| Здесь мы пробыли один день, укладывая свой багаж, и купили лошадей, для экипажей и вьюков, потому что ранее послали приказание продать тех, которых оставили в Путивле. Изумительно было видеть то, что мы теперь наблюдали, так как те самые земли, которые, при нашем выезде из Москвы, были совершенно покрыты снегом, а при нашем возвращении во второй раз представляли сплошную грязь и слякоть, теперь, как оказалось, когда мы проезжали по ним в третий раз, волновались высокою рожью, в рост человека, которая уже колосилась и чередовалась с ячменем и другими посевами. Мы уже раньше упоминали, что московиты имеют обыкновение сеять хлеб в августе и сентябре, и он вырастает на одну пядень или выше до наступления холодов в ноябре месяце. Между тем выгоняют на него скот, чтобы он кормился им и тучнел. Затем выпадает снег и покрывает посев, (что продолжается) беспрерывно от ноября до начала апреля, когда он тает, и так как земля размягчается, то посев всходит и в сорок дней достигает полной высоты. Нам об этом рассказывали, но мы не хотели верить, пока не увидали собственными глазами. Затем нас проводили десять стрельцов от Волхова до Карачева, и потом другие до Севска – от Волхова до Севска 190 верста. Севский воевода весьма радушно принял нашего владыку патриарха и, будучи спрошен им о состоянии его области, отвечал: «я имею власть над восемью тысячами селений, большая часть которых поместья, пожалованные всадникам, и послал из них царю 8000 ратников». Мы удивились значительности доставленной им подмоги. В сопровождении стрельцов, данных нам воеводой, мы оставили это место и прибыли в Путивль в четверг 12 июня, ровно через 15 дней по выезде из Москвы; расстояние от Севска до Путивля составляет 120 верст. Во всех городах мы пробыли около четырех дней, так что проехали дорогу в одиннадцать дней, имея возможность ехать с такой быстротой, благодаря предварительному заготовлению подвод и большой продолжительности дня, который был 17 часов. Сверх того, большая часть дороги была легкая, и мы ехали даже быстрее, чем, обыкновенно, ездят гонцы, так как давали нашим животным отдыхать от города до города. |
| В русских епархиях, и именно северо-восточной Руси, увеличение разными способами массы земельных владений повело к образованию служилого класса при архиереях, в лице архиерейских бояр и детей боярских. Архиереи, подобно князьям, верстали своих бояр поместьями, отдавали в кормление и управление им свои земли, вместе с крестьянами, жившими на этих землях. Но это первоначальное назначение архиерейских служилых людей было забыто: им стали поручаться и дела церковного управления – такие, которые не требовали непременно в архиерейских уполномоченных духовного сана, как напр. посвящение в духовные степени. Указанное явление с особенной силой развилось в епархиях митрополита московского и архиепископа новгородского, как по причине обширности земельных владений того и другого, так и по государственному их значению в московском великом княжестве и в великом Новгороде. И митрополит московский, и архиепископ новгородский имели свой двор, устроенный на подобие княжеского двора, с дворецким, стольниками, чашниками и т. п. После проникновения служилых архиерейских людей в епархиальный строй, помощники архиерея из духовных лиц были оттеснены на задний план, или даже совершенно вытеснены светскими архиерейскими чиновниками 465 . При новгородском архиепископе значение клироса, в смысле кафедрального духовенства новгородской софийской церкви настолько пало, что под «софиянами» стало разуметься «мирское воинство» новгородского владыки – бояре и боярские дети. В начале XVI столетия светский элемент в епархиальной организации вызвал жалобы и протесты со стороны подчиненного духовенства 466 . § 48. Епархиальная организация в XVI и XVII вв. 467 В конце XVI в., по учреждении патриаршества, кроме патриарха иерархия состояла: из четырех митрополитов, шести архиепископов и трех епископов, хотя предполагалось при самом учреждении патриаршества, основать восемь епископских кафедр, не считая патриарха, четырех митрополитов и шести архиепископов 468 . При Михаиле Феодоровиче было даже только двое простых епископов, все же остальные носили титулы митрополитов и архиепископов 469 , хотя с этими титулами не связывалось никаких особых церковно-правительственных прав. |
