обратили его внимание на Ивана Безобразова, который и был отправлен в Краков с письмами от Димитрия и с тайным поручением от бояр. |
| Шуйский. Как быть? Ласков ко мне царь, все столом жалует. А стрепня-то на Верху жирная. Подали вчера оладушек инбирных в меду. А царь все потчует: «Ешь, Иваныч, ешь, не обессудь!» Ну, от царской хлеба-соли не откажешься. С этих-то самых оладушек, чай, все меня и мутит, изжога да резь. Банька, думал, поможет, – нет, не легче. Вот и отсасываюсь. Воротынский встает, подходит к Шуйскому, присаживается и говорит ему на ухо. Воротынский. Ой, берегись, князенька, так тебя Татрин употчует, что и ноги протянешь. Шуйский (указывая глазами на дверь). Ш-ш-ш… Воротынский. Э, полно, Иваныч, банщики твои, рожи калмыцкие, только и знают, что «пар» да «веник». А те двое бояр, небось, люди надежные. Да и сам ты в баньке любишь советовать; в пару-де, что на духу, все нагишом, как перед Богом! Шуйский. Так-то так, да и бревна в стенах слышат… Воротынский (подойдя к двери, прислушавшись и притворив ее плотнее). Им не до нас. Ишь, хлюпают, сердечные! Как бы не запарились до смерти. (Вернувшись на прежнее место). Слушай, Василий Иваныч. Знает царь Борис: как род Иоаннов пресекся, не Годуновы, Малютина челядь, Ордынские выскочки, а вы, Шуйские – благоверных царей наследники, понеже Рюрика святая кровь в жилах ваших течет. Рано ли, поздно ли, а быть царем на Москве Василию Шуйскому! Вот он к тебе и ластится, змей. Спит и видит, как бы тебя извести. Да поздненько хватился: сам-то словно крыса отравленная ходит. Имя царевича Димитрия услышит – так и вскинется весь, потемнеет в лице, глаза куда девать, не знает. Вот я на него, пуще всякого зелья! Шуйский (задумчиво). Нет, крепок, ништо ему, отдышится! Воротынский. Крепко яблочко, пока червяк внутри не завелся. Коли имени одного боится, что будет, как явится сам? Шуйский. Мертвые из гроба не встают… Воротынский. В судный день встанут и мертвые! А Борисов день близок. Грамоты Литовские читал? В Кракове все уж говорят, что сын попов убит в Угличе, а не царевич, жив де он и объявится. Шуйский. Брешут ляхи, кто им поверит? Да и нам до Литвы далече. Вот кабы здесь, на Москве… |
| Царица Ирина Годунова - реконструкция облика. Царь Иван Грозный упокоился 18 марта 1584 года, а его сын Федор Иванович был венчан на царство 31 мая – в день своих именин, на праздник великомученика Феодора Стратилата. Он взошел на трон в возрасте 27 лет, прожив к тому времени почти десять лет в браке с Ириной Годуновой (выживших детей у них пока не было). Ближний боярин царя Борис Годунов был ему почти ровесником: в год венчания на царство Федора Ивановича ему было чуть за 30, в браке с Марией Григорьевной Скуратовой-Бельской он был почти 15 лет и имел одну дочь – Ксению. Это было третье в истории России венчание на престол по образцу византийских императоров. Первым был венчан внук Ивана III Дмитрий Внук. Будучи венчан на Московское великое княжение, он никогда не правил – вместо него княжил не венчанный на престол его дядя Василий III. Затем, уже не только на великое княжение, но и на царство, венчался Иван Васильевич. И вот теперь 31 мая 1584 года – его сын Федор Иванович. Это было первое венчание, которое стало публичным: его увидела не только знать, но и простой народ. После торжества столы с яствами и бочки с напитками были размещены прямо на улицах Москвы. Щедро одарили нищих. Торжество приобрело всенародный характер – тем самым царь благодарил московских людей за поддержку своих родичей Годуновых и демонстрировал то, что на долгие годы станет символом его правления, – справедливость и «тишину велию». Свои именины государь отмечал уже гораздо скромнее, на них присутствовали только ближние люди, в том числе Дмитрий Иванович Годунов и Иван Иванович Сабуров. Бориса Годунова на них не было – это одно из первых свидетельств состояния его здоровья. Борис Федорович страдал неизвестной нам болезнью и по этой причине нередко отсутствовал на приемах и торжествах. Через два года после венчания Федора на царство случилось «дело Шуйских». Князья Шуйские были среди тех бояр, которых не устраивала опора царя на Сабуровых и Годуновых – потому что они сами отходили на второй план. Памятуя о том, что в браке царя и Ирины Годуновой долго нет детей, и потому некому будет продолжить род, они начали кампанию против Ирины Годуновой. Их поддержали митрополит Дионисий и представители московского посада. Из последнего факта видно, что среди московских горожан были как сторонники Годуновых, так и сторонники Шуйских. Было составлено рукописание к царю, в котором его просили развестись с неплодной женой. |
| Сорок тысяч на Царьград и полтора миллиона в казну, или Как на Москве патриарха ставили +Аудио Максим Емельянов-Лукьянчиков Благоверный царь Федор Иванович. Служба боярина Бориса Годунова при царе Иване Грозном была блистательной, а взлет стремительным. Поэтому представляются вполне правдоподобными сведения о том, что царь называл Бориса Федоровича своим сыном: «Какова мне Богом дарованная дщерь царица Ирина, таков мне и ты, Борис, в нашей милости как еси сын», – эти слова царя передавал сам Борис Годунов – в 1598 году, когда венчался на царство. К концу правления царя Ивана Сабуровы и Годуновы так плотно стояли вокруг русского престола, что не удивляет та оперативность и слаженность действий, которые были предприняты ими для предотвращения попыток захвата власти, нередких при смене государей. Сразу после смерти Грозного Годуновы закрыли ворота Кремля, расставили стражу и опечатали казну. Согласно Пискаревскому летописцу, по Москве прошел слух, что такая решительность действий потомков Захарии Чета не понравилась представителям некоторых боярских родов. Можно предположить, что это были либо князья Мстиславские, либо князья Шуйские, либо кто-то из царских родичей Романовых. Но московский люд выступил в защиту родственников Ирины Годуновой – жены нового царя Федора Ивановича: выкатив пушки, люди направили их на Фроловские ворота Кремля. Знать замирилась и сообщила об этом народу. Это значимое свидетельство, говорящее о том, что простой народ боролся вовсе не за социальную справедливость или «революционные ценности», а за стабильность престола и монаршей власти. Раз новый царь Федор опирается на Сабуровых и Годуновых, значит, так нужно, и не боярам решать, правильно это или нет. В первые же годы правления царя Федора Ивановича боярин и конюший Борис Годунов стал официально именоваться царским шурином. Он стал главой не только Конюшенного, но и Земского приказа, отвечающего за сбор налогов с посадов и черносошных крестьян. Автограф Степана Васильевича Годунова. Воспитатель царя Григорий Васильевич Годунов был произведен в бояре и назначен дворецким – отныне он ведал царским имуществом и Казенным двором. |
|
|
