| С. 162). В рамках философии религии Кант рассматривал христ. религ. общину как такое «этическое сообщество», являющееся историческим средством для «победы доброго принципа над злым». Особый трактат Кант посвятил доказательству «неудачи всех философских попыток построения теодицеи» ( Кант И. О неудаче всех философских опытов теодицеи//Там же. С. 60-77). Если этика признает высшим благом добрую волю и не включает в понятие этого блага эмпирическое благополучие деятеля, она усматривает цель Бога именно в существовании этой доброй воли. В такой перспективе моральный мир представляется сотворенным по закону совершенства, и вопрос об истоке морального З. принципиально переносится с воли Творца в воления конечных творений. Этико-философское учение о Боге не признает правомерным говорить даже о попущении Богом З., и потому этический абсолютизм устраняет саму проблему нравственной теодицеи. Вместе с тем допущение рациональной оправданности морального З. принципиально снимает вопрос о смысле и путях его преодоления: в рационально обоснованной деистической картине мира порок и грех (моральное З.) выглядят целесообразно. Более того, само нравственное падение исторического человека начинает восприниматься (напр., у Ф. Шиллера) как первое смелое деяние человеческого разума, как величайшее и счастливейшее событие в истории человечества, поскольку с него начинается освобождение человека. Конечный разум, противопоставляющий себя универсальному закону, представляется не истоком морального З. и порабощения, а, напротив, средством освобождения от предрассудков, самостоятельное мышление отождествляется с просвещением, а авторитет с несвободой; так наряду с этическим реформизмом из духа кантовской автономной морали рождается этический анархизм. В силу этого социально-антропологический пласт рассуждений Канта о проблемах З. вызвал больший энтузиазм у его современников, чем заряженный антиномиями и «неисследимостями» этико-метафизический пласт. В эпоху якобинской «религии разума» во Франции и движения «Бури и натиска» в Германии суждения об «этическом сообществе» как средстве борьбы со З. |
| Я лично знаю большое количество людей очень умных, очень тонких и высоко образованных, которые под миросозерцанием Гитлера никогда не подписались бы как под своим собственным, но которые все же подписываются под ним как перед тем «необходимым упрощением» их собственного миросозерцания, без которого невозможно привлечение на его сторону широких и активных масс. В октябре, в Берлине, на съезде немецкого социологического общества я прослушал два реферата и двухдневные прения об общественном мнении, свободе печати и о тому подобных вопросах. Конечно, я говорил — в связи с этими темами и еще свежими в памяти выборами со многими видными представителями германской науки о национал-социалистах. Должен сказать, я был очень поражен теми национал-социалистическими нотами, которые скрыто звучали не только в реферате гейдельбергского профессора фон Эккардта, выпустившего большую книжку о России , и в «слове» знаменитого берлинского юриста Карла Шмидта, но главным образом во многих частных беседах. В этих беседах мне выяснилось, что через безответственно измышленный революционный примитив национал-социализма силятся пробиться в жизнь гораздо более сложные, в своем истоке гораздо более благородные мысли и настроения. И действительно, при желании и некотором мужестве Гитлера можно идеологически связать и с основателем теории прусского консерватизма Шталем , и с венским философом, социологом и экономистом Отомар-Шпаном, любимым, к слову сказать, теоретиком русских национал-социалистов — ранних евразийцев, и даже с учением о государстве гегельянца Фрейера. Действительно, все наиболее существенные положения Шталя—Шпана в весьма упрощенном и сниженном виде встречаются и у национал-социалистов. Так, прежде всего, защита органической теории государства против механической. Требование, чтобы как интересы отдельных граждан, так и интересы всех хозяйственных корпораций безоговорочно подчинялись государству, мыслимому в форме реально-коллективной личности (reale Verbandsperson), высшим атрибутом которой является власть и авторитет. |
