| Вспомнил еще он, с какой ненавистью и брезгливостью смотрели солдаты на самострела. Мальчишку жалели, его – нет. «Шкура! – говорили. – Ну и шкура! Всех хотел перехитрить». А он, Гуськов, чем лучше других? Почему они должны воевать, а он кататься туда-обратно – вот как рассудят, вот что поставят ему в вину. На войне человек не волен распоряжаться собой, а он распорядился, и по головке его за это, ясное дело, не погладят. В Иркутске, растерянно бродя по вокзалу, он столкнулся с глазастой, пронырливой бабенкой, которая согласилась взять его на ночевку и привела к себе, далеко за город, в предместье. Она же сама, без подсказки догадавшись, что солдатик не знает, куда себя пристроить, подтолкнула его наутро к немолодой уже, но чистенькой, гладенькой немой женщине по имени Таня. У Тани он просидел в оцепенении и страхе весь день, все собираясь подняться и куда-нибудь, в какую-нибудь сторону двинуться, просидел так же другой, а потом и вовсе застрял, решив, что ему лучше переждать, пока его окончательно потеряют и дома, и на фронте. У немой на краю предместья стояла своя избенка. Работала Таня уборщицей в госпитале, бегала туда на дню два раза – рано утром и вечером – приносила с собой завернутые в тряпицу нарезанные ломти хлеба, а в стеклянной баночке – кашу или суп. Хорошо еще, что ей не надо было ничего объяснять, не надо было вообще разговаривать; как по заказу, на удивление удобно и удачно ему подвернулась женщина, у которой бог отнял слово. Сказать ему нечего было даже самому себе. Порой, забывшись, он не понимал, как, почему здесь очутился, что его сюда привело, затем вдруг начинал видеть каждый свой шаг к поезду и каждый свой час в поезде до того близко и ясно, что скребло, надрывая душу. Он все еще был не в состоянии прийти в себя от случившегося и то подолгу сидел неподвижно, с пустым лицом, уставившись в одну точку, то срывался и принимался вышагивать, стараясь унять навалившуюся боль; избенка от его тяжелых шагов сотрясалась, а он все метался и метался из угла в угол и никак не мог успокоиться. Он как-то враз опостылел себе, возненавидел себя, хорошо понимая, что в том положении, в каком он оказался, хлопот с собой не оберешься. |
| Крокодил с опаской взял дудочку в пасть, сжал ее зубами, но дунуть не успел. Дудочка преломилась пополам, как соломинка. – Я же говорил, что не могу быть добрым, – снова заплакал крокодил. – Нет, можешь, но тебе нужен большой и крепкий музыкальный инструмент, – прощебетала птичка и снова улетела. Крокодил устал ждать и нырнул в реку, чтобы поохотиться. Тут послышался щебет птички, и крокодил вылез обратно на берег. Возле птички на берегу стоял человек с большим барабаном. Увидев крокодила, человек испуганно попятился. – Не бойся, человек. Этот крокодил станет добрее, когда научится играть на барабане, – прощебетала птичка. Человек положил барабан на землю и сказал: – Я лучше пойду, пока он не научился. Вы просили крепкий музыкальный инструмент. Этот барабан сделан из пустого ствола железного дерева, а сверху на него натянута крепкая шкура буйвола. Это самый лучший барабан нашего племени. Если он научит крокодила доброте, люди обрадуются. Говоря это, человек с опаской пятился назад от реки, пока совсем не скрылся в зарослях. – Видишь, крокодил, как все тебя боятся, – укоризненно прощебетала птичка. – Скорее бей в барабан, и тогда из барабана выскочат песенки. Крокодил попытался дотянуться до барабана своими лапами, но они были слишком короткими, и размахнуться ими было невозможно. Тогда крокодил взмахнул головой и ударил по барабану зубами. Шкура буйвола разлетелась в клочья, и железное дерево треснуло. – Нет, никогда мне не научиться доброте, – вздохнул крокодил. – Научиться доброте можно всегда. Тебе нужен не крепкий инструмент, а подходящий, – упрямо прощебетала маленькая птичка и улетела. Прошло много времени. Крокодил уже забыл про птичку и про доброту. Он так и остался кровожадным и злым зверем, которого все боялись. Но однажды крокодил вылез на берег и увидел там большой ящик. На нем сидела знакомая птичка. Она весело прощебетала: – Крокодил, тебе посылка. – Я еще ни разу в жизни не получал посылок. Что там? – заволновался крокодил. – Открой, и все поймешь. Только осторожно, – ответила птичка. |
