| – Отправляйся в арсенал, - сказал он, - там приготовлена для тебя одежда и вооружение. Прими подобающий вид и возвращайся. В арсенале Цитадели Пиппин облачился во все черное с серебром. Теперь на нем была черная кольчуга, черный же шлем с крыльями по бокам и серебряной звездочкой в налобье. Кольчугу спереди прикрывал шитый серебром нагрудник с изображением цветущего дерева. Длинный широкий плащ дополнял одеяние. Прежнюю его одежду убрали, позволили оставить только серый лориенский плащ, но с условием не носить его на службе. Новый наряд был роскошен, но Пиппин стеснялся его. В довершение к этому ему так надоел постоянный сумрак, что настроение совсем испортилось. А сумрак сгущался. С востока, из Страны Мрака, ветер пригнал тяжелую тучу. Она словно придавила Город. Воздух на улицах был душным и неподвижным, как вода в болоте. Вся долина Андуина замерла в ожидании бури. Пиппин освободился только к вечеру. Желудок повлек его на поиски обеда. По счастью, в столовой он встретил Берегонда, только что вернувшегося с Пеленнорских полей. Они вместе поели и отправились на стены, туда, где проводили время вчера. Был час заката, но солнце не могло пробить плотный заслон туч. Только в последний миг над Морем сверкнул его прощальный луч. Именно в этот миг Фродо стоял на Перекрестке над поверженной головой каменного Короля. Но на полях Пеленнора не было никакого проблеска. Холодными и темными оставались они. Пиппину казалось, что вчерашний и сегодняшний день разделяют годы. Вчера еще он был простым беспечным хоббитом, на котором перенесенные опасности не оставили заметного следа, а сегодня… Сегодня он - воин в Городе, который готовится к жестокой битве. Он носит пышную, мрачную одежду; в другое время это была бы восхитительная игра, но теперь все было всерьез. Он, Пиппин, на службе у настоящего, гордого и могущественного Правителя, и опасность, нависшая над Городом, - самая настоящая. Кольчуга, шлем, плащ, все казалось тяжелым, все угнетало. Он длинно вздохнул. – Что, устал сегодня? - участливо спросил Берегонд. |
| Будут люди холодные, хилые Убивать, холодать, голодать И в своей знаменитой могиле Неизвестный положен солдат. Научи меня, ласточка хилая, Разучившаяся летать, Как мне с этой воздушной могилой Без руля и крыла совладать. И за Лермонтова Михаила Я отдам тебе строгий отчет, Как сутулого учит могила И воздушная яма влечет. (2) Шевелящимися виноградинами Угрожают нам эти миры И висят городами украденными, Золотыми обмолвками, ябедами, Ядовитого холода ягодами — Растяжимых созвездий шатры, Золотые созвездий жиры… (3) Сквозь эфир десятично-означенный Свет размолотых в луч скоростей Начинает число, опрозрачненный Светлой болью и молью нулей. И за полем полей поле новое Треугольным летит журавлем, Весть летит светопыльной обновою, И от битвы вчерашней светло. Весть летит светопыльной обновою: — Я не Лейпциг, я не Ватерлоо, Я не Битва Народов, я новое, От меня будет свету светло. (4) Аравийское месиво, крошево, Свет размолотых в луч скоростей, И своими косыми подошвами Луч стоит на сетчатке моей. Миллионы убитых задешево Протоптали тропу в пустоте, — Доброй ночи! всего им хорошего От лица земляных крепостей! Неподкупное небо окопное — Небо крупных оптовых смертей, — За тобой, от тебя, целокупное, Я губами несусь в темноте — За воронки, за насыпи, осыпи, По которым он медлил и мглил: Развороченных — пасмурный, оспенный И приниженный гений могил. (5) Хорошо умирает пехота, И поет хорошо хор ночной Над улыбкой приплюснутой Швейка, И над птичьим копьем Дон-Кихота, И над рыцарской птичьей плюсной. И дружит с человеком калека — Им обоим найдется работа, И стучит по околицам века Костылей деревянных семейка, — Эй, товарищество, шар земной! (6) Для того ль должен череп развиться Во весь лоб — от виска до виска, — Чтоб в его дорогие глазницы Не могли не вливаться войска? Развивается череп от жизни Во весь лоб — от виска до виска, — Чистотой своих швов он дразнит себя, Понимающим куполом яснится, Мыслью пенится, сам себе снится, — Чаша чаш и отчизна отчизне, Звездным рубчиком шитый чепец, Чепчик счастья — Шекспира отец… |