| В то время как в личности Фр. Нитцше происходит индивидуалистическое самоотрицание человека и самоотрицание гуманизма, в К.Марксе происходит коллективистическое саморазложение гуманизма и коллективистическое колебание образа человека. Подобно Нитцше, и К.Маркс не может удержаться на одном только человеческом, на утверждении человека, человеческой индивидуальности. И он переходит к нечеловеческому и сверхчеловеческому. Но не-человеческое и сверхчеловеческое сознание К.Маркса отличается от не-человеческого и сверх-человеческого у Фр. Нитцше. И К. Маркс, подобно Нитцше, отрицает самоценность человеческой индивидуальности и личности, он отрицает христианское откровение о человеческой душе и ее безусловном значении. Для него человек является лишь орудием для явления не-чело-почсских и сверх-человеческих начал, и во имя этих нечеловеческих и сверхчеловеческих начал от также объявляет войну прошв гуманистической морали: он проповедует жестокость К человеку и к ближнему во имя создания нечеловеческого, сверхчеловеческого царства коллективизма. В этих двух антиподах, в этих двух полярных явлениях есть формальное сходство, есть два конца ренессансного периода истории, два исходи из кризиса гуманизма, два способа перерождения гуманизма в антигуманизм, две формы самоистребления человека. К.Маркс есть также дитя человеческого самоутверждения, человеческой гордыни, восставшей на Бога, утверждавшей и признававшей только себя и свою человеческую волю как Высшую волю. К. Маркс, в самом истоке своего пути, отвергает всякое сверхчеловеческое начало. Не случайно он философски исходит из антропологизма Фейербаха, для которого человек сделался Богом и тайны религии были тайнами человеческой природы. На этих путях человеческого самоутверждения, человеческой гордыни и признания только человеческой воли происходит внутренний крах человека. Здесь, так же Как у Нитцше, вырисовываются неясные черты грядущего явления сверхчеловека, во имя которого отрицается человек. Так у Маркса вырисовываются неясные, но страшные черты нечеловеческого коллектива, во имя которого отрицается человек. |
| Глубже всего трагедия развернется там, где мировая задача, поставленная в полную силу, оказывается непосильной решению. Осуществление сорванного политического замысла соподчиняют неосуществимой задаче — и все работают на беду. В истоке беды лежит именно непосильность замысла. Добавлю к этому одну вещь, насчет которой в СССР умилялись, а сегодня приходят в содрогание. Ленин прост во всем — в том числе в страшном. Он шел на это без героического энтузиазма Льва Троцкого, но и без душевной дрожи, которая время от времени накатывалась даже на соратников. Естественность в добре и во зле тоже загадка и вводит нас в особый русский интеллигентский разночинский менталитет. Ленин загонял чувства вглубь, он намеренно дисциплинировал движения души. Это русское рахметовское в нем, по поводу чего можно говорить отдельно. Тем более его мир интересен: загнанный внутрь, он не переставал существовать. — Валентинов вспоминает, как Ленин яростно исповедывался в любви к дворянским усадьбам — невозможно представить кого-то еще из социал-демократов с такими речами. — Очень важным было для самого Ленина, что он единственный среди большевиков — человек из прошлого века. Все остальные уже из ХХ-го, вне зависимости от даты рождения, — будь то Троцкий или почти однолетка Троцкого Сталин. Они не от нуля шли, но у них была некая социал-демократическая заданность. Ленин же задан не был — он сам себя задал и задавал собою других. Этим он наследовал русский XIX-й — век русского Мира. Он его принимал и отталкивал. Всеми фибрами ощущал и вместе с тем, как противника, избывал. 66 Разночинские презумпции в русском мире без Кьеркегора. Окончательность поступка — Все же согласись, что ленинское разночинство чаще было утрированно грубым. Даже по тем нравам оно смахивает на то, что в конце XIX века именовали «нигилистячиной». — Ленин целиком перенял разночинскую презумпцию — право каждого на окончательность поступка, окончательность слова и действия во всякий данный момент. Россия Белинского, Герцена и Родиона Раскольникова это право отстрадала, и Ленину, выкормышу разночинства, уже незачем было ни его исповедовать, ни мучиться им, ни его отклонять. То было право, дарованное личности русской культурой конца XIX века. |