| Сообщения Аристотеля ценны уже потому, что принадлежат очень осведомленному автору, в распоряжении которого был огромный, не дошедший до нас материал. Но они подтверждаются также и показаниями других источников. Есть сведения, что в дифирамбах Ариона (стр. 89) выступали ряженые хоры, по имени которых отдельные дифирамбы получали то или иное название, что в этих дифирамбах, кроме музыкальных частей, имелись и декламационные партии сатиров. Формальные особенности ранней трагедии не представляли, таким образом, абсолютного нововведения и подготовлены были развитием дифирамба, т. е. того жанра хоровой лирики, который непосредственно связан с религией Диониса. Более поздним примером диалога в дифирамбе может служить «Фесей» Вакхилида (стр. 93). Другим подтверждением указаний Аристотеля является и самое название жанра: «трагедия» (tragoidia). В буквальном переводе оно означает «козлиную песнь» (tragos – «козел», oide – «песнь»). Смысл этого термина был неизвестен уже античным ученым, и они создавали различные фантастические толкования, вроде того, что козел будто бы служил наградой для победившего в состязании хора. В свете сообщений Аристотеля о былом «сатировском» характере трагедии происхождение термина может быть легко объяснено. Дело в том, что в некоторых областях Греции, главным образом в Пелопоннесе, демоны плодородия, в том числе и сатиры, представлялись козлообразными. Иначе в аттическом фольклоре, где пелопоннесским козлам соответствовали конеобразные фигуры (силены); однако и в Афинах театральная маска сатира содержала, наряду с лошадиными чертами (грива, хвост), также и козлиные (бородка, козья шкура), и у аттических драматургов сатиры нередко именуются «козлами». Козлообразные фигуры воплощали сладострастие, их песни и пляски следует представлять себе грубыми и непристойными. На это намекает и Аристотель, когда говорит о шутливом стиле и плясовом характере трагедии на ее «сатировской» стадии. «Трагические», т. е. ряженые козлами, хоры были связаны и вне культа Диониса с мифологическими фигурами «страстного» типа. Так, в городе Сикионе (северный Пелопоннес) «трагические хоры» прославляли «страсти» местного героя Адраста; в начале VI в. сикионский тиран Клисфен уничтожил культ Адраста и, как говорит историк Геродот, «отдал хоры Дионису». В «трагических хорах» должен был поэтому занимать значительное место элемент заллачки, который был широко использован в позднейшей трагедии. Заплачка, с характерным для нее чередованием причитаний отдельных лиц и хорового плача коллектива (стр. 21), явилась, вероятно, и формальным образцом для частых в трагедии сцен совместного плача актера и хора. |
| Рассказала она мне, что слепым он даровал зрение, хромые стали ходить, глухие слышать, и мертвых он начал воскрешать и любую болезнь словом единым исцелял. Ужасаюсь я тому, как это ты отдал безвинного (человека) на распятие! И не признал его ни Богом, ни врачевателем из-за исцеления, которое получали от него. Но однако после льстивого твоего послания, доставленного мне, я размышляю о твоих мучениях, как и из письма твоего видно. Был он могущественнее наших богов, в которых мы веруем, тогда как ты несправедливо предал его смерти. Вот и я так же предам тебя смерти, но справедливой! И не только тебя, но и всех советников и соумышленников твоих, от кого ты получил мзду за его смерть». Отдал Тиверий кесарь письмо посланцам и в письменном ответе распорядился, чтобы весь род иудейский погубить и, связав, доставить в Рим. И осудить старейших местоблюстителей, и Архелая нечестивого, сына Ирода, и соумышленника его Филиппа, и этих святителей – Каиафу и его тестя Анну – и всех главных иудеев. Когда Рахаав ушел со всеми воинами и с мужчинами иудейскими, то те оружием погубили их, а всех скверных жен их отдали народу на блуд. И, восстав, проросло семя мерзкое, сатанинское. А Пилата, Архелая, Филиппа, Анну и Каиафу, и всех главных иудеев схватили и связанными привезли в Рим. И довелось им сильно страдать по дороге, так что жизнь их во злобе окончилась, и некоторых из умерших похоронили. Тело же Каиафы земля не приняла, но извергла из себя. Это видели многие и схватили камни, и собственными руками кидали их в него, и таким образом покрыли тело его. Существовал обычай у первых царей, что если кто виновен и осужден на смерть, но увидит лик царский, то внезапно избавится от смерти, но будет заточен в некую башню, и там оставят его, так и случилось. Анну же завернули в воловью шкуру, как повелел царь. И подвесили его на солнце, и от солнца шкура ссохлась и стянула его, и внутренности его изверглись изо рта, и вынужден был он изрыгнуть свою окаянную душу. И прочих иудеев кесарь предал смерти, прикончил их мечом. |
