| Тоётоми, почувствовав приближение родов, сказала мужу: «я беременна; выбрав бурный день, построй мне на берегу родильный шалаш, и ожидай». Входя в приготовленный шалаш, Тоётоми запретила мужу идти за нею; но Хоходеми, подстрекаемый любопытством, пробрался к шалашу и стал подсматривать: он увидел дракона, обхватившего ребенка. Заметив, что за ним подсмотрели, дракон быстро ушел в море. Так как шалаш еще не успели покрыть, когда Тоётоми пришло время родить, то новорожденный назван был Фукиаваседзу 35 (непокрытый). От Аматерасу до него включительно пять поколений: это и есть так называемые поколения земных богов. Вот нить главных событий космогонии синту. Но генеалогия богов этим далеко не оканчивается, а скорее только здесь начинается. К семи поколениям небесных богов Японцы почти не обращаются, земных богов, за исключением высокочтимой Аматерасу, тоже редко утруждают молитвами: это области очень высоки и неподходящи для обыденного богопочитания. При всем том Япония полна богами. Откуда же они? Очевидно, откуда. С сыном Фукиаваседзу, Дзимну 36 , первым в ряду микадо 37 , начинается достоверная история Японии. Дзимну перешел с Киусиу на Ниппон 38 , которым тогда владели айны, дрался с ними, был на первый раз оттеснен, потом успел отнять у них значительную часть территории и утвердился на Ниппоне: все это действия очень обычные для простых смертных завоевателей, но в то же время Дзимну был сын бога, потомок Аматерасу и чрез нее небесных богов, очевидно что он и сам бог. За ним в той же степени боги все его преемники, до нынешнего микадо, о котором Японцы выражаются, что «только пожелай он, небесный огонь сейчас же падет и попалит всех иностранцев». И вот, следовательно, ряд богов, уже более доступных для каждого, потому что эти боги более знакомы с земными делами. Из ряда императоров микадо, ознаменовавшие себя чем-либо особенно полезным для отечества, чтутся с особенным усердием. Например, Хациман. Кто же такой Хациман 39 , которому такое множество храмов Японии, и в честь которого устраиваются такие великолепные военные процессии? Это бывший микадо Воодзин 40 . |
| «У бабушки, Марии Федоровны, – вспоминает Гали Леонидовна Солопова, племянница Владыки, – единственно что сохранилось по смерти мужа, – это небольшое имение под Тамбовом, недалеко от станции Ляда. Там был выстроен большой рубленый дом, а с появлением на свет многочисленных внуков к нему была сделана пристройка. Летом на дачу съезжалась вся большая семья, братья и сестры со своими детьми. Всем хватало места, у всех была своя комната. Дача была окружена лесом. Сразу за забором начинался сосновый и дубовый лес, какой-то участок был посажен Марией Федоровной и назывался „бабушкин лес”. Вся детвора должна была каждый день отправляться на сборы ягод и грибов, их было великое изобилие поблизости от дома. А вечером на костре отваривались грибы и варилось варенье, детям при этом полагались душистые пенки, которые намазывались на кусок черного хлеба. В отдалении от большого дома, примерно в полукилометре от него, среди поля, был построен маленький деревянный домик для монашествующих, Варлаама и Германа, там они жили, когда приезжали на дачу. Этот домик назывался „скит”. Мы, дети, а нас было семь человек, сами понимали, что здесь особый мир, и не бегали, не шумели около него. Отец Варлаам был необыкновенно добр и кроток, глаза его так и сияли лаской. Никогда нельзя было услышать от него повышенного, сердитого тона. Всегда ровный, спокойный, самоуглубленный, удивительный... Недаром в семье его называли „кроткий ангел”, „тихий ангел”. Он был какой-то неземной! К отцу Варлааму мы относились с невольной почтительностью, удивлением