| Этого не признают очень близкие мне люди, глубоко сочувствующие майдану. Они считают февраль 2014 года протестом против воровского режима, борьбой за человеческое достоинство. Да, это так, но несмотря на всю справедливость, чистоту и героизм первоначального майдана, даже в самом своем истоке более или менее осознанно здесь был ориентир на Запад и разрыв с Россией. Националистическим Киев стал уже давно. Наш друг, хорошая писательница и чистокровная украинка (не хочу сейчас называть ее имени) еще в 90-е годы переехала из Киева в Крым, потому что задыхалась в атмосфере украинского национализма. В свое время ходил анекдот: пора, мол, наконец читать Гоголя на родном украинском языке, без русского перевода. Потом выяснилось, что это не анекдот - люди говорят это убежденно. Гоголь, конечно, писал очень много об Украине, украинский фольклор был его родной стихией, но, разумеется, писал он на русском и не разрывал, а связывал оба наши народа. И знаменитая гоголевская тройка - Русь, которая неслась в незримое «далеко», олицетворяла собою оба народа. И неслась тройка куда угодно, только не к разрыву. Тут мне хочется вставить несколько строк из прекрасного стихотворения Б. Чичибабина «А я живу на Украине», написанного в 1992 г. ...Я о себе не думал сроду, Национальности какой. Но чуял в сумерках и молньях, В переполохе воробьев У двух народов разномовных Одну печаль, одну любовь. У тех и тех - одни святыни, Один Христос, одна душа, - И я живу на Украине, Двойным причастием дыша... И я тоски не пересилю, Сказать по правде, я боюсь За Украину и Россию, Что разорвали свой союз... Литературы наши перекликались, переплетались. Переводились на русский и становились классиками обеих литератур, и Тарас Шевченко, и Иван Франко и, особенно мне близкая Леся Украинка. Слишком дорогая цена Первая «оранжевая революция» была действительно мирной и заставила отменить сфальсифицированные выборы Януковича. Восторжествовала справедливость - выбрали Ющенко. Но вскоре провозгласили Бандеру национальным героем. Кажется, памятник ему поставили. А через 4 года выбрали... того же Януковича. Уже вполне законно. Однако бандеровское приветствие осталось: «Слава Украине, слава героям». Тот факт, что Янукович посадил в тюрьму своего оппонента Юлию Тимошенко, считаю не только преступлением, но и страшной глупостью. Однако каким бы коррупционером ни оказался Янукович, я все-таки убеждена, что от него надо было рваться не на Запад, а к себе самим. |
| Впрочем, это еще одна сторона, одна точка в частных путях Провидения. Есть другие бесчисленные стороны и точки необозримых разностей, происходящих от различных в различные времена состояний души и отношений её к другим душам, и от бесчисленных особенностей в личном пути каждой души, так что ум человеческий, проникая в эту бездну многоразличия, покрытую мраком, ужасается и чувствует, что он должен, закрыв очи крылами, благоговейно покланяться и предавать себя и всех и всё Царю веков нетленному, невидимому и единому премудрому Богу, ибо нет твари сокровенной от Него; но все наго и открыто пред очами Его. Если же ум человеческий погрязнет в малых каплях частности, взятых еще из одной только реки общества верующих, то что сказать о каждой реке, веселящей град Божий, Небесный Иерусалим? Что сказать о всех церковных реках в совокупности? Что сказать о всем человечестве? Что сказать о целом мире солнца? Что сказать о других мирах? Что сказать о небесах небес? Что сказать о всяком колене небесных, земных и преисподних? Что сказать о времени всякой вещи под небом? Что сказать о полноте времен, когда невидимый Мироправитель хочет все небесное и земное соединить под славой Христом? Ничего невозможно сказать, разве что только словами пророка: « В море пути Твои и стези Твои в водах многих, и следы Твои не познаются». Река Бия, изливаясь из Телецкого озера, гремит, катясь по камням, но потом принимает в союз с собой речки, которым не суждено быть реками великими, и скоро является уже большою, а течение её, хотя и не безгласное, уже плавнее и тише. – Но далее не раз опять она встречает на пути своем собрание камней, и всякий раз, проходя через них, производить шум, оглашающий окрестность, потом снова течет безмолвнее, хотя отнюдь не безгласно и таким образом соединяет воды свои с Катунью, которая, как сказывают, в истоке своем шумно низвергается по скалам с высоты горы, покрытой снегами вечными, более бурна, чем Бия, быстра, грозна, изобильна порогами в своем пути между горами, но является спокойною, хотя и не безгласной в своем великолепии, когда соединяется с Биею. |