| Из огромного сенника ход напрямую в скотьи сараи, стойла. Низкая крыша, мазаные стены, решетчатые ясли-кормушки для сена, затянутые пыльной паутиной малые оконца, полутьма, отворенные двери к базам выгульным с плетневыми загатами – защитой от ветра. Скотий дух. Ласточки шныряют. Их лепленые гнезда здесь от веку. В свою пору пищат птенцы. Сумрачные лабиринты скотьих вертепов кончаются дверью, ведущей в «теплушку» – низкую просторную хату с глинобитным полом и печкой-«грубкой». Тут зимней порой после окота держали новорожденную малышню: телят, ягнят, козлят. Когда-то здесь крыша поднималась от блеянья да мычанья. Из «теплушки» – ход в летнюю кухню-стряпку с просторною русской печью. Рядом – черная кухня, где на низких печурках в котлах грели воду, готовили пойло и мешанку для скота и птицы. Чуть далее – птичники. Для кур, с насестами и гнездами, для гусей, для индюков, для уток. С лазами и выходами на базки, во двор и на волю. По летнему времени птица уходила на выгон, на воду – худа кому положено. А дальше – свинарники, тоже с базами, где навек вросли в землю неподъемные корыта, вырубленные из дикого камня. Даже могучему борову их не перевернуть. Конюшня, навес для косилки и конных же грабель. А еще – мастерская с верстаками, наковаленкой. Рубленый амбар с плетневыми, мазаными закромами. Скотьи сараи, катухи, загоны, базы, птичники, службы стоят, подпирая друг друга и охраняя поместье, словно крепостная стена. Замшелый, камнем обложенный колодец, каменные корыта-поилки, тонущие в земле и траве, теплые от солнца. На них хорошо сидеть. Хутор наш нынче довершает свой век, съеживаясь и умаляясь домами, людьми. Но он еще жив. И потому всякое брошенное ли, оставленное без надзора строенье быстро исчезает. На месте почты, клуба, колхозной столовой – заросшие бурьяном ямы. Магазин лишь закрылся, там сразу началась возня. Сначала в сумерках. Приятель мой всполошился: «Надо пойти хоть стекло принесть. – И объяснил: – Окошко разобьется, а у меня в зубах нечем поковырять». Принес. Тут объявился дед Федор, увидал добычу, заохал: «У меня стекла грамма нет. Надо побечь». |
| «Мне ли, недостойному грешнику, – говорил он себе, – дерзнуть совершать Таинство, на которое Херувимы и Серафимы не смеют взирать, покрывают крылами очи свои? Я ли приступлю к Трапезе, которую со страхом окружают Силы Небесные?» При этих размышлениях священный трепет объял все существо его. При таком высоком смирении отозвалась в сердце его любовь к пустынному безмолвию. «Если приму священный сан, – думал он, – то уже на всю жизнь должен я расстаться с самою любимой моей мыслью, со сладкой надеждой, что, рано ли, поздно ли, я опять возвращусь в мое любезное пустынное безмолвие. Теперь я утешаюсь тем, что если с помощью Божией устрою обитель и сестер внутренне и внешне, то опять удалюсь в пустыню, а тогда свобода моя будет связана». Эти размышления навели на него сильную грусть. Он всю ночь не мог уснуть и на другое утро отправился в Святейший Синод, где со смирением и со слезами уклонился от рукоположения, представляя свое недостоинство и стремление своей души по устроении обители вернуться в пустыню. Окончив все дела в Петербурге, он поспешил в Смоленскую губернию и приехал в поместье, принадлежавшее некогда его родителям. Здесь жили две его пожилые сестры, одна – замужняя, с престарелым и болезненным своим супругом, а другая – девица, в этом доме имели приют и сироты брата его Ильи, принятые под покровительство родственниками. Отец Зосима знал это из писем, но весьма удивился, не найдя здесь племянников. Старший из братьев, 19-летний, служил уже в полку, два меньших, один двенадцати, а другой десяти лет, были помещены в учебные заведения, а две дочери, одна двадцати, а другая 17 лет, гостили тогда у тетки со стороны матери в 70-ти верстах от дома. За ними немедленно послали лошадей. В первые минуты известия о приезде дяди они весьма обрадовались, но дорогою на них напала какая-то тайная, сильная тоска. Они не понимали, что это была дань миру, который они оставят. Отец же Зосима, со своей стороны, усилил молитвы и к ним приложил пост, произнося пред Богом такой обет: «Господи, до тех пор не буду ни пить, ни есть, пока хотя одна моя племянница не решится служить Тебе в жизни монашеской». |
