| Владыка аж за сердце схватился. Обычно он к земным вещам не очень привязан был, монах как-никак. Но ваза та была не простая — ее городской глава подарил в знак дружбы и согласия между светскими и церковными властями. На ней и надпись глубокомысленная была: «Бог + Власть=вместе нам не пропасть! Церковному авторитету от городского рулевого!» Гордый собой и своим творческим подходом к делу, городской глава вручил владыке подарок с этой драматургической надписью. А у старенького монаха в ответ только глаз задергался. Но делать нечего, дареному коню в зубы не смотрят. Да и дипломатия, опять же… В кабинете у себя поставил. Только надписью к стеночке развернул. Глава когда в епархию приезжал и свой подарок видел, радостно улыбался — угодил-таки! И какую-нибудь землицу под храм выделял, стройматериалы. Или денег жертвовал от души. И молитв о себе просил. А отец Димитрий эту стратегически важную вазу взял и уничтожил. Но чем дальше, тем страшнее. Упавшая ваза спугнула Маруську, любимую кошку владыки Феофилакта. Она подпрыгнула почти до потолка, а потом бросилась отцу Димитрию под ноги. И тот с перепугу наступил ей на хвост. Маруська заверещала, а многострадальный батюшка окаменел. «Пердиномокль ты, пердиномокль!» За секунду в голове у него пронеслись все годы его священнического служения. С радостями, горестями, дорогими духовными чадами. Летящая мысль оставляла далеко позади с любовью построенный храм, воскресную школу, строительство которой вот-вот было бы закончено. И со страшным скрежетом затормозила в каком-то Богом забытом селе, где ни домов, ни прихожан… А может, это вообще был необитаемый остров. Куда его точно сейчас сошлет владыка Феофилакт за этот злосчастный кошкин хвост. Дело в том, что Маруська была тоже не простая. Владыка подобрал ее маленьким облезлым котенком, выкормил, вырастил и всю свою нерастраченную и дремавшую доселе отцовскую любовь (монах же) без остатка отдал. Маруська спала с хозяином в одной кровати, ела за одним столом, сопровождала его во всех поездках. Ни одно важное, да и неважное, церковное совещание не проходило без этой кошки. «Ну, Марусь, что думаешь?» — обращался к ней владыка. |
| в Дании, состоявшееся уже после смерти Фридриха I. В Швеции Густав Ваза был возведен на престол народным движением, когда среди шведов уже появились свои проповедники лютеранства — Олай и Лаврентий Петерсены и Лаврентий Андерсон. Густав Ваза, помышлявший о секуляризации церковных земель, стал оказывать покровительство лютеранам, начал, помимо папы, назначать на епископские места и поручил шведским реформаторам сделать перевод Библии. В 1527 г. он созвал в Вестеросе сейм, с представителями городского и крестьянского сословий, и потребовал, прежде всего, увеличения средств государственной казны. Встретив противодействие, он объявил, что отрекается от престола. Между сословиями начались распри; дело кончилось тем, что они согласились на нововведения, которых требовал король, пожертвовав ему духовенством. Епископам было вменено в обязанность помогать королю деньгами и передать ему свои замки и крепости; в распоряжение короля было отдано все церковное имущество, остававшееся за вознаграждением духовных лиц; над монастырями был поставлен королевский чиновник, который должен был отбирать в казну излишек доходов с их имений и определять число монашествующих лиц. За свое содействие дворяне вознаграждались церковными и монастырскими ленами, отошедшими от них после 1454 г. Сначала король довольствовался частью доходов с церковных земель, но потом он наложил на них более тяжелые сборы, начав, вместе с тем, назначать священников помимо епископов и запретив последним (1533) производить какие бы то ни было реформы в церкви без его согласия. В заключение он ввел в Швеции новую систему церковного устройства, учредив (1539) должность королевского ординатора и суперинтенданта, с правом назначать и сменять духовных лиц и ревизовать церковные учреждения, не исключая епископов (должность епископов была сохранена, но власть их была ограничена консисториями; епископы остались и членами сейма). Р. была введена в Швеции мирными средствами, и никто за веру казнен не был; даже очень редко подвергали удалению от должностей. |