| Можно, как уже отмечалось, найти у святителя сближение и с подходами святителя Иннокентия или отзвуки немецкого романтического богословия, в котором он также был начитан. Но и здесь прямые заимствования не бросаются в глаза, а мысль общая высказывается зачастую слишком бегло, чтобы быть недвусмысленно идентифицированной в своем истоке. Святитель как будто специально уходит от серьезного и глубокого обсуждения новых значительных идей, хотя, казалось бы, кто, как не он, мог бы преуспеть в этом. Это тем более странно, что в одном из писем Горскому он подчеркивает необходимость давать пищу уму, не ограничиваясь одной назидательностью и беря в этом смысле за образец святых отцов, которые «предлагали так много и для философа, и для поэта, и для историка, и для филолога, что, право, не так легко поставить под ряд их такую ученость, которая хотя бы на один дюйм стала выше их учености». 80 Впрочем, из этой же фразы явствует, что и в них его привлекала, кажется, более всего ученость, к которой так стремился он сам. Ученость была его идеалом и целью, однако она же, как отмечалось, определила и «обзорность» многих его сочинений. Собственно, и его «Догматика» есть обзор истин «ума Божественного», 81 содержащихся в Писании. 5 Придя к этому предварительному выводу, первое, конечно, что хочется узнать, – это как труд ученика оценил учитель. 31 декабря 1864 г. святитель Филарет (старший) писал святителю Филарету (младшему): «Благодарю за Богословие. Труд благопотребный. Но позвольте мне не скрыть от вас моей мысли, что он мог бы получить полезное усовершение, если бы Вы, снискав несколько времени от других Ваших ученых трудов, столько же важных, прошли бы по Вашему Богословию критическим взором и успели точнее выразить истины. Тогда, думаю, изменили бы неприятное, что блаженный Феодорит соблазнился словом святого Кирилла. И слова не мелочи, когда дело идет о догматах и святых, и особенно в такое время, когда правильность и точность слова нужно охранять с разумением от умножения в письменности невнимания к законам языка, логики и вкуса». 82 |
| Религия — восстановление связи между человеком и Богом — начинается в истории человечества после Грехопадения. Библия не случайно в истоке всякого проявления религиозного чувства, т. е. культа, ставит жертвоприношение. В нем отразилось пусть смутное, но сильное стремление человека загладить свой грех и восстановить единство с Богом. Жертвуя Незримому часть своей пищи, которая добывалась с таким трудом, люди как бы заявляли о своей готовности следовать велениям Высшей Воли. Но обрести прежнюю гармонию было труднее, чем потерять ее. Постепенно в сознании первобытного человека Бог становится далеким и безличным. В повседневной жизни люди все больше и больше внимания уделяют природному миру. В мире демонов и духов В мышлении первобытного человека живет чувство родства всех живых существ. Идея братства человека и животного нашла свое выражение в широко распространенных мифах, согласно которым предки людей имели смешанные человеко–звериные черты. Индейцы верят, что эти существа могли легко менять свой облик. В анализе подобных легенд прочно установилось понятие «животные–люди». Эта вера оказала огромное влияние на общественный уклад древних. Она объясняет возникновение такого своеобразного явления, как то– темизм. Тотем — это, как правило, животное, которое считается предком и покровителем данного племени. Источник тотемизма — вера в духовное единство с природой. Он имел широкое распространение в различных частях света. Следы его обнаруживаются не только у примитивных племен Азии, Африки и Америки, но и у цивилизованных народов; например, запрет на убийство коров в Индии — отголосок седой старины, когда эти животные были священными тотемами . Первобытный человек повсюду видел сокрытую одушевленность: и в стволах деревьев, и в лесных животных, и в беге облаков. Для него взаимодействие вещей в мире — это не только взаимодействие видимого, но в то же время — и более всего — взаимодействие невидимого. В журчащем ручье, в пламени костра обитали духи, враждебные или добрые, а иногда и нейтральные. |