и даже страхом. Мы считали его святым, хотя никто не говорил нам этого. Отец Герман в то время был более земным, и мы его не боялись, он любил поговорить и пошутить с нами. Семья была очень дружная, и я не помню ни одной ссоры. Помню такой эпизод: дети решили строить шалаш, притащили веток, устроили основу, но не успели закончить – настал вечер. Утром проснулись, побежали к шалашу и замерли в удивлении и восторге – шалаш был полностью закончен! Мы решили, что „это, наверное, волшебник приходил”... А отец Герман решил сделать детям сюрприз, он вечером закончил шалаш и потом посмеивался, говоря: „Упустили волшебника!..”» |
| – Так ты теперь и живешь один? – спросили мы. – Так вот и живу, – подтвердил он, вставая и складывая рубаху с видимым удовольствием от доделанного дела. – Так и живу, бояре хорошие, – сказал он, легонько вздыхая. – Когда будем помирать, тогда будем горевать. А пока вот по садам сижу, а зиму хожу, волну бью по суседским дворам. Дома я долго не люблю сидеть, к дому у меня охоты нету. – Ну, а дети твои? Они дома живут? – Дети у меня никуда, – сказал он. – Один сын, слава Богу, на казенных харчах, в солдатах, другой хромой, пьяница, сапожник… Сапожник, сапожник, а родному отцу без пятака латки на сапог не положит! А как у самого нужда – сейчас к отцу. «Батя, помоги!» Ну, и помогаю по силе-мочи… 21 июня И вчера весь день лил дождь. Нынче очень свежо, сильный северо-западный ветер, все небо движется сумрачными и величественными облаками, купоросно ярка зелень сада. Яков вчера отсыпался на печке в людской, – «прозяб маленько»! Нынче с необыкновенной бодростью помогает Николке таскать с гумна старновку , покрывать шалаш, выгребать из него старую, гнилую, пахучую солому. Шалаш стал теперь желтый, виден в аллее издалека. Аллея вся завалена обломанными бурей ветвями с зеленой листвой… Яков, конечно, не унывает: – Ничего! Авось не первая волку зима! Мы этих бурей не боимся! И опять умиляется, художественно восхищается на кухаркину девочку, которая, в одной грязной рубашонке, опять весь день катается с его кобельком по холодной и мокрой траве на дворе. – Он все будто грызет ее, а она будто боится, отбивается… А вчерась что сделала? Видела, как работники в каретном себе сапоги дегтем мажут, забежала туда и давай помазком себе голые ноги холить! Явилась в избу – мать так и ахнула… Перед вечером проглянуло с запада солнце. По низу аллеи, между стволами, стоят золотистые столпы чистого и холодного вечернего света. Шалаш кончили, – теперь все ново, сухо, в порядке. Яков благодушествует за «чайкём». – А ты, Яков Демидыч, сказки разные, стихи, былины знаешь? – Это как побирушки-то на ярмарках кричат? Это я много знаю. Я три лета при свечной лавке жил, ездил торговал с прикашшиками по селам, по престольным праздникам, – нас семь подвод было. Они страсть как кричат, эти калеки перехожие. Как поднимут, поднимут «разжалкие папашечки…» |
| Рядом стоял высокий сенный шалаш — от косарей. В том затмении, которое сегодня меня постигло, я почему-то решил, что хорошо развести костёр внутри шалаша: ниоткуда не будет видно. Коля не хочет никакого ужина: “Пойдём дальше!” Размолвка, не ладится. Я развёл-таки огонь в шалаше, но подложил лишнего. И вспыхнул весь шалаш, я еле успел выползти. А огонь перескочил на стог, вспыхнул стог — тот самый, в котором мы день провели. Вдруг стало мне жалко этого сена — душистого, доброго к нам. Я стал разбрасывать его, кататься по земле, стараясь потушить, чтоб огонь дальше не шёл. Коля сидит в стороне, надулся, не помогает. Какой же я дал след! Какое зарево! — на много километров. А ещё — диверсия . За побег нам дадут тот же четвертак, какой мы уже имеем. А