| — А без названий никак нельзя? — Можно, конечно, но это будет неправильный лимерик. В лимерике, написанном по всем правилам, в первой строчке обязательно должно указываться место жительства героя. Аннушка задумалась: сказать Даре, что вообще-то она из Пскова, или не говорить? Решила пока оставить Петербург. — Ладно. У этого города много всяких названий: Питер, бывший Ленинград, град святого Петра… — Святые у нас тут не в моде, Ленинград слишком длинно, а вот Питер подойдет. Теперь не мешай, я буду сочинять. Дара задумалась ненадолго, а потом выпалила: В Норку к Даре девица из Питера заявилась и ноги не вытерла. Почему не сидится этой русской девице на просторах любимого Питера? — Кажется, я вытирала ноги… Тебя же не было в комнате, когда я пришла; почему ты думаешь, что я их не вытерла? — Ой, тупица какая! Твои ноги нужны для рифмы, это поэтическая вольность! — Так ты не хочешь, чтобы я здесь жила? — С чего ты взяла? — вытаращила глаза Дара. — Я так поняла из твоего стишка. — Юлианна! Ты что, вообще шуток не понимаешь или это у тебя с дороги? — Нет, но я подумала… — Думать здесь буду в основном я, а ты только слушай меня и не пропадешь. И жилище наше больше комнатой не зови. Запомни, это Норка! Понятно? Аннушка пожала плечами. И вдруг непонятным образом она мгновенно оказалась опрокинутой на шкуру носом в медвежий мех, а Дара — верхом на ней. — Отвечай четко и внятно, — приказала Дара, хмуря широкие рыжие брови и сверкая зелеными глазами. — Понятно тебе, как называется мое жилище? — Да понятно, понятно, — засмеялась Аннушка и чихнула. — Норка. Как у хоббитов. Только отпусти меня, пожалуйста, мне медвежья шкура в нос лезет. И мне очень нравится твоя Норка, Дара, честное слово! — Наша Норка, — поправила ее Дара. — А как ты относишься к хоббитам? — Они мне тоже нравятся. Я читала «Властелина колец» и кино смотрела. Разве хоббиты могут не нравиться? — Тогда порядок, — Дара оставила Аннушку и побежала к своему шкафу. — Отныне мы обе — хоббиты, а вообще нас теперь трое! Аннушка хотела спросить, кто у них третий, но не успела. — Я тебе дам мои старые хоббичьи сапоги, — продолжала Дара. — И учти: тем, кто живет в одной комнате, разрешается дружить, чтобы они друг друга не съели. |
| Эти чудесные постройки, виденные нами в здешнем городе, приводили нас в сильное удивление. Возвращаемся. Большинство вельмож имеют титул „князь“, значение коего: бей, сын бея, от отцов и дедов. Женщины также называются „княгиня“. У вельмож такое установление, что они, даже наиважнейший между ними, не могут иметь под своею властью у себя в доме более трехсот человек. Когда же царь посылает кого-либо из них в поход, то снаряжает с ним тысячи ратников, сколько пожелает, ибо все распоряжение войском в руках царя. По этой причине среди вельмож вовсе не бывает бунтовщиков. Смотри, какое прекрасное распоряжение! Оттого же, когда мы являлись в жилище кого-либо из министров, то находили при дверях лишь немного людей; также, когда они ходили ежедневно к царю, то за ними следовали лишь двое или трое слуг. Они никогда не собираются друг у друга для совещания, но всякий совет происходит у царя, и если бы он прослышал, что некоторые из них собрались (для совещания), то рассеял бы их всех мечом. В эту морозную пору вельможи ездили только на больших санях. Они очень тщеславятся шкурами медведей, белых и черных как ночь, которых в этой стране много и которые чрезвычайно велики; мы дивились на огромную величину шкур, часто большую, чем шкура буйвола. Белый мех очень красив, и только вельможи устилают им сани, причем одна половина меха сзади саней, а другая – под седоком. Жены вельмож зимою тщеславятся санями, на которые поставлены кареты со стеклянными окнами, покрытые до земли алым или розовым сукном; летом же они величаются большими каретами. Всего больше они гордятся белыми лошадьми и множеством слуг и невольников, которые идут впереди и сзади. Когда мы, бывало, приходили с подарками к вдовым княгиням, мы также видали у дверей их множество невольников и слуг, привратников и киайей (управляющих). У богатых вдов в этой стране такой обычай, что когда умирает муж, вдова одевается во все черное, даже колпак и платки ее черного цвета; мало того, обивка мебели и подушки, карета и ее покрывало – все из черного сукна, даже лошади бывают черные. |