| Русские штаны, или порты, шились без разрезов, с узлом, так что посредством его можно было делать их шире и уже. У бедных они делались из холста, белого и крашеного, из сермяги – грубой шерстяной ткани; у зажиточных из сукон; летом богатые надевали тафтяные штаны или из какой-нибудь другой легкой шелковой материи. У царей (вероятно и у бояр) иногда были штаны из тяжелых шелковых тканей, например, из объяри. Вообще русские штаны были не длинны и достигали только до колен, делались с карманами, называемыми зепью, и были разных цветов: например, желтые, лазоревые и чаще всего красные. На рубаху и штаны надевались три одежды: одна на другую. Исподняя была домашняя, в которой сидели дома; если же нужно было идти в гости или принимать гостей, то надевалась на нее другая; третья была накидная для выхода. Хотя существует много названий одежд, но все эти названия относятся к какому-нибудь из этих видов. Исподняя одежда называлась зипун как у царей, так и у крестьян. Это было платье узкое, короткое, иногда достигавшее до колен, редко до икр, но часто не доходившее даже и до колен, вроде камзола. В кроильной книге царского двора длина зипуна означена в один аршин шест вершков, тогда как платье, сделанное на то же лицо во весь рост, имело в длину два аршина три вершка. У людей простых и небогатых зипуны делались из крашенины, зимние из сермяги, у людей состоятельных из легкой шелковой материи, например, тафты, часто белого цвета с пуговицами. Иногда рукава к нему приделывались из другой какой-нибудь материи; например, зипун был из белого атласа, а рукава к нему из серебряной объяри; но часто зипуны были совсем без рукавов, вроде нынешних поддевок. Воротники делались узкие и малые, а иногда к зипунам, как и к рубахе, пристегивали шитый и разукрашенный жемчугом и камнями отдельный воротник, называемый обнизью. Таких обнизей хранилось много и их пристегивали по мере надобности показаться наряднее или проще. Они были разной величины: большие и малые. Если обнизь употреблялась большая, то к рубахе вовсе не пристегивалось ожерелье, а если малая, то из-под нее виднелось ожерелье рубахи. Кроме зипуна, в XVI веке была подобная же комнатная одежда сарафанец, как кажется, начавший выходить из употребления в XVII столетии; их носили вместо зипуна с обнизями; они были длинны. |
| – Все вам оставляю. Тестевы владения остались для Сергея Львовича загадкою. Господский дом, который по рассказам Марьи Алексеевны был велик и хорош, – крыт был соломою. Длинный, шитый тесом, он походил на сарай. Банька рядом, справа службы, перед домом цветник – и эта соломенная крыша! Но жест старого арапа был широкий, озеро полноводно – и Сергей Львович уехал с недоумением, увозя на щеке влажный и равнодушный поцелуй тестя. Жирные, бледные льны шли по обеим сторонам, он ехал и думал, что это пшеница. – Хороший нынче урожай, – сказал он с удовольствием вознице, кривому аннибаловскому Фомке. В пути он несколько оправился, на ближней станции разговорился с двумя здешними помещиками и, приехав, долго хвалил прием тестя, значительно сказав жене и теще, что тесть одряхлел и видимо угасает, усадьба же запущена. Теперь настала зима, а они все жили в Петербурге, не решаясь ни осесть, ни перебраться. У