| Над ними же ставъ, князь великий прослезися и рече: «Брате мой възлюбленный, моего ради образа убиенъ еси. Кий бо рабъ тако можеть господину служыти, яко меня ради самъ на смерть, смыслено грядяше? Въистинну древнему Авису подобенъ, 418 иже б от плъку Дарьева Перскаго, иже и сей тако сътвори». Лежащу же ту Мелику, рече над ним: «Крпкый мой стражу, твръдо пасомыи есмя твоею стражею». Приде же на иное мсто, вид Пересвта черньца, а пред ним лежыт поганый печенгъ, злый татаринъ, аки гора, и ту близъ лежыть нарочитый богатырь Григорей Капустинъ. Обратився князь великий и рече: «Видите, братие, починалника своего, яко сий Александръ Пересвт, пособникъ нашь, благословенъ игуменом Сергием и побди велика, силна, зла татарина, от негоже было пити многым людем смертнаа чаша». И отъехавъ на иное мсто, и повел трубити в събранные трубы, съзывати людии. Храбрии же витязи, довълно испытавше оружие свое над погаными половъци, съ всх странъ бредут под трубный гласъ. Грядуще же весело, ликующе, псни пояху, овии поаху богородичныи, друзии же – мученичныи, инии же – псалом, – то есть христианское пние. Кийждо въинъ едет, радуася, на трубный гласъ. Събранымъ же людем всм, князь великий ста посреди ихъ, плача и радуася: о убиеных плачется, а о здравых радуется. Глаголаше же: «Братиа моа, князи русскыа и боаре мстныа, и служылыа люди всеа земля! Вам подобаеть тако служыти, а мн – по достоанию похвалити вас. Егда же упасеть мя Господь и буду на своем стол, на великом княжении, въ град Москв, тогда имам по достоанию даровати вас. Нын же сиа управим; коиждо ближняго своего похороним, да не будуть зврем на сндение телеса христианьскаа». Стоялъ князь великий за Даном на костх осмь дний, дóндеже розобраша христианъ с нечестивыми. Христианскаа телеса в землю покопаша, а нечестивых телеса повръжена зврем и птицам на расхыщение. И рече князь великий Дмитрей Ивановичь: «Считайтеся, братие, колкых въевод нтъ, колкых служылых людей?» Говорить бояринъ московской, имянем Михайло Александрович, а был в плъку у Микулы у Васильевича, росчетливъ бысть велми: «Нтъ у нас, государь, 40 боариновъ московскых, да 12 князей блозерскых, да 13 боаринов посадниковъ новгородскых, да 50 бояриновъ Новагорода Нижнего, да 40 боаринов серпоховскых, да 20 боаринов переславскых, да 25 боаринов костромскых, да 35 боаринов владимерскых, да 50 боаринов суздалскых, да 40 боаринов муромскых, да 33 боаринов ростовскых, да 20 боаринов дмитровскых, да 70 боаринов можайскых, да 60 боариновъ звенигородскых, да 15 боаринов углетцкых, да 20 боаринов галитцскых, а молодым людем счета нт; нъ токмо вдаем: изгыбло у нас дружины всеа полтретьа ста тысящъ и три тысящи, а осталося у нас дружины пятьдесят тысящъ». |
| Приблизительно до 1362 года поддерживая продолжавшуюся с 1352 года литовскую экспансию, Орда позволила великому князю Литовскому Ольгерду подчинить не только Киевское, но даже и Новгородское княжество. Родственнику Ольгерда, князю Суздальско-нижегородскому Дмитрию, было отдано великое княжество Владимирское. В тот же период кандидату в митрополиты Роману, которого поддерживал Ольгерд, были предоставлены полномочия не только взять в свои руки церковную власть во владениях Ольгерда, но и оспаривать права Алексия в качестве митрополита «всея Руси». Впрочем, около 1362 года, после смерти Романа, Ольгерд столкнулся с враждебностью татар: московский князь Дмитрий получил великокняжеский ярлык, а Новгород снова попал в сферу московского влияния. Все возрастающая мощь Москвы и жестокое соперничество между Ольгердом и Дмитрием за контроль над Тверью привели к новому сдвигу татарских симпатий. Правда, Москва была теперь уже готова к схватке не только с Литвой, но и самой Ордой. Тверской князь Михаил, вызванный митрополитом в Москву, попал в заточение (1368 г.) и был освобожден лишь под прямым нажимом татар. Воодушевленный татарским благоволением, Ольгерд решился на окончательный