за «диверсию» с колхозным сеном — могут и вышку при желании. А главное — от каждой ошибки нарастает возможность новых ошибок, теряешь уверенность, оценку обстановки. Шалаш сгорел, но картошка испеклась. Зола вместо соли. Поели. Ночью шли. Обходили большое село. Нашли лопату. Подобрали на всякий случай. Взяли ближе к Иртышу. И упёрлись в затон. Опять обходить? Обидно. Поискали — нашли лодку без вёсел. Ничего, лопата вместо весла. Переплыли затон. Там я привязал лопату ремнём за спиной, чтоб ручка вверх торчала как дуло от ружья. В темноте будто охотники. Вскоре встретились с кем-то, в сторону. Он: “Петро!” — “Обознался, не Петро!” Шли всю ночь. Спали опять в стогу. Проснулись от пароходного гудка. Высунулись: не так далеко пристань. На машинах везут туда арбузы. Близко Омск, близко Омск. Пора бриться и денег доставать. Коля меня точит: “Теперь пропадём. Зачем было и в побег идти, если их жалеть? Наша судьба решалась, а ты пожалел. Теперь пропадём”. Он прав. Сейчас это кажется таким бессмысленным: нет бритвы, нет денег, а было у нас и то и другое в руках — мы не взяли. Надо было столько лет рваться в побег, столько хитрости проявлять, лезть под проволокой и ждать заряда в спину, шесть дней не пить воды, две недели пересекать пустыню — и не взять того, что было в руках! Как войти в Омск небритому? На что поедем из Омска дальше?… |
| Первый опыт миссионерства среди индейцев сделал начальник миссии иезуит Лежон. В конце октября 1633 года партия индейцев в двадцать человек отправлялась в обычную зимнюю кочевку, для пропитания себя звероловством. Иезуит отправился с ней. Берестовые челноки быстро поскользили по реке Св. Лаврентия и чрез три недели прибыли к её верховью, где партия попрятала их в кустах и начала бродячую жизнь по окрестностям. Было уже около половины ноября, выпал глубокий снег и наступили довольно суровые морозы. Кругом была пустыня, покрытая непроходимыми лесами и холмами. Через нее потянулись индейцы, мужчины, женщины и дети, неся на себе все свое имущество или везя его на длинных санях. Привыкшие к такой бродячей жизни, индейцы довольно легко переносили её трудности, ловко скользили по снегам в своих лыжах, карабкались по холмам, пробирались чрез чащи лесов, перелезали чрез груды валежника. Но для иезуита такая жизнь была мучением. Подобно другим обремененный ношей, он то и дело падал от непривычки в своих лыжах, или тонул в глубоких снегах; лыжи его тяжелели от прилипавшего к ним снега и он с болью и страданием едва влачил свои ноги. 89 Пройдя известное расстояние, партия останавливалась, мужчины расчищали место от снега и женщины наскоро строили шалаш, покрытый корой и кожей. Среди его зажигался костер и партия отогревала свои закоченевшие члены. Тут она оставалась до тех пор, пока в окрестности верст на десять можно было находить дичь для пропитания. Весь шалаш занимал пространство около тринадцати квадратных футов, и в нем-то помещалась вся пария в двадцать человек, ела и спала одной сплошной массой вокруг огня, и вместе с собаками. Чрез щели шалаша дул холодный ветер, а с другой стороны пламя костра невыносимо жгло, распространяя в тоже время удушливый дым. Во время снежных бурь, препятствовавших выходу дыма в верхнее отверстие, он до того наполнял шалаш, что индейцы едва могли дышать, из красных глаз их ручьями лились слезы, и самые буквы молитвенника для иезуита казались писанными кровью. |