всех было в столице сомнительное расположение духа, никто не решался предпринять ничего основательного, и все считали время не более как на месяц вперед. Состояние императора было таково, что все менялось каждый день. Сергей Львович решил быть тише воды, осмотреться, но в Петербурге не оседать. Чем дале, тем лучше. Так они жили в Измайловском полку, стараясь не слишком часто показываться на гуляньях и главных улицах, которые теперь были полны императором. Марья Алексеевна жила в самом средоточии военных, и знакомые офицеры, заходившие по старой памяти, рассказывали чудеса. 2 Нянька Арина, укутав барчука и напялив на него меховой картуз с ушами, плыла по Первой роте, по Второй, переулку и пела ребенку, как поют только няньки и дикари, – о всех предметах, попадавшихся навстречу. – Вот солдат как шагает постановно. Вы на него взгляните, батюшка Александр Сергеевич, какой солдат… Шапочка медная… на солнце блестит… а под бляхой крест горит. Вот так шапочка. Вот вырастете и сами такую наденете. Везде были солдаты. Латунная шапка с мальтийским крестом была на преображенском солдате, шедшем по улице. |
| (Письмо А. Д. Кастальского к С. В. Смоленскому от 13 августа 1902 года. РГИА, ф. 1119, оп. 1, 146, л. 20.) 177 Работа над упомянутыми сочинениями – «Господи, воззвах» и «Да исправится молитва моя» со стихирами и стихами знаменного и обычного роспевов, а также «Догматиками богородичными» восьми гласов, в первой редакции изданных в 1901 году, потребовала от композитора большого напряжения сил, поскольку он ставил перед собой задачу нетрафаретной обработки положенных в основу этих сочинений роспевов. Догматики и воззвахи Кастальского исполнялись Синодальным хором за службами в Успенском соборе, являясь непременной частью репертуара Успеньева дня – престольного праздника храма. 178 11 ноября 1903 года Кастальский подарил Рахманинову ноты кондака «Со святыми упокой» и икоса «Сам Един» со следующей дарственной надписью: «Глубокоуважаемому Сергею Васильевичу Рахманинову от А. Кастальского в знак напоминания ему о том, что есть на белом свете область, где терпеливо, но настойчиво ждут вдохновений Рахманинова» (ГЦММК, ф. 18, 1078). 179 «Практическое руководство к выразительному пению стихир при помощи различных гармонизаций» было опубликовано в издательстве П. Юргенсона в Москве в 1909 году. 180 Все перечисленные Кастальским сочинения вышли в свет в издательстве П. Юргенсона в 1903 году. 181 О тесной дружбе, связывавшей Кастальского и Орлова, писала в своих воспоминаниях дочь композитора Н. А. Кастальская: «В детстве наша семья и семья Василия Сергеевича Орлова, директора и дирижера училища, были очень близки. В. С. Орлов был наирусейший человек, строгий на вид, с усами, бородой и большими серыми глазами. Чувствовалось, что ему недолго жить, – по той мрачности, которая им иногда овладевала. С детьми он был ласков, шутлив и добр. На эстраде – бог и повелитель! Каждое его выступление с хором было событием. После концертов они с отцом молча и крепко обнимались. Василий Сергеевич был яркой фигурой. Его звали «русский Никит». В 1907 году, когда Василий Сергеевич умер, жена покойного подарила его шитый мундир отцу. |
