| В одной из таких статей популярного православного блогера говорится о их неприемлемости. Казалось бы, что тут можно обсуждать, посыл ведь правильный! Однако, в самом тексте вы не встретите тех самых двух слов — грех и заповедь. Автор ориентируется в своих публикациях, преимущественно, на аудиторию далекую от Церкви. И вот этих людей она призывает отказаться от таких отношений. Однако, отказаться не потому, что есть заповедь Божия, преступление которой и есть грех, который отторгает душу от Бога. Отказаться по той причине, что это влечёт за собой эмоциональное напряжение, депрессию, переживания. Мы слышим призыв жить по заповедям, но о них не говорится ни слова. Призыв воздерживаться от греха, но лишь потому, что это несёт некие эмоциональные неудобства, ни слова о том, что это недопустимо. Безусловно, все психоэмоциональные последствия имеют место быть при воздействии любого греха на человека. Но если человек уклоняется от греха не из любви к Богу или даже страха перед Ним, то это основание не может быть прочным. Если меня останавливают от греха одни лишь «неудобства», то враг рода человеческого очень умело эти неудобства научился скрывать от нас со временем. Тем самым открывая пространную дорогу ко греху. Если стремление отрешиться от понятий греха и заповеди у людей, далеких от Церкви, можно этим фактом и обусловить, то совсем уж грустно наблюдать отсутствие единомыслия в среде людей церковных. В первом случае стремление это может быть обусловлено желанием оправдаться в своих глазах и глазах общества, в последнем случае видится намерение изобразить Православную веру в некоем облегчённом варианте в миссионерских целях.Что, по сути, как строительство дома, строительство своей веры на песке. И здесь видится необходимость этого единомыслия. Викентий Леринский дал прекрасную формулировку, которая помогает каждому понять, что означает хранить единство. Он сказал так: в главном и основном — единство, во второстепенном — свобода и во всём – любовь. И именно противоборство стремлению нашего общества отказаться от понятий греха и заповеди видится в контексте поднятой темы главной задачей. |
| Обилие и разнообразие его литературной производительности всегда возбуждало удивление. В своих сочинениях он является апологетом, полемистом, догматистом и моралистом, смелым взором охватывая современную ему и прошедшую религиозную жизнь язычества, иудейства, православного христианства и сектантства, и везде блещет остроумием и оригинальностью. От высочайшего догмата о троичности лиц в Божестве он спускается до самых незначительных мелочей современной ему жизни христианского общества в роде предметов женской одежды и украшений. Все одинаково его интересует и ко всему он относится с одинаковою горячностью сердца. От того ни у одного из христианских писателей нет такого обилия блестящих афоризмов, как у Тертуллиана . По местам целые отделы его трактатов состоят из отрывочных эпиграмматических мыслей, словно отчеканенных хорошим литейщиком золотых монет или нанизанных в одно драгоценных алмазов. Викентий Леринский говорит, что у него едва ли не столько же сентенций, сколько слов. Памелий составил сборник его блестящих парадоксов, а Б. Ренан (В. Rhenanus) и Бругензий – лексикон его остроумных выражений (proverbiales formulae), которые сделались на богословском языке Запада как бы пословицами. 134 Но, как справедливо замечает Неандер, множество познаний, которыми обладал Тертуллиан , не организовалось в его душе в одну стройную систему миросозерцания, не имело научного порядка; его глубина мысли лишена была логической ясности и стройности, в его мыслях безусловно царила пылкая сила воображения. Оттого, сколько в его убеждениях искренности и горячности, в его мыслях и изречениях – свежести, оригинальности и блеска: столько же нередко между ними противоречия, уклонения от истины и заблуждений. Не смотря на всю его искреннюю преданность церкви, ни у кого из его современников нет такого обилия неправильных понятий догматических и нравственных, образовавшихся у него даже прежде и независимо от впадения его в монтанизм. В догматических его сочинениях с жаром оратора, с искусством хорошего адвоката, софиста и ритора, общее учение церкви защищается против язычества и ересей; по причине апологетической и полемической своей постановки, это учение не представляет цельной системы; но между отдельными мыслями рассеяно не мало смело высказанных оригинальных, хотя часто прямо ошибочных, остроумно защищаемых мыслей. |