поход против Москвы: его многочисленная рать дошла до стен города и расположилась под ними с трехдневной осадой, подвергая грабежам окрестные слободы и деревни. Однако сильный и богатый московский князь сумел отразить это нападение и уже в 1369 году возобновил наступление на Тверь, несмотря на то, что тверской князь Михаил вновь получил в Орде подтверждение своего великокняжеского титула. После еще одной неудачной попытки литовских войск захватить Москву, Ольгерд и Дмитрий пришли к заключению, что мирное сосуществование будет во взаимных интересах обоих княжеств. Летом 1371 года был даже заключен брак между дочерью Ольгерда и двоюродным братом Дмитрия Владимиром Андреевичем. Урегулирование разногласий в высшей степени приветствовалось патриархом Филофеем. Орда же усмотрела в этом союзе чрезвычайную опасность для татарского господства на Руси: чтобы вызвать зависть Ольгерда, московский князь Дмитрий был приглашен к Мамаю, где получил ханский ярлык на великое княжение. |
| Владимире-суздальские князья имели представление о международном аспекте происходившей в Прибалтике борьбы. Достаточно сказать, что, продолжая соперничество за гегемонию на Руси, князь Ярослав Всеволодович в 1206 году пытался занять галицкий стол по соглашению с Венгрией, достался же Галич его смоленскому сопернику Мстиславу Удалому, которого в Новгороде посещало посольство союзного краковского князя. Вот почему после успешных походов на Литву и в Финляндию, правивший в Новгороде Ярослав Всеволодович привёл свои полки и предложил боярскому совету поход на Ригу. Но дело осложнилось тем, что псковское боярство заключило с Ригой особый мирный договор около 1228 года. Воспользовавшись отказом псковских бояр, и Новгород уклонился от похода. Не добившись цели, князь увел полки. Известно, что в 1227 году князь Ярослав Всеволодович с новгородским войском привёл большой полон из Южной Финляндии (Еми); в том же году он распорядился ввести христианство в Карелии. Папство относило и Финляндию и Карелию к сфере интересов крестоносцев. Папа Иннокентий III направил сюда англичанина доминиканца Томаса в качестве нового епископа финнов, его поддержал Гонорий III, требуя торговой блокады врагов веры, то есть карел и русских. Поход Ярослава Всеволодовича в 1227 году вызвал жалобу Томаса, и в 1229 году папа Григорий IX призвал основные торговые центры Прибалтики Линчепинг, Висби, Ригу, Динамюнде и Любек под угрозой отлучения не продавать язычникам и союзным им русским, как это делается и относительно арабов, оружия, лошадей, суда, продукты. Папа ещё в 1232 году распорядился, чтобы немецкий Орден защитил Томаса от нападений (?! – А.А..) Руси». Русский историк И.П. Шаскольский в своей книге «Борьба Руси против крестоносной агрессии на берегах Балтики в XII–XIII веках, вышедшей в Ленинграде в 1978 году, писал: «Ярослав был вторым сыном Всеволода Большое Гнездо и после смерти отца стал удельным князем в Переяславле-Залесском. Но сидевшему в Новгороде князю Всеволоду Юрьевичу, сыну великого князя Юрия и племяннику Ярослава, было всего 11 лет, и Ярослав был в трудный момент (1223 год) вызван в Новгород, где фактически возглавил внешнюю политику. Позднее, с 1225 года, Ярослав становится уже и де-юре новгородским князем вместо Всеволода. Фигура Ярослава, как, пожалуй, первого выдающегося руководителя новгородской внешней политики незаслуженно забыта нашими историками. Его обычно никак не выделяют из длинной вереницы часто сменявшихся новгородских князей. |