| Св. патриарх Филарет сидел за одним столом с царем. Мало песидев, он по обычаю творил шествие на осляти вокруг города. Новопоставленный патриарх получил в подарок от царя золотую панагию, украшению драгоценными камнями, бархатную мантию с источниками, низанным жемчугом, и белый клобук, шитый золотом и украшенный камнями. Юный царь надеялся видеть в своем отце – патриархе опытного советника и руководителя, и Филарет оправдал эти надежды. В 14 лет управления русской церковью патр. Филарет употребил все меры, чтобы уврачевать глубокая раны отечества, оставшаяся от времен между царствия. Он проявил широкую деятельность и в гражданском и в церковном отношении. В гражданском отношении он явился не только советником государю, но и соправителем. Он носил титул великого государя и имя его ставилось в грамотах рядом с именем царя. Государь царь и Великий Князь Михаил Фёдорович и Великий Государь Святейший патриарх Филарет Никитич указали – так обыкновенно писалось во всех царских грамотах и указах. Ни одно важное дело государственное не решалось без участия патриарха. Иностранные послы представлялись и подносили дары царю и патриарху вместе. Как государственный деятель, патриарх имел от царя такие полномочия, что иногда распоряжался по личному своему усмотрению без указа Государя. В полном Собрании законов в Российской Империи есть указ о наследствах, изданный только одним Великим Государем патриархом без участия царя в 16291. Участие в гражданских делах Филарета Никитича, сопровождалось в высшей степени благотворными для России результатами. Благодаря патриарху, обладавшему большой опытностью, лучше была урегулирована податная повинность, для чего произведена была народная перепись с большею строгостью и справедливостью, взамен сделанной прежде, пристрастной и несправедливой, дававшей возможность сборщикам податей злоупотреблять своим правом. По совету патриарха, для ознакомления с местными нуждами разных краев земли русской, вызваны были Москву выборные люди из всех сословий. Весьма важную услугу оказал патриарх Филарет и царской власти. В смутную пору значение Царской власти сильно упало, патриарх поднял значение этой власти на подобающую ей высоту. Он строго карал всякое проявление самоволия и непокорности в среде боярства, привыкшего к интригам в смутное время. Бояр, и всякого сана царского синклита патриарх, по свидетельству современника, томил заключеньями необратными и иными наказаньями». |
| — Никто их не видел? — Нет… Где видеть… Но, немного спустя, какой-то солдат вспомнил. Когда возвращавшийся отряд входил в крепостные ворота, — из них выскочили точно угорелые оба «азиата» и унеслись куда-то. — Ты знаешь, зачем они?.. — покачал головою Брызгалов, передавая дочери это сведение. — Нет. — Ведь они непременно уволокут лошадь у Шамиля… Или оба лягут… Этакие барантачи! Всякий горец, — самый лучший даже, — прирождённый разбойник. Нина не ответила ни слова. Она только пошла к себе, замкнулась и стала молиться за Амеда. А он в это время, пользуясь сумятицей, царившей вокруг крепости, точно от погони нёсся между сплошными массами лезгин, чарохцев, дидойцев и кабардинцев, не отзываясь на вопросы и не отвечая на ругань сбитых им с ног пеших. Ветер свистал у него мимо ушей. Конь тяжело храпел, утомлённый этой бешеною скачкой… Наконец, вдали блеснули красные факелы… — Здесь Шамиль! — весело обернулся он к Мехтулину. — Да поможет нам Аллах! — Аллах всегда за смелых… — «И Исса тоже»… — уже мысленно прибавил он от себя. Факелы были близко-близко. Вон сухая и грозная фигура великого имама… Амед вынул было пистолет, но Мехтулин удержал его. — Что ты хочешь делать? — с ужасом спросил его татарин. — Убить врага! — Но ты забыл, что Шамиль — имам всего ислама у нас. Амед вздрогнул, провёл рукою по лбу и спрятал пистолет. Он спешился и тихо стал ждать… Факелы там погасли. Тьма окутала Шамиля, даже и не догадывавшегося, какой страшной опасности он только что избежал. Утром, чуть только рассвело, — перед воротами крепости появились Амед и Мехтулин. В поводу у первого был великолепный арабский конь, весь белый, с чёрной отметиной на лбу. На этом коне краснел шитый золотом чепрак, и сверкало расписное, всё в серебре, бирюзе и сердоликах седло. Нина только что вышла из дому, как Амед подвёл к ней коня. — Что это? — отшатнулась она. — Я обещал тебе… — Но ведь вас могли убить… — Всё равно, — я обещал тебе… А от исполнения обещаний избавляет только смерть… Потом он не мог отказать себе в удовольствии. Выскочив на бастион, он дико заорал что-то проезжавшему далеко кабардинцу. Тот подъехал. |