| Вот я и переселился в бивуачный шалаш. Не имея своего шалаша, пришедши, должен был проситься к другим и нашел укромное местечко в шалаше офицера, командующего стрелкам и наш его полка. Шалаш построен из дубового кустарника довольно плотно и несмотря на то, что занимает пространство в квадратную сажень, разделен на две части. Одна вырытая служить приемной и гостиной, а другая, как повыше этой, спальней, т.е. постелью. Офицер уступил мне спальную из любви ко мне, а сам расположился в гостиной. Суди сама, каких иногда добрых людей встречаем. Они отказываются от своего покоя, чтобы доставить оный другим. Да и все военные в теперешнее время, идя в сражение, жертвуют своею жизнью для того, чтобы этим самопожертвованием спасти своих соотечественников от неприятельских притеснений. Какими же глазами нужно смотреть на всякого военного, даже на солдата, а особенно имеющего медаль и отличия, как памятники его прошедших трудов непогодь, биваков и сражений? Ты далеко не можешь себе представить наших трудов, лишений и с этим сопряженных нужд и страха за свою жизнь и здоровье, с которыми мы коротко уже познакомились. Пересели себя в поле на житье без всяких запасов к сохранению себя от ветра и дождя, с продовольствием, чем придется, тогда жизнь эта будет похожа на цыганскую, а не на военную. Цыган, окруженный своим семейством, в шалаше или под телегой среди поля, не боится никакого врага, а у военных враг во время войны всегда почти близко. Но не думай, что мы при этих опасностях много страшимся. Нам нечего бояться. Впереди далеко, почти под носом неприятеля, каждую ночь бодрствуют наши казачьи разъезды и пехотная цепь, которые не мигаючи смотрят на неприятеля, и при первом его движении бьют тревогу. Поэтому можешь себе представить, что мы спокойно проводим ночь, если только здоровье даст сон. В прошлом письме я забыл тебе упомянуть, что сюда приехали Великие Князья Николай и Михаил Николаевичи. Своим вниманием и помощью лечили душевные и телесные раны наших солдат, раненных в прошедших сражениях. При объездах по всем войскам благодарили от имени Государя офицеров и солдат за их геройские подвиги в прошедших битвах. |
| Стараясь не хрустеть сучками, я привстал, взял лежавший рядом бинокль и поглядел в него. Ну и потеха! Перед медвежонком на земле сидит большая лягушка. Она, видно, только недавно очнулась от зимней спячки — сидит вялая, полусонная. Медвежонок тянет к ней лапу. Лягушка делает в сторону небольшой скачок. Мишка принимает это за игру. Он тоже неуклюже подскакивает вслед за лягушкой. Так они добираются до ближайшей лужи. Лягушка прыгает в воду, медвежонок суёт туда лапу, отдёргивает, трясёт ею и с удивлением смотрит, куда же девался его новый приятель. Постояв в недоумении возле лужи, медвежонок нехотя отходит и бредёт дальше, прямо к моему шалашу. Он уже всего в каких-нибудь пятнадцати двадцати шагах. Я не могу оторвать глаз — до чего он хорош! Такой с виду мягонький, толстый, неповоротливый… Хочется взять его и потискать, побороться с ним, как с кутёнком. Даже не верится, что это вовсе не дворовый щенок, а лесной дикий зверь. Он подходит ко мне ещё ближе. Это уже не совсем хорошо: ну-ка заметит меня, испугается и закричит. Тут мамаша может броситься на защиту. Конечно, по теории, медведя легко отпугнуть, но ведь одно дело теория, а другое — опыт “на собственной шкуре”. Я пробую пугнуть непрошеного гостя — еле слышно щёлкаю пальцем по биноклю. Медвежонок мигом услышал. Вот какой слух! Он поднимается на дыбки и пытается заглянуть в шалаш. Наверное, он уже заметил меня, только не может понять, кто это сидит за ветвями. Любопытство его разбирает. Он наклоняет головку то в одну, то в другую сторону. Какая плутоватая у него мордочка! Ни дать ни взять, озорной мальчишка! Кажется, сейчас скажет: “Дяденька, ты что тут делаешь?” Постояв немного, медвежонок неуверенно делает шаг, другой в мою сторону. Нет, это уж слишком. Так, пожалуй, он и в шалаш ко мне заберётся. Пора кончать игру. — Кши ты! — И я захлопал в ладоши. Эффект получился полный. Медвежонок рявкнул, чуть не перекувыркнулся через голову и со всех ног кинулся к матери. В один миг вся семейка исчезла в кустах. Я тоже выбрался из шалаша. Вот и конец охоты. Значит, придётся домой возвращаться без дичи, пустым. |