| — Мне можно относить продукты? — напомнил Армен, сгибаясь под тяжестью корзин. — Нет! — ответил Эвбулид, подумав, что этот день должен быть праздничным и для Армена. — Сегодня я найму носильщиков. А ты пойдешь со мной на сомату ! 3. Купец из Пергама Несмотря на то, что по пути на сомату Эвбулид задержался в винном ряду, где из множества сортов отобрал лучшие, завезенные с островов Фасоса и Хиоса, а потом с Арменом, который не знал куда девать непривычно свободные руки, заглянул к торговцам сладостями, когда они подошли к сомате, торговля рабами еще не началась. Поглядеть на рабов, оценить привоз этого месяца было невозможно: их, ожидавших своей дальнейшей судьбы, закрывала плотная стена покупателей и зевак. На ступеньках «камня продажи», так назывался высокий помост посреди соматы, были видны только глашатаи и агораномы. Глашатаи молчали, набираясь сил перед нелегкой работой. Агораномы смеялись и о чем-то спорили, бросая по сторонам цепкие взгляды. Чтобы отвлечься, унять поднявшуюся во всем теле дрожь, Эвбулид отошел в край огороженной забором соматы, где торговали кандалами, наручниками для рабов и домашней утварью. Он подержал в руках привычные для каждого дома зеркала в виде плоских дисков. Приценился к старинным: массивным, с ручками, украшенными золотом и серебром, — такие бережно хранят даже в богатых домах и передают по наследству, как самую дорогую вещь. У лавки невысокого скуластого купца с умными, насмешливыми глазами, спросил, сколько стоит ваза с вошедшим недавно в моду рельефом. Ваза была покрыта лаком тусклого, но приятно ласкающего глаза коричневатого цвета. — Три драхмы! Нравится? — спросил купец и щелкнул ногтем по краешку вазы. — Какая тонкая работа, а? Обрати внимание: плечи и горлышко, как у двенадцатилетней красавицы! А роспись? Что скажешь об этой позолоте? А эти точечки? Разве ты найдешь что-нибудь подобное на своей агоре? Такими вазами можно украшать только дворцы правителей Египта и Понта, и, клянусь Никой, они радуют сегодня взоры царя Птолемея и Митридата Понтийского! |
| И вдруг случилось такое: Ляля снова прошлась по кругу приблизилась к окну, на котором стояла Антошкина ваза, раскинула руки, вскрикнула “асса!”, поскользнулась и смахнула вазу с подоконника… Ваза разбилась, а Ляля хлопнулась затылком об пол. Взрослые повскакали, стали спрашивать, как она себя чувствует, но танцовщица сказала, что с ней все в порядке, что ее голову защитила папаха. Вера Федоровна принесла щетку и стала заметать осколки. – Ну, Ольга, тебе повезло! Битая посуда – это к счастью. Аглая, Брыкины и я сидели в одном углу комнаты, а Дудкин – в противоположном по диагонали от нас. Мы не издали ни звука. Мы только переглядывались между собой да смотрели на Дудкина. А он сидел весь какой-то серый, сидел согнувшись, вцепившись пальцами в коленки и глядя в пол. – Домолчался! – прошептала наконец Зинаида, и все поняли, что она хотела этим сказать: ведь Антошка не только никак не сострил, он весь вечер молчал дурак дураком, чтобы потом ошеломить всех фокусом с вазой. – Ну, в заключение небольшой вокальный номер, – сказала Вера Федоровна, садясь за пианино. – Гурилев. “Однозвучно звенит колокольчик”! Оля, прошу! Оля стала к пианино, и тут мы впервые узнали, что она хорошо поет, что у нее очень приятный голос. При первых же словах песни взрослые притихли. Даже я заслушался, на несколько секунд забыв про Антошку. Однозвучно громит колокольчик, И дорога пылится слеша. И уныло по ровному полю Разливается песнь ямщика… В этот момент Аглая стукнула меня кулаком в бок. – Лешк! Гляди! – шепнула она и кивнула в сторону Дудкина. Я взглянул. Недалеко от стула, на котором сидел Антон, стояла тумбочка. Единственная ножка ее была вырезана в виде трех змей, которые переплелись между собой. Три хвоста этих змей служили тумбочке опорой, а на трех змеиных головах с раздвоенными языками покоился круглый верх тумбочки. На нем лежала шелковая желтая салфетка, на салфетке стоял тяжелый стеклянный поднос, а на подносе – графин резного хрусталя и три таких же резных стакана. Пока Оля пропела первые строчки песни, Антошка успел подняться и теперь стоял рядом с тумбочкой, разглядывая графин, поднос и особенно салфетку. |