| Летом 969 года, незадолго до своего окончательного отъезда на Дунай, князь Святослав разделил Русскую землю между своими сыновьями. Старшему, Ярополку, достался Киев, Олегу — Древлянская земля. В это время в Киев пришли новгородцы, просившие себе князя. «Абы пошел кто к вам?» — насмешливо спросил их Святослав. Новгородцы, по совету дяди Владимира по матери, Добрыни, попросили себе на княжение Малушиного сына. Святослав согласился. Так Владимир еще ребенком сделался новгородским князем. Вскоре Святослав погиб (это произошло весной 972 года), и его сыновья стали княжить в своих землях совершенно самостоятельно. Около 977 года между Ярополком и Олегом началась война, в результате которой Олег погиб. Напуганный этим известием Владимир бежал из Новгорода «за море», надо полагать, к варягам, в скандинавские земли или Прибалтику. Спустя некоторое время во главе наемного варяжского войска он вновь появился в Новгороде (захваченном к тому времени наместниками Ярополка). Так началась война между Владимиром и его братом. Успех в войне сопутствовал Владимиру. Летом 978 года он осадил Киев. Ярополк бежал в город Родню (в устье реки Рось, притока Днепра), который также был осажден войсками Владимира. В окружении Ярополка нашелся предатель, некий Блуд; Владимир вступил с ним в переговоры, и Блуд уговорил Ярополка прекратить сопротивление и сдаться на милость брата. «Сбылась-де мечта твоя. Веду к тебе Ярополка. Приготовься убить его» — такие слова передал Блуд Владимиру. И Владимир решился на братоубийство. Когда Ярополк вступил в покои Владимира, двое варягов, стоявших в дверях, подняли его на мечах «под пазуху». Следовавший за князем Блуд проворно затворил двери, не дав ворваться на помощь Ярополку его слугам. С этого злодейского убийства и начинается киевское княжение Владимира, которое продолжалось долгих тридцать семь лет. Летописцы не жалеют черных красок, изображая Владимира до принятия им христианства. Он был жесток, злопамятен и вообще наделен самыми разными пороками, среди которых, прежде всего, называют непомерное сластолюбие. У Владимира той поры было пять жен. Одну из них, полоцкую княжну Рогнеду, он насильно сделал своей супругой, начав войну с ее отцом, полоцким князем Рогволодом, после того как Рогнеда гордо отвергла его предложение вступить в брак. Захватив Полоцк, Владимир обесчестил Рогнеду на глазах ее отца и матери, а затем убил обоих родителей. Другой женой Владимира стала вдова убитого им Ярополка, некая гречанка, бывшая прежде монашенкой и привезенная в Киев князем Святославом, пораженным ее красотою. Помимо законных жен, князь имел сотни наложниц: «300 в Вышгороде, да 300 в Белгороде, да 200 на Берестовом, в сельце». Но и наложницы не могли удовлетворить его. «Ненасытен был в блуде, приводя к себе замужних жен и девиц растлевая», так с осуждением писал о Владимире летописец. |
| Князь Мстислав с новогородци посадиша Костантина в Володимери, на столе отни и дедне; князь великий же Костантин одары великыми дары и честию чествова князи и новогородец бес числа; приводе же володимерци к кресту, к целованию, и тех остаток одари и пожалова. А потом поидоша к Переславлю, и пришедшем им нача Ярослав молитися о миру и вышед удари челом брату старейшему Костантину, глаголя: «накорми мя, брате, хлебом, а во твоей есми воле; а не выдаймя тестю моему». Князь великий же Костантин управи Ярослава с Мстиславом, и мир взем целоваша крест; а Мстислав взя дочерь свою, а Ярославлю княгиню, и что живых новогородцев пойма, и поиде к Новогороду, и что было с Ярославом в полку, то приидоша вси здоровы в Новгород; а князь великий Костантин к Володимеру на свой стол, а Володимер к Смоленску, а другый Володимер к Киеву». Повесть о битве на Липице. О побоище новгородцев с Ярославом, (помещена в Летописном своде 1448 года, основана на новгородских летописях). «В лето 6724 (1216) 1 марта во вторник пошёл Мстислав с новгородцами на своего зятя Ярослава, а в четверг побежали к Ярославу клятвопреступники Владимир Завидович, Гаврила Игоревич, Юрий Олексинич, Гаврилец Милятич с женами и детьми. Новгородцы же пошли через Селигер и пришли на верховья Волги, а Святослав осадил Ржевку, город Мстислава, с 10000 войска. Мстислав же с Владимиром Псковским быстро пришли с пятьюстами человек – всего столько было воинов, и пришли спешно, а те убежали прочь. А