| Здесь Панопей погребен, охотник на львов дерзновенный И на свирепых пантер злобных, в могиле своей. В пятку ужалив, его убил скорпион, что из щели Выполз внезапно, когда тот находился в горах. Рядом с могилой копье его брошено бедное, боле Не устрашит никого, даже пугливых косуль. Скрыла Евгению 259 пыль земная. Когда–то, припомни, В песнях и блеске цвела, только о правде пеклась! И над могилой ее – Фемида, Пафия, Муза, Срезавши косы свои, в скорбном молчаньи стоят. Лесбоса были красой Элланис вместе с Ламаксис милой, Дев митиленских и жен всех были лучше, они. Остров прекраснейший тот, добычею Пахеса ставши, Флотом военным Афин был разорен до конца 260 . Женщин затем пожелав, он, злодей, истребил их супругов, Думая так овладеть ими двумя без труда. Но по–другому судьба, равнодушная Мойра, решила, Все получилось не так, как захотел любодей. Через Эгейскую гладь неоглядную, волны морские, Жены чрез водный простор перенеслися вдвоем. К скалам Мопсопии 261 их принесло незаметно теченье, Всем возвестили они Пахеса злые дела. Все преступленья узнал его грязные демос. Решили Полною мерой воздать за непотребство его. Жены вернулись домой к дорогим им могилам и рядом Ныне с мужьями лежат в гордой своей чистоте. Стены где, Троя, твои? Илиона богатые храмы? Головы павших быков жертвенных? 262 Где они? Где? Где алавастровых ваз Афродиты узор? Где парчовый Золотом шитый наряд? Статуя Девы благой? 263 Войны, века и судьба, всемогущая Мойра 264 , все смыли, Все унесла навсегда судеб различных река! Зависть сгубила тебя, но одно твое имя напомнит Славу твою, Илион, – и не погибнет оно! Путник, идешь если ты из Спарты, глумиться не нужно Над Илионом, прошу, – многих унизил ведь рок! Если ж из Азии ты, – не горюй: города пред Дарданом 265 , Предком Энея, главу все преклонили свою. Пусть все пожрала война: и храмы, и жителей, все же Я остаюся собой – царственной Троей всегда. О, подчини их, дитя 266 , заносчивых эллинов этих Игу законов твоих, римского права орлам! 267 После всех варварских толп 268 , после Мидии, Геспера после, |
| Из 14 больших шитых пелен и 16 малых под иконами и евангелиями до настоящего времени сохранилось 10 больших пелен и 9 малых: из больших не более пяти уцелели в своём первоначальном виде, прочие так или иначе перешиты и переделаны. Среди них по древности и по тщательности и высокому искусству шитья занимает первое место пелена с изображением преподобной Евфросинии с вышитым кругом тропарём и кондаком. Преподобная Евфросиния вышита в рост, в натуральную величину, в иноческом одеянии, с восьмиконечным крестом в правой руке и свёрнутым свитком в левой. Рисунок, по которому сделано шитье, необыкновенно тщательный, изящный и принадлежит хорошему мастеру иконописцу. Судя по тому, что фигура исполнена несколько продлинновато (8 голов слишком), черты лица сухи и немного вытянуты, а общий тон красок не резкий, а бледноватый, свойственный иконописи конца XVI и начала XVII века, время работы этой пелены нужно отнести именно к последней четверти XVI и никак не позднее первой половины XVII в. Поле или фон пелены шит золотом плотной гранью. Лик и ручки вышиты гладью шёлком телесного цвета (с серовато-матовым, а не желтоватым отливом, как в позднейшем шитье). Контуры