| Местом событий, печальную повесть которых мы должны здесь теперь воспроизвести, является нижнее побережье Днестра, представляющее, по словам очевидца, „настоящий благодатный край по мягкости климата, красоте природы и естественным богатствам, которыми земля воз- —512— награждает труд человека“. Между множеством рукавов и лиманов, образуемых здесь быстрым и извилистым течением Днестра, на плодороднейшей почве заливных низин (по местному названию – плавней), раскинуты обширные поместья с фруктовыми садами и огородами, обработка которых составляет главное занятие и источник зажиточности для местного населения. Значительная часть последнего состоит из сектантов и старообрядцев-раскольников противо-окружнического толка, переселённых сюда в 20-х годах текущего столетия. Сплочённость раскольнического населения, сконцентрированного в немногих (четырёх) пунктах уезда 2777 , и полная независимость в хозяйственном отношении дают возможность тираспольским раскольникам держаться совершенно обособленно от православных и весьма открыто – далеко переступая границы законом дозволенного – заявлять о своей принадлежности к расколу 2778 . Главными рассадниками раскольнического фанатизма, характеризующего тираспольских раскольников в их отношениях к православным, являются тайные раскольнические монастыри и скиты. Первые (числом два) устроены при главных молельнях в Тирасполе и с. Плоском и состоят из нескольких, разделённых каждая на 2–4 каморки („кельи“), обыкновенных малороссийских хат, построенных и поддерживаемым на средства раскольнических „благотворителей“. Скиты же, устраиваемые, в противоположность монастырям, в стороне от жилых мест, представляют собой или низкие, сарае-образные постройки, состоящие также из „келий“, или небольшие пещеры, вырытые в скалах над Днестром. Скитов в уезде насчитывалось три: один на хуторе Девка (близ с. Плоского), другой – в малодоступной местности над Днестром (в 5 верстах от с. Теи) и третий – между с. Терновкой и Парканами, в днестровских плавнях, в усадьбе, при- |
| После победы Шереметева, в начале марта, пошло на Казань новое воровское ополчение, составленное из татар, чуваш, черемис и мордвы, и русских детей боярских, и стрельцов Алатыря, Ядринска, Арзамаса, Темникова, Касимова. Надобно заметить, что многие, считавшиеся в числе русских служилых в этом краю, были также инородцы по происхождению, но, принявши крещение, были верстаны в служилые и наделены поместьями. 11 марта в селе Бурундуке, на горной стороне, посланные от Шереметева головы разбили наголову это разнородное ополчение, взяли много пленных, побрали знамена и набаты. Эти неудачи разделили инородцев; одни шли за Димитрием, другие, видя, что счастье не везет тем, которые шли за Димитрия, приставали к Шереметеву. Таким образом, толпы черемис, чуваш, мордвы, вотяков, татар собирались шайками, пытаясь идти на Шереметева, а Шереметев высылал бить их отряды, в которых были также черемисы, чуваши, мордва, татары 212 . Темниковские татары поддались Димитрию, а в марте писали, что на них идет татарская сила, жжет села и убивает людей за Шуйского. Все это время междоусобной войны сопровождалось разорениями и варварствами в восточном крае с обеих сторон. Разъяренный народ не щадил литовских людей и своих русских противников, сторонников Димитрия, считавшихся изменниками русской земле. С остервенением кидали польских жолнеров под лед и кричали: «вы, глаголи, пожрали наших коров и телят; ступайте теперь в Волгу, обжирайтесь там рыбы!» 214 Свирепствовали зверски воины Лисовского: непокорным всякого возраста, всякого звания привязывали на шею камни и бросали в воду, расстреливали их из самопалов, иным перебивали ноги; попавши на непокорное село, жарили перед глазами родителей младенцев, разбивали о пороги и углы стен, или пронизывали копьями, насиловали женщин в присутствии их мужьев, братьев, сыновей. Так расправлялись с непокорными. Но там, где жители служили Димитрию, положение их было мало чем лучше. В войске тушинском было множество челяди – пахолков; они не слушали своих господ, убегали от них, составляли шайки и своевольничали. |