Ярун засел в городе с сотней воинов и отбился от них, и Мстислав взял Зубцов и вышел на реку Вазузу. И пришёл Владимир Рюрикович со смольнянами. Послали в Торжок к Ярославу предложить мир, а сами стали на Холохне. Ярослав же дал ответ: «Мира не хочу, пришли, так идите; нынче на сто наших будет один " ваш!» И сказали, посоветовавшись между собой, князья: «Ты, Ярослав, с силою, а мы с крестом!» Воины Ярослава построили укрепление и поставили засеки на путях от Новгорода и на реке Тверце. И сказали новгородцы князьям: «Пойдём к Торжку». И князья сказали: «Если пойдём к Торжку, то опустошим Новгородскую волость». |
| Уже бо по Руской земле простреся веселие и буйство. Вознесеся слава руская на поганых хулу. Уже бо вержено Диво на землю, и уже грозы великаго князя Дмитрея Ивановича и брата его князя Владимера Андревича по всем землям текут. Стрляй, князь великый, по всмъ землям, стрляй, князь великый, с своею храброю дружиною поганого Мамая хиновина за землю Рускую, за вру христьяньскую. Уже поганые оружия своя повергоша, а главы своя подклониша под мечи руские. И трубы их не трубят, и уныша гласи их. И отскочи поганый Мамай от своея дружины серым волком и притече к Кафе граду. Молвяше же ему фрязове: «Чему ты, поганый Мамай, посягаешь на Рускую землю? То тя била орда Залская. А не бывати тоб в Батыя 256 царя: у Батыя царя было четыреста тысящь окованые рати, а воевал всю Рускую землю от востока и до запада. А казнил Богъ Рускую землю за своя согршения. И ты пришел на Рускую землю, царь Мамай, со многими силами, з двятью ордами и 70 князями. А нын ты, поганый, бжишь сам-девят в лукоморье, не с кем теб зимы зимовати в пол. Ншто тобя князи руские горазно подчивали: ни князей с тобою, ни воевод! Нчто гораздо упилися у быстрого Дону на пол Куликов на трав ковыл! Побжи ты, поганый Момай, от насъ по задлшыю!» Уподобилася еси земля Руская милому младенцу у матери своей: его же мати тешить, а рать лозою казнит, а добрая дла милують его. Тако господь Богъ помиловал князей руских, великого князя Дмитрея Ивановича и брата его, князя Владимера Андревича, меж Дона и Непра, на пол Куликов, на рчки Непрядв. И стал великий князь Дмитрей Ивановичь сь своим братом, с князем Владимером Андревичем, и со остальными своими воеводами на костхъ на пол Куликове на речьке Непрядв. Грозно бо и жалосно, брате, в то время посмотрети, иже лжат трупи крестьяньские акы снныи стоги у Дона Великого на брзе, а Дон река три дни кровию текла. И рече князь великий Дмитрей Ивановичь: «Считайтеся, братия, колько у нас воевод нт и колько молодых людей нет». Тогды говорит Михайло Александровичь, 257 московский боярин, князю Дмитрю Ивановичю: «Господине князь великий Дмитрй Ивановичь! Нету, государь, у нас 40 бояринов московских, 12 князей блозрьских, 30 новгородских посадников, 20 бояринов коломенских, 40 бояр серпуховскихъ, 30 панов литовскихъ, 20 бояр переславских, 25 бояр костромских, 35 бояр володимеровских, 50 бояръ суздалских, 40 бояръ муромских, 70 бояр рзаньских, 34 бояринов ростовских, 23 бояр дмитровских, 60 бояр можайских, 30 бояр звенигородских, 15 бояр углецкихъ. А посечено от бзбожнаго Мамая полтретья ста тысящь и три тысечи. И помилова Богъ Рускую землю, а татаръ пало безчислено многое множество». |
| Но молодой человек не смолк и задорно решительным тоном сказал: – Владыка, митрополит Даниил не позволит! По губам князя Ивана Федоровича скользнула лукавая усмешка. – Много ты знаешь! – коротко проговорил он. Он с высокомерным видом отвернулся от спорящего, ничего не возражая ему более. Один из его соседей спросил его: – Кто это? – Колычев! – небрежно и досадливо ответил князь Иван. – А, так вот он какой! – проговорил спрашивавший и начал с любопытством рассматривать незнакомца. – Много толкуют про него; чуть не звезды с неба, видишь ли, хватает, а видеть его не доводилось… – Да ты, верно, про сына Степана Ивановича Колычева говоришь, про