| Сделайте коробку для игрушек Для хранения детских игрушек можно приспособить большую картонную коробку. Это удобно и, кроме того, доставит ребенку большое удовольствие. В стенках коробки прорежьте большие отверстия, обклейте ее красивой бумагой. В коробку сложите игрушки и закройте ее. Теперь пусть малыш постарается достать свои игрушки через отверстия. Игрушки имеют разную форму и, чтобы вытащить их, ребенку каждый раз придется решать новую задачу. Игрушки в вазе Большая пластмассовая ваза с круглым донышком внесет разнообразие в детские игры. Малыш может одной рукой держать вазу, a другой складывать в нее маленькие шарики или мячики. Если ваза не слишком устойчива, игра становится еще увлекательнее. Формочка для кексов Играя с таким предметом, как форма для кекса, ребенок впервые сможет получить некоторое понятие о счете. Возьмите форму и в каждое углубление положите теннисный мячик, пусть малыш по очереди вынимает мячики и кладет их обратно. Прозрачные и непрозрачные барьеры Когда ребенок научился играть в разнообразные “прятки”, попробуйте еще один вариант. Положите игрушку за каким-нибудь прозрачным барьером. Понаблюдайте, что будет делать ребенок. Попытается ли он достать игрушку прямо, сквозь барьер, или обойдет преграду? Как высыпать кукурузные хлопья Положите в пластмассовую бутылку немного кукурузных хлопьев. Понаблюдайте, сможет ли малыш перевернуть бутылку и поесть вкусненького. Как найти картинку Наклейте на плотный картон яркую картинку. Поверните картонку в вертикальном положении, так чтобы малыш не смог видеть изображение. Понаблюдайте, поползет ли он вокруг картона, чтобы найти пропавшую картинку. Игра с пасхальными яйцами Положите пластмассовые пасхальные яйца в коробочку для яиц. Передвигая яйца, малыш получит свой ранний урок в арифметике. Повседневные дела Время кормления Для малыша, у которого растут зубки Сделайте для вашего ребенка леденцы из сока. (Для этого существуют специальные формочки с пластмассовыми палочками.) Ребенок будет с удовольствием облизывать и прикусывать леденец, помогая вам держать палочки. |
| Присягнув в верности к Королю, он вручил его наместнику, Князю Николаю Радзивилу, печать Ордена, грамоты Императоров и ключи городские; а Радзивил, именем Короля, дал ему сан Ливонского правителя. – Таким образом, земли Орденские разделились на пять частей: Нарва, Дерпт, Аллентакен, некоторые уезды Ервенские, Вирландские и все места соседственные с Россиею были завоеваны Иоанном; Швеция взяла Гаррию, Ревель и половину Вирландии; Магнус владел Эзелем; Готгард Кетлер Курляндиею и Семигалиею; Сигизмунд южною Ливониею. Каждый из сих Владетелей старался приобрести любовь новых подданных: ибо сам Иоанн, ужасный в виде неприятеля, изъявлял милость народу и Дворянству в областях завоеванных. Но конец Ордена еще не мог быть концом бедствий для стесненной Ливонии, где четыре Северные Державы находились в опасном совместничестве друг с другом и где каждая из них желала распространить свое господство. В то время, когда Шведское войско уже вступало в Ревель, Эрик предлагал нам мир и дружбу, но с условием относиться во всем к самому Царю, не к наместникам новогородским, и выключить из прежнего договора важную статью, коею Густав Ваза обязывался не помогать ни Литве, ни Ордену. Чиновники Шведские в переговорах с Московскими Боярами сказали им в угрозу: «Император, Король Сигизмунд и Фридерик Датский убеждают Государя нашего вместе с ними воевать Россию. Послы их в Стокгольме: Эрик не дал им решительного ответа, ибо ждет вашего». Бояре объявили, что Россия семь веков следует одной системе политической и не изменяет старых своих обычаев. «В Швеции, – говорили они, – было много Владетелей до Эрика: который же не сносился с Новымгородом? Густав Ваза, не хотев того, видел ужасное опустошение земли своей и смирился. Густав славился мудростию, а Эрик еще неизвестен. Легко начать злое дело, но трудно исправить его. Иоанн захотел – и взял два Царства: что сделал наш Король новый? Или снова утвердите грамоту отца его, или вы еще не доедете до Стокгольма, а война уже запылает – и не скоро угаснет ее пламя. |