| Больше всего боли участникам церковных дискуссий причиняют чьи-либо претензии на эксклюзивность Церкви. Вот, мол, те, кто думают, как я, — в Церкви, а остальные — уже как будто вне. Что делать с этой неспособностью воспринимать другого? — На этот вопрос нет простого ответа, — считает Владимир Легойда. — В Евангелии Христос говорит в одном месте: «кто не со Мной, тот против Меня» (Мф. 12, 30) и «Кто не против вас, тот за вас» (Лк. 9, 50). Простого ответа нет, а одна из попыток ответа – фраза одного из святых нашей Церкви, Викентия Леринского: «В главном — единство, во второстепенном — свобода (многообразие), и во всем любовь». Если нет любви – то даже единство в главном и многообразие во второстепенном – это еще не христианство. С принятием этого тезиса проблем обычно ни у кого нет. Проблемы начинаются, когда мы начинаем спорить, что относится к главному, что к второстепенному, и что значит «любить». Сегодня вечером мы не дадим гениальных ответов на этот вопрос, но мы знаем, что, когда мы резко осуждаем «другого», это противоречит тому, что говорит нам Евангелие об отношении к ближним. Прощание с иллюзиями Владимира Легойду назвали автором «антропологических штудий» (в том смысле, что его книги посвящены современному человеку, его бедам и идеям, хотя сам автор с полным правом называет их публицистикой в отличие от систематических трудов по антропологии), и спросили, изменились ли его представления о человеке, если сравнивать с годом выхода в свет первой книги. — Я надеюсь, что изменились, потому что мне кажется, что если человек не меняется – он застывает. Совершенно точно у меня серьёзно изменились взгляды на одного человека – и он перед вами. Если говорить заезженными фразами, это прощание с иллюзиями о себе самом, —сказал автор. — Отсюда и эволюция названий сборников. Более подробно я не буду говорить публично, но внутреннее понимание, ощущение и знание себя изменились. Прощаясь с иллюзиями о себе, Владимир Легойда обнаружил, что его представления о Церкви не меняются, а только доказывают свою прочность. |
| Учение Оригена благодаря своей глубине и блестящей теоретичности в большинстве отношений определило дальнейшие пути развития патристики. Самым известным из учеников Оригена был Григорий Неокесарийский († ок. 275), суммировавший в похвальном слове Оригену метод своего учителя. Научные традиции основанной Оригеном школы поддерживал Памфил Кесарийский († ок. 310), написавший обширную «Апологию Оригена ». Учеником Памфила и последователем Оригена был известный теолог и историк церкви Евсевий Кесарийский († 339). Особым уважением Ориген пользовался у каппадокийцев (см. ниже § 6.2), которые составили антологию важнейших текстов из его сочинений. Напротив, с антиоригеновских позиций (по крайней мере, внешне) выступали богословы Павел Самосатский и его ученик Лукиан ((† 312). Лукиан, выдающийся библеист и в этом смысле конкурент Оригена , считается основателем Антиохийской богословской школы и учителем знаменитого пресвитера Ария, осужденного на первом Вселенском соборе в Никее (325 г.). Латинская патристика Среди латинских авторов этого периода вьдается уроженец Карфагена Квинт Септимий Флорент Тертуллиан (ок. 160–после 220). Для латинской патристики он имеет такое же значение, какое Ориген – для греческой. В лице Тертуллиана Запад получил своего теоретика даже раньше, чем Восток: «Как Оригена у греков, так его [ Тертуллиана ] у латинян, конечно, нужно считать первым среди всех наших», писал Викентий Леринский (Назидание 18). Тертуллиан получил хорошее образование, в том числе, вероятно, и юридическое. По некоторым сведениям, он был священником, но затем примкнул к секте религиозных фанатиков – «монтанистов». По сочинениям Тертуллиана легко можно составить представление о его характере – страстном, непреклонном, избегающим компромиссов. Среди трех десятков сохранившихся трактатов Тертуллиана особенно важны «Алологетик», «О свидетельстве души», «О душе», «О прескрипции против еретиков», «О плоти Христа», «Против Гермогена», «Против Праксея», «Против Маркиона». В противоположность александрийцам, Тертуллиан представлял радикальное «антигностическое» направление ранней патристики, предпочитавшее акцентировать в христианстве чисто религиозный полюс. Хотя по духу Тертуллиан близок к апологетам и ему не присуща теоретическая глубина Оригена , он немало сделал для становления догматики. С полным правом его можно считать «отцом» латинской теологической лексики. Кроме того, он первым заговорил о преимущественном авторитете римской кафедры. |