Федора? – спросил князь Овчина, – Ну да, а то про кого же? Его все славят да возносят, особенно старики наши. Им только и тычут в глаза нашему брату. И умен-то, и покорлив, и благочестив… – Так это не он! – перебил князь Иван. – Это из новгородских Колычевых… – Все они, почитай, новгородские… – Да, новгородские, только не из Степановичей, а из Владимировичей. Гаврилой звать. С князем Андрей Ивановичем здесь на побывке… Он усмехнулся насмешливо: – Рубит слова, как все Колычевы, а по виду – так, здешние не такая деревенщина, как он, пообтесаннее. И не распространяясь более о Колычеве, он продолжал делиться с приятелями новостями. Наполнив и осушив чашу вина, он заговорил теперь, однако, несколько таинственно, почти с опаской: – Кажись, у государя и невеста намечена. Раздались вопросы: – Да смотрин же не было? – Мало ли что! – Да кто такая? Из какого рода? Князь Иван Федорович таинственно поднял указательный палец правой руки, украшенный большим перстнем с сердоликовой печатью, и погрозил им: – После объявится! Теперь нельзя! Но хмель сильно разбирал его, и он, смеясь, добавил: – Видали, бороду князь сбрил? Даром не сбрил бы. Верно, молодой боярышне безбородые лучше нравятся, чем наши бородачи. Он подмигнул лукаво присутствующим. – Может, где-нибудь насмотрелась либо наслушалась о том, что в чужих землях бороды бреют. Он наклонился к ближнему своему соседу, почти ткнувшись в него отяжелевшей головой, и, не вытерпев, шепнул: |
| И вот тогда истинно христианская кротость князя Владимира смогла положить предел усобице, завершившейся братским соглашением на Любеческом съезде. …Добрые истины «Поучения» Мономахова: избегай лени, праздности, расслабления и пьянства, за которыми приходит бедность и душевная пустота. Из древности доносятся слова великого князя, полные любви и правды Господней. Драгоценное наследие Руси православной. В молодые годы не лишенный горячности и честолюбия, свойственных большинству князей того времени, по вступлению в возраст «мужа совершенна» Владимир Мономах воплотил в своем правлении лучшие черты христианского государя: защиту веры, хранение братства и мира, милость к бедным, великодушное прощение соперников, помня о том, что земная жизнь — это только подготовка к Вечности, где Сам Господь будет выбирать князей для Царства Неветшающей Славы. считал Муром своей «отчиной», поскольку его отец Святослав, являясь князем Черниговским, одновременно был и на княжении в Муроме, и проигнорировав приглашение на совет в Киев в мае 1096 г ., где участники собирались «сойтись и положить поряд», в сентябре того же года нанес удар по Мурому: 6 сентября Изяслав Владимирович был убит в сече. Молодой князь Мстислав Владимирович правил в Новгороде, и был любим жителями города. Захватив после Мурома и Суздаль, Олег намеревался совершить поход и на Новгород. И тогда новгородский князь опередил его, выступив в поход и изгнав Олега из ростово-суздальской земли, не являвшейся его наследием. Лицемерно приняв предложение о заключении мира, князь Олег решил внезапно напасть на Изяслава, чем поразил современников, поскольку Изяслав являлся его крестником, и такого рода действия справедливо рассматривались как преступление против совести, явное нарушение заповедей. К счастью, новгородцы оказались предусмотрительны и вместе с ростовцами и белозерцами обратили Олега в бегство на р.Колакше. Поскольку вы здесь... У нас есть небольшая просьба. Эту историю удалось рассказать благодаря поддержке читателей. Даже самое небольшое ежемесячное пожертвование помогает работать редакции и создавать важные материалы для людей. |