широко открытых глаз, высоких густых бровей, тонкого носа, небольшого рта и подбородка, а также тонких, изящно сложенных ручек и пальцев, выполнены темным шёлком гладью же. Верхняя риза с епитрахилью (схима) и головным покровом (кукулем) и обувь из темной камки шиты шелками денежкой с крестиками; два малых четырехконечных креста на кукуле с 8-конечным в середине, два на плечиках ризки и 8-конечный на епитрахили с тростию, копием и кринами шиты золотом и серебром необыкновенно тонко и искусно. Исподняя риза бледно-серая («дичь») также шита шелками тем же узором. Крест в руках 8-конечный шит золотом крупной гранью. Венец, шитый золотом в денежку с одним стежком, обнизан в две верёвочки довольно крупным жемчугом; надпись преподобной вязью также вынизана жемчугом в жемчужных кругах. Блики и складки в одеждах помечены шитьём же темным шёлком. Кругом пелены по зелёной камке шиты золотом вязью тропарь и кондак преподобной Евфросинии. Текст тропаря и кондака несколько отличен от текста списков позднейшего письма служб: «тропарь преподобной Евфросинии глас д. Святая ти (вм. твоя) память Суждальскую страну веселит, верные вся созывает четный храм твой иде же ныне лежит всечистое (вм. всечестное) тело твое Евфросиния преподобная, моли Христа Бга спастися душам нашим». «Кондак глас в. Девства чистотою возжгла еси свещу (вм. светильник) своего разума и просветила еси душевную си (си нет) чистоту пощением плоть поработила еси духом же (вм. тем же) преподобная Евфросиния почитающе подвиг (и) трудов твоих молим тя моли Христа Бга нашего непрестанно о всех нас (вм. спастися душам нашим)». |
| За женихом шел ясельничий, Никита Зотов, кому было поручено охранять свадьбу от порчи колдовства и держать чин. Был он трезв, чист и светел. Лопухины, те, что постарше, переглянулись: князь-папа, кутилка, бесстыдник, — не такого ждали ясельничим… Лев Кириллыч и старый Стрешнев вели царицу. Для этого дня вынули из сундуков старые ее наряды — милого персикового цвета летник, заморским бисером шитый нежными травами опашень… Когда надевала, — плакала Наталья Кирилловна о невозвратной молодости. И шла сейчас красивая, статная, как в былые года… Борис Голицын, подойдя к тому из Лопухиных, кто сидел рядом с невестой, и зазвенев в шапке червонцами, сказал громко: — Хотим князю откупить место. — Дешево не продадим, — ответил Лопухин и, как полагалось, загородил рукой невесту. — Железо, серебро или золото? — Золото. Борис Алексеевич высыпал в тарелку червонцы и, взяв Лопухина за руку, свел с места. Петр, стоявший среди бояр, усмехнулся, его легонько стали подталкивать. Голицын взял его под локти и посадил рядом с невестой. Петр ощутил горячую округлость ее бедра, отодвинул ногу. Слуги внесли и поставили первую перемену кушаний. Митрополит, закатывая глаза, прочел молитвы и благословил еду и питье. Но никто не дотронулся до блюд. Сваха поклонилась в пояс Лариону и Евстигнее Аникитовне: — Благословите невесту чесать и крутить. — Благословит Бог, — ответил Ларион. Евстигнея только прошевелила губами. Два свечника протянули непрозрачный плат между женихом и невестой. Сенные девки в дверях, боярыни и боярышни за столом запели подблюдные песни — невеселые, протяжные. Петр, косясь, видел, как за шевелящимся покровом суетятся сваха и подсваха, шепчут: «Уберите ленты-то… Клади косу, закручивай… Кику, кику давайте…» Детским тихим голосом заплакала Евдокия… У него жарко застучало сердце: запретное, женское, сырое — плакало подле него, таинственно готовилось к чему-то, чего нет слаще на свете… Он вплоть приблизился к покрывалу, почувствовал ее дыхание… Сверху выскакнуло размалеванное лицо свахи с веселым ртом до ушей. |
|
|