| Если говорить совсем уж просто, авторитет и есть то, что делает «отца» «отцом» и, кроме того, позволяет рассматривать его личную позицию как неотъемлемую часть целостной санкционированной традиции. Исключения лишь подтверждают общее правило: большая часть «не-отцов» лишилась авторитета спустя много лет после смерти, и как раз в силу «неавторитетности» они перестали считаться «отцами». Все нюансы понятия «авторитет» в патристике связаны с тем, что истина здесь – достояние не индивидуальное, а корпоративное: сначала (в порядке логического первенства) она принадлежит всему христианскому сообществу, а уж затем – группе лиц или отдельному лицу. Соответственно этой фундаментальной презумпции с давних пор была четко установлена иерархия источников авторитета: 1) Писание и 2) собственно церковная традиция (ecclesiae catholicae traditio – Викентий Леринский. Назидание 2; 29). Эта последняя имеет ключевое значение, так как лишь она способна определить точный смысл авторитета Писания. Вместе с тем, она базируется на апостольском преемстве (в институциональном и отчасти в доктринальном отношении) и складывается из 3) постановлений Вселенских соборов, 4) «согласия отцов» и 5) мнений отдельных авторитетных «отцов» по тем или иным принципиально важным вопросам. Общецерковный авторитет и личный авторитет отдельного «отца» не являются оторванными друг от друга и противолежащими величинами, но взаимно определяют и обуславливают друг друга через посредство промежуточного звена – «согласия св. отцов» (μολογα τν γων πατρων, consensio ss. patrum). Индивидуальный авторитет «отца» мог бы выглядеть как чисто личная позиция, если бы в числе четырех непременных условий не было важных ограничителей – ортодоксальности и одобрения церкви как носительницы всеобщего авторитета. Поэтому личная авторитетность определяется через общецерковную, но не наоборот, и степень ее не равнозначна, а скорее противоположна личной оригинальности; другими словами, она прямо пропорциональна степени согласия с существующей на данный момент нормой традиции, освященной авторитетом Писания. |
| Если бы во внимание принималась только субъективная интеллектуальная честность автора, то со всяким надличным критерием ортодоксальности пришлось бы проститься. Но такая над-личная норма (границы и содержание которой в основных пределах были заданы Писанием) была жизненно необходима, ибо лишь с ее помощью религиозная истина могла сохранить свой корпоративный и сверхсубъективный характер. Дело в том, что христианство как тотальное духовное явление требовало от своих адептов максимальной лояльности, – в отличие, скажем, от традиционного античного философствования, где существование самых разных течений превращало истину в нечто совершенно формальное, а роль внешним ограничителей играли лишь правила логики и сложившиеся стереотипы понятийного мышления. Именно здесь становится хорошо понятна амбивалентность начинавшей осознавать себя христианской культуры и вся противоречивость ее традиционализма. Каждая индивидуальность получает свою нишу в культурном целом лишь с санкции некоей над-личной нормы, освящающей любое индивидуальное существование. Но при этом сама традиция осознает себя не просто в виде набора от века готовых норм. Эти нормы, конечно, заданы (в достаточно узких пределах), но конституируются лишь благодаря коллективным усилиям множества отдельные лиц. Так тонкие и по отдельности легко прерываемые нити свиваются на «парадигматическом веретене» в мощный и неразрывный «канат» традиции. Все эти особенности новой культуры, вся ее амбивалентность становятся предметом рефлексии на рубеже IV–V веков. Для нас бесконечно ценны те первые, пока еще очень непоследовательные и робкие, попытки понять свою культуру, которые мы находим у самых «вдумчивых» ее представителей, подобные, например, Викентию Леринскому или Августину. Последний дает своему читателю такой совет: «Что ты нашел верным, того держись и приписывай это всеобщей церкви; что ложным – то отвергай и мне, как человеку, прости; что сомнительным – тому доверяй до тех пор, пока либо ум не подскажет, либо авторитет не предпишет, что это нужно или отвергнуть, или счесть истинным, или всегда этому доверять» (Об истинной религии 10, 20). |