| Рис. 60. Саркофаг из Агиа Триады в долине Месары Другая сцена демонстрирует излияние содержимого сосуда под дерево, что, вероятно, можно объяснить как символ новой жизни умершего, оживляемого жертвенной кровью. На другой стороне саркофага можно увидеть изображение умершего в стоящем положении, которому несут дары, здесь же встречаются изображения лабрисов с сидящими на них птицами и святилища с бычьими рогами. Приносящие дары играют на музыкальных инструментах. Процессию возглавляет муж, одетый в шкуру. Всё это очень напоминает по своему виду Дионисийские мистерии 473 . В Агиа Триаде была найдена также «ваза земледельцев» из тёмного камня с изображением процессии с дарами, которую возглавляет человек в плаще, подобном плащу Дионисийского мистагога (см. рис. 61). Рис. 61. «Ваза земледельцев» из Агиа Триады Эти и другие свидетельства дают нам основание предположить, что предание о муже Ариадны – Дионисе – сохраняется в религии и культуре минойцев, а его почитание связано в первую очередь с культом мёртвых и выражает веру в воскресение и загробную жизнь (ср. с Дионисийскими мистериями). Подводя итог рассмотрению минойской религии, можно выделить следующие особенности, отличающие её не только от ближневосточных и анатолийских религий, но и от религии Древней Греции. Во-первых, необходимо отметить неразвитость личностного начала в культуре и религиозных представлениях Древнего Крита: божественная энергия «концентрируется» не в конкретных богах и богинях, но, разливаясь по всей Вселенной, находит «выход» в самых различных, даже неодушевлённых предметах. Во-вторых, как следствие первого, у минойцев нет устоявшегося пантеона с чётко определёнными функциями богов, и, в-третьих, отсутствуют культовые статуи или изображения для поклонения верующих. В-четвёртых, не было у критян и ясной концепции храма как «дома божества». Это опять же связано с первым утверждением о заполненности всей Вселенной божественной энергией. Собственно говоря, лишь с XIV в. до н. э., не ранее, критские святилища становятся храмами в собственном смысле этого слова. |
| – Ничего, – молвил бойкий, косоглазый Пиппо, – мы его все-таки попотчуем! – Это не тот! – воскликнул Джованни. – Вы смешали Эпиктета с Эпикуром... Но было поздно: Пиппо размахнулся, ударил молотком и так ловко отбил нос мудрецу, что мальчики захохотали. – Э, все равно, Эпиктет, Эпикур – два сапога пара. «Все пойдут в жилище дьявола!» – повторил он любимую поговорку Савонаролы. Перед картиной Боттичелли заспорили: Доффо уверял, будто бы она соблазнительная, так как изображает голого юношу Вакха, пронзенного стрелами бога любви; но Федериджи, соперничавший с Доффо в умении отличить «суеты и анафемы», подошел, взглянул и объявил, что это вовсе не Вакх. – А кто же, по-твоему? – спросил Доффо. – Кто! Еще спрашивает! Как же вы, братцы, не видите? Св. первомученик Стефан! Дети в недоумении стояли перед загадочною картиной: если это был в самом деле святой, почему же голое тело его дышало такою языческою прелестью, почему выражение муки в лице было похоже на сладострастную негу? – Не слушайте, братцы, – закричал Доффо, – это мерзостный Вакх! – Врешь, богохульник! – воскликнул Федериджи, поднимая крест, как оружие. Мальчики бросились друг на друга; товарищи едва успели их разнять. Картина осталась под сомнением. В это время неугомонный Пиппо вместе с Лукой, который давно уже утешился и перестал хныкать о своих остриженных кудрях, – ибо никогда еще, казалось ему, не участвовал он в таких веселых шалостях, – забрались в маленький темный покой. Здесь, у окна, на высокой подставке, стояла одна из тех ваз, которые изготавливаются венецианскими стекольными заводами Мурано. Задетая лучом сквозь щель закрытых ставень, вся она искрилась в темноте огнями разноцветных стекол, как драгоценными каменьями, подобная волшебному огромному цветку. Пиппо взобрался на стол, тихонько, на цыпочках, – точно ваза была живая и могла убежать, – подкрался, плутовато высунул кончик языка, поднял брови над косыми глазами и толкнул ее пальцем. Ваза качнулась, как нежный цветок, упала, засверкала, зазвенела жалобным звоном, разбилась – и потухла. Пиппо прыгал, как бесенок, ловко подкидывая вверх и подхватывая на лету алый крест. Лука, с широко открытыми глазами, горевшими восторгом разрушения, тоже скакал, визжал и хлопал в ладоши. |