| Ещё денёк продержал я в ящике крылатого пациента, а потом посадил в кошёлку и в лес отнёс. Несу, а сам думаю: “Полетит или нет? Может быть, у него что-нибудь в мускулах повреждено? Ну что же, если не полетит, пусть тогда живёт у меня в ящике. Только какая же это жизнь для лесной вольной птицы?” Принёс своего носатика на поляну, открыл кошёлку: “Лети куда хочешь!” Вальдшнеп долго мешкать не стал — взмахнул крыльями и полетел. Так и замелькал среди тонких голых берёзок. А я ему вслед: — Прощай, носатик! Вперёд осторожней будь, на проволоку не налетай. Да ещё вот что запомни: не попадайся мне под ружьё. Лежачего я не бью, а уж коли взлетел, тогда держись! Водяной На дворе была уже осень, но погода стояла тихая, тёплая. Ребята только мечтали, чтобы она дотянула до воскресенья. И вот в субботу, вернувшись из школы, пообедав и быстро собрав всё, что нужно для рыбной ловли, трое друзей отправились с ночёвкой на озеро. На место пришли ещё засветло. Коля и Вася так и рвались сразу же приняться за ловлю. Они в этом деле были ещё новички. Зато Петя, старший, из них, был опытный, “старый” рыбак. Он уже не раз вместе с отцом совершал такие походы и за свою рыбацкую жизнь самостоятельно поймал двух щук и одного судака. Петя был за главного. Товарищи слушались его беспрекословно. Вот и теперь он решил, прежде чем начать ловлю, устроить всё хорошенько с ночлегом. Ну-ка ночью пойдёт дождь, поднимется ветер — куда тогда в темноте деваться? А ведь осенняя ночь длинная, не то что летом, когда заря с зарёй сходятся. Пете самому до смерти хотелось поскорее закинуть удочку в воду и вытащить полосатого окуня или серебристую плотвицу. Хотелось, да ничего не поделаешь: настоящий рыбак должен быть предусмотрителен. Ребята пошли искать подходящее место для ночлега. К счастью, им повезло: среди дубовых кустов на самом берегу озера они отыскали старый шалаш. В нём, наверное, летом жили покосники. Шалаш был крепкий — ни дождь не промочит, ни ветер не пробьёт, а внутри настлано сено. В общем, приют для ночлега нашёлся. Перед шалашом темнело выжженное место от прежних костров. Там даже ещё сохранились воткнутые в землю рогатинки. Оставалось только срезать палку для перекладины, чтобы вешать над огнём котелок да заготовить сушняку. С этим делом ребята справились очень быстро. Вот ночлег и готов, теперь можно со спокойной душой приняться за ловлю. |
| 27:18. Шалаш сторожа. Шалаш, построенный сторожем, был непрочным, временным сооружением. Земледельцы обычно строили такие кущи посреди поля, чтобы охранять свой урожай. 28:1–28 Хвала мудрости 28:1–11. Горное дело на Ближнем Востоке в древности. Палестина, как и Месопотамия, не богата минеральными ресурсами. В Палестине открыто несколько месторождений железной руды низкого качества и лишь единицы месторождений руды высокого качества. В наши дни единственное крупное месторождение железной руды в Палестине находится в Mugharat el-Wardeh в Аилунских горах, в бассейне реки Иавок. Медные копи известны в основном в Трансиордании. Если железо можно добывать на поверхности, то медь добывается в рудниках. Месторождения золота были найдены в Нубии и Южной Аравии, а серебра – в Турции. Горные разработки известны в Египте еще со времен 1-й династии (ок. 3000 г. до н. э.). Металлургический процесс, о котором говорится в Иов. 28 , изображен на некоторых египетских рельефах времен Нового царства (ок. 1550–1050 гг. до н.