| Евсевий с великой похвалою отзывается о Тертуллиане , как писателе с хорошею репутациею во всех церквах, большой знаток римских законов, выдвигавшемся из ряда других писателей 28 . Лактанций представляет Тертуллиана научно образованным; тем не менее, он подметил в Тертуллиане два недостатка: речь его имеет немало трудностей для понимания и много темноты 29 . Говоря о Тертуллиане , Иларий замечает, что только заблуждения уменьшают авторитет его сочинений; помимо же заблуждений, сочинения его заслуживают одобрения 30 . По отзыву Бл. Иеронима, Тертуллиан – человек острого и проницательного ума 31 , человек образованный 32 и красноречивый 33 , с которым Иероним не считает возможным даже сравнивать себя 34 , – его апологетические произведения обнимают собою всю дисциплину его века 35 . Пылкий и многосведущий 36 , он был богат мыслям, но вместе с тем и тяжел по языку 37 . За авторитет Тертуллиана говорит уже, то обстоятельство, что его сочинениями интересовались и приобретали себе «кодекс Тертуллиана » 38 ; к некоторым трактатам его Иероним прямо отсылает читателя для ознакомления с тем или другим предметом 39 , как к сочинениям, вполне раскрывшим дело. При таких достоинствах Тертуллиана , для Бл. Иеронима кажется даже удивительным, как это он мог увлечься ересью Монтана и писать против церкви 40 . Бл. Августин хвалит слог Тертуллиана , но заблуждение его осуждает 41 . По его словами, этот проницательный человек предвидел истину, но по своей пылкости и стремительности переступил границы умеренности. Викентий Леринский (†450) составил полный панегирик Тертуллиана . По нему, Тертуллиан имел такое же значение для Запада, какое Ориген – для Востока, был передовым и в своем роде первым человеком у латинян. Образованный, сведущий в церковных и светских науках, соединявший в своей обширной памяти знание всей философии со всеми ее подразделениями на школы и историю каждой из них, он был чрезвычайно настойчив в преследовании раз задуманных целей и почти всегда преодолевал препятствия силою и солидностью своих рассуждений. «Кто в силах восхвалить прекрасные качества его речей, которые так стройны, связны и последовательны? У него сколько слов, столько почти и мыслей, сколько ответов, столько же и побед 42 , как это доказывают Маркионы, Апеллесы, Праксеи, Гермогены, Иудеи, язычники, гностики и др., хулы которых он разрушил множеством различных сочинений; сочинения его были как бы молнией, превратившей их в прах». При всем том Тертуллиан , будучи более красноречивым, чем верным древней вселенской вере, впал в заблуждение 43 . |
| вероучение и долгое время считался самым авторитетным богословом лютеран. Европы. И. А. Квенштедт (1617-1688), с 1646 г. преподававший в Виттенберге, за методичность и скрупулезность получил прозвище «бухгалтер лютеранства». По структуре его сочинения, и особенно компендиум «Дидактико-полемическое богословие, или Система богословия» (Theologia didactico-polemica, sive Systema theologiae, 1685), напоминают работы Фомы Аквинского и отличаются безупречностью логического построения. И. В. Байер (1647-1695), в 1675-1694 гг. профессор церковной истории в ун-те Йены, известен как составитель эталонных хрестоматий лютеран. догматических текстов. Последним из великих систематиков лютеран. ортодоксии был Д. Голлац . Его «Популярное теологическое исследование» (Examen theologicum acroamaticum, 1707), подробно излагающее традицию лютеран. ортодоксии, уже отмечено влиянием пиетизма. Лютеранский теолог Н. Гунний ( 1643) прославился теорией фундаментальных артикулов; он утверждал, что не все содержание Свящ. Писания следует считать необходимым для спасения, а лишь нек-рые определенные положения вероучения и только их можно считать частью лютеран. мировоззрения. Его соч. «Краткое изложение необходимых истин веры» (Epitome credendorum, 1625) получило широкое распространение в Европе. Первым из видных богословов дистанцировался от ортодоксов Г. Каликст (1586-1656; наст. фам. Каллизен), с 1614 г. профессор ун-та Хельмштедта, занимавшийся установлением единства между различными христианскими конфессиями. Следуя Викентию Леринскому ( до 450), он считал, что для спасения души надо верить только в то, во что верили «всегда все христиане», а именно придерживаться Апостольского Символа веры и «согласия первых пяти веков» (consensus quinquesaecularis). Синкретическое понимание было в дальнейшем развито его учениками, образовавшими Хельмштедтскую школу. Борьба против синкретизма во многом наложила отпечаток на лютеранскую ортодоксию кон. XVII в. Так, ярым противником синкретизма и непримиримым оппонентом кальвинистов был А. |