| Если Мама проявляла творчество, отстаивая свою утонченность и вкус, когда касалось наших одежд, то в убранстве квартиры в доме Нефедьевой проявлялась другая ее черта – здесь, наоборот, она с большой скромностью подчинялась стилю своего времени, стилю 90-х годов, оставаясь в этом русле. Не видно было и тех исканий к преодолению стиля, какие заметны были уже у многих, и даже в доме дедушки Самарина у сестры Папа, тети Сони 13 . Но, в пределах низкого художественного уровня этой эпохи в целом, все было благообразно, ясно и спокойно. Три окна нашей гостиной, выходивших на тихую Поварскую, были сверху донизу завешаны кружевным тюлем. Мягкая мебель с помпонами, обитая чем-то мутнорозовым, передвигалась на колесиках и была расставлена несимметрично. Перед большим турецким диваном, покрытым пестрым восточным ковром, лежала на полу огромная волчья шкура с головой, подбитая сукном. Громоздкие китайские вазы служили подставками для ламп с шарообразными стеклянными абажурами. На столах расставлены были фотографии родных в кожаных и бархатных рамках. Все это убранство, очень обыкновенное для 90-х годов, было «как у всех». Таким же обыкновенным был и кабинет Папа. Федор Дмитриевич Самарин 14 Кабинет был тем местом, куда Папа уходил от семьи. Уже лет шесть прошло с тех пор, как он, оставив службу, перешел к работе над теми вопросами, которые он считал себя призванным осознать для себя и для общества. Чувство ответственности перед родиной было ему присуще в той же силе, как его дяде и учителю Юрию Федоровичу 15 . Папа был живым носителем и звеном традиции, утверждавшей ценность самобытной русской духовной культуры. Эта мысль освещала его путь и труды, вводила их в единое русло. Окруженный течениями, враждебными этой идее, сознавая себя ее преемником, почти единственным, Папа чувствовал большую ответственность и был, может быть, несколько подавлен своей духовной ношей. Как мог Папа так рано бросить службу? Он был послушным сыном своего отца, строгого и разумного дедушки Дмитрия Федоровича 16 , и был с ним в единомыслии. |
| На первый взгляд может показаться, что изосемантические ряды типа »толочь, молоть» → «мука», »плести» → «плетень, стена» настолько бесспорны, что их незачем включать в семасиологический словарь. Однако такие примеры, как ст.-сл. ПЬШЕНО или нем. Wand, говорят о том, что далеко не во всех случаях устанавливаемые этимологические решения оказываются очевидными и именно наличие соответствующих изосемантических рядов делает их наиболее доказательными. Хорошо известный ряд семантических изменений »резать» → «мех, шкура» (др. рус. скора, др.-англ. heora, др.-инд. çárman и др.) также не относятся к числу очевидных. Во многих случаях процесс семантических изменений протекает значительно сложнее, сочетаясь с различного рода словообразовательными изменениями. Так, изосемантический ряд »стоять» → «стояк, столб» → »столбенеть, удивляться» → «остолбенелый, глупый» может быть реконструирован на основании сравнения др.-гр. στεμαι »стою» и στπος «шест, жердь» с лат. stupe »останавливаюсь, столбенею» и stupidus «остолбенелый, глупый» (ср. также: др.-англ. studu »столб», др.-в.-н. stuzzen «поддерживать, подпирать» и нем. stutzen »изумляться, быть озадаченным»). Вообще, схемы а → b или а b далеко не исчерпывают многочисленных типов семантических изменений. Гораздо чаще, по-видимому, → b встречаются случаи типа а → с → d причем количество различных изменений по большей части с трудом поддается учету. Например, глаголы со значением «резать» во всех языках обычно претерпевают существенные семантические изменения (→ »убивать», «оскоплять», »чеканить», «создавать», »делить», «пахать» и многие другие). Для иллюстрации подобных семантических изменений достаточно сопоставить между собой лат. caed »рублю, режу» и (с «подвижным -s-») нем. scheiden »делить», лит. skaidùs «делимый» или лит. kirsti »резать, рубить» и др.-рус. чьрсти «проводить борозду, вспахивать». К глаголам со значением »резать» восходят пол. kiernos «кладеный кабан» (ср. рус. корнать), рус. боров (и.-е. корень »резать»), многочисленные и.-е. |