| И все-таки навязываемая сверху ложная материалистическая вера (глубоко безнравственная и самоубийственная в самой основе своей) не могла питать здоровой народной жизни и создать прочное государство. Чтобы существовать долго, само государство должно поддерживать определенную и притом правильную (верную) веру. Болезненный кризис конца XX века – окончательное доказательство слабости и разрушительности избранного после 1917 года безбожия и в то же время свидетельство прорыва наружу, из-под спуда, глубинной православности, которая, как свидетельствует наша более чем тысячелетняя история, способна при соблюдении своей чистоты возродить и народ, и государство. Общей закономерностью исторической жизни народов является воздаяние через поколение. Недаром библейский Моисей водил свой народ по пустыне сорок лет: за такой срок можно постом, молитвою и покаянием заслужить землю обетованную, а можно и наоборот – безнравственными поступками обречь дотоле благополучную страну на какие-нибудь казни египетские. Население, граждане и патриоты В последнее время заговорили о патриотическом воспитании граждан , а также населения. В связи с этим надо прояснить коренной смысл названных понятий и определить их подлинное соотношение. Патриотическое воспитание является высоким проявлением доброкачественного общественного воспитания. Как никакой другой вид воспитания оно нацелено на сохранение, воспроизводство и преумножение народа. Эта коренная особенность патриотического воспитания отражается в самом наименовании. Слово « патриотизм » , подобно большинству выражений на «-изм», применяемых для обозначения отвлеченных понятий, является у нас сравнительно новым. Раньше него, со времени Петра I, в русском языке укоренилось слово « патриот», которое является передачей древнегреческого «патриотис» («соотечественник», а оно вместе с «патриос» – «отчий, отечественный, прадедовский», в свою очередь восходит к «патир» – «отец, родитель»). Таким образом, в истоке понятия «патриотизм» содержится представление о самых близких и теплых, воистину семейных отношениях в обществе. |
| По той же причине патристика может представиться и в некотором смысле действительно является более широкой, чем схоластика. Более ранний мыслитель может быть оригинальнее, сильнее, свежее, “первозданнее” своего последователя, но во всяком случае для него в силу хронологического фактора еще не существует некоторых вопросов, некоторых обязательств интеллектуального выбора, которые предстают перед последователем с необходимостью. Поздний интерпретатор вынужден что-то уточнить, иначе говоря, что-то “сузить” сравнительно с интерпретируемым первоисточником; это нормальное явление, сопутствующее процессу развития философии. Конечно, схоластика на пути от Аквината до Суареса больше деградировала, чем развивалась, но и развивалась тоже, хотя бы в смысле непрерывно ведущейся работы дифференцирования и разведения точек зрения. У томистов позднего Средневековья и поры Контрреформации - Капреола и Кайетана, Баньеса и того же Суареса - традиция, единая и цельная в своем истоке, дробится, расходясь по разным руслам 1116 . Все это в порядке вещей. Жильсон требует изучать доктрину Аквината по текстам Аквината, отвлекаясь от позднейших толкований (там же), и он, конечно, абсолютно прав, пока речь идет о чисто историческом изучении; прав настолько, что его слова — трюизм, хотя бы и полезный трюизм. Историк обязан знать, что найдет Аквината только у Аквината; у томистов, даже самых верных, он найдет нечто иное, а именно, “рецепцию” Аквината. Такое напоминание не вызывает вопросов при двух условиях; во-первых, если оно остается в пределах компетенции историка, без прямого отношения к вероучительной актуальности наследия Фомы для современных католиков (или даже к философской актуальности этого наследия для современных философов) 1117 , во-вторых, если оно не содержит оценочного момента, то есть не имплицирует укоризны поздним схоластам и вообще позднейшим интерпретаторам за то, что они перетолковывали Фому по-своему и замутили первоначальную чистоту доктрины. У Жильсона такая укоризна слышится. |
|
|