| в православном духе. И в этом заключается следующий - исторический - пункт методологии. Мы уже приводили определение Предания, данное Викентием Леринским, как того, что " всегда, всеми и всюду принимается " . Викентию Леринскому было ясно: все, что он понимал, как " всегда и всюду принимающееся " , например, почитание Божией Матери, возникшее в истории, или литургическое служение на антиминсе, не всегда существовало в Церкви. Но правильно ли считать, что это может быть выброшено, как думают крайние протестанты? И тут его слова получают свое значение. Да, все заключенное в Предании Православной Церкви всегда и всюду принималось, но принималось implicite (т.е. внутренним образом). Так, мы могли знать или не знать, что Дева дала плоть Сыну Божию, но факт этот остается фактом и питает нас сознательно или бессознательно для нас. Таким образом, богословие не есть органическое развитие самих фактов, ибо они всегда были, а познавание их. Поэтому богослов обязан, прежде всего, знать факты, что приводит нас к необходимости признания исторического метода в богословии. Обычно историю не любят, говоря, что история может разрушить веру, что лучше выбирать в истории Церкви светлые стороны, чем снова переживать все скандалы и недоразумения, что, т.к. история христианства есть больше история падений, чем побед, изучение ее может только ввести в соблазн. Но мы должны помнить, что история Церкви не есть арсенал фактов, а представляет собой органический пройденный путь, что главным в ней являются не отдельные факты и даты, а само ее существование, которое лежит в поле нашего знания и которое влияет на все остальное (как кто-то сказал: " La culture c " est се qui reste, quand tout le reste est oublie " ). И мы сами, поскольку мы не крайние протестанты, для которых существует только Я и БОГ, мы сами включены в общую историю человечества. То, что нас отличает от животных, это присущая человеку память истории. И в этом отношении христианство исторично от начала до конца, что связывает нас воедино одним историческим преданием. |
| «Так как весь человек был прельщен, — говорит святой Кирилл Александрийский, — и весь впал в грех, ибо прежде тела был совращен ум, ибо поначалу согласие ума лишь обрисовывает грех, а затем уже тело его своим действием осуществляет (букв. «во-ображает», «формирует» — «Примеч. пер».), — то справедливо Господь Иисус Христос, желая воздвигнуть падшее естество, протягивает руку всему человеческому и воздвизает падшее тело и ум, созданный по образу Сотворшего его». «Владыка Христос воспринял всё человеческое не ради Себя, а ради нас, всюду соблюдая приличествующее человеческой природе, дабы Божественное домостроительство спасения не казалось мнимым». «Господь Иисус именуется Сыном Человеческим, потому что рожден от жены по плоти, хотя как Слово Он есть Бог». «Вселенская вера учит, — пишет Викентий Леринский, — что Слово Божие соделалось человеком таким образом, что взяло на Себя нашу природу не видимо и не призрачно, а действительно и истинно (non fallaciter et adumbrate, sed vere expresseque susciperet); совершило же [Оно] дела человеческие, не как бы копируя дела другого, но как творя Свои собственные... Не подражал Он совершенному человеку и не притворялся им, но показал (exhiberet), что реально и всецело Он есть подлинный человек (homo verus). Тогда как Бог Слово, восприняв природу совершенного человека (in se perfecti hominis suscipiendo naturam), пребыл неизменным в Своей сущности, Он и в самом деле был плотью, т. е. настоящим человеком; не показывая лишь вид, но по истине, не через подражание, но в сущности (non simulatoria, sed vera, non imitativa, sed substantiva)». «Бог Слово, сотворивший нас в начале, — говорит святой Дамаскин, — ничего не опустил из того, что ранее вложил в наше естество, но воспринял всё: тело и разумную и мыслящую душу и их свойства, потому что живое существо, лишенное чего бы то ни было из этого, — уже не человек. Ведь Он весь воспринял всего меня и весь соединился со всецелым, дабы всецелому человеку даровать спасение. Ибо то, что не было бы воспринято, осталось бы неисцеленным (невоспринятое не уврачевано)». |
|
|