| Зверь сей весьма дик и хитер, приручить его нелегко. Некогда в древности он был привезен в беотийский город Фивы и там, набросившись на толпу привлеченных его видом людей, многим разодрал лица. Тогда Эдип, весьма опечаленный увечьями сограждан, умертвил зверя: этим-то деянием, по моему мнению, он и снискал себе великую славу. Кроме того, легенда, дабы возвеличить мужество Эдипа, изображает зверя крылатым, очевидно, из-за стремительности его нападения; также придает ему женскую грудь и львиное тело: первое – благодаря бросающейся в глаза наготе и сходству с женскими формами; второе – из-за дикой ярости и еще потому, что он большей частью опирается на все четыре лапы. Легенда наделила сфинкса даром красноречия по причине сходства его голоса с человеческим, а говорит он загадками, так как речь его непонятна и неотчетлива. Чему тут удивляться? Грекам свойственно было мифологизировать и многое другое. Еще в земле той можно встретить диких ослов огромного роста, шкура которых изумляет сложным узором: белый и черный цвета на ней попеременно сменяют друг друга, в виде полос они спускаются по бокам от хребта к животу, где, расходясь и сплетаясь, образуют подобие кругов и создают восхитительный и странный рисунок. Там обитает и достославная птица феникс. Довелось мне увидеть и доставленного из тех краев попугая – среди птиц самую болтливую и непревзойденную в подражании человеческому голосу; кроме того, пестрых, покрытых крапинками птиц, которых обыкновенно называют гарамантами 1113 , заимствуя это название у того народа, от которого привозимо к нам наибольшее их число. Впрочем, там водится и множество других, бесспорно, превосходных животных, о которых наше повествование умалчивает. В стране этой имеются также месторождения чистейшего золота; золото как бы в виде жил само собой поднимается из земли, и они, располагаясь одна над другою, явно указывают места золотых залежей. Даже растущие там плоды необычайно велики и удивительно красивы, а самые известные из них – орехи. Наконец, по всей земле омеритов вплоть до Красного моря урожай собирают дважды в год; потому и зовется эта земля Счастливой Аравией. |
| Министр быстро подбежал к Алисе и заговорил: — Разреши, я буду говорить с тобой откровенно, как ученый с ученым. Пойми, если ты не поцелуешь этого недостойного молодого человека, то он будет и дальше убивать девушку за девушкой, раз в неделю. Ты этого хочешь? Ты ждешь, чтобы опустели окрестные деревни? Чтобы девушки боялись выходить на улицы? А ведь выхода нет: пока не отыщется та, которая его поцелует, никакой пощады девушкам нашего королевства ждать не придется! Подумай, Алиса. Ведь Рафаэль себя не контролирует! Ты можешь спасти десятки, нет, сотни молодых жизней. Неужели ты допустишь, чтобы преступления продолжались? Алиса вспомнила страшную комнату, где на плечиках висели десятки платьев, а под ними стояли парами туфельки и башмачки, в том числе почему-то один хрустальный. Алиса глубоко вздохнула и молча пошла к замку. Вокруг царила тишина. Алиса знала, что королева шагает за ней, что рядом бежит министр, что над головой летит Дурында, что дама Марьяна уже побежала в замок, чтобы привести дракона. Алиса встретила чудовище в воротах замка. — Согласилась? — спросило чудовище. Алиса вытащила из-за корсета Марьяны ее кружевной платок, вытерла им страшную морду дракона, который послушно и покорно протянул к ней крокодильи губы, потом наклонилась и, стараясь не зажмуриться, поцеловала заколдованного принца Рафаэля. Глава 12. Письмо пирату В тот момент, когда Алиса поцеловала дракона в холодные скользкие губы, из леса послышался пронзительный голос феи Мелузины: — Остановись, Алиса! Не делай этого! Ты пожалеешь! Министр побежал к лесу, размахивая руками, чтобы отогнать старуху, а рогаточники, сторожившие Алису, принялись лупить из рогаток свинцовыми пулями по старухе. Отбиваясь от пуль, как от пчел, фея исчезла в лесу. Но Алиса этого не видела. Она была поражена волшебством. От ее поцелуя, словно от отравленной стрелы, гигантское чудовище упало на бок и захрипело. Мать кинулась было к нему, но дама Марьяна успела ее удержать. И тут с чудовищем началось превращение. Шкура, чешуя, зубы и когти как бы растворялись в воздухе, и вместо них проявлялась фигура молодого человека. |
|
|