| Для того во 126 (1618) году били челом Государю Казанские служилые Татары Ишей Хозяшев и другие, чтобы Государь в их поместье пожаловал их по Зюрейской дороге, что было изстари городище Чаллынское на речке Чаллынской вверх Мамы речки, по обе стороны, а та де пустошь Татарская изстари от Казанского взятья лежит впусте. А в ясашных хлебных книгах написано: прошлого 121 (1613) года дана грамота Зюрейской дороги деревни Чаллов Чувашенину Сатышу, велено ему жить, по Зюрейской дороге на пустоши, что по конец деревни Чаллов. И Григорий, приехав на пустошь, взял с собою тутошних и сторонних людей деревень Шихазды, Пимер, Мосляк, Биюрт (чит. Скиюрт), верхних Чаллов новых, и нижних Чаллов, и теми людьми дознал про тое пустошь, что бывало изстари Татарское городище и от Казанского взятья лежит впусте. По смете на том городище пашни паханые 20 чети, да перелогу на 200 чети». Зюрейская дорога, так названная в Казанских писцовых, переписных и других книгах по селу Зюрям, на восток от Казани (см. карту городищ), шла в эту восточную сторону, направляясь к нынешнему городу Мамадыш. В Казанских писцовых книгах Сем. Волынского 156 (1648) года 113 л. 153 об. вышепоказанная деревня и сельцо Чаллы по Зюрейской дороге описываются так: «деревня Чаллы на реке Суле за служилыми новокрещены Афанасием Бурнаковым с товарищи... Сельцо Чаллы на реке Суле, по обе стороны, за Кадрейком мурзою князь Камаевым сыном Смиленева». Затем пишется деревня новая Мамла – выставок (выселок) из ясашной старой деревни Мамлы на р. Мешляке. Она указывает в предидущем акте на Маму реку. Выше, л. 123 об., по этой же Зюрейской дороге и на той же реке Суле пишутся сельцо Шигалеево, и выставка из него – починок Шигадеевской, село Большая Шихазда и выставка из него – Малая Шихазда, л. 134 сельцо Карамыш-Уланово; подле них, хотя уже не на Суле, л. 122, – сельцо Новоцаревское, л. 123 сельцо Шемелка, л. 133 село Петрицы. Все эти селения, начиная с Шигалеева, в Подробной карте Российской империи, изданной при «Императорском депо (1805 г.), действительно показаны на восток от Казани на одной безимянной речке, впадающей в Мешу, по Зюрейской дороге в 20 верстах от Казани. |
| Разделы портала «Азбука веры» ( 2 голоса: 5.0 из 5) Оглавление Колыбель Орловская губерния не весьма живописна: поля, ровные, то взбегающие изволоками, то пересеченные оврагами; лесочки, ленты берез по большакам, уходящие в опаловую даль, ведущие Бог весть куда. Нехитрые деревушки по косогорам, с прудками, сажалками, где в жару под ракитами укрывается заленившееся стадо – а вокруг вся трава вытоптана. Кое-где пятна густой зелени среди полей – помещичьи усадьбы. Все однообразно, неказисто. Поля к июлю залиты ржами поспевающими, по ржам ветер идет ровно, без конца без начала и они клоняются, расступаются тоже без конца-начала. Васильки, жаворонки… благодать. Это предчерноземье. Место встречи северно-средней Руси с южною. Москвы со степью. К западу заходя в Калужскую, к северу в Московскую, области Тулы и Орла являются как бы Тосканою русской. Богатство земли, тучность и многообразие самого языка давали людей искусства. Святые появлялись в лесах севера. Тургеневы, Толстые, Достоевские порождены этими щедрыми краями. Село Спасское-Лутовиново находится в нескольких верстах от Мценска, уездного города Орловской губернии. Огромное барское поместье, в березовой роще, с усадьбой в виде подковы, с церковью насупротив, с домом в сорок комнат, бесконечными службами, оранжереями, винными подвалами, кладовыми, конюшнями, со знаменитым парком и фруктовым садом. В начале прошлого века это как бы столица маленького царства, с правительством, чиновниками, подданными. Даже колонии были: разные подчиненные имения и села, всякие Любовши, Тапки, Холодовы. Спасское принадлежало Лутовиновым. Последнею из Лутовиновых владела им девица Варвара Петровна, унаследовавшая его от дяди Ивана Ивановича. Ей было уже под тридцать, когда в Спасское заехал молодой офицер Сергей Николаевич Тургенев – для закупки лошадей с ее завода, классический “ремонтер”. Варвара Петровна сразу в него влюбилась: отличался он редкостной красотой. Она пригласила его бывать запросто без дела; и оставила у себя его портупею: чтобы крепче выходило. Сергей Николаевич стал появляться в Спасском. В 1816 году она вышла за него замуж. Через год у них родился сын Николай, а затем Иван. |