э.). Подземная добыча полезных ископаемых, которая описывается здесь («рудокопный колодец»), началась на Ближнем Востоке ок. 2000 г. до н. э. Она включает в себя рытье вертикальных шахт на определенном расстоянии друг от друга с целью подсечь горизонтальный рудоносный слой. В Египте обычно были открытые вертикальные шахты, иногда с отходящими от главного ствола горизонтальными штреками. Добыча меди и бирюзы на Синайском полуострове и в Египте позволяет получить богатую информацию о технике добычи полезных ископаемых и о профессии горняков. 28:5. Огонь. В древних шахтах породу дробили методом нагревания и последующего охлаждения. Для этого разводили большие костры, а затем обдавали раскаленную породу водой, смешанной с уксусом (который, как считалось, способствовал резкому охлаждению). 28:6. Сапфиры. Сапфир – темно-синий драгоценный камень, впервые обнаруженный в Иране. Его часто находят в процессе археологических раскопок в Междуречье (в районе Тигра и Евфрата), особенно в царских гробницах. Месторождения сапфира часто пронизаны жилами пиритов, которые названы здесь «песчинками золота» из-за их внешнего сходства. |
| – Налетите, ветры буйные, выплеснитесь, воды морские, унесите Злоруху за синее море. Заштормило-забурлило море, закружились-заклубились вихри, разбросали избу Злорухину по брёвнышку, подхватили чародейку и за синее море унесли – там она и до сих пор покоя не знает да на весь люд злобиться. А когда и Егорушкина хибарка рассыпалась, кинулся он к дереву маковому, да только черные ягоды под ним и увидел, но и те у него на глазах ветер песком засыпал. Озверел тут Егорушка, разбесился, не знает, на чём злость свою выместить. Сердце кровожадное Егорушку в лес гонит, сила безумная, его охватившая, всё вокруг себя крушит. Несётся Егорушка по лесу, деревья валит – так просека от моря в глубь леса и легла. А когда умаялся, пить захотел да проголодался, увидел в лесу шалаш. Побежал к жилью человеческому, вломился в шалаш и видит: на рушнике груши лежат, в кувшине вода поблескивает. Схватил Егорушка груши и тут же съел. Поднял кувшин и всю воду выпил. В тот же миг все чары от Егорушки и отлетели. Вспомнил он всю свою жизнь загубленную, горькими слезами о себе заплакал. Вспомнил Добрушу, невесту свою покинутую, еще горше зарыдал. – Что же наделал я, что же натворил? – плачет Егорушка. – И всё из-за ягод маковых, проклятых! Долго плакал Егорушка, плакала рядом с ним и Добруша–жалейница, только до времени жениху своему не показывалась. Наконец Егорушка слёзы вытер и сказал себе: – Лодку буду строить, дорогу домой искать. Брошусь перед Добрушей на колени, прощение за всё попрошу. Она добрая, пожалеет меня, простит. В это время сняла Добруша-жалейница платок со своей головы, во всей своей приветливой красе перед Егорушкой встала. Смотрит на неё Егорушка, глазам не верит, думает, что привиделась ему невеста. А Добруша Егорушке и говорит: – Не бойся, я не привидение. Я на самом деле невеста твоя, Добруша. Долго я тебя по свету искала. Чтобы от чар тебя освободить и домой вернуть. Добруша говорит, а у Егорушки на сердце словно солнышко светит. Сели жених и невеста в лодочку под белым парусом, которую им волна морская примчала, и в один миг к берегу далёкому причалили. Пошли по знакомой дороге домой. У реки Огненной воды набрали, нарвали груш на Ледяной горе, которую теперь стали называть Цветущей, и отправились в свой город друзей Егорушкиных из беды выручать да счастливую свадьбу гулять. И пока они до родного города дошли, вернулась Егорушке и красота былая, и стать, и душа ангельская, от чародейных цепей свободная. |
|
|