| Алеша, Мышка, Лизанька были со мной; мы смотрели все вместе оттуда сюда . И светла была ночь, как улыбка на лице умершего – отблеск дня невечернего. «Враги человеку – домашние его», – это я на себе испытала. Карамзин говорит: – Вы – между людьми, как фарфоровая ваза между горшками чугунными. Ну, положим, не фарфоровая ваза, а глиняный горшок несчастный. Зато те – какие счастливые, какие чугунные! И самая счастливая, самая чугунная – императрица-мать. С некоторых пор ее не узнать: всегда была чопорной, на этикете помешанной, а тут вдруг на старости лет окружила себя фрейлинами-девчонками, офицерами-мальчишками и резвится с ними, как будто ей не шестьдесят, а шестнадцать лет; балы, пикники, маскарады, ужины, концерты, фейерверки, иллюминации. Сама скачет, и все за нею высуня язык, из Петербурга в Павловск, из Павловска в Гатчину, из Гатчины в Царское. У меня голова кругом идет, а ей – нипочем. Выдумала недавно наряжаться для верховой езды в мужское платье: лиловый, шитый золотом кафтан, на голове шапочка с пером, на ногах белое трико в обтяжку. Так как при ее полноте это не очень пристойно, то публику в парк не пускают; дежурный камер-паж бежит впереди, вертя чугунной трещоткой. Да, не очень пристойно, но зато как вкусно живет! Вкусно пьет свой крепкий кофе и раскладывает гран-пасьянс; вкусно дышит прохладою, открывая форточки и простужая всех; вкусно хозяйничает в Павловском молочном домике, такая румяная, белая, свежая, что, кажется, от нее самой, как от бабы-коровницы, пахнет парным молоком; вкусно говорит: «Мои милые коровки, телятки! мой милый Павловск со всеми добрыми моими детьми!» А всего вкуснее спасает душу свою филантропией: «Я, – говорит, – в жизни своей не скоро могла бы иметь так много удовольствий, когда бы не было бедных!» Уж не завидую ли я, потому что сама так невкусно живу? Иногда думаю: вот какой надо быть; вот кто вошел в жизнь, как следует; не сомневался, принять ее или нет – рождаться ли? Без сомнения родилась, без сомнения рожала. «Право, сударыня, вы мастерица детей на свет производить!» – говорила ей бабушка. И вот, может быть, истинная религия: так рассчитывать на милость Божию, чтобы не портить себе крови ничем. |
| Котята, между тем, проходили курс молодого бойца. Мурка, обучая котят, приносила им полуживую мышь или крысенка, и они азартно бросались на них. Потом стали охотиться самостоятельно. Первым поймал мышь белый с серой спинкой котенок и стал, жадно урча, поедать ее. Мышь была едва ли не крупнее котенка. И мои гости с любопытством следили: доест он ее или нет? Доел. Раздулся, как шар, и пошел вперевалочку, смешно виляя задом в белых штанишках. – В Бразилии все ходят в белых штанах, – процитировал кто-то Остапа Бендера. И котенок получил имя – Остап Бендер, в сокращении Ося. О, это был еще тот Ося-бандося! Кошачье семейство обитало на веранде и с осторожностью дикарей остерегалось заходить в комнаты. На воле можно спастись бегством, а в помещении куда бежать? Но любопытный Ося проник в дом. А в комнатах ветер колышет шторы, и как же весело кататься на них, раздирая когтями шелк! На столе скатерть, на скатерти ваза с цветами и старинное блюдо с испеченным к обеду пирогом. Пахнет вкусненько. Интересно, чем? Котенок тут же повис на скатерти, стянув ее на пол. Блюдо вдребезги, ваза тоже. И особенно жалко пирог. Водился за Осей и другой грех. Однажды Мурка, обучая котят, принесла им задушенного скворца. И я так свирепо обрушилась на птицеедов с веником, что они после этого не заглядывались на птиц. А Ося заглядывался. Весной, когда зацветает сирень, у нас ночами поют соловьи. Тревожно и сладко от соловьиных трелей, и будят они людей по ночам. Просыпаюсь и вижу в лунном сиянии Осю. Сидит на шаткой ветке сирени и слушает соловьев с таким вожделением, что ясно: собрался охотиться на них. Бегу по мокрой траве с веником и кричу устрашающе: «Я тебе покажу! Так покажу!» Ося от испуга шмякнулся оземь и молниеносно умчался прочь. Больше на птиц он не охотился, но веник к утру разодрал. Пришлось купить новый – опять разодрал. От Осиных бесчинств нас спасла икебана. Это приехала в гости знакомая и решила составить букет по всем правилам икебаны. Наломала веток лиственницы с шишечками, чтобы добавить их к лилиям. А Ося цап – и сорвал шишечку. С каким же упоением он играл с ней! Подпрыгивал на полтора метра, обрушивался сверху, как на добычу, гнал, охотился, ловил, настигал. Это были боевые танцы охотника-воина – дикие, древние и такие захватывающие, что глаз не отвести. Когда однажды шишка потерялась, Ося завыл и не успокоился, пока шишечка не нашлась. |
|
|