| Вот та идея, которую мы хотели бы особо ясно раскрыть, вот то основное положение, на почве которого мы желали бы духовного сближении с нашими читателями. Мы не намерены замалчивать тех возражений, которым в свое время делались против личности и учения Игнатия Брянчанинова , но, по рассмотрении их, в нас остается глубоко благоговейное уважение к праведному Святителю Божию в лице которого автор желал бы иметь своего Небесного Предстателя и Предтечу. И если упования автора являются не чуждыми к настроению читателя, то автор переживет чувство полной духовной удовлетворенности от сознания этого высокого морального успеха своего труда. I. В родном доме «Детство мое было преисполнено скорбей. Здесь вижу руку Твою, Боже мой! Я не имел кому открыть моего сердца: начал изливать его пред Богом моим, начал читать Евангелие и жития святых Твоих» Сочинения Еп. Игнатия т.1, стр. 555 На севере русской земли, в Грязовецком уезде Вологодской губернии, в 20 верстах от Вологды живописно и красиво раскинулось большое, богатое барское поместье – село Покровское. В то время, как окружающая его сеть дворянских усадеб Грязовецкого, Кадниковского и Вологодского уездов в значительной степени порасстроилась; некоторые пришли в упадок за беспризорностью и задолженностью или просто потому, что пришли для сельского хозяйства крутые времена, некоторые поступили в распоряжение новых владельцев без исторических преданий и родословного древа и в старых липовых аллеях гуляет хозяйственно-дерзкая рука недавнего дворового крепостного; некоторые влачат жалкое существование за упадком духа и капитала их владельцев и ожидают своей очереди перехода в крестьянские, мещанские или купеческие руки. Судьба пощадила Покровское, оно не перешло в новые руки в его липовых, кленовых и пихтовых аллеях не расхаживает с победоносно-хозяйственным видом губитель вишневых садов и безжалостный разрушитель дворянских традиций Лопахин. Оно, как и сто и триста лет тому назад принадлежит Брянчаниновым. Оно доселе служит интересным памятником этого старинного дворянского рода, оно до настоящего времени не изменило того внешнего вида, который придан ему сто лет тому назад строителем села Покровского – Александром Семеновичем Брянчаниновым – прадедом нынешнего владельца Покровского – Владимира Николаевича Брянчанинова. |
| Поместье первого министра и боярина господина Льва Кирилловича Нарышкина, называемое Фили, в семи верстах от Москвы; он здесь приготовил для господина посла роскошный обед, на который приглашал его еще несколько дней назад. Лишь только кончились церемониальные обряды, сейчас же явился один из служителей вышеупомянутого боярина показывать, по приказанию своего господина, дорогу в сельцо боярское; он вежливо просил господина посла изволить за ним ехать. Поэтому посол, в сопровождении представителей иностранных государей и многих офицеров царских войск, свернул со столбовой дороги со всей своей свитой и с поклажей, уложенной на девяноста подводах. В числе гостей боярина находилось весьма много замечательных немцев. Когда мы приехали на место, они все принимали нас с такой вежливостью, как будто бы старались перещеголять друг друга учтивостями. Каждый старался выразить свою дружбу, многие силились яснее высказать искренность своих чувств. Наконец столы, приготовленные к великолепному обеду, всех к себе притянули. Кроме первого министра и его родственника, а также обычного нашего переводчика Шверенберга, из русских не было никого на этом пиру. Но зато много было приглашено немцев. Из гостей первое место занимал господин императорский посол, прочие сидели в следующем порядке: датский посланник, генерал Гордон, бранденбургский резидент, Адам Вейд, полковник императорской артиллерии де Граве, полковник Яков Гордон, полковник Ачентон, императорский миссионер Иоанн Берула, царский врач Карбонари, Гваскони, католический купец; Вольф, Бранд и Липе, купцы не католики, между которыми сидели вперемежку чиновники императорского посольства. Обед был приготовлен с царской пышностью и не по русскому обычаю, но совершенно в немецком вкусе; чрезвычайное множество кушаньев, драгоценных золотых и серебряных чаш и разные роды самых лучших напитков заметно выказывали свойство хозяина с царским домом. После обеда пускали стрелы из лука, и никто не мог от этого отговориться, ссылаясь на иностранный обычай или на незнание дела по непривычке к оному. |
|
|