| В договоре с ганзейскими городами 1514 года определено: потерпят новгородские купцы на море какой-нибудь вред от лихих людей и эти лихие люди будут из 70 городов ганзейских, то 70 городов ищут лихих людей и, нашедши, казнят смертью, а товар новгородский отдают новгородским купцам; если лихие люди будут не из 70 городов, то ищет правительство новгородское; потерпит вред немецкий купец на земле и воде новгородской, то наместники новгородские ищут лихих людей и, сыскавши, казнят их смертию, а товары отдают купцам. Услыхавши о таких случаях, о разбоях, купцов новгородских не сажать в тюрьму в семидесяти городах, а немецких купцов не сажать в тюрьму в новгородских городах. Положит новгородец с немцем товар на одно судно и случится с этим товаром беда на море, то оставшимся товаром делиться новгородцу с немцем без хитрости, по крестному целованию; прибьет новгородское судно ветром к немецкому берегу или немецкое судно к новгородскому берегу, то суда эти, обыскав, отдавать на обе стороны, а брать с них перейма от десяти рублей по рублю. В переговорах с императорским послом Герберштейном великий князь велел высказать такое положение относительно безопасности послов: " В обычае меж великих государей послы ездят и дела меж их делают по сговору на обе стороны, а силы над ними никоторые не живет. От прародителей наших, и при отце нашем, и при нас от королей польских послы ездили и дела великие делывались на обе стороны, уговоря. Да как придет на добрый конец, и они, дела сделав, без зацепки прочь пойдут; а которые дела не придут на доброе согласие, и они и, не сделав дела, прочь пойдут безо всякие ж зацепки " . Но в отношении к татарам это правило, как мы видели, не соблюдалось. Заметим некоторые случаи Василиева княжения, которые могут дать нам понятие о нравах и обычаях времени. В летописях записаны подробно церковные торжества, в которых великий князь принимал самое деятельное участие. Так, при описании отпуска святых икон во Владимир после их возобновления говорится, что великий князь праздновал тот день светло и радостно с высшим духовенством, князьями и боярами, пир устроил большой, милостыню священникам и нищим роздал на город. |
| Еще один образ града как средоточия княжеской власти в восприятии «своего рода интеллигента Древней Руси XII–XIII веков», по выражению Д. С. Лихачева , дан в «Слове Даниила Заточника». Не останавливаясь на редакциях этого произведения, отметим только, что большинство исследователей признают первичность «Слова» по отношению к «Молению Даниила Заточника», поэтому далее мы будем основываться на тексте «Слова». Его автор обращается к новгородскому князю Ярославу Владимировичу (1182–1199), приближенным которого он был, но по неизвестным причинам был изгнан из его окружения и впал в нищету, с просьбой вернуть его в княжескую дружину. В этом произведении мы не находим полного описания города, но отдельные детали его описания довольно любопытны. Здесь сила града определяется крепостью княжеской власти, а князь уподобляется гусляру: как гусляр настраивает перстами гусли, так и князь направляет деятельность обитателей города. В Слове выстраивается следующий образный ряд: «гусли бо страяются персты, а тело основается жилами, А дуб крпокъ множеством корениа. тако и град нашь твоею державою» . Здесь также возникает образ града как тела, основанием которого являются жилы, т. е. горожане, а также града как дуба, корнями которого являются те же жители. В то же время крепкая княжеская власть обеспечивает и крепость города. Можно сравнить с ним аналогичную сентенцию из «Пчелы»: «Ти гради добр стоятъ, в нихъже гражане князя слушають, а князь закона» . Как и в Повести свт. Кирилла Туровского, в Слове большое значение придается советникам князя, во многом от них зависят принимаемые князем решения: «Не огнь творить ражежение железу, но надымание мшное, такоже и князь не самъ впадаеть в вещь, но думци вводять. з добрым бо думцею думая, князь высока стола добудеть. а с лихимъ думцею думая. меншего лишенъ будеть» . Однако в Слове появляется и новый мотив для характеристики древнерусского града, связанный с опасностью соседства с княжьим двором, ассоциирующийся с образом огня: «Не ими соб двора близъ царева двора. |
|
|
